Молодой еще был. В ту пору крепкие ворота с тяжелым засовом воспринимались, ну как бы вам сказать, в общем, порядочные люди стеснялись в них стучаться, а если еще и табличка с надписью ''ОСТОРОЖНО — ЗЛАЯ СОБАКА" — тут уже не подозрение, а полная уверенность появлялась, что живут в этой крепости отъявленные жлобы.
Перед такими воротами я и оказался за четыре часа до встречи Нового года. Девушка пригласила. Я работал в мастерской по ремонту швейных машинок. Временно, разумеется, потому как мылился из Крас¬ноярска на Восток откочевать, ждал теплой погоды. От мастерской ме¬ня и направили на курсы кройки и шитья ремонтировать машинки моло¬дым белошвейкам. Там и встретились. А что, вполне приличное место для знакомства. Хотя и не место красит... Встретил бы такую в са¬мом грязном бараке для вербованных или даже на воровской малине — все равно бы не устоял. Помните актрису Чурсину, когда она Виринею играла, так вот швея эта куда ярче была.
Заговорил. Уговорил. В гости пригласила.
Поднялся на гору к часовне, нашел нужную улицу, подхожу к воротам. Не тронул, а всего лишь руку к кольцу протянул, а из-за этих самых тесовых да непрошибаемых — лай. Цепные псы обычно гавкают очередями, как автомат Калашникова, а там — штучными, словно гауби¬ца. Ухнет... и поневоле приседаешь. Стоишь на полусогнутых, собст¬венной трусости удивляешься, гадаешь каких же размеров зверюга тебя поджидает, только остатки смелости соберешь, чтобы распрямить¬ся, а она опять... и снова коленки слабеют. Но стоило выйти хозя¬ину, и собака притихла. О наличии хозяина меня предупредили, так что мужской басище за воротами невесты лишних волнений не вызвал. Это братишка ее. Мужичок с трехстворчатый шкаф, а лицо сплошь в улыбке — полированный, можно сказать, шкафчик. Ладонь сдавил, и опять в коленках слабость. Но приглашает радушно. За оградой терем с расписными ставнями, и невестушка моя на крыльце в пуховую шаль кутается. Я почему невестой называю, потому что в белом платье вст¬речать выбежала. Идем к ней. Собака рядышком следует.
"Он у меня вместо звонка, — кивает братец на пса, — для экономии электричества, согласись, не слабо придумано?"
Я соглашаюсь. Глядя на его полированные створки и кобеля рос¬том с матерого волчару, желание возражать притупляется. Да и приду¬мано действительно с живинкой: есть напруга или отключили — звонок всегда работает, и юные конструкторы на запчасти ничего не открутят. Заходим в избу. Братец полушубок у меня принимает, на плечики вешает, за мной сроду так не ухаживали. В передней уже стол накрыт. Бутылки, тарелки с разносолами — на столешнице места для локтя не найти, а невеста жалуется, что гусь в духовке никак до настоящей истомы не дойдет. Жена брата из кухни поздороваться прибежала, постояла возле нас полторы минуты и — снова к своим хлопотам. Маленькими шажочками процокала, свещавенькая вся из себя, как матушка моя таких называет, тоненькая, значит, на просвет видать. Невеста извинилась и вдогонку за ней уплыла. Ну а брат, пока они последние штрихи и мазки наводят, в свою комнату пригласил покурить. Засмолили, он меня и спрашивает, правда ли сеструха говорила, будто я на все руки мастер: и швейные машинки, и часы, и телевизоры... Я хвастаться не люблю, неудобно при первой встрече. Не все, говорю, но кое-что иногда получается. Не успел комнату оглядеть, а он уже выкладывает на стол будильник и двое наруч¬ных часов –– посмотри, мол, пока женщины с закусками возятся, все равно к выпивке рано приступать, а то наклюкаемся до двенадцати и праздника не увидим. И то верно, до Нового года, по местному времени, почти четыре часа, а по московскому — целый рабочий день.
Начал с будильника, там вроде и делов-то всего ничего, а около часа провозился. Невеста пару раз заглядывала к нам, утешала, что, дескать, еще чуть-чуть и все будет готово. А чуть-чуть, как извест¬но, у нас в России не считается. Раз — чуть-чуть, два — чуть-чуть... Будильник собрал, за часы принялся. Открыл их, а там... темный лес, валежником заваленный. Все дефекты перечислять очень долго, да и не поймете вы, но суть, надеюсь, уловили. Надо было сразу сказать, что, запчасти нужны, и бросить это занятие, да сдаваться без боя не хоте¬лось. Мудрю, кумекаю, а в животе урчать начинает, перед тем как в гости отправиться специально говел. От садистских запахов из кухни в голове туман и пальцы не слушаются. Братец вышел, дверь за собой не прикрыл, со мной чуть обморок не случился. Думал, гусиную ляжку на пробу принесет, а он с паяльником вернулся. Это еще зачем, спра-шиваю. А он полировкой своей сияет: знаю, мол, что в часы с паяль¬ником не лазают, но на всякий случай, если время останется, теле¬визор запасной надо бы починить, чтобы женщинам на кухне скучно не было.
Короче, сели за стол без четверти двенадцать.
Кое-как проводили старый, выпили пару рюмок за Новый и меня в сон потянуло — устал. Даже гуся с яблоками попробовать не успел. Да я, в принципе, продержался бы часочек-другой, но хозяин, человек с понятием, увидел, что у гостя медлительность в движениях намети¬лась, сразу засобирался почивать, и сестрица, которая в белом платье на невесту похожа, поддакивает ему, а про жену и говорить нечего — муж только подумал отбой объявить, а она уже побежала подушки взби¬вать. Я, конечно, не надеялся, что меня с невестой положат, у меня и в мыслях ничего военного не было — посидеть бы без надсмотрщика да за ручку подержаться — так и этого не позволили. Мальчики — на¬лево, девочки — направо. Заботливый братец опустил лапищу на мое плечико и увел к себе в комнату, и не грубо как-нибудь, а в высшей мере уважительно, собственную кровать дорогому гостю уступил, себе скрипучую раскладушку наладил, но поставил ее впритык с дверью — не потревожив его, из комнаты не выберешься. Удивляюсь, почему волчару рядом не уложил? Наверное, побоялся испортить уникальный зво¬нок резкими температурными колебаниями.
А невеста грустным таким взглядом проводила меня и поплелась ночевать под надзором родственницы — невестки или золовки, — я в этой алгебре не силен. Но взглядом все-таки обнадежила. Лежу. О красави¬це своей думаю. Лицо ее печальное вспоминаю. И не очень даже муча¬юсь, что не пробраться к ней и не пробиться, с меня довольно, что она рядышком, за тонкой стенкой. Раскладушка под ее братцем постанывает, но храпа не слышно, может и не спит вовсе, да и понятно — та¬кое сокровище на его ответственности.
Утром, когда умываться шел, она мне тайком руку пожала, подбадривающе, все, мол, хорошо, молодец, Алексей Лукич. Почему молодец? Потому что ночью себя прилично вел? Или потому, что с часами не ос¬рамился? Но все равно приятно — если сейчас хорошо, значит, дальше будет еще лучше.
Сели завтракать. Опять нас по разные стороны стола рассадили. Нет, думаю, пока в этой крепости находимся, не дадут нам полюбезничать, и начинаю зазывать их на городскую елку. В те годы новогодние елки в Красноярске первое место по Союзу завоевывали.
Спустились с горы, и пошли на Красную площадь, почти как в сто¬лице. Высоченная елка, вокруг — снежный городок: Снегурочки, Дед Мороз, чудовища разные... В одном из чудовищ горка внутри: в пасть залезаешь, а выкатываешься из-под хвоста — черноватый юморок, конеч¬но, но веселья не портит. Маленькая горка — для маленькой дури, а для большой — нечто покруче приготовлено. Новый год без горки — все равно, что деревенская свадьба без драки. Направляемся поглазеть, а может, и самим прокатиться. По пути братец отводит меня и спрашивает, где бы поблизости в туалет заскочить. А где там на Красной площа¬ди? Специального заведения нет, разве что за угол ресторана. Назывался он или "Сибирь" или "Вечерний" — точно не помню, в народе его окрестили "Рыло" и поговаривали, что по ночам там вся городская блатота собирается. Зашли за угол этого притона и встали спиной к окнам, лицом к забору. Я тоже за компанию, как тот цыган... А ночью снежочек выпал, красотища, белым-бело, даже неудобно как-то чистоту этакую осквернять, но естество требует, стало быть, не постыдно, осо¬бенно если специального места не оборудовано. Ударили, значит, в две струи... и вдруг из-под целомудренного пушистого снега появляет¬ся червонец. Братец первым узрел его. Обрадовался так, что дыхание перехватило, слова сказать не может, только пальцем показывает. Я думаю, что это он углядел у меня такого необычного, взрослый вро¬де человек, откуда взяться нездоровому любопытству. Потом вниз гля¬нул — вон, оказывается, в чем секрет, — самородок отмылся. Он хоть и первый обнаружил находку, но основную работу проделал все-таки я, так что претендовать на всю сумму ему, вроде как, неудобно. А мне что делать? Не прятать же этот червонец в карман? Айда, говорю, в гастроном и берем пару шампанского. А он:
"Нет! Пойдем сначала дамам покажем. Не каждый день такое слу¬чается".
Я отказываюсь: неудобно, к прекрасному полу с такой находкой, в подробности придется вдаваться.
"Деньги не пахнут, — кричит. — И как мы объясним, откуда у нас шампанское".
Ладно, думаю, дамы пока что обе в его подчинении, ему и решать. А он без моих рассуждений уже вперед рвется, червонцем раз¬махивает. .
"Ну и зятька ты, сеструха, в дом пригласила, " — и рассказы¬вает, каким способом добыта купюра.
Сестра с женой в один голос:
"Врешь!" — кричат.
А он им бумажку под нос сует — нюхайте, мол, если на слово не верите.
Нюхают. Соглашаются. Но не верят.
Ладно, говорю, ждите нас на месте, сейчас вернемся. Возвращаемся с парой шампанских, а они вроде как разочарованы.
"Мы думали вы другие червонцы искать пошли".
Молодцы девушки, умеют пошутить. Да и мы тоже кое-что можем. Беру бутылку, ставлю возле спуска с большой горки и кричу:
"Кто скатится и устоит на ногах — тому приз!"
А горка, без дураков, крутая. Да и публика после ночной гулян¬ки не слишком устойчивая — кто на брюхе скоростной спуск завершает, кто на спине, один с разбитым носом, другой с фингалом... Дамы наши визжат от радости, новичков на подвиги провоцируют, обе разрумянились, то зажгут глазки, то потупят. На ледяной горке африканские страсти. Желающих сорвать банк хоть отбавляй, но удача капризничает. И вдруг парнишка один, метр с шапкой, но ловкий такой, шкетенок, глядим — не падает, скользит меж лежачих, только шарф развевается. А мы с призовой бутылкой не у самого подножья стояли, метров шесть отступив, чтобы не сбили ненароком. Так вот парнишка этот уже склон прошел и на ровное место выкатывался. Дамы наши смеяться перестали, смотрят на него во все глаза, ресницы выше бровей задрав. Народ на вершине горки замер, догонять никто не пробует, помешать боятся. И вот тут, когда всем стало ясно, что приз достанется парнишке, невеста моя схва¬тила шампанское и наутек. Я сначала подумал, что она продолжает шутить. И победитель так подумал. А она отбежала под крыло трехстворчатого братца и прячет приз ему за пазуху.
Какие уж тут шуточки?
Была бы другая бутылка у меня — отдал бы герою и все довольны, но жена этого жлоба ее сразу же в сумку припрятала — не отнимать же. Стою, как оплеванный. Толпа на меня смотрит. А мне смотреть уже не на кого.
Повернулся и пошел, не оглядываясь.
Такая вот печальная история перед Рождеством приключилась. Но если бы не подбросила судьба тот коварный червонец, могло бы обернуться еще печальнее. Вы бы только видели — какая красавица была. Еще бы чуть-чуть и женился.