Протоиерей Иоанн Восторгов
ВО ДНИ СМУТЫ
Из поучений о совести
XV.
(В неделю 21-ю, 15 октября 1917г.)
Аз законом закону умрох, да Богови жив буду...
Законом я умер для закона... Опять будем беседовать о законе человеческом и законе Божием. Правда, апостол приведенные слова, читанные сегодня за литургией, относит к закону не просто человеческому, а к закону ветхозаветному, следовательно, богооткровенному. Но мы знаем, в этом ветхозаветном не все было дано в нескончаемую долготу времен, не все имело вечное значение. То, что касалось обряда и прообразов будущего Нового Завета, само собою должно было прекратиться с пришествием Иисуса Христа, с наступлением Нового Завета, как пеленки и свивальника ребенка становятся уже ненужными для взрослого человека, а то, что касалось быта, гражданского закона, смешанного в ветхом завете с законами религиозного учения и устроения жизни, - тоже носило на себе печать обычного человеческого законодательства: оно было дано известному народу, а не всему миру, оно имело значение местное и временное, оно имело и в содержании, и в направлении сущность ту самую, какая проникает всякое юридическое законодательство.
И вот, и об этом законе, как равно о всем временном и изменчивом, что было в ветхозаветном законе, христианин, повторяя слова апостола, сегодня возглашенные во храме, может сказать: «Законом я умер для закона, чтобы жить для Бога. Я сораспялся Христу. И уже не я живу, но живет во мне Христос. А что ныне живу во плоти, то живу верою в Сына Божия, возлюбившего меня и предавшего Себя за меня» (Гал. 2, 19 - 20). Для христианина выше всего закон Христа!
Откуда вышел человеческий юридический закон? Он вышел из обычая, создавшего сначала обычное право. Оттого, как разнообразится обычай, так разнообразится и человеческий закон, и поэтому он не имеет устойчивости, постоянства. Нетрудно догадаться, что раз он не имеет постоянства, то отсюда не крепка и его обязательность. Когда и кем прекращается и изменяется тот или другой обычай? Этого никто не может точно определить: изменение, ослабление обычая совершается незаметно, длится обыкновенно долгое время, и поэтому для человека трудно, невозможно определить, действует ли в данное время во всей силе обычай, или он уже прекращается, - потому что нет такого обычая, закона, постановления, которого бы кто-либо и где-либо не нарушал. Когда меняется один закон, основанный на обычае, на другой такой же закон? Когда падение первого станет уже для всех ясно. Значит, тогда не закон определяет поведение людей, а наоборот, поведение людей создает законы. Как же, в таком случае, ничтожно его значение!
Что же такое обычай? Разве это есть что-либо непогрешимое, в нравственном отношении ценное и обязательное? Нет, уж одно разнообразие обычая говорит нам, что он может погрешать, заблуждаться. Итак, можно ли, спросим, на столь непрочном и зыбком фундаменте строить нравственное поведение человека?
Юридический закон есть естественный закон, внешний, он служит выражением только внутреннего естественного же закона в человеке. Но мы уже видели, что естественный нравственный закон, под влиянием греховности человека, может искажаться и указывать вместо добра зло. Понятно, что та же участь постигает и писанный юридический закон человеческих государств и обществ. И в самом деле, невозможно, чтобы погрешающая совесть создала -непогрешимый внешний закон. История человеческая дает тому яркие доказательства. И в древних, и в новых законодательствах пред нами открываются следы поврежденной грехом человеческой совести. Законы Спарты разрешали и даже восхваляли умелое и ловкое воровство. Закон древнего Рима позволял и даже повелевал низвергать слабых от рождения младенцев со скалы и убивать их, как негодных для государства. Тот же закон рассматривал жену и детей, как вещь, принадлежащую домохозяину, не говоря уже о рабах, которых покупал, продавал хозяин, наказывал, убивал; доходило до того, что господа рабами откармливали особых рыб в своих садках (мурен), больных и старых рабов, как уже бесполезных для работы, бросали на безлюдные острова, в наказание их истязали, а в ограждение от заговоров и бунтов со стороны рабов привязывали их на ночь на особой привязи в подвалах и темных местах, как животных.
Наше время - христианское. Без сомнения, на юридическом законодательстве христианских народов отразился и нравственный закон христианства; об этом забывают, когда воздают похвалу европейскому законодательству, как яко бы произведению исключительно человеческого гения. Но рядом с этими влияниями христианства, остаются в законах Европы следы и языческой древности, следы обычая и обычного права и соображения обычного человеческого себялюбия, самолюбия и низменных страстей. Лишенный освящения закона Божественного, государственный закон ведь еще так недавно разрешал то, что теперь строго запрещает, например: продажу спиртных напитков, разрешает и теперь дуэль, т.е. самоуправство и открытое намерение убийства, разрешает табак, карточную игру, нечистые удовольствия, грязную литературу, грязные картины, соблазнительные театральные пьесы, даже места общественного разврата. В образованной Англии, как пережиток язычества, сохраняется и доныне не отмененный закон, по которому муж имеет право продать свою жену на базаре... Если этим правом никто не пользуется, если мы не заходим в разрешенные законом дома пьянства и блуда, то это зависит уже не от исполнения закона юридического, человеческого, а от закона христианского. Итак, далеко нельзя сказать, что все, дозволенное государственным законом, всегда дозволено и нравственным законом.
Посмотрите теперь вокруг. Куда же сразу девался в наши печальные дни государственный закон? Кто, когда и как может воспользоваться его защитою? Спросите себя откровенно: кто же собственно теперь уважает закон?.. И еще: как вдруг то, что вчера было преступно, теперь стало доблестью, и что вчера почиталось доблестью, вдруг стало преступлением! И что из этого вышло? Нет ничего опаснее, как исповедовать две правды, избирая ту, какая выгоднее и какая больше нравится. Правда одна, но такою она пребывает неизменно только в законе Божием. Когда же это единство нарушено, мы видим, в какую бездну впадает жизнь. Что такое патриотизм? Что такое верность присяге? Что такое верность долгу? Что такое служение общему благу? Что такое самоотвержение и самоограничение? Что такое уважение к чужой личности? Что такое уважение к чужой собственности? Спросите-ка ответа на все эти вопросы у демократа, у крестьянина, у рабочего, у солдата. И услышите ответы, от которых вас бросит в холод, услышите голос зверя, а не человека, и по ответу не сможете даже и догадаться, что пред вами человек, вчера еще признававший для себя обязательным государственный закон!
Спросите-ка у крестьян-погромщиков, которые были в церкви вместе с приехавшим сыном землевладельца, а потом начали его избивать, позволили затем ему помолиться пред смертью, а после молитвы схватили, потащили к воде и топили его долго-долго, пока, подняв за ноги, не опустили вниз головою и ждали, пока он захлебнется. Спросите у солдат, которые вместо защиты острова Эзеля с песнями и музыкою пошли сдаваться в плен немцам. Спросите у русских солдат, которые в Киевской Лавре разрубили ножом голову у мощей святого, а в Почаевской Лавре на днях вытащили ризы священнические, надели их и стали плясать... Где для них юридический закон и где его воздействие, когда христианскую совесть утопили теперь в народе? Какими реформами исправите вы этих зверей?
Таково бессилие юридического закона. И пока мы не возжелаем закона Божия, дотоле не будет порядка на Руси. В собрании государственном в Петрограде на днях одна женщина говорила о современном положении родины. Она обратила внимание на то, что в Москве стали наблюдаться так называемые хвосты и очереди не только у булочных и торговых заведений, но и у церквей. «Я, - говорит, - зашла в церковь «из любопытства» и услышала, что молятся Богу об избавлении не от внешнего врага, а от врага внутреннего, т.е. от позорных предателей родины, от ее самозванных и самочинных правителей, проникающих к власти насилием, и от тех страшных явлений общественной разрухи, которая верными ударами добивает Россию и верными шагами ведет Россию к погибели. Речь, как передают, произвела сильное впечатление на собрание.
А мы вот что скажем этой женщине: пока не перестанут русские люди заходить в церковь только «из любопытства», пока не придут туда по влечению сердца, пока не взглянут на причины разрухи государственной вместо одних только сожалений о ее последствиях и ужасах, пока не разочаруются в самой идее революции, в смысле неуважения революции не только к отдельным лицам, но и к самой христианской власти, к христианскому государству, к христианскому нравственному закону, пока не поймут… что спасение наше в обращении к Богу, Его святому закону, - до тех пор все эти бесчисленные воззвания и обращения, которыми заклеены столбы и заборы на наших улицах, будут безумны, бесцельны, ненужны и бесплодны.
Есть у одного, недавно еще бывшего модным, писателя изображение самого «дна» жизни. Среди собравшихся отбросов общества, пьяниц, воров, убийц, грабителей, людей, на все готовых, на всякое преступление способных, находится опустившийся татарин, который на предложение совершить злое и мерзкое дело все-таки отвечает отказом и при этом упорно и неизменно повторяет: «Закон, закон!».
И знаете ли, нам кажется, что вся Россия стала теперь таким «дном», смрадным и отвратительным, куда мы все опустились, где мы все затянуты, где мы захлебываемся грязью и всякою нечистью!..
И для спасения себя, для спасения окружающих, для спасения всей жизни нам теперь то же повторять надо одно: «Закон! Закон!», - закон христианский, написанный в Божественном слове, закон христианский, просвещающий всякий закон государства, дающий ему и содержание, и вечный смысл, и вечное освящение... Аминь.
XVI.
(Сказано в неделю 22-ю по Пятидесятнице 22 октября 1917 г.)
Человек некий бе богат и облачашеся в порфиру и виссон, веселяся на вся дни светло. Нищ же бе некто, именем Лазарь, иже лежаше пред враты его гноен... И желаше насытитися от крупиц, падающих от трапезы богатого, но и пси, приходяще, облизаху гной его. Бысть же умрети нищему, и несену быти ангелы на лоно Авраамле, умре же и богатый, и погребоша его. И во аде, возвед очи свои, узре Авраама издалеча и Лазаря на лоне его (Лук. XVI, 19 - 23).
Для бесед наших о совести и нравственном законе есть ли что в этой притче Господней, относящееся к предмету, нас интересующему? По-видимому, здесь нет столкновения и сопоставления закона Божия и закона человеческого. Но так только по-видимому. Вот вопрос, который сам собою напрашивается при размышлении о нравственном смысле жизни: за что же собственно осужден даже до ада богач? По-видимому, ведь он ничего худого не сделал. И сколько среди нас найдется людей, подобно ему, и хорошо одетых, и живущих беспечальною жизнью, и обладающих богатством? Неужели само по себе богатство есть зло и грех? Но тогда и Авраам, на лоно которого в раю преселился Лазарь, тоже подпадал бы осуждению, и богач должен бы в аде пойти именно к Аврааму. Ибо знаем, и Авраам в земной жизни был очень богат, владел и серебром, и многочисленными стадами, покупал земли, владел имением. В притче есть указание, которое, может быть, имеет значение для ответа на поставленный вопрос. Авраам говорит богачу, когда он просит облегчения мук: «Вспомни, что ты уже получил доброе в жизни твоей, а Лазарь - злое, ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь». (Ст. 25). Но неужели всякий человек, который в земной жизни был счастлив, уже за это подвергнется осуждению и обречен на вечные муки? Тогда, опять скажем, и Авраам тоже был в довольстве и часто в счастье: он имел утешение Божьей любви, он именовался: друг Божий, он получил сына в старости, он был счастлив в семье, в делах своих житейских. Тогда и он, как получивший доброе в жизни, должен бы страдать! Очевидно, пред нами нечто иное. Некоторые из толкователей евангелия хотят найти в притче Спасителя о богаче и Лазаре прозрачную картину жизни тогдашнего первосвященника Анны, с его пятью сыновьями, и зятя его Каиафы. Недобрую память оставили они даже в еврейской литературе. «Проклят Ханнан (т.е. первосвященник Анна) и весь род его», - говорится об этой семье в талмуде. Все они, действительно, принадлежали к саддукеям, как известно, отрицавшим ангельский мир, бессмертие души и праведное мздовоздаяние за гробом, и вели чисто животно-чувственную жизнь. Видят и намек на эту семью в словах богача: «Отче Аврааме, пошли Лазаря в дом отца моего, ибо у меня пять братьев; пусть он засвидетельствует им, чтобы и они не пришли в это место мучения» (27 - 28). Действительно, от писателей древности, и именно еврейских, а не от каких-либо враждебных Анне и Каиафе лиц из христиан, мы знаем, как первосвященники жили. Чтобы пройти в первосвященники, надо было дать двойной подкуп римской власти: показать себя равнодушным к судьбе и положении своего народа и духовно его продать, а затем истратить на подкупы огромные денежные суммы. Как все саддукеи всех времен, первосвященники жили, пользуясь всеми удобствами и удовольствиями, презирая народные строгие на это взгляды и простые обычаи, и в этом полагали свою культурность, свою связь с образованными римлянами и греками. В первый день своего служения один первосвященник вышел к народу в одежде, стоящей на наши деньги сорок тысяч рублей. Не намек ли на это в словах: облачашеся в порфиру и виссон, - богатейшие, редкие и красивейшие ткани и одежды того времени, занесенные в Палестину из роскошного Рима?
Древние еврейские писатели говорят, что на обеды, приемы и пиршества Каиафы требовалось ежедневно тридцать бочонков вина. Вот и объяснение слов: веселяся во все дни светло... Чтобы собирать огромные средства, нужные для такой жизни, первосвященники в полном смысле грабили народ: они жили доходами от продажи жертвенных птиц и животных, причем около горы Елеонской, на пути в священный город, были выстроены огромные помещения для торговых особого рода магазинов. Цена голубя, которого приносили в жертву самые бедные люди, доведена была до нашего золотого империала, а своих животных приносить в храм было запрещено. Большие доходы имели первосвященники от размена денег в храме на еврейский священный сикль теми евреями, которые приходили из других стран и приносили иностранные монеты. В храме были устроены особые меняльные лавки, - и вот почему Спаситель изгнал торжников из храма и этим возбудил против Себя такую яростную ненависть первосвященников. Может быть, нищий, обобранный народ и изображен был в притче под образом Лазаря, иже лежаше пред враты своих духовных вождей гноен, и желаше насытится от крупиц, падающих от трапезы богатого...
Но все это - догадки, в объяснении притчи для нас несомненно ценные и важные и, однако, не в этих подробностях дело: притча Спасителя сказана в общее назидание, а не в обличение отдельных лиц, при том столь прикровенное. Вопрос все-таки остается вопросом: что же худого собственно сделал богач, и за что он унаследовал адские мучения? Приведите этого богача к земному судье, поставьте его пред судом юридического государственного закона. По какой статье, по какому обвинению вы смогли бы осудить его? Закон юридический совсем отказался бы его судить, и никакого преступления в нем не мог бы найти. А закон Божий, закон нравственный, как видите, судит, находит тяжкие вины и строго осуждает. Итак, оказывается, можно быть безупречным с точки зрения закона гражданского и, однако, быть виновным пред Богом. И сколько таких! Не скажет ли каждый из нас: от них же первый есмь аз? И, наоборот, сколько, может быть, есть преступников пред государственным законом (особенно в такие времена, как наши, когда законы ежедневно меняются), но великих перед Богом, великих по духовной своей ценности! Таковы противоречия жизни. Так умные люди не всегда учены, а ученые не всегда суть умные люди; так занявшие первое место в школах при ученье не всегда потом в жизни оказываются умелыми и разумными деятелями; так богословы не всегда религиозны, а проповедники веры и нравственности не всегда сами благочестивы, - от них же первый, о, Боже, есмь аз!
В чем же сущность вопроса в обсуждаемом нами ныне предмете? В том, что закон юридический, нравственность мирская ведают только отрицательные стороны жизни, а не положительные подвиги и заслуги человека. Не убил, не украл, не обманул, не поджег, не ограбил: и человек прав и неуязвим для закона гражданского. Это - младенческое состояние нравственности. Оно наблюдается и в Ветхом Завете, где заповеди Закона Божия так и начинались с отрицания и состояли из запрещений: не убий, не прелюбы сотвори, не укради... А нравственность христианская есть нравственность положительная и творческая. Притча Господня, сегодня нами слышанная, и должна пред нами поставить вопрос в суде о богаче, - вопрос не о том, чего богач не сделал худого, а вопрос о том, что он мог сделать доброго и что на самом деле сделал... Вот суд глубокий, истинно-нравственный, - и суд, - суд поистине страшный!
Ты богат: сколько бы ты мог оказать услуг ближнему, как бы ты мог в области добра поработать Богу и людям, как бы ты мог прославить имя Бога и Его закона! Сколько бы слез мог отереть, сколько бы погибших спасти, сколько бы преступлений предупредить, сколько бы заблудших наставить! Твой долг ты не исполнил, добра ты не делал - и за это, как виновный, как обокравший Бога, ты судишься. Ты умен, талантлив, ты можешь влиять на жизнь, на людей: сколько бы ты мог посеять добра, сколько бы мог просветить людей, какие бы семена добра посеял в их душах, как бы ты послужил будущему расцвету знания, света, правды, милости, труда, подвига! Ты не сделал этого, - ясно, что ты обокрал Бога, заповедавшего нам служение Ему и Его закону святости и правды. И если богач, изображенный в притче, есть первосвященник Анна или Каиафа: то какому же суду подлежал он, этот человек, который в своем положении и звании столько мог и должен был сделать для народа, для его духовного блага, и ничего не делал: вместо этого жил только для себя, веселяся во вся дни светло... Господь, по учению евангелия, указывает нам не только то, чего мы не должны делать, но и то, что мы должны делать. Нравственность христианская есть нравственность не запретов и уклонений от зла, а нравственность положительная, состоящая в подвигах добра. Блажени нищии духом, блажени плачущие, кроткие, алчущие правды, милостивые, чистые сердцем, миротворцы... Здесь нет и не слышно этих постоянных не, постоянных отрицаний. Вот в чем превосходство нравственного закона Божия пред законом юридическим. Во Христе Иисусе, слышим мы сегодня от апостола, ни обрезание что может, ни не - обрезание, т.е. не отличие по национальности, не отношение к обрядовому закону, - но нова тварь (Гал. VI, 15). И воистину, такое глубокое, положительное понимание нравственного закона и нравственных требований есть совершенно новое творение в духе человека. Это есть творчество в области нравственной жизни. Даже Толстой, при всем своем уме, отшедши от Церкви и благодати искупления, так и остался ветхим человеком, так и не вышел из младенческого состояния нравственности, так и не возвысился до истинного представления нравственной жизни. Его знаменитые шесть заповедей, выведенные якобы из евангелия, все начинаются характерным – «не», и ничего общего по духу с евангелием не имеют: не убивай, не судись, не воюй, не клянись, не противься злу и т.д.
Христианин должен знать, что ему делать, а не только то, чего не делать... Святость христианская есть сила не пассивная, а активная, деятельная, созидательная: нова тварь...
Присмотритесь с этой точки зрения к воззрениям и настроениям русского народа, и увидите, что Толстой повторял только ошибки его, над исправлением которых нам еще много-много предстоит работать. Кто на нашем языке и в нашем представлении есть добрый и хороший человек? Увы! - это часто человек безличный, ничтожный, который ничего дурного не сделал, но не сделал и ничего доброго, хотя бы мог сделать. Кого выберут на какую-либо должность, особенно в деле управления и проявления власти и деятельности? Чаще всего - человека слабого, безвольного, робкого, на все согласного. Это и есть - хороший и добрый человек! Кто не имеет врагов, кого не судят, кого не преследуют? Опять чаще всего человека ничтожного, которого вместо этого имени называют хорошим и добрым... И понятно становится горькое слово Христово: «Горе, если о вас хорошо говорят все люди! Так поступали с лжепророками» (Лук. VI, 26). Представление о святости, как о силе пассивной, делает то, что и вся русская жизнь именно пассивна, что можно в ней утвердить полное торжество зла, сильного только нашим бессилием, безволием, дряблостью и тупою животною покорностью.
В этом смысле, и та власть, которая пала на наших глазах и попустительством своим злу причинила столько вреда народу - не была ли, признаемся, отображением народного нашего характера? И в этом смысле, заменившая старую власть новая приобрела ли хоть сколько-нибудь бодрости, настойчивости, явила ли творчество и силу активности? Увы! - ничего нового мы не увидели и не получили, и, по-прежнему, добро связано, а зло гуляет, торжествует, закон молчит и бездействует, и вместо дела, труда, подвига, терпеливой и настойчивой работы, - пред нами слова и слова, море слов с призывами не грабить, не бастовать, не делать погромов, не изменять родине, не бежать от неприятеля, не оставлять позиций и окопов: и нет только указания на то, что надо делать, и нет положительной, творческой работы жизни. Деятели переворота и революции оказались сильными в разрушении и отрицании - и безвольны, бессильны в творческой работе. Ее нет, и еще не видно даже ее следов.
Отчего? Оттого, что мы - в младенческом нравственном состоянии, не нова тварь, не усвоили себе христианского понятия о нравственности, а живем только юридическим, человеческим законом. А этот закон навсегда обречен давать только отрицательную расценку человеческого поведения.
И только закон Божий есть закон воистину положительный, не только в том смысле, как это принято понимать в языке ученом, т.е. не только потому, что он положен в букве, в письмени, в своде законов, а в том смысле, что он дает положительное содержание человеческой духовно-нравственной и практической деятельности. И только закон Божий - христианский есть сила активного, действенного достижения добра и чрез это сила действенная в борьбе со злом. Иначе мы навсегда будем обречены на то, чтобы посекать стебли и листья ядовитого растения, которое, при сохранении корня, будет давать этих стеблей и листьев еще больше и еще в более сильной степени... Ведь дурная и сорная трава, и в самом деле, растет гораздо сильнее, чем хлебные злаки...
Укрепляйте, развивайте, усовершайте добро, и тогда будет всего скорее гибнуть зло. Укрепляйте, развивайте, исполняйте положительный закон Божий, и тогда сам собою будет отходить в сторону карательный и отрицательный закон человеческий.
На Законе Божием стройте школу, которую теперь так усиленно стремятся освободить именно от Закона Божия, на нем стройте воспитание народа, стройте основание всей жизни.
Легкое дело: разорять и отрицать; этим и занято теперь наше время, наше поколение. Увы! - для того не требуется ни ума, ни таланта, ни нравственной зрелости. Но великое дело - понять, оправдать, усвоить, исполнить. Кто сотворит и научит, тот велий наречется в царствии Христовом. Так говорит евангелие. Этим сильно могло бы быть не наше только время, а всякое время, всякий народ, всякое общество. Здесь сила вечная.
И пока мы не придем к положительной нравственности и творчеству евангелия, дотоле наша жизнь будет обречена на разрушение и гибель. Аминь.
XVII.
В неделю 23-ю; 29 октября 1917 г. В начале междоусобия в Москве.
Того бо есьми творение, создани в Христе Иисусе на дела благая, еже прежде уготова Бог, да в них ходим. Ефес. 2,10.
Итак, мы Божие творение; созданы во Христе Иисусе на добрые дела. По-видимому, простая здесь мысль, всем доступная, пожалуй, и приемлемая каждым человеком, даже без различия его религиозных убеждений. Но вдумайтесь вы глубже в эти слова святого апостола, сегодня возвещенные в храме, и увидите, что в них заключена мысль исключительно христианская. Мы - Божие творение…
Да, об этом говорят почти все религии мира. Говорит и наше
сознание. Мы созданы на дела благая… Да, об этом говорило и древнее Божественное Откровение, говорит и всякая христианская совесть. Но вот в чем особенность речи апостола: мы, говорит он, созданы во Христе Иисусе. Итак, мы как бы вторично представляем Божие творение, мы созданы, а правильнее сказать, мы воссозданы, вновь созданы, и даже более того, - вечно вновь созидаемся во Христе Иисусе. Когда грешник, по естеству отверженный от Бога, становится Ему близок и достоин милости через искупление Иисуса Христа: тогда он воистину новое творение. Когда он из врага Божия становится любимым сыном Его и другом: он опять новое творение; когда мертвый прегрешеньями сооживляется Христом и приникает к источнику жизни вечной: тогда он вновь созидается и оживляется. Все эти блага мы получаем чрез веру во Христа, чрез благодать Пресвятого Духа в Христовой вечной Церкви.
Так умирает в нас ветхий человек, так созидается в нас человек новый, так тлеет в нас плотской, внешний человек, так обновляется каждый день человек внутренний, духовный; вот в чем сила слова, что мы, будучи творением Божиим, «созданы во Христе Иисусе». И здесь же добавление: не просто созданы, а созданы на дела благая, да в них ходим. Только во Христе Иисусе в Его учении, в Его евангелии различаем мы безошибочно добро и зло, постигаем ясно, что такое дела благая, и что - дела злая. Только в Его благодати получаем мы силы творить дела благая. Только будучи созданы во Христе Иисусе и живя общею жизнью с Ним, мы видим, что дела благие сами собою, как бы из корня и как совершенно естественный и необходимый плод духа, вытекают из нашей веры во Христа, из нашей жизни во Христе.
Только во Христе Иисусе дела благие являются для нас не теоретическим представлением, не отвлеченным учением, не хорошими только словами, но полным, всецелым осуществлением, самым делом и истиною: да в них ходим.
Таким образом, снова пред нами яркая и глубокая противоположность между законом Божиим, законом святости, и законом человеческим, законом внешней праведности.
Остановимся же в дополнение к тому, что нами уже сказано по этому вопросу, еще на некоторых подробностях.
На чем в сущности основывается закон Божий, и на чем человеческий?
Закон Божий имеет в виду волю Божию, а закон человеческий волю человеческую. Это понятно и естественно. В христианстве, в Церкви, вообще при условии жизни в Боге господствует все заполняющая молитва: «Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли». Это значит, что воля человеческая только тогда имеет истинное направление и достойную цель, когда она совпадает с волей Божией. А для того, чтобы этого достигнуть, человеку надобно, во-первых, знать волю Божию; во-вторых, иметь желание подчинить свою волю Божией воле; в-третьих, иметь побуждения и силы к осуществлению всего этого всегда, и особенно в том случае, когда сознание говорит нам о необходимости подчинения воле Божией, а живущий в нас грех тянет нас в противоположную сторону. Раздвоение же духа - это постоянный спутник человека. Если такое раздвоение воли испытывал даже Богочеловек в Гефсимании и заключил свой подвиг нравственною победою после борения и молитвы величайшим словом: «Да будет воля Твоя!», - то не тем ли более тяжкою является эта духовная раздвоенность для нас?
Что же может сделать в этом случае для нас закон чисто человеческий? Если его люди пожелают сообразовать с законом Божиим, то как возможно открыть и познать последний без Божественного Откровения, которое возвещено в слове Божием, и евангелии. Если же человек, создавая для себя закон, будет руководствоваться собственными силами своего ума и своих чувствований, то он останется всецело во власти раздвоения, ибо совершенно естественно и необходимо открывает в себе и побуждения так называемые альтруистические, заставляющие его иметь в виду ближнего и его благо, и побуждения эгоистические. Нужно ли говорить, что последние встречаются чаще, выражены ярче, действуют поэтому сильнее, осуществляются с легкостью и приятностью? Итак, в случае столкновения тех и других побуждений, какие возобладают? И больше того: почему же собственно человек должен отдать предпочтение и торжество соображениям пользы ближнего над соображениями пользы для себя самого? Если нередко говорят, что соображения альтруистические естественны, и поэтому законны и необходимы, то ведь и эгоистические соображения тоже естественны, и, следовательно, законны и необходимы. Что же избрать? И, конечно, без велений христианского долга избирается всегда то, что ближе, что доступнее, что приятнее, т.е. соображения эгоистические. Тогда воля человеческая обращается в чистый эгоизм, и если бы даже закон человеческий включал в себя постановления, касающиеся наших обязанностей к ближним, все равно люди не станут исполнять этот закон добровольно, они подчинятся ему насильно, но при первом случае безнаказанности или возможности произвести насилие - отвергнут закон человеческий. Не видим ли подтверждения всего этого теперь, на наших глазах? Наша революция пришла на человеческом хотении и на силе штыков. Произошел переворот, утвердилось новое, временное правительство, мы ждали Учредительного собрания, которое должно нам дать правительство постоянное, а с ним порядок, спокойствие. Но спрашивается: все ли вожделения удовлетворены? Всем ли даже желателен порядок? Нет ли людей, для которых порядок и спокойствие жизни не выгодны? Нет ли таких, которым и Учредительное Собрание не выгодно, и поэтому нежелательно?
Такого устроения жизни, которое всем бы нравилось, нет и быть не может. И вот, если при этом отсутствует сознание долга, т.е. подчинения своей воли высшей воле, то эгоистические стремления людей всегда выльются в насилия и в стремление свергнуть неприятный строй и наладить свой приятный, выгодный и удобный. И вот, снова сила штыков, снова насилие, снова желание стать на место власти, - и новому правительству грозят несогласные с ним и повторяют по отношению к нему точь-в-точь все то, что оно сделало по отношению к старому. Опять видим - кровь, убийства, насилия. Опять все движение совершается, повторяем, на штыках, и разрешение вопроса предоставлено не правде, не совести, не нравственному закону, не сознанию долга, не соображениям блага ближних и родины, а исключительно удобствам отдельных лиц и грубой физической силе оружия, которая случайно окажется на той или другой стороне.
И чем все кончается? В общем смысле и в символическом, переносном понимании - тем, чем заканчивается нынешнее евангелие. В евангелии этом слышим об исцелении Спасителем гадаринского страшного бесноватого. Совершено было великое чудо; человек, погибавший от страшной телесной и душевной болезни, спасен, целая страна, испытывавшая страх от беснований несчастного, производившего нападения на всех проходящих, была избавлена от бедствия.
Чудотворец был пред народом. Чего бы можно было ожидать? Веры в Него? Благодарности к Нему? Просьбы не оставлять их? Ведь сам бесноватый сидел у ног Иисусовых «уже одетый и смыслящий!», как сказано в евангелии.
А народ поступил именно, как несмыслящий и бесноватый. Читаем в евангелии, что весь народ вышел к Иисусу и просил Его поскорее оставить пределы их… Почему? Потому что погибли их свиньи, потому что нанесен убыток!
Так бывает всегда там, где господствуют соображения себялюбия. И нигде и никогда человеческий закон не мог подавить этого себялюбия. Только закон Божественный, только наше новое создание во Христе, только наша жизнь в христианстве, которое преобразует все существо человека, - да, только создание новое во Христе Иисусе дает нам силу исполнить и исполнять наше вечное предназначение на дела благая, да в них ходим…
И чем более несовершенным является пред нами человеческий закон, чем бессильнее представляется нам человек в деле усовершенствования этого закона, чем тяжелее становится вокруг нас жизнь, - тем больше и больше мы должны уразумевать силу закона Божия, тем больше мы должны ценить его, тем больше мы должны помнить, что мы творение Божие, и созданы вновь во Христе Иисусе, на дела благая, да в них ходим.
И дела благая нам известны, и силы нам для их исполнения даны, и закон Божий нам открыт.
Ведом в Церкви Христовой Бог, и во Израили (в среде верующих) велие имя Его! Аминь.
XVIII.
Сказано по окончании междоусобия в Москве, в неделю 24-ю, 5 ноября 1917 года.
Поистине «нам нужно было бы иметь тысячу уст, железный язык», и слово Златоуста, чтобы изобразить и оплакать все то слез достойное дело, которое совершилось на наших глазах, - все, что пережито нами в последние дни. Златословесный учитель вселенной, действительно, еще в сане священника, в своей родной Антиохии видел нечто, подобное тому, что мы пережили, и на скорбь народную отозвался тогда своим словом утешения и назидания. Но там было восстание народа против царской чести и видимое оскорбление ее ниспровержением царских статуй, у нас же случилось гораздо худшее: восстание одних граждан против других и кровопролитная братоубийственная внутренняя война. Те, кто призваны защищать родину и родной народ, вдруг соделались их палачами и мучителями; те, которых долг зовет поражать внешнего врага, уже четвертый год опустошающего государство, стали искать врага внутреннего и обратили оружие на мирных жителей нашего древнего града. Пред нами священный Кремль, кивот святынь народных, повержен и разрушен; пред нами святителя Николая образ во вратах Кремля, некогда чудесно сохранившийся даже при жестоком нашествии Наполеона, разбит и уничтожен на своем вековом месте, и останки его были попираемы ногами. И мы сейчас молимся в древнейшем нашем храме, который пощадила рука времени, но не пощадили орудия междоусобной брани. Целую неделю безмолвствовали наши храмы, молчали колокола, но говорили потрясающие гулом выстрелов пушки и орудия. Прекращена была здесь бескровная жертва - и тысячами приносились жертвы кровавые, человеческие кровожадному молоху, идолу ярости и злобы.
Мечу, мечу! - О, меч, меч! Доколе сещи будеши, - доколе будешь ты посекать, доколе не упокоишься?! Вниди в ножны твоя, почий и упокойся! (Иерем. 47, 6). Так хочется сказать пророческим словом, - и вместе так хотелось бы верить в наступление дней мира!..
Но что сказать? Есть ли у нас на такой сладостный мир какие-либо надежды?
Слушатели Златоуста были печальны в Антиохии после низвержения царских статуй. Они ждали дней лютого наказания, жестокой царской расправы. Их престарелый архипастырь тогда предпринял далекое путешествие в столицу, чтобы утолить гнев кесаря, и тяжело было гражданам, и томительно было ожидание: принесет ли им престарелый епископ весть прощения и мира, или же возвестит им непреклонный гнев и жестокую кару... Была, однако, принесена весть мира, - и радостью этою разрешилось томление.
Нам же кто и откуда, и от кого, и как принесет такую весть, и где, от кого и как мы услышим слово, сильное не одними обещаниями порядка и спокойствия, которых мы уже слыхали много и в которые изверились, но слово, действительно, сильное к тому, чтобы обещания претворить в исполнение? Такого слова, увы, нет! И нет нам никакой поруки в том, что еще немного времени - и опять оросится земля наша братоубийственною кровью, и опять опустеют улицы, и опять дома наши станут для нас тюрьмами, и загремят выстрелы, - озлобятся сердца, и брат устремится на брата!
Мы не слушали призывов Церкви и предостерегающих угроз наших пастырей. А мы ведь говорили, грозили, указывали скоро грядущие лютые времена! Слово наше, однако, не доходило до сердца, и всем казалось, что оно - не более, как прикраса церковного красноречия, придаток к; ораторскому искусству. Но вот, к глубокому горю, наши слова исполнились. И ныне со стесненным сердцем мы можем вперед рисовать для себя лишь мрачные и страшные картины грядущих бедствий. История говорит нам, что никогда не утверждается власть, принесенная на острие меча междоусобной брани, что злоба и вражда никогда не остаются одинокими, но сеют семена, по роду своему, с силой растущие, потом зреющие и дающие плод тоже по роду своему.
Подумайте; кто эти враждовавшие на наших глазах?
Далекие от всякой политической борьбы за власть, простые, мирные граждане, жаждущие только мирного труда, мы далеки и от всяких партий и партийных делений. Мы не можем и мы не в силах поддерживать или одобрять одних предпочтительно пред другими. Но одно мы видим: жестоко враждовали между собою, можно сказать, вчерашние друзья, те самые, которые так недавно были едино, те самые, которые были победителями в таком же ниспровержении силою штыков существовавшего раньше государственного строя. И вот, недавние победители - теперь сами разделились и пришли к кровавым счетам. Не было никогда и не будет никогда конца таким делениям, если они не придут, вместо суда человеческого, к высшему суду Божьему, суду нравственному. Как огромная глыба, оторвавшаяся с вершины высочайшей горы, падая вниз, влекомая собственной тяжестью, разбивается в своем падении все на более и более мелкий щебень: так и народ наш может теперь идти от междоусобия к междоусобию, от одного разделения к другому, пока не обратится в прах и ничтожество.
Спасение только в том, чтобы вовремя увидеть и уразуметь опасность и поставить себя не пред судом человеческих инстинктов себялюбия, жестокости и зверства, а пред судом вечного Божественного закона веры. Он один укажет нам на гибельность советов себялюбия, - ибо себялюбие в конце концов приводит каждого отдельного человека даже не к кружковой группировке по общности интересов - поверьте, так бывает только в начале и никогда не удерживается до конца, - а к тому, что каждый отдельный человек представляет из себя в одиночку свою партию и противопоставляет себя всему народу, даже целому миру. Он один, Божественный закон, дает великое единство человеческим обществам во имя единства веры, единства Божьего о нас Промысла, единства Церкви. Он один, Божественный закон, в силах сказать расходившемуся, разнузданному до безумия злобному человеческому себялюбию: «Умолкни; перестань», - и вместо него дать нам в советники святые добродетели самоотречения, самоотвержения, святой любви взаимной и взаимной уступчивости. Только здесь, «сильные немощи немощных носят», только здесь «носят люди тяготы друг друга», только здесь господствует правило: «Никому не бывайте должны, кроме взаимной любви», - ибо этот долг наш есть долг всегда не вполне оплаченный...
И как некогда на море Тивериадском слово Христа-Чудотворца, сказанное к буре и волнению: «Умолкни и перестань», произвело внезапно чудное действие, - «и бысть тишина»: так и ныне нашею молитвою, проповедью жизни о Христе и Его законе, верностью Церкви, смирением, кротостью, взаимною уступчивостью и любовью, признанием чужих прав и уступкою прав своих утишиться может жизнь. Иначе, нам остается ждать другого, страшного способа научения: вразумит нас Бог междоусобной бранью, кровью, резнею, нищетою, бедствиями и ударами, столь тяжкими, о которых говорится в евангелии, и которые вызовут наши вопли: «Горы, падите на нас, и, холмы, покройте нас!». И будет тогда скорбь, какой не было от начала мира доселе, по слову евангелия. И эта скорбь заставит нас одуматься...
Два пред нами выхода, и иного, третьего, нет!..
Больше ничего не в силах сказать вам ныне пастырь Церкви! Аминь.
Протоиерей И. Восторгов.
*
Протоиерей Иоанн Восторгов
Где же спасение?
(Сказано за всенощной при первом служении после вооруженного междоусобия в Москве, 4 ноября 1917 г.)
Божье слово нам говорит, что от избытка сердца уста глаголют. Бывают, однако, времена и обстоятельства, когда от избытка сердца - напротив, уста молчат. Так друзья Иова, этого некогда славного старца, кипящего обилием и богатством, увидя его в болезни и на гноищи, семь дней сидели пред ним молча, ибо не находили слов, чтобы выразить свое горе и чтобы дать утешение страдальцу.
Ныне наш народ, наш город подобен Иову на гноищи. На месте прежнего обилия и порядка - стоит мерзость запустения. Эти следы разрушения повсюду, этот недавний почти беспрерывный грохот пушек и орудий, еще раздающийся в наших ушах; эти боевые схватки на улицах наших между братьями родными; эта кровь, резня, убийства, взаимная ненависть; разбитые дома, переископанные улицы, военный вид улиц города, как бы находящегося в осаде от неприятеля, и эти не пощаженные огнем орудий храмы и святыни Кремля и других местностей города, вся междоусобная внутренняя брань, гражданская война, - что это, как не тяжкая болезнь наша, болезнь нашего несчастного государства? Что это, как не гноище, на котором лежим мы в ранах и струпьях?
Как друзья Иова и мы, пока обречены более молчанию, чем слову. Нет слов и у нас, пастырей, чтобы выразить общее горе, чтобы сказать слово утешения!.. Наше дело теперь только вздыхать, плакать и молиться, каяться и ужасаться тому, что произошло.
О, Господи, спаси же! О, Господи, поспеши же! Помяни и помилуй в щедротах Твоих павших в междоусобной брани, пощади и вразуми нас живых, - вечное достояние Твое!..
Да приидет ангел мира к народу нашему, и пусть исполнится моление псалма: «Ублажи, Господи, благоволением Твоим Сиона, и да созиждутся стены Иерусалимския, тогда благоволиши жертве правды, возношения и всесожжения, тогда возложат на алтарь Твой тельцы». (Пс. 50, 21). Вот мы слышали и сейчас (на кафизмах) псалмы: «Да будет мир в стенах твоих, наш Иерусалим, ради братий моих и ближних моих глаголах убо мир о тебе». (Пс. 121, 7 - 8). «Мир на Израиля!» (Пс. 124, 5).
Мир на земле и благоволение в человецех!
И вот, среди невыразимо тяжких страданий нашего народа, в самые смутные и опасные дни, вдруг отверзается слово наше, ибо забрезжил нам луч надежды на единение и спасение оттуда, откуда русские люди как бы отвыкли искать помощи духовной в своих бедствиях народных, и за это так страдали и страдают, - спасение от святой Церкви.
Сию минуту, как нам выйти на проповедь, пришли посланные Всероссийского Церковного Собора и передали повеление его возвестить вам, что завтра, 5 ноября, в храме Христа Спасителя не народным множеством, не среди бури страстей и споров, а гласом Божиим, по примеру святых апостолов, изъятием жребия с Престола Божия будет избран святейший патриарх всея России. Итак, в то время, когда мы так разъединены, когда Россию рвут на части извне и внутри, когда мы представляем из себя как бы разбросанные песчинки на берегу моря, когда мы не знаем, где свои и где чужие, когда мы не знаем даже, кто правит нами и нашим государством, когда народ без власти и армия без вождя, когда мы со слезами поминаем павших в междоусобной брани, - Бог нам посылает единого и единящего нас верховного Пастыря, Святейшего патриарха. Уже двести лет его не знала Русская-православная земля и, может быть, в этом, отсутствии духовного единения и заключается причина нашего теперешнего столь плачевного разъединения. Ныне этому разъединению полагается конец. Как во дни удельных княжеств, при множестве князей, при розни отдельных областей, была единая духовная власть первого пастыря всея Руси и единая вера, и это приуготовляло, хранило и освящало единство русского народа, так и теперь мы будем иметь единого духовного душепастыря, единого духовного вождя, патриарха всея России, как залог духовного преуспеяния в Церкви, как залог единства любви и мира среди нашего народа. Лично я принадлежу к числу тех многочисленных на Руси служителей Церкви, которые с детства лелеяли сладостную мечту о патриаршестве, как о залоге величия, свободы и силы Церкви... Поэтому не удивляйтесь нашему волнению и слезам… Боже, даруй этим слезам быть слезами нашей всеобщей радости! И ныне, и завтра помолитесь, братие, горящей молитвой, да пошлется нам верховный пастырь по сердцу Божию, по образу Христа, Пастыря овцам Великого. Когда же Господь укажет его нам священным жребием избрания, то окружим его благоговейною любовью и почитанием, как делали это наши благочестивые предки, которые опытом жизни, в лице святейших Иова, Ермогена, Филарета и Никона видели, действительно, духовных вождей народа в тяжкие дни смуты и бедствий народных. Мы переживаем великие и исторические дни в Церкви Христовой; среди разброда жизни она одна остается нам надежным покровом!
Бог мира, возведый из мертвых Пастыря овцам великого, кровию завета вечного, Господа нашего Иисуса Христа, да возведет и нас от мертвых, да совершит во всяком деле благом сотворити волю Его, творя в нас благоугодное пред Ним, Иисусом Христом, Спасителем нашим. Аминь.
*
Е. ДЕ-ВИТТЕ
СВОБОДА
Свобода, какое чудное слово! Оно пленяет, очаровывает людей. Но многие не знают, в чем состоит свобода. Темная масса думает, что свобода предоставляет каждому делать все, что вздумается ему. Но может ли это быть? Если я имею право, например, отнять имущество у другого, то и другой имеет такое же право отнять у меня имущество мое. Если я имею право употребить насилие над другим, то и другой имеет право употребить насилие надо мною. Но что же может выйти из такой свободы? Постоянные драки, даже убийства, - для мирных, честных людей жизнь невыносимая! Очевидно, сво-бода не может состоять в насилии над личностью и имуществом, а в совершенно обратном: свобода должна ограждать каждого от насилия над личностью и имуществом его. Вот первое условие свободы.
А потому, если нам говорят, что мы свободные граждане, то это значит, что мы ограждены законом от всякого насилия над личностью и имуществом нашим, и государство обязано защищать нашу личность и имущество от насилия над ними. А защищает нас государство чрез посредство разных органов власти: полицию или милицию, администрацию и суды. На это они только и существуют. И там, где эти органы власти не исполняют своих обязанностей, там нет свободы, а есть произвол и беспорядок, анархия.
Второе условие свободы: право каждого приобретать собственность, движимую и недвижимую: землю, дома, капитал, фабрики, заводы и все прочее, право совершеннолетнего располагать собою и своим имуществом; это значит, что он в праве выбирать для себя род занятий по своему усмотрению, конечно, частных занятий: ремесло, земледелие, торговлю, службу частную, общественную, государственную, всякую свободную профессию; может дарить, продавать, отдавать в аренду или наем свое недвижимое имущество, давать в ссуду свои капиталы. Это-то и есть то, что называется гражданской свободой. Если же кто помешает нам пользоваться нашим правом, тот нарушает нашу свободу и враг свободы.
Нам объявили свободную Церковь в свободном государстве. Но что такое свободная церковь? Это Церковь автономная, самоуправляющаяся внутренно согласно своим канонам, и всякое постороннее вмешательство нарушает свободу Церкви.
Но спрашивается: безгранична ли моя свобода? Если я, например, поступил на службу государственную, общественную или частную, могу ли я относиться к ней как мне вздумается. Очевидно, нет. Поступая на какую-либо службу, я обязываюсь исполнять требования этой службы честно и исправно; другими словами, свобода моя ограничивается обязанностями по отношению к государству, обществу или лицу. Таким образом, безграничной свободы для меня нет на какой бы то ни было службе.
Нам объявили, что каждый из нас может вступать в любой союз, законом дозволенный. Но каждый союз, общество, товарищество, артель, общежитие, имеют свой устав, обязательный для его члена. Следовательно, вступая в какой-либо союз и пр., я ограничиваю свою свободу уставом этого союза, ибо если бы я вздумал нарушить его устав, то меня бы исключили из союза. Следовательно; и тут безграничной свободы нет.
Нам объявлено, что каждый русский гражданин имеет право исповедовать открыто свои политически убеждения, т.е. быть социалистом, республиканцем, монархистом по своим убеждениям, подчиняясь в то же время установленному государственному строю. Между тем, есть люди, которые требуют, чтобы каждый думал и чувствовал так, как он думает и чувствует, и если в руках у них власть, то притесняют иначе думающего и чувствующего. Такие люди враги свободы, ибо насилуют мысль и чувство другого. И там нет свободы, где терпимы такие враги свободы.
Нам дана еще с 1905 г. свобода вероисповедания. Между тем в нашем, отныне свободном, государстве находятся люди, которые требуют закрытия церквей и монастырей. По какому праву они хотят лишить свободных граждан права молиться в храме и жить в обители согласно ее уставу? Ведь если разрешается всякий безвредный союз, то должно разрешаться и всякое общежитие, целью которого является общественная молитва, общественный труд для пропитания себя и всякого рода благотворительность и просветительные цели. И всякий, кто помешал бы устройству такого общежития, был бы нарушителем свободы, и в стране той не было бы свободы. Монастырь в действительно свободной стране должен пользоваться всеми правами гражданскими, и лишающий его этих прав есть враг свободы. И монастырь, как добровольный союз верующих граждан, подчиняется общим государственным законам, как всякий отдельный гражданин и всякий союз.
Каждый верующий гражданин есть непременно член какого-нибудь религиозного общества: христианского, иудейского, мусульманского, языческого, сектантского, и каждое из этих религиозных обществ имеет свой устав, свои законы и правила, которым каждый член обязан подчиняться и соблюдать их, иначе он исключается из этого религиозного общества, и никакая свобода совести не может его освободить от исполнения их, ибо свобода совести состоит в свободном исповедании веры, а не в неисполнении требований ее. Как никакая власть не может освободить гражданина от исполнения им обязанностей, возлагаемых на него его профессией, так никакая власть не может освободить верующего от исполнения обязанностей, возлагаемых на него его религией, свободно им исповедуемой. Напротив, всякая власть должна облегчать каждому верующему исполнение им его религиозных обязанностей. Но вместе с тем верующий, свободно исповедующий свою веру, ограничен в своей свободе обязанностями, возлагаемым на него его вероисповеданием, иначе он должен выступить из этого религиозного общества.
Каждый гражданин есть член семьи, общества и государства; но каждая семья, если в ней существует порядок, имеет свой написанный устав, которому должен подчиняться каждый член ее; каждое общество имеет свои правила общежития, которым каждый член его должен подчиняться. Каждое государство имеет свои законы, которым каждый член обязан подчиняться.
Есть еще свобода слова и печати; имеющая свои обязанности и свои ограничения; она обязана служить истине и добру, и всякая ложь и клевета, пропаганда преступления и безнравственности должны преследоваться законом.
Таким образом мы видим, что в благоустроенном культурном и свободном государстве не может быть безграничной свободы ни в чем. Всякая свобода ограничивается обязанностями, тесно связанными с правами.
Где есть право, там есть и обязанность.
Мы ничего еще не сказали о той свободе, которая дается человеку Богом при его рождении: это свобода воли, согласно которой человек свободно избирает путь греха или путь добра, и избранный им путь роковым образом приводит его не только к вечному блаженству или погибели, но и к временному благополучию. Без этой свободной воли невозможна и свобода гражданская и политическая. Она превыше всех свобод, и из нее вытекают все прочие свободы.