ВЛАДИСЛАВ КОНДРАТЬЕВ
ЧЕСТНАЯ МАМАША СЯМЭН
небыль
Августовский день давно перевалил за полдень, но жара и не думает спадать. Будущая ночь обещает быть безветренной и душной. В такое время хорошо бы уехать на море, тем более, что на каникулы Ладо в стройотряд не поехал. Не поехал и одноклассник Ладо – Ингер Сямэн, тот самый, что со школы известен под кличкой Семечка. Или – Семячка. Или – Сёмачка. Или – или.
Ладо пришёл в гости к Семечке и они уселись в редкой тени чахлой абрикосы-дички, именуемой не юге жерделей[1], за разболтанным столом – вести ленивый разговор о том, о сём, словом – ни о чём. К ним тотчас же присоединилась и мамаша Сямэн.
Ладо закончил первый курс юридического факультета государственного университета, а Сёмачка – третий курс механического факультета сельскохозяйственного института. Дело в том, что Ладо, по окончании школы, поступил в техникум, окончил и его, а потом был призван в ряды Вооружённых Сил Союза ССР, отслужив, как надо и вернувшись, сдал экзамены и стал студентом университета; Сёмачка же, после школы пытался поступить в сельхозинститут: сдавал экзамены на дневное отделение, на вечернее, на заочное, на так называемый рабфак. Но: либо “проваливался”, либо “не добирал баллы”.
Ладо учёбу в техникуме закончил, и пошёл исполнять почётный долг гражданина СССР – в Армии служить Родине, а Сямэн всё это время от Армии “косил”, а в тот год, что Ладо был призван ряды Вооружённых Сил, мамаша Сямэн, используя некий административный ресурс, добыла справку о том, что, якобы, Ингер Сямэн – сельский житель и колхозник, а колхоз такой-то срочно нуждается в специалистах. Следовательно, даже если Сямэн и “не доберёт баллы”, то его всё равно должны принять в институт. Сямэн, как обычно, “баллы не добрал”, но его приняли. Сямэн два года учился в институте, а Ладо – служил в Армии.
Уволившись в запас, Ладо поступил в университет и через год перешёл на второй курс, а Сёмачка – на четвёртый. У Ладо студенческая жизнь – в самом разгаре, у Семечки – перевалила через экватор. Нужно жить и радоваться, а вместо этого Ладо бесцельно проводит время в душном и пыльном городе. Как и Семечка, который, вдобавок, ещё и психологически готовится встретить осень, а вместе с ней – и очередной призыв в Армию. У Семечки – ежегодные отсрочки, и мамаша Сямэн нередко жалуется всем, кто готов (или – не очень) слушать, в том числе и Ладо, что эти отсрочки пробивают в семейном бюджете Сямэнов ощутимую дыру. А как иначе, ведь “косить” от призыва в Армию – дело недешёвое. И обо всём этом приходится думать ей одной, так как Сямэн старший, по выражению мамаши Сямэн, гамсэл. А с гамсэла (гамсела) – какой спрос?
– Гамсэлы – это иногородние, а попросту – понаехавшие, – объясняет всем и каждому мамаша Сямэн, которая, как надо понимать, не понаехавшая, не гамсэлка, а мэстная.
– То есть, – уточняет Ладо, – не гамсэлка, а жена гамсэла.
Получается, что так, но уточнение Ладо жене гамсэла мамаше Сямэн не по нраву и на Ладо она с тех пор посматривает не без критической оценки во взоре и критика эта – явно отрицательная. Ладо, хоть Семечка и поддерживает с ним отношения, ведь неизвестно же, где можно споткнуться и упасть, а Ладо учиться на юридическом факультете и с такими людьми, а это и без пространных объяснений всем должно быть понятно, часто раздражает мамашу Сямэн чем-нибудь неприятным. Она любит всем встречным и поперечным похвастаться, что её папаша – офицер. Она, как нетрудно догадаться, офицерская дочка. А потому с ней нужно держаться, проявляя к ней, а заодно и к её детям, Семечке, например, повышенное уважение.
А Ладо возьми, да и заяви, что и его мама – дочь офицера.
– Но он, наверное, – предполагает и своё предположение превращает в уверенность мамаша Сямэн, – не кадровый офицер, а мой папа – кадровый офицер.
– Мамин папа – кадровый офицер, – возражает Ладо, – офицер штаба 63-го стрелкового корпуса. Ещё до начала войны был кадровым офицером Красной Армии.
Мамаше Сямэн это неприятно слышать, она привыкла помыкать своим мужем-гамсэлом, отец которого, понятно, сын отнюдь не офицера, а себя и только себя она привыкла числить офицерской дочерью и уважать за это, и, вдруг, выясняется, что и мама Ладо – дочь офицера и не просто офицера, а офицера кадрового. И мамаша Сямэн, испытывая к Ладо неприязнь от того, что его мама – дочь кадрового офицера, продолжает, по привычке, хвастать:
– Мой папа – кадровый офицер, не то, что отец моего мужа…
– А папа моего отца – тоже офицер, – продолжает проявлять бестактность Ладо, – гвардии капитан, командир гвардейской сапёрной роты. Награждён орденами, в том числе: Орденом “Красное Знамя”, Орденом Красной Звезды, двумя Орденами Отечественной войны II-ой степени и Орденом Богдана Хмельницкогo III-ей степени. И многочисленными медалями награждён, между прочим – медалью “За оборону Сталинграда”. Словом, оба мои деда – офицеры.
Это заявление совсем выбивает мамашу Сямэн из колеи хорошего настроения. Она привыкла, с кем бы ни говорила, чувствовать превосходство от того, что она – дочь офицера и офицера – кадрового. И вдруг Ладо – внук двоих офицеров, следовательно, и его мама выше мамаши Сямэн по положению, и сам Ладо – выше её сына Ингорька. Мамаше Сямэн это в диковину.
Но чем-то ей же нужно гордиться. И мамаша Сямэн находит новый повод и для гордости, и для чувства превосходства над другими.Мамаша Сямэн заводит абстрактный разговор о том, что в наш век всеобщей порчи нравов все люди – бесчестны. Все бесчестны, все – без исключения. Впрочем одно, маленькое, совсем крохотное, исключение, всё же, есть: это она – мамаша Сямэн, её муж-гамсэл (гамсэл-то он гамсэл, но не вышла бы она за него замуж, если бы он не был бы честным гамсэлом), а также их дети – Ингер, старший сын, его дети…
– Слава Богу – уверенно вещает мамаша Сямэн, – у старшенького – уже двое детей.
А это значит, что честных людей в городе теперь шестеро: двое супругов Сямэнов, двое их сыновей и двое детей старшего сына. Мамаша Сямэн так и говорит:
– Нас, честных людей, теперь шестеро. На весь город. А то – и на всю страну.
– А как же супруга старшего сына? – решается уточнить Ладо.
Честная мамаша Сямэн в ответ морщит и без того морщинистое, похожее на запеченное яблоко, личико так, что отпадают всякие сомнения – супруга старшего сына в число честных людей не входит.
– А как же он тогда на ней женился? На нечестной? – не унимается дотошный Ладо.
– Ну, вот так и женился, – со вздохом разводит руками честная мамаша Сямэн.
– А как же тогда от нечестной матери родились честные дети? – продолжает задавать бестактные вопросы въедливый Ладо.
– Во-первых, – начинает загибать пальцы честная мамаша Сямэн, совершенно не чувствующая подвоха в вопросе Ладо, или игнорирующая этот самый подвох, – не забывай, что они – от моего честного сына. Во-вторых, в их воспитании принимали участие все мы – честные люди: я, муж, старший сын, Ингорёчек.
– Понятно, – откликается Ладо, – как так вышло, что от нечестной матери родились честные дети, только непонятно, почему вы не перевоспитали саму мать. На одного честного человека было бы больше. Было бы честных людей не шестеро, а семеро.
– Ничего, – успокаивает Ладо честная мамаша Сямэн, – Ирэна беременна третьим ребёнком, так что нас, честных людей, скоро и так станет семеро. А как Ингорёчек женится и у него родится дитё, так нас станет и вовсе – восемь человек честных людей. А это – очень немало.
– На весь-то город – всего восемь честных человек. Маловато будет, – сомневается неуёмный Ладо.
Честная мамаша Сямэн соглашается, кивком головы, что восемь честных человек на весь город – маловато, но довольно подытоживает:
– С одной стороны – маловато, но с другой стороны, все восемь – наша семья. Восемь честных человек на одну семью – уже немало, очень немало. Даже – много.
Задумавшись над этим феноменом – восемь честных человек на весь миллионный город и все восемь – члены одной семьи, – честная мамаша Сямэн даже в лёгкий ступор впадает. И немудрено, пусть и не все члены семьи – честные люди, например, невестка – про неё никак не скажешь, что она честная, но факт, заслуживающий уважения: все честные люди, имеющиеся в городе, – члены семьи мамаши Сямэн. Это заслуживает осмысления. Это заслуживает уважения. Это заслуживает ВОСХИЩЕНИЯ!
Между тем день клонится к закату, но духота всё не спадает. В такую погоду не хочется ни двигаться, ни думать. Не просто ни о чём серьёзном думать не хочется, а и вовсе думать. Но такое времяпрепровождение – не для честной мамаши Сямэн. Она продолжает думать о несовершенстве мира: в нём, в мире, так много нехорошего, а хорошего – так мало. Взять, к примеру, честных людей. Их по пальцам, пусть и не одной руки, но по пальцам рук одного человека можно пересчитать. И все эти люди – мамаша Сямэн и её домочадцы. Другое дело – нечестные люди. Их – хоть пруд пруди. Недостатка в них нет и на несколько ближайших пятилеток и не предвидится.
И откуда только берутся они – нечестные люди? Выползают из разных щелей, как тараканы. И все такие наглые, предприимчивые. Не то, что честные люди. Они просты, скромны, бесхитростны, простодушны, некорыстны… К примеру, мамаша Сямэн – она ведь работает в отделе кадров таксопарка. Когда Ингорёк Сямэн, как и все его одноклассники, закончил учёбу в девятом классе, то нужно было пройти летнюю практику в учебно-производственном комбинате. Но преподаватели, чтобы не сидеть лето в душном и пыльном городе и надзирать за учениками, предложили им найти где-нибудь предприятия, где им, ученикам, подпишут справки о том, что они, якобы, прошли летнюю практику на этих предприятиях. И все, абсолютно все, учащиеся учебного производственного комбината так и поступили.
Но только не младший Сямэн. Его мамаша – честная мамаша Сямэн, воспользовавшись своим положением, фиктивно оформила сынулю в таксопарк: приказ о приёме на работу с оплатой труда согласно штатному расписанию, запись о приёме на работу в трудовую книжку, которую сама же и выписала. И “выбила” несовершеннолетнему “рабочему” путёвку на базу отдыха на берегу моря. Как бы работающий в автопарке Сямэн-младший лето провёл, купаясь в море и загорая на пляже, а Первого сентября приступил к учёбе и в школе, и в УПК[2], куда и представил справку о том, что всё лето честно работал в таксопарке.
Справка справкой, но поступил Сямэн-младший на работу по приказу о приёме на работу, как оно и положено. А вернуться в сентябре в среднюю дневную школу должен был, уволившись из таксопарка. Но вот приказ об увольнении, не будем забывать, что честная мамаша Сямэн работала в таксопарке в отделе кадров, так вот, приказ об увольнении издан не был. Как бы из-за оплошности это вышло. И получилось, что Сямэн-младший учился в школе и числился работающим в таксопарке. Представляете, как расстраивалась честнейшая мамаша Сямэн. Она так и говорила, скорее, причитала:
– Вот же ж я непредусмотрительная какая. Другая бы на моём месте – какая-нибудь нечестная мама – сделала бы это раньше: оформила бы своего сына фиктивно на работу после восьмого, а то и седьмого класса. И к окончанию школы у него бы было два, а то и три года стажа. Рабочего стажа. А в нашей стране трудящихся, в стране рабочих и крестьян, особенно – рабочих, рабочий стаж, стаж именно на рабочем месте – дорогого стоит.
И честная мамаша Сямэн, такая простая, скромная, бесхитростная, простодушная, а, главное, бескорыстная – как оно и положено честным людям, не позаботилась о том, чтобы приписать своему, тоже честному и, следовательно, простому, скромному, бесхитростному, простодушному, а, главное, бескорыстному сынуле два-три года фиктивного стажа на рабочем месте, вместо жалкого одного. Тоже фиктивного года рабочего стажа, но всего-навсего жалкого одного года. А ведь можно же было…
Нет слов печальнее: могло бы быть, но не случилось. Ни стихотворения Мод Мюллер, ни упоминания о нём в рассказе о патере Брауне Г. К. Честертона честная мамаша Сямэн не читала, но вполне могла бы подписаться под каждой строчкой. А потому и переживала, что не догадалась использовать своё служебное положение в интересах честного сына.
– Да, – сокрушённо повторила честная мамаша Сямэн, – такую глупость, такую оплошность я допустила. Простить себе этого не могу. Ведь, казалось бы, это же так просто – заведи я трудовую книжку, как только Ингерок окончил восьмой класс. Или – седьмой.
И грустно покачала головой. Честный сынуля честной мамаши равнодушно позёвывал: не он же допустил оплошность, так не ему и переживать по этому поводу, пусть мамаша теперь сама и думает, как и чем компенсировать свою недальновидность. Ладо наскучило слушать стенания мамаши Сямэн и чтобы прервать её запоздалое раскаяние, изливавшееся жалобами, которые грозили превратиться в бесконечные.
– Да, нужно было оформить трудовую книжку Ингорёчку сразу же, как только вы закончили восьмой класс. Или – седьмой…
– Можно было бы сделать это ещё раньше: когда мы закончили шестой класс. Или – пятый.
Честные люди – потому и честные, что просты и бесхитростны. А это делает их нечувствительными к иронии, а то ехидству, которое нередко направляют на них остальные, несомненно, завистливые люди. Потому честная мамаша Сямэн иронии, да что там иронии – откровенного ехидства, с которым Ладо обратился к честнейшей мамаше Сямэн, совершенно не уловила. Не просто игнорировала и иронию, и ехидство, а именно не уловила, а потому со всей серьёзностью отозвалась:
– Да, можно было бы. И, пожалуй, это было бы лучше всего, но… Боюсь, что это было бы слишком наглядно и такое дело могли бы заметить и разоблачить. И за такие дела по головке бы не погладили. А вот оформить трудовую книжку сразу же, как…
И честная мамаша Сямэн стала дальше, с упорством заигранной пластинки, сокрушаться, что не додумалась сфальсифицировать трудовую книжку родненькому честному сыночку сразу же, как он окончил седьмой класс. Ну, в крайнем случае, когда закончил восьмой. А она, вот что значит: честность, простота и бескорыстность, – сделала это только после того, как сыночек перешёл уже в десятый класс. Слава Богу, что хоть это она сделала – честная мамаша Сямэн – единственная честная женщина в городе, а то во всей стране, не просто честная, а ещё и воспитавшая таких же честных двоих сыновей, а теперь воспитывающая честных внуков, рождённых от нечестной жены честного старшего сынули…
________________
[1] На юге принято различать: абрикос – это культурное растение: дерево и плод), а абрикос, выросший из косточки (дичок, или дичка: и дерево, и плод), называется жерделя; в языке же хинди слово джарадалу (jaradal; ;;;;;) обозначает плод абрикоса, хотя . [2]УПК – (здесь) аббревиатура, за которой скрывается не уголовно-процессуальный кодекс, а учебно-производственный комбинат.
© 03.01.2017 Владислав Кондратьев