Творчество – это прежде всего эмоция.
А. Бергсон.
Тофалария – недоступный край сокровенных красот, край горной тайги, существующий испокон веков и до наших дней сам по себе, вне цивилизации. Тофы, представляющие собой крохотную местную народность, в прошлом кочевники, именовавшиеся карагасами, что в переводе означало «черные гуси», поклонялись шаманству, но со временем во многом утратили родной язык и самобытность, сохранив, однако, извечное слияние с природным естеством. Добраться до того естества возможно только вертолетом.
Николай Черкашин, молодой художник-живописец, на творческую поездку в страну тофов возлагал немалые надежды. Где еще найти такие ландшафты, завораживающие и загадочные? В условиях полного бездорожъя он в составе группы геологов конным ходом добрался от поселка Алыгжер до верховьев Уды, в месте впадения в нее другой горной речки Нерха, неширокой, но с характером. На ее крутых поворотах сталкивались быстрые потоки встречных волн, дыбились плотной клокочущей стеной и тяжело оседали, смыкаясь с темными водоворотами. Редкая нога человека ступала по тем берегам.
Разместились в зимовье, что приютилось у подножия Удинского хребта, и участники экспедиции, освоившись на стойбище, занялись своими делами; геологи – бесконечными изысканиями минералов, кони, привыкшие к самообслуживанию, подались на подножный корм, а Николай присматривался к местности в поисках броских уголков природы для рисования с натуры. А выбор был такой, что глаза разбегались. Вдоль Уды раскинулись, все под таежным покровом, пологие холмы. За ними высились мраморные вершины заснеженных скалистых гольцов. Ранней осенью Восточный Саян открывался художнику во всем великолепии буйных красок. Склоны одного берега притягивали сочной зеленью пушистого кедрача, а на другом глаза слепила прозрачная позолота лиственничной бахромы. На стыках холмов, не сообразуясь с законами земного притяжения, во все стороны растекались ручьи и ручейки, мелкие и покрупнее, веселые и говорливые. Погода менялась быстро. Только-только радовал погожий день, как с севера по речной долине уже нависали низкие свинцовые тучи, заполняя пространство, которое вдруг обращалось в таинственную облачность, оставляя человека наедине с собой, одиноким и потерянным в белой туманной мгле.
Художник набрасывал этюды один за другим, отставляя их в сторону и принимаясь за новые. Тут-то Николаю стали доноситься короткие реплики двух расторопных геологов, намеревавшихся отвести его в какое-то особое место:
- Отведем? – не отступал от навязчивой идеи Егор, старший из них, не сводя с дружка цепких жуликоватых глаз.
- Под каким предлогом?
- Там же шикарные виды для рисунков! Вот и предлог.
Поддавшись на уловку, Черкашин двинулся за проводниками в «самое экзотическое место Тофаларии». Шли в подъем по берегу Нерхи еле заметной звериной тропой, часто натыкаясь на непроходимые буреломы. Где-то поперек тропы застыли витые корневища, под ногами шуршала опавшая листва. Попадались искривленные сосенки с корявыми наростами и утолщениями на стволах, в которых, по заверениям аборигенов, потомков "черных гусей", жили духи деревьев. Их кроны напоминали корневища, словно ветки натыкались в пространстве на невидимые препятствия, обходя их для произрастания.
Местами тропа выходила на речной галечник, где не в диковинку были там и сям попадавшиеся полудрагоценные камешки. Подарки от затерянного мира были щедро разбросаны не только под ногами. По склонам известняковых пород под солнцем переливались вкрапления зеленого турмалина. Геологи пояснили, однако, что эти кристаллы не имеют практического применения, они лишь подзадоривали изыскателей заглянуть в подземные кладовые, обещая немалые скрытые сюрпризы. Но вот группа вышла на ровную площадку, откуда можно было осмотреться.
Речная долина скрывалась под облачностью, низко осевшей по земле, что было не редкостью на здешней возвышенной местности. Над белой пеленой угрюмо возвышалась каменная гряда уходящих к горизонту гладко обточенных ливнями скальных образований. «Вот здесь и малюй, - объявил художнику Егор, - По радиологическому возрасту этим горкам три с половинкой миллиарда лет, каких на земле по пальцам пересчитать. Кстати, с тех же пор на земле началось развитие биологических систем. Вот тебе памятник рождению планеты, его можно и в Лувре выставлять!» На том геологи отбыли, пояснив напоследок, что чуток ниже по тропе, на плесе, они подергают рыбку.
Николай принялся за привычное дело. Местечко для зарисовок и впрямь являло собой редкостную природную композицию. Речной распадок. Причудливость обветренной каменной гряды. Мягкие белые облака, прибившиеся к подножию гор. Развернул этюдник, приглядываясь к ближайшей скале, которая притягивала необъяснимой магией. Было в ней что-то колдовское, что приводило сердце в трепетное волнение. «Вот чего мне всегда недоставало! Вероятно, именно так работают гениальные живописцы», - подсказывало художнику обострившееся сознание. Но поначалу надо было подобрать наиболее выгодную картину изображения и зафиксировать ее на фотокамере, чтобы позже, при работе в мастерской, снимки заменяли вид с натуры. Черкашин медленно передвигался по поляне, выбирая выгодную точку обозрения. Время от времени он вскидывал фотоаппарат, висевший на груди, и наводил объектив на искомый ракурс объекта.
Стоп! Вот она, точка, с которой открывался вид для создания шедевра путем нанесения масляных красок на льняной холст, изготовляемый из толстой пряжи. Широко распахнутые глаза художника устремились на вершину, увенчанную каменной головой азиата. Плотно обернутая чалмой горбоносая голова в пол-оборота, свисающий по заплечью кусок ткани, глазные провалы – все это создавало образ духа гор, которому издревле поклонялись местные шаманы, приводящие себя в религиозных обрядах в состояние неудержимого экстаза.
Живописец лихорадочно набрасывал карандашом эскиз будущего шедевра, весь поглощенный царившей в местечке аурой, но лучше бы он не погружался в сакральный мир каменного истукана. Черкашин все еще относил охватившую его лихорадку к состоянию необычайного творческого воодушевления, какого не припоминал за собой даже после принятия изрядной порции спиртного. «Так вот как рождаются шедевры!» – ублажал себя художник. Однако, азарт, охвативший рисовальщика, упорно вытеснялся какими-то тревожными ощущениями и неодолимого желания дать ход безотчетной внутренней активности. Он ощущал себя вулканом, готовым выплеснуть скопившуюся энергию. Дальше – хуже! Николай уж не находил себе места в тщетных попытках освободиться от тяжелого дурмана.
Отчаявшись, Черкашин начал оглядываться по сторонам, топтаться на месте в поисках путей к спасению, как вдруг его подхватило порывом неодолимой магии и закрутило, и понесло в исступленной плясовой круговерти по облюбованному пятачку обозрения. Его фигура сгорбилась, головой вниз, подбородком в грудь, руками в стороны наподобие крыльев, и весь этот подневольный ритуал сопровождался гортанными звуками непонятного содержания, адресованными, не иначе как, древнему божеству. Так шаманы при встрече с Богом впадают в транс.
«Это чалма! – пронзила догадка Николая, обессиленного и обескураженного. – Это она, чалма, вселила в меня дух шамана и гоняет себе в утеху по поляне!» Он бросил взгляд на каменную статую, выкинувшую новый фортель. Глаз великана, ближний к жертве острых ощущений, излучал узкий пучок света! Вот он, памятник, достойный размещения в Лувре! И невдомек было понять бедолаге, что это солнечный луч пробился через глазницу, придав природному изваянию фантасмагорическое видение. «Бежать! Бежать от этого колдовства, пока еще работает сознание, пока остались силы для спасения!» – художник с трудом вырвался из состояния неистового возбуждения и, не забыв прихватить этюдник, устремился знакомой тропинкой вниз, вслед за проводниками, устроившими ему веселенькое приключение.
Геологи уже развели небольшой костер, на котором наскоро готовили хариусов, в изобилии водившихся в реке. Распотрошенных рыб они насаживали на заостренную палочку, или «на рожна», как поговаривали раньше, которую втыкали над раскаленными углями. Сочные запеченные хариусы отдавали терпкими запахами таежного костра.
- Угощайся, Никола! – пригласил Егор запыхавшегося художника. – Что-то ты быстро возвернулся. Ну как, схватил чалму за бороду?
- Долго ли сделать набросок и несколько снимков? По ним и буду дальше работать, - уклонился Николай от нежелательного разговора, все еще находившийся под кошмарными впечатлениями.
По возвращению из памятной поездки Черкашин проявил пленку и отпечатал несколько фотографий скалы, которая с чалмой, но при попытках воспроизвести по ним рисунок снова, как и на колдовской местности, начинал впадать в состояние нервного возбуждения и помрачения сознания. С мечтами о шедевре пришлось расстаться.
Как-то в разговоре со знакомой гадалкой Николай проговорился о загадочных фотографиях, хранящих в себе бесовские наваждения. Гадалка, звавшаяся Тамарой, выпросила фотографии «для проведения экстрасенсных опытов». Николай поинтересовался у нее природой испытанного им таинственного явления.
- Аномалия, только-то и всего, - ответила гадалка.
- Какая?
- Обыкновенная геопатогенная. Она создается в зоне разломов тектонических плит, куда проникает плазма и выбрасывает заряженные частицы. А еще энергетическую активность испускают подземные реки.
Гадалка оказалась права! Особенно сильно аномалии проявляются в местах подземных рек и речек, когда водный поток, образуя зигзаг по вертикали, сначала выталкивается на гребень течения, а затем обрушивается с высоты бурным водопадом. В этой зоне над земной поверхностью, называемой на языке Всевышнего зоной энергетического захвата, творится невидимый взору атмосферный хаос, в котором земные магнитные поля исковерканы так, будто крутая морская волна разбилась в пену и месиво о прибрежную скалу. В разразившемся магнитном шквале образуется воздушная плазма, перемешанная с мельчайшими микрочастицами физического вакуума, доселе неизвестными науке. У человека, оказавшегося в такой сильнейшей аномалии, блокируется нервная система, он теряет самообладание, впадает в психоз, что и случилось с художником при общении с чалмой.
Однако через пару дней Тамара заявилась в мастерской художника, выложив на стол злополучные снимки, и рассказала о полном провале психопатического сеанса, для участия в котором были приглашены две ее подруги. Они расположились за столом, на котором Тамара разложила пасьянс из каменных изображений. Пристально вглядываясь в молчаливые изваяния веков, гадалка водила над ними ладони, заряжаясь энергией языческих времен. В напряженной тишине раздавались заклинания, зовущие приглашенных женщин в неведомый потусторонний мир.
Подруги не спешили с перемещением в чужеродное пространство, в которое, однако, первой угодила сама вещунья чудесных явлений. Ее руки вдруг зашлись над фотографиями в судорожной тряске, глаза наполнились диким безумием и раздались истошные вопли: «Держите меня! Держите, там, в горе, старая дубовая дверь, из нее тянутся за мной длинные руки. Держите, они утащат меня!» Подруги вцепились в Тамару, спасая ее от зловещих длинных рук. Графина воды, выплеснутой на лицо вещуньи, хватило, чтобы вернуть ее в реальный мир.
Выслушав историю с гаданием на фотографиях, Черкашин сидел в глубокой задумчивости над ворохом немых свидетелей существования потусторонних сил. Вот и академик Вернадский что-то говорил о таинственных связях нашего тонкого мира с ноосферой земли. Что он там усмотрел? Да, немало великих умов толковали об энергетической сущности Вселенной, размышлял Николай. В Саянах испокон веков складывались религиозные каноны Востока, властвовали веяния и сгустки того же буддизма, не воспринявшего его, православного христианина от крещения. О том предупреждает и Православная церковь.
Решив избавиться от опасного архива, пока не накликал на себя новой беды, Николай скидал в картонную коробку фотопленку и снимки, незаконченные этюды и даже камешки, подобранные поблизости от каменной гряды. Вывез поклажу за город и сбросил ее в костер. Языки пламени охватили колдовские свидетельства, от которых черными скрутками повалил густой дым, возносясь над местом сожжения и сложившись в воздухе в знакомые очертания. Чалма! Она предстала на мгновение художнику, обозначив вечность магии, и растворилась в пространстве.