13. Того же года месяц фаргелион по аттическому, десий по македонскому, июний по ромейскому календарю
Евдокия по-прежнему жила в гостевых покоях августы Пульхерии, и, хотя привыкла к тем, кто ее окружает и служит ей, ни к кому из них особо не привязалась. После свадьбы ей предстояло переселиться в Большой дворец, выбрать себе кувикуларий и познакомиться со слугами василевса.
День торжества начался для Евдокии рано и с утра до вечера ее окружали люди, так что от множества лиц у нее рябило в глазах. Поскольку ожидалось причащение Святых Христовых Тайн, есть не полагалось. Сначала невесту одели в обычное домашнее платье, а потом повели в купальню, и она была не очень приятно удивлена тем, что ее сопровождала большая свита из каких-то незнакомых девушек, а на этом пути их встречали ряды патрикиев. Из купальни Евдокия вышла уже облаченной в наряд невесты, напоминавший тот, который надевала при помолвке, но совершенно новый, расшитый золотом, серебром и жемчугом. Голову ее осенили несколько тончайших виссоновых покрывал и через них она смотрела, как сквозь туман.
По украшенным цветами переходам, где на всем протяжении живой цепью стояли патрикии в белых одеждах, ее провели в тронный атрий Палатия, называвшийся по-латыни magna aula, огромный и продолговатый, освещаемый через гигантский застекленный имплювий. Вдоль стен в нишах возвышались статуи прежних василевсов, среди которых местоположением и размером выделялся Константин Великий. По украшенным узорным мрамором стенам были развешены полотница тирийского пурпура, пурпурная ковровая дорожка рассекала выложенный мусией пол. В глубине, на возвышении, стояли два золоченых трона. У входа невесту уже ожидал жених, в пурпурном одеянии, но с непокрытой головой. Сквозь туманную пелену покрывал Евдокия поймала взгляд Феодосия и лучезарно улыбнулась.
Посреди атрия был установлен престол, на котором помещались освященные Святые Дары, вино в золотом потире и хлеб. Епископ Аттик в белых ризах стоял перед престолом, справа и слева полукружиями разместились два хора, каждый со своим протопсалтом.
Епископ приблизился к жениху и невесте, соединил их руки — Евдокия почувствовала, как холодны ее пальцы в ладони жениха — и по ковровой дорожке подвел их к престолу. А между тем хоры воспели:
— Жена твоя, как лоза плодовитая, в доме твоем; сыновья твои, как ветви масличные окрест трапезы твоей. Благословит тебя Господь с Сиона, и увидишь благоденствие Иерусалима во все дни жизни твоей!..
Эти слова невольно напомнили Евдокии недавний разговор о небесном граде, ей даже показалось, что она уловила в них какой-то важный для себя смысл, но не смогла на нем сосредоточиться.
— Слыши, дщерь, и виждь, и приклони ухо твое, и забудь народ твой и дом отца твоего, и возжелает Царь красоты твоей; ибо Он Господь твой, и ты поклонись Ему…
Потом прочитали Евангелие, о браке в Кане Галилейской, после чего епископ возгласил молитву о счастье новобрачных, возложил на их головы венцы и причастил их Святых Христовых Тайн.
Затем жених и невеста поднялись на застеленное узорчатым ковром возвышение перед тронами и тут же по знаку распорядителя атрий заполнился народом. Феодосий осторожно откинул покрывала, и с благоговейной нежностью обнял невесту. Когда и тканный туман, и дымка волнения перед глазами Евдокии рассеялись, она ясно увидела восторг на лицах присутствующих. Зазвучали возгласы, эллинские и латинские:
— Долгие вам времена, избранники Троицы!
— Deus vos nobis dedit, Deus vos nobis servet!
— Многие вам лета, божественные величества!
— Многие, многие многие…
— Многие лета!
— Romani imperatores pii et felices, multis annis imperetis!
Латинского языка Евдокия не понимала, но он нравился ей своей звучностью.
Празднество продолжилось в Тривуналии Девятнадцати Лож. Это был огромный атрий, весь изубранный мусией, с резным и золоченым потолком, расписанным, как звездное небо. На стенах были представлены танцующие девушки и вязеницы цветов, по полу — как будто разбросаны цветы и разнообразные плоды: яблоки, груши, орехи. Здесь, в соответствии с названием атрия, помещалось девятнадцать пиршественных лож, каждое на девять человек. Царская клиния, вся из чистого золота, была покрыта пурпурными коврами. Золотыми были и передвижной столик для яств, и вся посуда. Усаживаясь, Евдокия невольно вспомнила миф о Мидасе.
Когда этот счастливый и утомительный день наконец подошел к концу и Феодосий по старому римскому обычаю перенес невесту через порог спальни, она закрыла глаза и вдруг почувствовала себя как будто дома в объятиях отца: никто кроме него — не считая разве что няни в младенчестве, — никогда не носил ее. Обвив руками шею жениха, Евдокия прошептала ему на ухо:
Ектор, ты все мне теперь — и отец, и любезная матерь
Ты и брат мой единственный, ты и супруг мой прекрасный!
— На все согласен, только зачем же Ектор? — засмеялся Феодосий, целуя ее.
За минувшие месяцы молодые уже свыклись с тем, что им нельзя касаться друг друга, однако с падением запрета сразу почувствовали себя единой плотью. Но все же первая брачная ночь принесла Евдокии и горечь досады — оттого, что в спальне неотлучно находились евнухи. И, хотя в кувикуле было темно, она как будто кожей ощущала их присутствие. А наутро ее смущало и раздражало всеобщее благовидно-бесстыдное любопытство к итогам этой ночи.
— Нас когда-нибудь оставят одних? — тихо спросила Евдокия мужа после утренней трапезы, улучив миг, когда они все-таки оказались наедине.
Тот пожал плечами:
— Так принято в Палатии…
— Пожалуйста, на следующую ночь прогони их! И на все остальные! Пусть сидят за дверью, если так надо. Я прошу тебя! — взмолилась она.
— А кто же тогда будет нам прислуживать? — спросил Феодосий, обнимая жену с наслаждением обладания запретным плодом и вдыхая медовый запах ее волос.
Евдокия положила голову ему на плечо:
— Пусть лучше будут обычные слуги. Зачем вообще нам эти уроды? Это варварский обычай калечить людей! Неужели василевсу в спальне не могут служить такие же люди, как всем?
— Ну я бы не очень хотел лицезреть рядом с собой каких-то женщин, кроме тебя. — улыбнулся он и поцеловал ее в губы. — А ты — неужели ты согласилась бы видеть тут каких-то бородатых мужчин? Евнухи — это испытанное средство оградить от подозрений и царя, и царицу. И какие же они уроды? Многие из них как раз очень красивы на вид.
— Это неестественная красота! А у господ в спальне как правило прислуживают старые слуги, для которых хозяева — как родные дети. И нет тут никакого соблазна. Они могут и не сидеть всю ночь, приходят, когда позовут, если что-то надо.
— Глупенькая! — Феодосий ласково погладил Евдокию по голове. — Разве же речь идет только о переодевании и о нижайших телесных нуждах? У василевса даже ночью могут возникнуть неотложные дела. Может быть какое-то срочное донесение, послание. Вдруг — не дай Бог! — война или пожар…
Евдокия опустила глаза и подавленно замолчала, но ее молчание оказалось для мужа красноречивее слов.
— Ну если ты хочешь… ну… пусть будет по-твоему! — растерянно начал он, поднимая ее лицо за подбородок. — Я понимаю, у тебя такая неприязнь к евнухам из-за Антиоха. Но ведь он, несмотря на все свои прежние заслуги, уже отставлен от дел, выпровожен из Палатия и пострижен в клир церкви мученицы Евфимии Всехвальной в Халкидоне! И знаешь, он горько каялся и просил прощения, говорил, что бес его попутал. И я бы простил, но Пульхерия убедила меня, что ему не место при дворе.
Евдокия виновато улыбнулась и положила руки мужу на плечи.
— Я, конечно, не знаю, как бы я относилась к ним, если бы господин Антиох меня принял иначе. Но едва увидев его, я почувствовала какую-то безотчетную неприязнь. Это издевательство над человеческой природой и, если хочешь, над образом и подобием Божиим!
— Подумать только, — Феодосий сильнее прижал Евдокию к себе, а потом слегка приподнял, оторвав от пола, так что она смотрела на него немного сверху вниз. — Если бы Антиох принял тебя милостиво и внимательно выслушал, мы бы с тобой могли и не встретиться! Мне даже страшно при этой мысли!
— Мне тем более… — со вздохом ответила она. И, вскинув ресницы, произнесла с улыбкой: Главное, что мы с тобой нашли друг друга! И давай не будем говорить о том, чего не случилось! Но, если уж на то пошло, то за свою судьбу я прежде всего должна благодарить братьев. Если бы не они, я бы никогда сюда не приехала...
Она немного помолчала и с внезапным воодушевлением продолжила:
— Послушай, а ведь правда: что если мне их вознаградить? Такое воздаяние вполне соответствует духу Евангелия, не так ли? Это и будет моя благая месть. А Бог сам решит, чего они достойны.
Феодосий радостно подхватил Евдокию под колени и, покачивая ее на руках и целуя, принялся быстро ходить туда-сюда:
— Я знал, что ты станешь доброй христианкой! У тебя прекрасная душа! Что хочешь, проси для них…
— Пусти меня, я так не могу думать, голова кружится, — засмеялась Евдокия, а когда муж поставил ее на пол, не сразу вернулась к разговору.
— Отец всегда жаловался на моих братьев, — произнесла она наконец, — говорил, что они больны леностью ума. У них никогда не было тяги к знаниям, из них не могли выйти ни риторы, ни философы. Зато они весьма преуспели в обустройстве гостиницы для отцовских учеников. Изгоняя меня, они рассчитывали продолжить это дело. Но если щедро одарить их золотом, они и его бросят, и пребудут в праздности… Надо заставить их что-то делать… Пусть проявят хватку! Но если уж не сумеют, то тут я им не помощница. Я не так добра душой, как тебе кажется, потому что простить их по-настоящему пока не могу. Обида все еще живет во мне…
— Наверное, я тоже не смог бы... — вздохнул Феодосий. — Но епископ Аттик говорит, что христианская любовь часто бывает с чувством внутреннего сопротивления. Если хочешь, им можно дать почетные должности.
— Почетные? — изумилась Евдокия.
— Да! Родственники царицы обычно всегда их получает. Правда, я не хотел, чтобы мной помыкала родня жены, — а это неизбежно, — потому и отверг многих лучших невест. Вот Господь и послал мне тебя, небесное Благоволение. Два твоих брата не обременят государственного механизма…
— Не только два брата, еще дядя! — поспешно вставила Евдокия. — Вот его действительно надо наградить. Он умный и образованный человек. Просто жизнь его смяла, хотя и не сломала.
— Мы сделаем так, как ты предложила, — согласился Феодосий. — А там уж Господь сам рассудит, кого смирить, а кого вознести.
В тот же день императорской чете предстояло присутствовать на конных ристаниях, устроенных по случаю свадьбы и, как обычно, проходивших на городском ипподроме, который примыкал к дворцу с северной стороны и был соединен с ним переходами. В знойные дни императорские ложи покрывала густая тень здания. Тысячи людей собрались на любимое развлечение. Гулко и празднично ревели трубы, горны и идравлические органы, тут и там пестрели зеленые и синие одежды ипподромных партий.
Посередине бегового поля в ряд выстроились египетские обелиски из розового гранита, испещренные загадочными иероглифами; мраморные и бронзовые столпы. Феодосий сразу показал Евдокии витую колонну, высотой более, чем в паласту, увенчанную тремя змеиными головами, поддерживающими золотой треножник. Много веков назад она была воздвигнута в Дельфах в честь победы в битве при Платеях, а потом вывезена оттуда императором Константином. Наконец кони прянули, колесницы понеслись, колеса их закрутились, подобно вихрям, тонкая пыль вознеслась в воздух, ряды зрителей загудели в пылком возбуждении. Поначалу Евдокия смотрела состязания с интересом, но время шло и шло, зрелище было не в ее вкусе и в конце концов ей наскучило. Повернувшись к мужу, она увидела, что и он и не глядит на колесницы, а погружен в чтение. Она заглянула в маленький свиток у него в руках, и ахнула в радостном изумлении: там были забавные арифметические задачки, которые ей всегда очень нравились.
— Ты тоже это любишь? — спросила она.
— Я? Тоже? — удивился он. — Я — разумеется. Ты хочешь сказать, что ты — тоже?
— Да, меня учили и этому!
Он посмотрел на нее недоверчиво:
— Быть не может! — и тут же, поискав в свитке, ткнул пальцем в найденную задачку.
— Ну-ка давай, решай: «Когда у Пифагора спросили, сколько учеников посещает его школу, он ответил: «Половина изучает математику, четверть — музыку, одна седьмая пребывает в молчании, кроме того есть три женщины».
— Эту я знаю! — быстро отозвалась Евдокия. — Двадцать восемь! Но почему женщины, как всегда, не у дел?
— Ты у меня просто чудо! — воскликнул Феодосий, целуя ее. — Вот уж не думал, что и это у нас с тобой окажется общим! Да если бы все женщины были, как ты, они сделались бы первыми среди учеников Пифагора и всех прочих философов. Давай-ка дальше! «Какая часть дня миновала, если осталось дважды две трети от того, что уже прошло?»
Дальнейшее время конских ристаний для молодоженов пролетело незаметно и весело. Вокруг слышались крики, свист, топот, временами весь ипподром дружно ревел, а виновники торжества сидели, как голубки, тесно прижавшись друг к дружке, и, радуясь, что им никто не мешает, переходили от задачки к задачке, так что до заката достигли конца свитка.
Столица шумно справляла праздник семь дней. Все улицы и площади были украшены миртовыми ветвями, в окнах домов напоказ выставлялись драгоценные серебряные сосуды — у кого какие имелись; повсюду разносились звуки флейт, свирелей и кифар; прямо на улицах фокусники показывали свое искусство, давались сценические представления, веселые комедии; на ипподроме же рев восторженной толпы, встречавшей любимейших возниц, был подобен шуму разбушевавшегося моря.
Праздновала не одна столица. Радостная весть о бракосочетании молодого василевса прокатилась по всей империи. Как всегда, такие известия воспринимались с любопытством, всем было интересно, кто избранница автократора. Слухи, просочившиеся из столицы, едва ли не опережали самую весть: новой царицей стала афинянка, девушка поразительной красоты, дочь философа и сама философ, обученная всем наукам. Донеслись эти слухи и до Афин. И в городе сразу вспомнили о том, что несколько месяцев назад скончался софист Леонтий, и что дочь его, красавица Афинаида, ушла из отчего дома к тетке, а потом вместе с теткой куда-то уехала.
Но слухи оставались слухами, пока в один прекрасный день на агоре не установили статую молодой царицы, в которой невозможно было не узнать дочь софиста. Надпись на подножии гласила: «Царь Феодосий царице Евдокии воздвиг».
Новость обсуждалась повсюду. Судачили женщины в торговых рядах на агоре:
— Видали? Слыхали? Точно она, я ж говорила! Старуха Вероя, кухарка госпожи Тимоклии, получила от своей хозяйки вольную и дарственную на дом, —стрекотала торговка зеленью, быстроглазая и востроносая, вечная разносчица сплетен.
— А у них же еще привратник, как его… — вставила другая, торговавшая редькой и репчатым луком.
— Немесий! — ответила всезнающая первая.
— И что, им обоим отказали дом? — включилась в разговор третья, толстуха-покупательница, идущая налегке впереди обремененной корзинами служанки.
— Кажется, так. Они уж привыкли, старые оба… — неуверенно пробормотала первая.
— А говорят, сама госпожа Тимоклия теперь важная особа при царице! — присоединилась четвертая, разносчица сластей.
— Еще бы! Все родного человечка видеть хочется, — прошамкала худая беззубая старушонка.
— Говорят, царь приказал своей сестре, — с важным и осведомленным видом начала пятая, хорошо одетая женщина лет тридцати в золотых серьгах, державшая за руку ребенка лет семи-восьми. — «Выбери мне невесту, пусть незнатного рода, но только чтобы была настоящая красавица». И вот собирали к нему на смотрины невест, и краше всех оказалась наша Афинаида! Ну так оно и видно!
— А кто ж ее представил ко двору? — не выдержала служанка, нагруженная корзинами.
— Да у нее там, кажется, тетка! — ответила четвертая.
— Тетка здесь! — поправила первая.
— Ну значит, другая тетка, — не сдавалась четвертая.
— Ловкие они, однако, как подсуетились! — покачала головой вторая, торговка луком.
Такие стайки женщин собирались по тридцать раз на дню, история расцвечивалась и разрасталась. И уже нашлись те, кто давно предсказывал Афинаиде, что она станет царицей. Что же касается самой дочери софиста, то обсудив воздвигнутое изображение и разобрав по косточкам оригинал, женщины приходили к неизменному выводу, что кроме молодости и свежести ничего особенного в ней нет и что почти любая из них, окажись она в нужное время в нужном месте, могла бы повторить ее судьбу.
Учителя афинских школ тоже не остались в стороне от обсуждения. В самый день появления статуи на агоре в доме философа Плутарха собрались друзья покойного Леонтия. В полутемном триклинии с плотно закрытыми от зноя ставнями, свободно возлежа на пиршественных ложах и медленно потягивая вино со льдом, почтенные мужи говорили о внезапном взлете, подаренном судьбой дочери их сотоварища.
— Девочка-то не растерялась! — с усмешкой начал Иерокл, не называя имени той, которую имел в виду.— Прыткая оказалась, быстро сообразила, где власть и где сила.
— Да, чтобы предложили такую партию, надо постараться, — нахмурился Плутарх. — Конечно, она была обижена на весь свет и хотела самоутвердиться, что ей и удалось — в чьих-то глазах. Хотя должен признаться, я сам отказал ей в помощи, когда она пришла ко мне, поэтому не могу ее особенно винить. Разумеется, мне горько и обидно, но изменить ее судьбу было не в моей власти.
— Я тоже получил тогда от нее письмо, — признался Хрисипп. — Но не стал даже отвечать. Что я мог для нее сделать? Ее опекунами значились братья. Однако она прекрасно устроила свою судьбу сама.
— Неспроста мне казалось, что и Леонтий последнее время уже отходил от истинного благочестия, — поджав губы, произнес Иерокл. — Очень часто в детях становятся явными тайные мысли отцов.
— Печально, конечно, — вставил слово обычно молчаливый Менитий. — Так и гибнет Эллада. Не у всех хватает стойкости сопротивляться натиску нового учения, особенно с тех пор, как оно обрело государственную поддержку.
– В том-то и дело… — вздохнул Плутарх. — Мы понемногу уходим, вымираем. Много ли окажется тех, кто не польстится на блеск богатства, не променяет истину на соблазн власти, на спокойствие и обеспеченность?
Сын софиста Леонтия Валерий до последнего отказывался верить, что просочившиеся слухи, согласно которым изгнанная им из дому сестра стала царицей, — правда. Этого не могло быть! Не могла судьба, наконец смилостивившаяся над ним, сыграть столь злую шутку! Он уже затеял перестройку гостиницы, а заодно начал присматривать себе невесту. Но по мере распространения невероятной новости Валерий все более терял самообладание...
Когда же в их дом явился государственный письмоносец с уведомлением, что он вместе с братом должен немедленно явиться в столицу, воспользовавшись казенной повозкой, и вручил два пропуска на проезд, Валерий в душе содрогнулся. Он не выдал своего испуга, но внутри у него все оборвалось. Жизнь показалась ему конченой. Несомненно, сестра решила ему отомстить! Мерзкая, злопамятная девчонка! Начнется разбирательство и их с Гессием осудят в лучшем случае на изгнание. У него даже возникла мысль о немедленном побеге, но, выглянув в окно после ухода письмоносца, он увидел на улице за забором двух воинов городской стражи.
— Мы пропали! — убитым голосом сообщил он Гессию, найдя его в винном погребке с глиняной инохоей в руках. Последние месяцы удрученный Гессий много пил несмешанного. — Нас вызывают в Новый Рим. Это козни Афинаиды. И это конец.
С этими словами Валерий резким движением выхватил кувшин из рук брата. Капли темного вина выплеснулись, окропив его ладони и пол.
— Не может быть! — в ужасе воскликнул Гессий. — Конец? Что такого мы сделали? Мы отпустили ее и все деньги выдали по первому требованию…
— Глупец! — зло процедил Валерий. — Будто ты не помнишь, как мы убеждали отца, что он уже определил Афинаиде ее «удел» и что мы построим ей дом.
— Но кто это может доказать? — Гессий поглядел на него умоляюще, как будто, уговорив брата считать их невиновными, он отводил от себя опасность. — Свидетели все подписали и могут подтвердить.
— Свидетели! Тебе неизвестно, что они всегда держат нос по ветру? Почувствуют, что удача от нас отвернулась, еще будут утверждать, что мы им приставили нож к горлу, пока они подписывали завещание!
— Но что же делать? — Лицо Гессия приняло детски-обиженное выражение.
— Что-что! — передразнил его Валерий. — Готовиться к худшему. Только чудо может нас спасти.
Григорию ошеломляющую весть принес Андроник. Оба они уже перешли учиться к Плутарху и жили у него. Внешне условия их жизни изменились мало. Такая же каморка, в которой едва можно вытянуться во весь рост, такие же деревянные ложа. Правда, эта их келья располагалась в одноярусном здании, окошко же имела совсем крошечное, общее с соседней комнатой.
Григорий сидел на ложе и, по обыкновению, читал, когда дверь резко раскрылась, и в комнату вихрем ворвался его приятель. Он со злостью захлопнул дверь ногой.
— Ты что, спятил? — Григорий поднял глаза от книги. — Дом разнести хочешь?
— Сидишь? — не слушая его, начал свою речь Андроник. — Лучше ляг!
— Что такое?
— Не поверишь! — Он некоторое время переводил дух и наконец выпалил. — Наша общая знакомая стала царицей.
— Афинаида?!! — ахнул Григорий.
— Она!
— С чего ты взял?
— Пойди на агору и посмотри! Она там стоит.
— Кто стоит? Сама Афинаида?
— Она самая. Мраморная только.
— Точно она?
— Точно! Совершенно точно!
— Так значит, она крестилась? — восторженно воскликнул Григорий.
— Выходит.
— И что, так и написано: «Афинаида афинянка»?
— Нет, она теперь, говорят, Элия Евдокия.
— А может быть, все-таки это другая?
— Нет. Не веришь — пойди и посмотри сам.
— Верю. И посмотреть пойду… Но как же это устроилось? Это же все равно, как если бы я вдруг стал магистром оффикий.
— Точно не могу сказать, но говорят, что ей каким-то образом удалось попасть на прием к сестре молодого василевса Пульхерии, и та, поглядев на нее, решила, что она — подходящая партия для ее брата. Ну и сам василевс, как ее увидел, сразу втрескался. К тому же она, по-видимому, очаровала его своей ученостью.
– Ну и на что ты так зол?
Этого Андроник объяснить словами не мог. Главной причиной его ожесточения было то, что теперь Афинаида оказалась потеряна для него безвозвратно, а он почему-то лелеял надежду, что она вернется и судьба каким-то чудесным образом соединит их.
— Не знаю. Противно. Как просто у баб устраивается судьба. Только что была никем и вот она уже царица! Мужчина для этого должен совершить нечто исключительное, а у них — раз и готово.
— А я рад! — Григорий блаженно улыбался. — Женщина, может быть, не должна совершить ничего исключительного, но она сама должна быть исключительной. Так что Афинаида заняла это место по праву.
— Ты надеешься, что она о тебе вспомнит?
— Нет. Но мы теперь можем гордиться, что когда-то помогли будущей царице.
— Ну и гордись, если больше нечем!
— Я все же не пойму, чем ты недоволен?
— Где уж тебе понять? Для этого надо быть мужчиной.
Григорий ничего не ответил, молча оделся и тут же отправился на агору. Последние слова Андроника больно ранили его.
Вокруг статуи молодой царицы толпился народ. Беломраморная, тонко расписанная, она выделялась новизной среди полуоблупившихся изваяний славной афинской древности. У Григория забилось сердце, собственное огорчение отошло. Да, это точно была Афинаида! Правда, выглядела она несколько мощнее, чем в жизни, и взрослее своих лет. Она походила на одну из кор Эрехфиона, только в тяжелой ниспадающей одежде и с зубчатой царской короной на голове. Широко открытые янтарные глаза безмятежно смотрели вдаль, в уголках прекрасно очерченных губ, похожих на нераспустившийся цветок розы, дрожала улыбка древней богини.
Ночью Григорию не спалось. Он то и дело просыпался, ворочался, переживая в себе невероятную новость. Андроника не было — тот опять где-то весело проводил время. Наконец, не выдержав, Григорий встал, оделся и, выйдя из дома, поднялся на крышу. Небосвод уже светлел и низко над горизонтом сияла Утренняя звезда.
…Но поднялася звезда лучезарная, вестница светлой,
В сумраке раннем родившейся Эос…
— вспомнилось ему. Григорий смотрел на звезду и ему казалось, что это зримое отображение удивительной судьбы той, с кем ему довелось встретиться на жизненном пути.
— Звезда лучезарная… — еле слышно прошептал он. — Афинаида… Элия Евдокия…
Роман (в 5-ти частях) опубликован.
По вопросам приобретения можно обращаться в издательство: http://pakhmutov.ru/product.php?id_product=115
или к автору (tatianaalexandrova@yandex.ru)