В тот день, когда Леночке одобрили ипотеку, и решилась судьба ее отца. Восьмидесятилетнего старика, гнездившегося уже полвека в своей старенькой двухкомнатной хрущевке, было решено перевезти в новую просторную трешку. Надо сказать, что в последние полгода Леночка буквально окутала старика своей заботой, напоминая со стороны тенетного паука, который плетет паутину - кружево. У обывателя такие изящные белоснежные нити вызывают искреннее восхищение, и мало кто знает, что паучий текстиль не так уж безобиден – это коварная ловушка, из которой пути обратно нет. Михаил Терентьевич такого внимания со стороны дочери до этого никогда не ощущал, вся ее забота сводилась к редким телефонным звонкам, порой телефон молчал по несколько месяцев, но так ли это сейчас важно. Людям свойственно меняться, - размышлял старик, поглаживая свою белесую бороду.
Он прекрасно помнил и тот вечер, когда Леночка, запыхавшаяся вбежала в дверь его квартиры и, не успев отдышаться, затараторила о необходимости воссоединения семьи. Мол, под одной крышей будет гораздо удобнее приглядывать за ним, а внуки, им так не хватает деда, что они даже согласились потесниться в одной комнате, предоставив дедушке светлую и большую, окна которой выходят на березовую рощу.
- Пап, представляешь, откроем по весне с тобой, как в детстве, помнишь, все окна и наполнится квартира берёзовой свежестью. Пап, да ты у нас будешь самым счастливым отцом и дедом. Ведь ты так настрадался от одиночества. Понимаешь, надо только уладить кое-какие нотариальные формальности, - с тревогой в голосе продолжила дочь, протягивая отцу на подпись бумаги.
-Ты только не подумай, пап, что мы тебя используем. Просто очень хочется пожить как люди, понимаешь. Деньги от твоего жилья внесем в качестве первоначального взноса. И заживем…
-Я все понимаю, Ленуль, - затряс головой старик. Все понимаю, как кровиночке-то своей не помочь. В конце концов – это мой отцовский долг.
-Спасибо, пап, - с этими словами Леночка подошла к отцу, села рядом с ним на кровать, обняла его за плечи, погладила немного сальную лысеющую макушку.
Отец не смог удержаться от слезы.
-Солнце в глаза, вот и пробило старика, - наспех проведя платком по щеке, смущаясь, произнес он.
Через два месяца вся семья жила уже под одной крышей. Комната Михаила Терентьевича, правда, оказалась не такой просторной, но он никогда не был привередой. А слыша за своей дверью веселые повизгивания внучат на душе становилось необычайно хорошо. Облюбовала его кровать и кошка Люсинда. Под мурлыканье пушистого питомца дед любил вспоминать свою юность и молодость. Правда, его рассказы успели уже порядком надоесть всем членам семьи, и те спешили сразу удалиться, как только он начинал свою очередную историю, и лишь Люсинда скрашивала его одинокие будни.
Со временем он стал чувствовать себя еще более одиноким, чем в своей квартире. Там-то он был себе хозяин – мог свободно передвигаться из комнаты в комнату. Здесь же, не успевал он выйти за дверь, как начинались недовольные реплики в его адрес, быть может он видел плохо, но на слух-то никогда не жаловался. Сходит в уборную и с чувством провинившегося ребенка, на цыпочках, чтобы лишний раз не потревожить никого из домочадцев вновь возвращается к себе. С недавних пор и на кухне его тоже никто не жаловал. Леночка с утра принесет ему кашу, щи, чай, да три ломтя хлеба – вот он и растягивает на день свой рацион.
-Мама, у нас так старичатиной воняет! – порой слышал Михаил Терентьевич доносящиеся с коридора крики внучат.
-Надо потерпеть. Бог терпел и нам велел, -сочувственно вздыхала женщина.
Ну, как тут быть, за собой вроде и так старается следить. И правда, белье уже не менялось месяца три, не осилить стариковским рукам стирку, а Леночке все видать некогда. Надо бы снова напомнить. Вздохнет, бывало, тяжело Михаил Терентьевич и дальше продолжает жить.
Дело к весне, а там все-таки веселей будет. Можно гулять выходить и березы распустятся, - успокаивал он себя.
Правда, здоровье старика начало резко ухудшаться – последнее время он практически ничего не говорил, наблюдал за домочадцами и к горечи своей осознавал, что стал обузой для них. К Леночке часто забегали подружки, и каждой из них она жаловалась на свою несчастную долю, на ненавистного старика, который уже год объедает всю семью. Пенсии-то его хватает только на хлеб и лекарства. В эти мгновения от полного бессилия что –либо изменить Михаил Терентьевич брал на руки Люсинду, укрывался, как маленьких ребенок, с головой под ватным одеялом и под мягкое мурлыканье питомца плакал – но плач его был совершенно беззвучным. Плач души могла лишь уловить Люсинда, которая в эти мгновения еще ближе прижималась к старику, изредка впивая в его худые жилистые руки свои коготки.
К весне Михаил Терентьевич уже еле передвигал ноги, после того как Леночка начала подавать ему успокоительные препараты, он часто находился в забытье. Казалось, что тело уже не принадлежало ему, оно стало практически безжизненным, кожа приобрела земленисто – желтый оттенок , и на ней из-за страшной худобы можно было рассмотреть буквально каждую жилку.
Но этим весенним утром Люсинда так громко мурлыкала, а лучи солнца и грели, и ласкали его, Михаил Терентьевич почувствовал вдруг и свои руки, и ноги. Он встал с кровати, надел на грязную пижаму кофту и, придерживаясь за стены, пошаркал к входной двери. Поскольку семья жила на первом этаже, старику не составило труда выйти во двор. Впервые за несколько месяцев он оказался на улице, покачиваясь, дошел до березовой рощи. Обнял березку, вспомнил свое босоногое детство, и, собравшись силами, набрал небольшой букетик из травы и цветов. Затем, преодолевая слабость, доковылял до квартиры, прошел по длинному коридору, ведущему в кухню, немного замешкавшись, перевел дыхание и робко постучал в дверь. Не дождавшись ответа, открыл ее. За столом сидела Леночка с подругой.
-Доченька, тебе! - Михаил Терентьевич улыбнулся и протянул свой букет. Женщина резко встала, выхватила отцовский подарок и бросила его в мусорное ведро.
С ладони отца капнула кровь:
- Осока, пропади она пропадом
-Возьми салфетку, - процедила сквозь зубы женщина
-Нет, нет что ты, руку не больно, совсем не больно, - с этими словами отец сжал ладонь, развернулся и направился к выходу.
Больше он не выходил из комнаты, перестал есть, но никогда не отказывался от лекарства, принесенного дочерью, после его приема хотелось очень спать и душа переставала плакать. Через неделю он умер от двустороннего воспаления легких.
- Не надо было выпускать папу на улицу в одной кофте, - сокрушалась Леночка, сообщая по телефону очередной подружке о своей невосполнимой потере.