Солдатские сны.
Армейская поговорка гласит: «Солдат спит, служба идёт.» Сон – то, чего солдату больше всего не хватает. Первый раз в войсках я выспался, когда меня навестили мама с братом и больше, пожалуй, такого не припомню. Они приехали в канун нового 1967 года. Вышел потрясающий сюрприз: мама не смогла дозвониться, а телеграмму я получил вместе с известием, что мои родные ждут на КПП части. Я знал, что мама намеревалась приехать то ли перед, толи после нового года, но пока конкретной даты не было, обратился к непосредственному начальству по-поводу гипотетической возможности отпустить меня на пару суток, и получил положительное заверение. Меня отпустили в субботу 31 декабря, когда мама приехала в часть, до 18:00 вторника 2 января.
Слух о приезде мамы и брата уже облетел часть, когда посыльный принёс весть о приезде и телеграмму и рассказывал ребятам о том, что меня ждут на проходной - красивая женщина - моя мама, как красиво одеты мама и брат. Мама выглядела сногсшибательно. В свои сорок два, в цвета какао буклированном пальто с бежевого цвета норковым воротником и того же цвета эффектной широкополой шляпе, в замшевых сапогах от Herbert Lеvine... Я ликовал! В снятом мамой двухкомнатном номере обшарпаного ковельского «ГОТЕЛя», единственого в городе, мы встречали Новый Год втроём, и было так хорошо на душе, радостно и празднично... Мама где-то раздобыла бутылку «JOHNNIE WALKER KILMARNOCK 400 15 YEAR OLD», заполнила гостиничный столик вкусными закусками, чёрной и красной икрой и шоколадом, и это «царское» изобилие дополнял аромат американских сигарет - это был настоящий кайф.
Эти два дня я провёл как во сне – в прямом и переносном смысле; я побывал у своей ковельской подружки, а втечение двух суток увольнения удалось и отоспаться. Душа пела, тело хотело и получило, жизнь была прекрасна, и эйфория, словно часовой на посту, не покидала меня. Я проводил маму и брата на поезд, и, даже наше расставание не легло чёрными мазками на холст моего светлого праздника. Поезд ушёл, заснеженный перрон опустел, мой путь в часть пролегал мимо вокзального ресторана, у застеклённых дверей которого произошла непредвиденная остановка.
Я остановился, как вкопанный, перед вынужденностью зайти в ресторан. Духоподъёмное настроение, тот уют, который сквозь стекло манил ёлкой, украшенной мигающими цветными огоньками, дуэтом нарядных девушек за столиком, музыкантами на подиуме и звуками музыки толкали меня. И, конечно же, легкомысленность, непредсказуемость иных моих поступков и просто неутолимое желание продолжать праздник... Я не колеблясь толкнул дверь, вошел, отдал шинель и шапку в гардероб и направился к девушкам, которых успел разглядеть из-за дверей. Девушки не выказали радости, но и протестовать не стали, однако после того, как официант стал обслуживать мои заказы, и девушки оставили нерешительные попытки отказываться от угощения, наша беседа потекла гладко и непринуждённо, и общение становилось всё более тёплым и взаиморасполагающим. Часы над окном гардероба показывали 15:30. Праздник продолжался, вечер впереди, часть далеко, да и какого дьявола об этом сейчас думать, когда тут...
Ресторан этот когда-то польский, как и здание вокзала, как и город и все его каменные здания в центре и у вокзала - все, которые хоть что-то да стоили - до сентября 1939 года были польскими. Стены, по периметру обшитые дубовыми панелями с рельефными фрагментами достигали уровня плеч, над ними овальные бра в дубовой оправе с резными вензелями и белыми матовыми плафонами. В центре зала из дубового овала на потолке свисала громадная люстра со стеклянными или хрустальными подвесками и плафончиками. Пол ресторана - коричневый дубовый паркет ёлочкой, местами потрескавшийся и вздутый, требовал реставрации, но был свеженавощен и чист, отражал, весело перекликающиеся с ёлочными огоньками блики хрусталиков люстры и отсветы цветных лампочек над подиумом.
Интерьер ресторана полностью был выдержан в приятных коричневато-бежевых тонах. Мебель: стулья, шкафчики, кафедра метрдотеля и столики, убраные бежевыми жаккардовыми скатертями, и столовая керамика – всё свидетельствовало о былом духе западной культуры, остатки которой здесь кто-то как мог сохранял. Поговаривали, что нынешний директор сего злачного места происходил из семьи бывших владельцев ресторана. Заведение отличалось весьма вкусной и добротной едой, хотя и не изобиловало (в те времена?!) недоступным для провинции изыском. Наш полковой повар, силач и хохмач Степан Наумчик, захаживавший туда, не раз лестно отзывался о достоинствах кухни, кои оценить под водочку имел сегодня возможность и я.
Музыканты – обычные провинциальные лабухи сложили инструменты и, устроившись за столиком рядом с подиумом занялись обедом. Недалеко от нас выпивали и закусывали четверо мужиков, которые громко гэкали и косились на девиц нашего стола. Их пыжиковые шапки красовались, сложенными в две стопки на дополнительном стуле, а мохеровые шарфы венчали его спинку. Присевшие отобедать музыканты временно отвлекли следящие «локаторы» мужиков от сканирования нашего столика, и они через зал переговаривались. Из услышанных обрывков разговора я понял, что лабухи закончили репетицию и подготовку вечернего репертуара, ресторан закроют с 17:00 до 18:00, а музыку дадут с восьми часов вечера. Из того же разговора я понял, что мужики эти ковельские, работают проводниками в поездах дальнего следования, недавно они сменились и уже закончили обед. Музыканты стали собираться на выход, и вслед за ними пыжиковые шапки покинули пятый стул, водружаясь на головы, напоследок ещё раз почтившие недобрыми взглядами наш «тройственный союз».
Моё приятственное общение с девушками продолжалось, и приобретя взаимность позволило познакомиться подробней, и мне было поведано, что они работают продавцами в центральном гастрономе. Я отвечал на их расспросы, рассказывал о Вильнюсе, о приезде родных, о том какую радость наше свидание принесло им и мне. Гардеробные часы показывали 17:30. Девушки начали собираться, как обычно перед уходом поправляя причёски, поглядывая в зеркальца, подкрашивая губки. Я поманил официанта, попрощался с девушками, пообещав навестить их в гастрономе.
Девушки ушли, я ждал счёта и думал о том, как не хочется возвращаться в часть, но выбора не дано, а дано было ощущение надвигающегося лиха. И лихо не замедлило объявиться. В образе лиха в дверях нарисовался гарнизонный патруль и направился прямиком ко мне. Офицер, в сопровождении двоих срочнослужащих, награждённые повязкой «гарнизонный патруль» обступили меня так, словно ожидали, что я вот-вот сорвусь и побегу. Я обратил к ним взгляд, выдержал небольшую паузу, встал и доложил по форме, не «прикладывая руки к пустой голове», кто я такой и «чё я тута делаю».
Офицер объявил меня задержаным и приказал следовать с ними. В это же время вся обслуга в чёрных парах и метрдотель в чёрном смокинге высыпали из служебного выхода в зал, встали в ряд, как вороны на ветке, наблюдая за разыгрывающимся спектаклем. Спектакля, увы не вышло, потому как, собственно трапеза была закончена, водка выпита, пустая тара своевременно убрана, девушки ушли, осталось только заплатить по счёту, что и позволено было мне сделать, в то время, как патруль в полном составе ждал у гардероба, коротая время в беседе со швейцаром и метрдотелем. Меня препроводили в комендатуру, сообщили дежурному по части о моём задержании и допросили что, где и почему. По приказу дежурного по части заехал оказавшийся неподалёку водитель-порученец на УАЗике и в сопровождении патруля доставил меня «по адресу».
На КПП части меня приняли с улыбкой и подтруниванием, доложили дежурному о том, что меня уже доставили патрули. Тут попался я на глаза, уходившему из расположения части нач. штаба полка п/п-ку Кулагину, человеку с громадными густейшими чёрными бровями. Приволжским говорком он чехвостил меня многоярусным матом, какой вам никогда не слыхать. Подоспевший дежурный офицер поспешил отправить меня в наказание драить полы в штабе полка, а пока я ждал одного из солдат, дежуривших на КПП, который собирал для меня вёдра, тряпки, швабры и ключи, слышал как дежурный офицер рассказывал п/п-ку Кулагину: дескать хорошие сознатеьные трудящиеся проявили бдительность, позвонили в комендатуру, мол солдат пьёт с девками в ресторане. "Да, маладцы! Глядишь ябёнть так и да дябоша недляко, и тогда ЧП на нашем полку, мать их ятить, а этот сучай хрен литовскай уже известнай распяздяй. Командир полка их всё жалеят, щадит, в особяннасти нярусских. Я бы...",- уходя закивал нач. штаба.
Так закончился этот светлый жизнерадостный хорал - его затёрли в прозаическую серую монотонную функцию. Армейские будни потянулись медленно и тоскливо в холодном и сыром Волынском гнилом климате, в Ковеле, окружённом лесами и болотами. Вновь пошла тягостная морока, «через день на ремень, через два на кухню», и никакой личной жизни...
На фото ж.д. вокзал г. Ковель