«Сын мой! Несчастье посылается не для того,
чтобы уничтожить тебя. Оно - проверка твоей
терпеливости и веры. Сын мой! Испытание
это лев, а львы не питаются падалью».
Джалаладдин Руми.
1
Некогда был у Галбаца* друг, чудные творил балясины из камня и дерева, многое ещё умел. Умилительно к жене и детям бежал всегда после работы. Над ним он и подтрунивал часто, перевирая слегка один из языков местных: «Алясин - балясин, гъайда* барасин?», «Алясин - балясин, куда идёшь?»
Расстались, воды утекло, а прибаутка к самому Яшину (а так звали его за то, что в юности в футбол играл, вратарём был отменным, Льва Ивановича* уважал безмерно), прибилась. Он её с плеч, она на руки. Бить не бьет, но и прочь нейдет, привык, отзывается.
Давным-давно читал сказку восточную, зачин, вернее, её:
«В одном городе на базарной площади каждый день появлялся слепой попрошайка и кричал заунывным голосом:
- Пусть каждый подаст мне милостыню и ударит по лицу! Прошу каждого дать мне милостыню и пощечину! Сейчас я расскажу историю, как…»
Книжку одолжили, да и не вернули. О чём бедолага поведал, так и остаётся тайной, в закоулках памяти разгадки без нетерпения ждёт.
Теперь, барахтаясь в море отчаяния, постиг смысл слов не беспечных нищего; когда бы отдался унынию весь, то и повторил бы за ним то же.
2
Никогда не жаловал мороза, готов был пекло вынести любое: жар не холод - костей не ломит. В том году похоронил мамулечку в белоснежье лютое, под завыванье метели. «Эх, - подумалось раз, - летом бы меня Творец взял да и прибрал, люду провожающему всё легче: тем не в стынь нести на плечах да земле предавать, этим на соболезнование не по опасной дороге добираться издалека, самым же близким на поминках семь дней не зябнуть.
А пока жив да на ногах крепко стоит, без дела сидеть не привык: сдаёт с бригадой здания под ключ. Дело спорится, слава о них идёт добрая, от заказов отбоя, когда и разумно берут, нет. А зимой работы по мелочам всё.
Но вот сегодня клиент позвонил. Построили ему магазин недавно, здесь, на рынке, в нём и встретились, договорились сыну того дом весной начать…
Выйдя от него, в чайхану побежал. Сидя в кусочке лета, неге предался…
А снег расстилается поземкой, хлопья кружатся в танце нездешнем, ветер перевеивает пушинки колючие, бросает куда ни попадя, норовит в лицо да за шиворот: всё шиворот - навыворот, не помнит погоды здесь такой…
На чашке третьей терпкого увидел вдруг в окно доченьку… убежавшую из - под венца к тому, что плетётся рядом, тачку со снедью нехитрою катя…
Никому не жаловался, но убивался по младшенькой все пять месяцев, как насмерть рассорились, вот глаз и не оторвать…
Нищета бурей прошлась по ней, с ног не сбила, но следы разрушительные оставила: юбка выцветшая, платочек, полушубок давний, обувь ношеная.
Сапог парный не лучше: шапка спортивная, куртка не по сезону, туфли, а в них чуть не хлюпает, джинсы…
Ой - ёй - ёй, животик, а в нём плод ведь!.. Рыскает в поисках пропитания тоже - хорошенькое же утро жизни!..
Вскочил, выждал, отправился, держась чуть поодаль, за ними. Гололёд страшный, а она его с детства боится, когда упала плашмя однажды больно очень. Озираться и не думает, идёт, как по острию ножа, как на шпильках, опираясь на провожатого, зазывает, не особо надеясь, что отзовётся кто:
- Чай, булки! Кому чай горячий, булки, чуду* с картошкой, творогом, мясом?
Миновали все ряды многие. Впустую. Вышли за ворота, покрутились, по улице торговой длиннющей - а ведь кафешек там хватает! - вниз двинулись.
Ей ли с гайморитом злющим путь сей вершить даже и за хлебушком?!
Стоит, смотрит, не отрываясь, пока не превращается в точечку та. Снежища навалило, закоченел весь. Отряхнул шапку вязаную, куртку, брюки, двинулся к маршрутке. Машину в бездорожье без надобности крайней зарёкся брать:мальчуган поскользнулся прямо перед ним однажды, перебегая на светофор жёлтый, чудом не задавил. Вспомнишь, жуть пробирает...
3
Бросился на кухню, каркадэ* выпил, лёг, в сон проваливался долго...
- Пойдём, - вызволила из отдохновения хозяюшка, сжав легонько плечо.
- Куда?
- К дочери…
- Перест…
- Ты говорил, что она умерла для тебя, сегодня покидает и нас…
- Что несёшь такое, с ума сошла?!
- В больнице она, под грузовик попала…
Побежала с роднёй к операционной, махнул рукой, что догонит, опустил голову на руль…
«Умираю, прошу, не уходи! Солнышко моё, пожалуйста, не уходи, живи, останься, в отдалении, но побудь со мною, останься! Умоляю, прости меня, останься, умру без тебя, останься, живи! Радость моя…»
Постучали в стекло, поднял, зная уже, что сражался да победил, а она вот сдалась, ушла, взор. У жены понурой мочи нет плакать,за нею в свете фонаря … этот, протягивает, соболезнуя, руку…
Не взял.
Убрался…
Спросила как - то ночью январскою унылою, стылою:
- Знаешь, почему всё так вышло?
- Нет…
- Она с одноклассником перемолвилась парою слов безобидных вечером, когда за хлебом ходила, а жених увидел, дождался, пока одна останется, за плечи схватил больно «хозяин», лишнего приказал не позволять. Матом …
- Почему же мне не сказала?!
- За день до свадьбы? Тебе?!
- А … с кем она?..
- Золото - паренёк, сох по ней давно, души не чаял…
4
Лелеял разлуку, выросла та, кичиться, наводя тоску неизбывную одним присутствием своим, не стала, взяла, немощного теперь, под крыло: подняла нутро на дыбу, болью новою и новою изводя,обещая в повиновении держать да наперсницей предстоять до скончания века его.
Остался, как перст, один, когда душа и женина не здесь, а сыновья давно переженились… Рядом, правда, отец, ему семьдесят девять, и он три года не встаёт с постели, и ни к кому другому не хочет, только с ним утешения полон. Ухаживает за ним, пылинки сдувая, да не отпускает доченька!
5
Печаль стала нападать на дочь живую с юностью. Обожала полумесяц, поставила фоном на ноутбук. Домик в «долине» серпа - бытия, снег на крыше, дымок из трубы печной вьётся, окна горят, деревья поднимаются по склону вверх, звёзды кругом, буковок разноцветье вязью под ними:
«Я сидела на Луне, я смотрела вниз,
Нет покоя на Земле, нет и близ»…
Тешит взор, поит глаза каждую пятницу утром, как если ждёт, что занавеси раздвинутся в оконце, выглянет грустная, но надежда вспыхивает пустейшая.
Сходил бы на базар, взвыл, как нищий из сказки древней той, вместо того в мечеть держит путь, бросает в ящик для садака* обильную милостыню, в дом возвращается холодный, в зиму беспросветно - долгую.
А утро - лето никак не настанет, зима, как прежде, стучится в двери, сколь ни тверди себе:
- Эх, Алясин - балясин, гъайда барасин, ни ночи нет, ни дня, чтоб слёз не лил в душе. О, Господь, когда неисцелимо сердце , возьми его назад!
Не забрал.
Принёс чаю отцу как - то, яблок, какие любил…
Тот никогда не унывает, в этот раз задумчив очень, «созрел поговорить за жизнь»…
- Что с тобой?
- Ничего, Барият нашу вспомнил. Двести дней, как не придёт больше…
- Двести?..
- Дни считаю, тех, кто ушёл. Сорок два человека проводил, пока лежу, наша последняя. Как ко мне привязана была, как я слаб был к маленькой, знаешь ведь! Мужчине пристало печалиться, плакать в иные минуты слезами тихими, но не причитать. Дай ей волю и ты: она любила нас, любима теперь Другим, зачем же попрекать этим?
- Ты прав, - склонил он голову почтительно, добавив еле слышно, так что отец не разобрал ничего, - однако же, не её оплакиваю, себя, себя, и боюсь, разлука обратила в прах жизнь мою не только здесь, но и в краю ином, на Небесах!..
С этим - то что делать?!
Примечания:
1) Галбац - лев (с аварского)
2) Гъайда - «гъ» схоже здесь с французским «r»
3) Льва Ивановича - Лев Яшин - легендарный советский вратарь.
4) Чуду - дагестанские лепешки с начинкой, которые тонко раскатываются и выпекаются на сухой сковороде.
5) Каркаде - чайный напиток насыщенно - красного цвета, изготавливают его из цветов суданской розы
6) Садака - подаяние, милостыня, любое благодеяние, совершённое искренне.