Над домом царя Адмета нависло непреодолимое горе - Адмету суждена преждевременная смерть. Но, в благодарность за помощь и радушие, могущественный бог Аполлон, "осилив дев судьбы, сберег коварством", и Мойры обещали сохранить жизнь царя, но при условии, что кто-либо другой согласится пожертвовать своей...
Аполлон сообщает нам, что ни отец, ни мать не пожелали отдать жизнь во спасение сына: "Но друга здесь в одной жене обрел". И теперь царица отсчитывает последние часы, "и ноги уж не носят" - "подошла преставиться ей тяжкая година..."
А Смерти Демон уже кружит над царским домом - "в чертог Аидов ее повлечь готов" и "как сторож зоркий, пройти не даст он роковому дню".
Демон с раздражением видит Аполлона: "А!...Ты..опять..Аполлон? Что забыл? Ты зачем у чертога бродишь, Феб, и опять у поддонных дары отнимаешь, обидчик, зачем?" "Чтобы домам, как этот, помогать, хотя бы против правды, бог, не так ли?"
"Мне тягостно несчастие друзей",- слышит он в ответ. Аполлон хочет удостовериться в намерениях Демона Смерти: "И ты пришел за ней?... До старости ты ей не дашь дожить?"
Демон Смерти не уступит своей добычи: "Да, чтоб увлечь ее в земные недра... Нам жизни дар отраднее цветущей"
Аполлон еще раз переспрашивает: "Итак, Алкесты мне ты не отдашь?"
"Да, не отдам. Ты мой характер знаешь",- отвечает жестокий Демон.
Тогда Аполлон предупреждает безжалостного врага: "Но жизнь одну, не больше ж ты возьмешь... Как ни жесток ты, демон, ты уступишь..." Он предсказывает, что придет такой могучий муж из края зим суровых, который "царицу силой вырвет". Разгневанный бог предупреждает: "Бессмертному ты отказал. А все ж по-моему ты сделаешь. И прибыль тебе одна - мое негодованье..."
Тем временем слуги в царском доме готовятся к неизбежному: "Какой тишиной чертог объят!.. Как немы палаты Адмета... Нигде ни души..."
Граждане напряженно следят за передвижениями обитателей дворца:
"Слуги у ворот на страже не вижу".
"Беззвестьем томлюсь я".
"В воротах чертога не вижу обряда воды ключевой".
"Покойника не было в доме".
"Я сбритых волос, что в скорби с голов упадают, не вижу".
"Там юные руки о перси в печали не бьют".
"Но день роковой наступил ведь!"
"По сердцу и мыслям провел ты мне скорби тяжелым смычком"
"Какого ж мне бога молить, и крови овечьей полить кому на алтарь из небесных?"
"К кому же теперь вознесу с надеждой молящее слово?"
"Все было сделано царем... Тут были жертвы без числа, и кровь пред каждым алтарем без меры чистая текла, но исцеленья нет от зла"...
Из дворца выходит служанка, и граждане окружают ее, расспрашивая: "Жива ль она, царица, или смертью осилена?"
Служанка отвечает неопределенно: "Считай ее живущей и умершей".
И граждане не в силах удержать слез:
"Адмет, Адмет! Кого теряешь ты!"
"Спасти ее надежды больше нет?"
"О, лучшая из жен под солнцем дальним!"
И печальная Служанка сообщает подробности: как царица умылась, нарядилась чрезвычайно хорошо, как потом молилась богам, прося хранить детей и заботиться о муже... "От алтарей в печальный свой покой она вошла, и здесь, увидев ложе, заплакала царица..." Потом обнимала и благословляла детей..
Служанка продолжает скорбную речь: "Тихо тает Алкеста - сил у ней уж больше нет. А все-таки, пока еще дыханье в груди ее не прекратилось, поглядеть ей хочется на солнце"...
Граждане плачут вместе с ней:
"Где же выход, о Зевс, из этого зла, где выход найду я ?"
"В царском дому узла ужель не развяжешь ты, бог?"
"Близок уж, близок конец: все же молиться, друзья, будем молиться: сила безмерна богов".
"Как будет сын Ферета жить? С ним нет благородной жены"...
Перенесемся в царский чертог. Адмет не выпускает из объятий супругу.
Алкеста в последний раз приветствует мир живущих: "Солнце веселое, здравствуй! В вихре эфирном и ты, облако вольное, здравствуй!... Ты, о, земля, и чертог наш, девичий терем, и ты, город мой отчий... простите!..Ночь облаком глаза мои покрыла... Пусть вам солнце светит, дети".
Адмет умоляет ее: "Ну, ради детей, неужто сирот ты покинешь... Тебя не станет, и я не жилец ведь. В тебе наша жизнь, наша смерть. Любовь твоя - это алтарь мой".
Алкеста готова высказать последнюю волю: "Видно, так кто из богов судил... Да будет воля его. А мне одно ты обещай. О мзде прошу неравной: ведь ценнее, чем жизни дар, у человека нет... Люби детей, как я люблю их!... О, сохрани для них мой дом! Ты мачехи к сиротам не приводи, чтоб в зависти детей моих, Адмет, она не затолкала, не запугала слабых..."
В слезах Адмет обещает: "Ты мне была женою на земле и под землей схоронишь это имя... Дети - довольно их с меня. О них богам молиться мне, коль не сберег тебя я, а по тебе я траур и не год, всю жизнь носить, Алкеста, буду, сколько пошлют мне боги дней... Ты жертвою великой сберегла душе моей отрадное дыханье..."
Граждане, собравшиеся на площади, продолжают ждать вестей из дворца, горестно обсуждая решение царицы отдать жизнь за супруга:
"Знайте, волна Ахеронта лучшей жены не видала".
"Сколько певцам благородных песен Алкеста оставит!"
"Нет тебе равной в женах, нет той любви больше, если в юдоль мрака, мужа сменив, сойдешь ты".
"Ни матери не было воли сына спасти, в землю кости свои сложивши, ни воли на то отцовской смертью спасти родного, а ведь как луна седы..."
"Вот если б такою супругой украсить мог бы я век свой! Увы! То не частая доля, не знали бы мы с ней горя, покуда бы дни делили..."
Неожиданно они видят приближающегося странника. Это ни кто иной, как сам Геракл!
Граждане вопрошают: "Куда ж, Геракл, в какой ты путь снаряжен?"
"За четверней фракийца Диомеда",- отвечает гость.
Однако волшебных коней не просто добыть - и это всем известно. Граждане предостерегают:
"Их челюсти жуют мужей, Геракл".
"Покрыты кровью ясли их, герой".
Однако, Гераклу не впервой смотреть в глаза смерти: "Да, такова судьба моя,- суров Геракла путь, все круче путь мой тяжкий. Ужели ж бой со всеми на роду написан мне, рожденными Ареем? То Ликаон, то Кикн, а вот еще и третий сын, коневладыка этот, которого я должен одолеть. Но не видать лучам, чтоб сын Алкмены от вражеской десницы убегал".
Граждане видят выходящего из дворца Адмета. Царь приветствует знаменитого героя: "О, радуйся, сын Зевса, Персеид".
"Ты радуйся, владыка фессалийский!" - отвечает полу-бог. Неожиданно останавливается, заметив траурные одежды царя: "Ты в трауре... Острижен... Что причиной?"
Законы гостеприимства запрещают Адмету огорчать странника и гостя. Его ответы уклончивы и кратки: "Сегодня мне придется хоронить... Рожденные Адметом живы все....Отец и мать моя еще живут...".
Геракл теряется в догадках: "Я ничего из слов твоих не понял. Но плачешь ты. Иль ты утратил друга? Ты в трауре... Мне очень жаль, Адмет... Пойду искать другого очага... Печальному, Адмет, не сладок гость".
Геракл собирается уходить, но Адмет удерживает его и просит остаться в доме "О, это - нет... Недоставало горя... Усопшему - земля, а дом - для друга. Нет, не бывать тому, чтоб очага ты шел искать другого".
И отдает приказания домашнему рабу: "На тот конец проводишь, дальний зал ему открыв гостиный, ты прикажешь служителям пришельца угостить по-царски".
Обращаясь к слугам, он велит поплотнее затворить двери: "Стенанья портят пир, а огорчать не подобает гостя".
Граждане поражены поступками Адмета: "Что ты творишь, Адмет? В такой беде и принимать гостей - ты помешался?"
Но Адмет все решил по-своему: "А прогонять гостей из дома и из города похвальней? Иль, может быть, тем горе облегчу, что я к гостям черствее сердцем буду и к бедствию домашнему придам молву о том, что в Ферах нравы дики?"
Граждане все же не понимают своего царя: "Но для чего ж, коль это друг надежный, от пришлеца ты горе утаил?"
Адмет абсолютно откровенен со своими подданными: "Как для чего? Да если б бед моих хоть часть он знал, ужели б он порога переступил черту? Я знаю сам, что он безумным так же, как и ты, меня бы счел, но дом Адметов гостя ни выживать, ни оскорблять не даст".
И тоже собирается уйти в дом...
Граждане вслед ему кричат: "Слава, слава тебе, о, свободных мужей чертог открытый!"
А между собой обсуждают происходящее:
"И теперь пред гостем дальним распахнул он двери дома".
"Хоть туманятся слезами над покойницей недавней, над Алкестой, сердцу милой, очи светлые царя".
"Благородный дух и в горе чести голосу послушен".
"Будьте добрыми - и мудрость вы найдете."
"Я дивлюся, и надежда в сердце крепнет, что богов служитель верный от богов заслужит милость..."
Бурное обсуждение прекращается, как только люди замечают приближающегося Ферета:
"Но посмотри - дрожащею стопой сюда отец спешит".
"Следом свита".
"Убор несет, усладу мертвеца"
Ферет обращается к сыну: "Делить печаль твою, дитя, пришел я... Увы, рабам судьбы не сбить упорством ига... Как же праха той не почтить, которая твою ценою дней своих нам жизнь купила, дитя мое, которая дала остаток дней и мне прожить спокойно в сознании, что я отец?"
Адмет, не поворачивая головы, через силу отзывается: "Незваный гость на скорбном торжестве, среди друзей считать тебя не смею... С сочувствием ты опоздал".
Он страстно бросает в ему лицо горькие обличения: "Когда над головой висела смерть моя, ты не пришел, старик, ты пожалел остаток дней пожертвовать... Едва ли ты даже был отцом моим, старик! О, средь мужей запятнан ты навеки бездушием отныне"...
Ферет молча внимает, а речь безутешного Адмета распаляется: "Да, вы с матерью дозволили спокойно чужой жене вас заменить. Так пусть отца и мать в ней хороню сегодня..."
Однако, невозмутимый Ферет безмолвствует. Адмет страстно обличает его холодность и самолюбие: "Какой бы мог ты совершить своею жертвой подвиг, приобрести какую славу... Здесь ты испытал все счастье человека: от молодых ногтей ты был царем, наследника имел ты, за тобою все не пошло бы прахом. Но дерзаешь ты утверждать, конечно, чтобы старость я оскорблял твою, что не был я почтителен. О, за мои заботы вы с матерью мне заплатили щедро..."
Убитый горем Адмет недоумевает: "О, старики так часто смерти просят, а стоит ей приблизиться - никто уж умирать не хочет. Старость тотчас становится отрадою для них".
Как только поток обвинений иссяк, и Адмет высказался, освободив сердце, Ферет, продолжая сохранять бесстрастность, с достоинством отвечает сыну: "Но что за тон, мой сын! Себе лидийца иль ты раба фригийского купил? Советую припомнить: фессалиец, свободный сын свободного отца перед тобой".
После отрезвляющего вступления Ферет решает объясниться с Адметом: "Я родил и воспитал тебя, чтоб дом отцовский тебе отдать, а вовсе не затем, чтоб выкупать тебя у смерти жизнью. Обычая между отцовских я такого не припомню и как эллин всегда считал, что, счастлив кто иль нет,- таков удел его. Мой долг исполнен: над многими ты царь, твои поля умножились. Отцовское оставлю я полностью Адмету. Чем, скажи, обижен ты? чего лишил тебя я?"
Адмету нечего ответить. И Ферет продолжает: "Сам любишь жизнь ты, кажется. В отце зачем признать любви не хочешь той же? А, право, как подумаешь, что век в земле лежать, так этот промежуток короткий здесь еще дороже станет..."
И постепенно уже Ферет высказывает неудовольствие сыну: "Но как же он клянет мою, своей не видя, трусость, во цвете лет женою побежден, придумано отлично... хоть и вовсе не умирай, сменяя верных жен... И у тебя других хватает духа за то, в чем сам виновен, упрекать. Молчи, дитя; жизнелюбивы все мы. На брань твою - вот строгий мой ответ".
Граждане пытаются прекратить опасную словесную пикировку между самыми близкими людьми: "Отец и сын, вы перешли черту. Но перестань, старик, его бранить".
Адмет насмешливо бросает: "Смерть старика и юноши равны ли?"
"Жить всем нам раз приходится, не дважды",- отзывается гордый Ферет.
"В тебе желанье жизни - это все. Зачем себя щадил? .. Умрешь и ты - зато умрешь бесславно",- негодует сын.
"До мертвого бесславье не доходит".- парирует Ферет, отворачиваясь, чтобы уйти.
Но безутешный сын кричит ему вслед: "Проклятье вам - тебе и сень с тобою делящей: пусть при сыне вы живом бездетными на старости слывете. А мой чертог - отныне вам закрыт".
Непримиримый спор происходит на глазах у граждан, и они переживают за обоих: "Преступная дерзость. Увы! А ты, между жен благородных, о лучшая, ныне прости нам".
Печальное шествие удаляется...
Между тем, Геракл в одиночестве пирует в дальнем зале дворца. Он наслаждается обильными угощениями, выпивая кубок за кубком сладкого вина. И постепенно приходит в благостное опьянение. Но прислуживающие слуги не в силах скрыть слез. И пение гостя вызывает в них приступ боли.
Один раб делится с другом: "И начал петь. То был какой-то лай... И странно так мешались звуки: горя Адметова чуждаясь, песню гость выкрикивал, мы ж, челядинцы, выли по госпоже, не смея пришлецу глаз показать заплаканных - то воля Адметова была. И вот теперь какого-то проныру, вора, плута, грабителя, быть может, угощать я должен..."
Геракл замечает нескрываемое неудовольствие слуг и обращается к рабу: "Что глядишь угрюмо, что тебя заботит, раб?"
Он не привык к подобной неучтивости домашних слуг -и упрекает, и поучает раба: "Когда гостям ты служишь, печальным их лицом ты не смущай, приветлив будь. Перед тобой товарищ хозяина, а ты надул лицо, нахмурился... Иди сюда, учись, умнее будешь: ты знаешь ли, в чем наша жизнь? Поди, не знаешь, раб? Куда тебе! Ну что же: узнай: нам, смертным, суждена могила, и никому не ведомо из нас, жив будет ли на утро. Нам судьба путей не открывает: ни наукой, ни хитростью ее не купишь тайн. Сообрази ж и веселись. За кубком хоть день да твой, а завтра, чье-то завтра? Ты из богов почти особо, друг, сладчайшую для смертного, Киприду. И - в сторону все прочее!"
И Слуга уже не в силах скрывать правду. Он в слезах нарушает обет молчания: "Все это нам известно. Но теперь не до вина и не до смеху в доме".
Слово за слово - и Гераклу удается вытянуть из него все до последней подробности. Он поражен, как ударом молнии: "Что говоришь? Я пировал у мертвой?"
Простодушный герой пытается найти объяснение поступку царя: "Но объяснил, что в землю опускают чужого человека. И, прогнав сомнения, в распахнутые двери вошедши, пил под покровом друга я, пока он здесь стонал. И до сих пор я в венке."
В неистовстве он готов прибить слугу: "Ты виновен в этом, раб! Зачем беду таил?"
Немного успокоившись, могучий герой принимает решение - помочь царю Адмету! Чего бы это ему ни стоило. Геракл готовится совершить беспримерный подвиг: "Ты, сердце, что дерзало уж не раз, ты, мощная десница: вам сегодня придется показать, какого сына Тиринфская Алкмена родила царю богов. Жену, что так недавно в холодный гроб отсюда унесли, я в этот мир верну на радость другу..."
А в противоположном конце дворца слышен стон убитого горем Адмета: "Увы! Увы! Ужас возвращенья! О, дом опустелый! В доме опустелом так страшно. Горе, горе надо мной... Ой, тяжко мне!...О, горе мне!"
Слуги и граждане утешают, как могут, овдовевшего царя:
"Судьбой необорной настигнут ты, судьбою!"
"Мужайся, ты ль один терял..."
"Людей несчастье никогда не пощадит, но, настигая, душит".
"Мимо тебя покуда горе всегда ходило,- слыл ты, Адмет, счастливцем. Что ж? Ты сберег и ныне жизни дыханье..."
"И тебя, о, Адмет, захватила Судьба в необорные руки свои".
"Но дерзай - ведь плачем к солнцу ты усопшей не воротишь..."
"И богов сыны вкушают мрак могильный..."
"Нам Алкеста здесь была всех жен милее"...
Неожиданно кто-то замечает - вдалеке появился кто-то: "Но посмотри; как будто сын Алкмены сюда идет... к тебе, конечно, царь".
Входит Геракл. За ним Женщина, покрытая длинным покрывалом. Геракл, с наигранной обидой, начинает укорять Адмета: "Скажи мне, царь, иль я достоин не был с тобой делить, как друг, твою печаль? Ты от меня зачем-то скрыл, что в доме лежит Алкеста мертвая, сказал, что умерла чужая."
Адмет, опустив голову, безмолвно выслушивает обиды товарища. А Геракл, словно, испытывая его, продолжает маленький спектакль: "Негодовать я должен бы, открывши обман, но зла к беде твоей, Адмет, не приложу".
Герой указывает на безмолвную спутницу: "Вот женщина - ее не откажись сберечь, пока обратно не буду я во Фракии".
Он сочиняет захватывающую историю подвигов и побед, стараясь отвлечь царя от грустных дум: "Больших трудов мне стоила. На играх, предложенных атлетам, получил я этот славный приз. Сначала были там состязанья легкие, коней давали победителям, труднее была борьба и бой кулачный - тут осилившим стада быков давали; последний приз была жена. Но взять, раз случай есть, мне стыдно показалось, такой награды дивной. Сбереги ж ее, Адмет, когда-нибудь потом сам, может быть, ты мне спасибо скажешь".
Горестный Адмет не понимает, каким образом он может принять столь неожиданный дар, едва схоронив любимую супругу. Он ума не приложит, как отказать и не обидеть благородного героя: "И в помыслах Геракла оскорбить я не дерзал... Нет, если скрыл я смерть жены, так только, чтоб нового страданья не принять, чужой очаг указывая другу... Но эту другим отдай, пожалуйста, герой, которым жен сегодня хоронить не приходилось... Судьбой и так подавлен я... Посыплются упреки на меня, пойдет молва, что, верно, изменяю я той, которая меня спасла... Да и самой царицы память надо мне чистою среди людей хранить... Ради богов, скорее с глаз уведи ее моих: того, кто уж убит, не убивай вторично..."
Неожиданно Адмет прерывает речь и, отшатнувшись, всматривается в спутницу Геракла: "Я будто тень Алкесты увидал; мутится ум, и слез бегут потоки, и рана вновь открылась. Пожалей..."
Граждане убеждают царя согласиться и принять дар Геракла: "Благословлять Судьбу не предлагаю, но если бог что дал тебе - носи..."
Геракл, картинно простирая руки к небу, восклицает: "О, если бы такую мощь имел я, чтоб из глубин земли на божий свет жену тебе, Адмет, вернуть на радость!"
"Ты бы желал, я знаю,- соглашается опечаленный Адмет,- Только где ж? Здесь, на земле, людей не воскрешают".
"Смиряй себя и свой удел неси",- повелевает герой. И убеждает друга: "Из слез нам, царь, не выковать судьбы...Скорбь, что сейчас в цвету, смягчат года... " И еще раз повторяет: "Сам будешь рад потом".
Адмет с неохотой подчиняется воле могучего друга: "Я уступлю тебе, но без желанья... Я не коснусь ее".
Но Геракл настаивает: "Коснись до ней, ты только прикоснись".
Адмет неуверенно берет Женщину за руку. И немедленно ликующий Геракл громогласно произносит: "Держишь?...И береги, а Зевсова отныне числи сына ты благородным гостем".
Адмет стоит в оцепенении, глядя на Женщину: "О, боги, нет... Иль это чудо?"
Геракл: "Что? На кого похожа? Вытри слезы"
Потрясенный Адмет с трудом произносит слова: "Передо мной Алкеста... Живой касаюсь? Говорю с живой?... О милые черты! О нежный стан... Мечтал ли я, что вас опять увижу?
Геракл соединяет руки супругов: "Она - твоя. Богов, однако ж, бойся завистливых"
Потрясенный и вне себя от радости, Адмет с нетерпением умоляет друга подробно рассказать о невероятном подвиге: "Но как же ты ее добился воли? Ты с демоном сражался смерти, точно?"
Геракл не скромничает, повествуя о героических деяниях: "Затеял бой я с демоном-владыкой. Над самою могилой оцепил его руками я, засаду кинув".
Адмет, не отрывая слезящегося взгляда от Женщины, вопрошает друга: "Но отчего она молчит, скажи?"
Геракл объясняет: "Богам она посвящена подземным, и, чтоб ее ты речи услыхал, очиститься ей надо, и три раза над ней должно, Адмет, смениться солнце".
Победив Смерть, герой отправляется в дальнюю дорогу - к новым великим испытаниям и бессмертным подвигам.
Желая другу доброго пути, вернувшийся к жизни царь Адмет радостно восклицает: "Я зависти небесной не боюсь и солнцу говорю: "Гляди - я счастлив!"
На торжествующей ноте заканчивает гимн жизнелюбия древнегреческий драматург - ЕВРИПИД!
И этот гимн поможет его читателям и зрителям - людям грядущего века - пережить множество утрат и трагедий, потерю близких и друзей. И со светлым лицом смотреть в будущее...
SOS! Срочно нужна помощь. Карта Сбер: 4817-7602-0876-3924