Второе пришествие Сюрреализма

               

                «Синее яйцо растущее из его позвоночника
                лопается выпуская бабочек синиц и существ
                со странными крыльями они летят над
                разрушенным городом а внизу мечутся
                вопящие толпы»

                Уильям Берроуз «Здесь ах пуч»


И теперь Он с нами навек. В Лоне Его обрели мы вечность. Все вселенные упразднены раз и навсегда, кроме Сюрреальной. Сюрреальный Ирий присутствует тотально. Без альтернатив. Без отражений. Без теней.

Может быть это уже двадцать второе или тридцать третье пришествие? Но всё равно это Второе Пришествие. И теперь Сюрреализму не умереть, под какими бы названиями он не выступал.

У Сюрреализма не может быть эволюции. Сюрреализм вечно революционен. Перманентная революция – вот Его непрерывное состояние. Не бывает моды на Сюрреализм. Сюрреалисты всегда остаются сюрреалистами. Просто иногда они видимы, а иногда невидимы. В эпоху постклассического сюрреализма они невидимы, ибо выступают под разными именами. Но всех их объединяет одно – мир сновидений и грёз. Сюрреальный Асгард и Онерическая Валгалла – нерасторжимая иерогамия, немеркнущая диада, двуединое эротическое пламя.

Один советский критик, наверное уже отошедший в миры иные, ибо писал ещё в 30-е и 40-е годы, говорил, что сюрреализм провозглашает уход от действительности, и в частности, что он уводит от настоящего и будущего в прошлое. Этот славный критик несколько промахнулся, видно у него были неважные оценки по баллистике. Дело в том, что для сюрреализма не существует ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Он существует в собственном сюртемпоральном параболиуме. В своем антивременном космосе. В сновидениях. Или сновидения существуют в нём. Объяснить что такое сюртемпоральный параболиум языком несюрреальным не представляется возможным. На сюрреальном же языке это весьма приблизительно звучит так: парадвижущийся адвижущийся антропоинфитуум энигматического фартффрайтфа  проходит сквозь логосопараллельный криптостериум образуя не уплотняемое множество каллитиаматических интрополярисов. Сюрреализм – это онерический интрокосмос. Есть время и пространство. Сюрреализм – это третье состояние. Есть рай и ад. Сюрреализм – третье. Есть мир материальный и есть мир имматериальный. Сюрреализм – третье.

Анри Мишо сказал: «Человек воображает, что он – цивилизация... но он всегда остаётся каннибалом». Сюрреализм не отвергая ни первого, ни второго, всё же нечто третье.Сюрреализм не хочет сбрасывать никого ни с кораблей современности, ни с кораблей классики. Это футуризм хотел крушить и низвергать. Сюрреализм же всё всасывает в свою чёрную дыру, в бездонное Лоно Тиамат.

Роже Вайян, критикуя сюрреализм, говорит, что последний стоит в стороне, что «он отрицает возможность прогресса <...> это мятежник, а не революционер». Враги сюрреализма, не подозревая о том, глаголят истину. У сюрреализма не может быть ни прогресса, ни регресса – только перманентный сюрреалистический взрыв. Три формы времени и пространство могут служить ему только в качестве подкладки, на которой он будет выкладывать свой неповторимый витраж.

Язык сюрреализма уникален. Он не может отражать никаких реальностей, кроме сюрреальности. «Язык был дан человеку затем, чтобы он нашёл ему сюрреалистическое применение», - говорил Андре Бретон. Это наиболее чистое и бескорыстное применение языка. Да, сюрреалист мятежник, но его мятеж бесконечен и не деструктивен, а сюрструктивен. Это и есть сюрреволюция. Все остальные революции рано или поздно заканчиваются. Причём заканчиваются крахом. Все цветы вянут, кроме сюрреалистических синих роз.

«Я не верю, что в ближайшем будущем сможет возникнуть сюрреалистический штамп», - говорил Папа сюрреализма Андре Бретон. Не то что в ближайшем будущем – он никогда не возникнет!

Однако Папа Сюрреалистический благополучно угробил своё же детище. Алехандро Ходоровский, пытавшийся воскресить бретоновский сюрреализм в 50-е годы, пришёл к выводу, что его легче похоронить. Ходоровский говорил, что сюрреалисты омелкобуржуазились: не принимали рок-музыку, научную фантастику, ковбоев, порнографию. Дело в том, что сюрреалисты ещё в начале 30-х годов оказались в двойственном и довольно смешном положении. С одной стороны они объявили своим «отцом» Фрейда и назвали своих прямых предшественников: Лотреамона, де Сада, Артюра Рембо, Шарля Бодлера, Бёклина, де Кирико и др. С другой стороны они поддерживали коммунистическую партию и рабочее движение. Но для коммунистов, а тем более для пролетариев, ни сами сюрреалисты, ни их предшественники, ни их «крёстный отец» были непонятны. Более того – они были им абсолютно чужды.

 Творчество сюрреалистов, деформировавшее или часто отрицавшее классическое и реалистическое искусство (как раз то, что единственно и принимали коммунисты) эпатировало буржуа, но оно также эпатировало и пролетариат. Для работяги или партийного функционера, привыкших мыслить трезво, точно, грубо, сюрреалистические бредни выглядели верхом дикости, развращённости и бессмыслицы. Да и сами сюрреалисты, большею частью выходцы из мелкобуржуазной среды, своим образом жизни не симпатизировали коммунистам. Многие из них вели фривольную богемную жизнь, спекулировали антиквариатом и книгами и ни о каком полезном труде на благо общества (например, работа токарем на заводе или сборщиком винограда) и не мечтали. Им даже в страшном сне это не могло присниться. Кстати, сновидения они сделали основой своего нового сюрреалистического искусства. Коммунисты же подобную позицию определяли однозначно: уход от действительности в мир грёз. Сюрреализм и коммунизм были несовместимы.

Некоторые не сразу, но всё же довольно быстро это поняли и отмежевались от группы Бретона. Одни (например, Арагон) порвали с сюрреализмом и примкнули к коммунистам, другие (например, Дали, Танги, Эрнст) отреклись от коммунистов и стали чистыми сюрреалистами. Сальвадор Дали совершенно справедливо и совершенно по-сюрреалистически заявлял: «Сюрреализм – это я!» Конечно, не только гений из Порт-Льигата мог провозгласить себя Сюрреализмом. Можно было бы сказать: «Макс Эрнст – совершенный сюрреализм». Или: «Ив Танги – абсолютный сюрреализм». И ещё: «Рене Магритт – непревзойдённый сюрреализм». Кстати, Дали принимал и рок-музыку и порнографию, и хиппи, и фантастику (насчёт ковбоев – не знаю). Впрочем, многие вольные сюрреалисты это принимали. А вот Бретон и К;, продолжавшие сидеть на двух стульях, отрицали всё это, потому что коммунисты объявляли подобные вещи буржуазной гнилью. Застывшие же в тридцатых годах, по выражению Ходоровского, бретоновцы сочувствовали коммунистам, а следовательно их идеям и вкусам. Они ещё надеялись построить некое социальное светлое будущее, хотя уже всему земному шару было понятно, что коммунисты поставили на этом светлом будущем чёрный жирный крест.

Таким образом, Бретон, явившийся родоначальником сюрреализма, стал и его могильщиком. Однако сюрреализм не почил. Отбросил коньки только бретоновский сюрреализм. Далианский сюрреализм продолжал вполне нормально функционировать. Как и тангианский сюрреализм. Продолжался сюрреализм Макса Эрнста. И Бунюэля. Появились сюрреализмы Ходоровского, Уильяма Берроуза, Фернандо Аррабаля, Рауля Руиса. Появились своеобразные и специфические сюрреализмы Алена Роб-Грийе, Натали Саррот, Раймона Кено, Дэвида Линча, Гигера. Можно назвать ещё не один десяток имён. А литература хоррора – это родная сестра сюрреализма. Сюрреализм не умер. Из его загнивающей плоти родилась многоголовая Гидра, многорукий Бриарей и бесконечно метаморфизирующий Протей. Умопомрачительное сверхтартарическое Лоно Тиамат.

Сюрреализм бессмертен. Он является в разных обличьях, под разными масками и с разными телами. Даже с разными гениталиями. Например, мой сюрреализм женского рода. Тиамат-Сюрреализм. Она выступает в четырёх ипостасях: Тиамат (тиаматизм), Химера (химеризм), Горгона (горгонизм) и гарпия Аэлло (аэллоизм). Заметьте, все женские ипостаси. Но вместе с тем моя Сюр-Тиамат гинандрична. И совершенно ендемична. Второе пришествие Сюрреализма – это нашествие сюрреализмов. Их орды сметают культуру и философию. Абсолютно прав был Алехандро Ходоровский, говоря: «Культура – это чудовищно, культура – это идиотизм. <...> искусству вообще не нужны философы». Вместо культуры и философии должна господствовать фантазия и онеристика. Исключительно фантазия и онеристика.

Гиммлер говорил, что при слове «культура» ему хотелось схватиться за пистолет. Но это просто животная тупая агрессия, которая не знает фантазии и которой неведомы ирреальные причуды сюрреализма. Культуре нужно противопоставлять не концлагеря и газовые камеры, а безмерную ирреальную фантазию. Фашизм хотел построить общество плоских рациональных партийных чиновников и бездушных рабов-роботов. Коммунизм хотел того же только в другой цветовой гамме. Но сюрреализм не хочет строить никаких обществ. Он абсолютно анархичен и нигилистичен. Он абсолютно аполитичен и асоциален. Он абсолютно антиномичен и апокалиптичен. Его поле деятельности – сновидения и ирреальные вселенные. Бездонный, бескрайний океан фантазий. Самых необузданных, безумных, антиреальных, онерических, вулканических, хаотических, извращённых, мегаделических, галлюцинаторных, запредельных. Любых. Разных. Прекрасных. Ужасных. Неясных.

Направленность сюрреализма не социум, а онериум и фантазиум. Бретон писал, что «сюрреализм основывается на вере <...> во всемогущество грёз, в бескорыстную игру мысли». Но сам почему-то ограничивал эту игру и всемогущество грёз. Грёзы не могут сочетаться с политикой. В политике не может быть места грёзам. Кто верит во всемогущество грёз, для того политика, как и социум  перестают существовать. ибо их место занимают сюрреалистические путешествия.

«<...> привести разум в замешательство – значит заставить его почувствовать собственную неправоту», - пишет Бретон. И опять же отступает от своего идеала, тычась носом в политику и социологию, где без разума и шагу ступить нельзя. В сюрреализме же напротив – разум необязателен, а логика недопустима. Она изгнана оттуда в три шеи.

Бретон не только сам сидел на двух стульях, но и пытался сюрреализм усадить на них. Но не тут-то было. У него не две задницы. У него две передницы. Сюрреализм просто ушёл от папацезариста Бретона в анархические тусовки битников, психоделические коммуны хиппи, в лабиринты «нового романа», в подземные галереи рок-музыки, в ноздри моей Химеры и в лоно моей Тиамат. И теперь Он с нами навек. В Лоне Его обрели мы вечность.

Я очень понимаю Германа Гессе, который не любил сюрреализм и сюрреалистов. Он полагал, что писателем-сюрреалистом может быть любой дурак, или скажем мягче, вообще кто-либо любой. Просто всякий любой может взять ручку, лист бумаги и писать всё, что ему взбредёт в голову. Вот и готов сюрреалистический текст. Вот и готов писатель-сюрреалист. И это действительно так. Но Герман Гессе всё же ошибался. Если следовать его мысли, что писателем-сюрреалистом может быть каждый, то этих писателей должно быть хоть пруд пруди, однако их также мало, как и писателей классического или какого-либо другого направления. И даже намного меньше. (Конечно, я имею в виду настоящих писателей, а не тех, кто написал два-три текста просто для самовыражения). В чём же дело? Да в том, что марать бумагу, а тем более действительно её марать без всякого смысла, цели, не надеясь на гонорар, славу, да хоть просто выход в свет своего опуса хоть где-нибудь, хоть когда-нибудь, может не каждый и далеко не каждый. И вообще это удел одиночек и исключений, вроде Маркиза де Сада и Пессоа.

 Писателя-сюрреалиста от простого сумасшедшего отделяет очень тонкая грань. Вот это-то и страшит и отвращает многих, вернее не многих, а тех некоторых, которые вообще бросают взгляд в сторону сюрреализма. Но как сказал Дали, от сумасшедшего его отличает только то, что он не сумасшедший. Это и есть тонкая грань, которую и боятся переступить. Но в том-то вся и прелесть, чтобы подойти к этой грани вплотную и не переступить. Стоять на краю пропасти и не свалиться в неё. Так что дело здесь не в марании бумаги, а в самом существовании, в экзистенции.

 Быть сюрреалистом – это прежде всего перманентно существовать сюрреалистически, то есть на грани безумия, но никогда не переходить эту грань. Это высший экстрим. Со стороны, конечно, кажется, что это просто марание бумаги или холста. Но какое дело сюрреалисту до того, что кому-то кажется. Он живёт сюрреалистической жизнью – вот что для него главное. По большому счёту нет ни писателей-сюрреалистов, ни художников-сюрреалистов и т.д. По большому счёту сюрреалист не может быть ни писателем, ни художником и т.д. Сюрреалист может быть только сюрреалистом!

Многие сюрреалисты увлекались искусством Африки и Океании, пытаясь найти там что-то сюрреалистическое, ища там каких-то необычных психических состояний. Но необычны они были только для европейцев. Сюрреалистическое же можно найти где угодно. Сальвадор Дали нашёл его в живописи эпохи Возрождения, у Веермера, Милле, Пуссена. С таким же успехом можно выращивать свиней или строить дирижабли. Сюрреалисту необязательно для возбуждения воображения мчаться в экзотические страны, изучать искусство первобытных народов или принимать наркотики, ему достаточно просто взять несколько клубней картофеля, как сказал тот же Дали.

Бретоновский сюрреализм иссякал и иссяк потому, что иссякало и иссякло внутреннее воображение, которое по замыслу самого Бретона не должно было ничем сдерживаться и обуздываться, но всё же почему-то ограничивалось и причём с многих сторон. Это-то ограничение и погубило бретонизм. Его отпела группа неосюрреалистов «Паника» и сюр-жизнь продолжалась. Сюрреализм умер. Да здравствует Сюрреализм!!!

Рельеф сюрреальности неуклонно увеличивался до Второй мировой войны, но потом стал выравниваться – Бретон и его подданные старели. Папство Бретона слишком ограниченно, как государство Ватикан, чтобы в нём можно было развернуть свои химерические бесконечные крылья. К тому же оно слишком низко парит над землёй, как Лапута, и на его грубом органическом топливе далеко не улетишь. А надо улететь неизменно и неизмеримо далеко. И навсегда.

Всякое искусство можно разделить на две половины: в одной половине проявляются элементы сюрреального, а в другой нет. Поэтому совершенно несправедливо классические сюрреалисты отдают предпочтение искусству Африки и Океании. Всё зависит от конкретного творца. Меня, например, мало занимает поиск сюрреального в каких-либо культурах. Это правильно, что Ж.-Ш. Жандрон говорит о сюрреализмах. Они настолько разны, что иногда противоположны друг другу. Я в своём сюрреализме всё меньше и меньше нахожу черт классического сюрреализма. Мой сюрреализм совершенно не обращён в прошлое, не ищет предтеч и не увлекается ни одним из национальных искусств, каким бы экзотическим оно ни было. Это абсолютно абстрактный и абсурдистский сюрреализм, ирреальный и неовселенский сюрреализм. Эндемично-сюрреалистический сюрреализм.

Сюрреалисты – это величайшие маньяки. Сальвадор Дали, например, в своей беспрецедентной мании величия интегрировал и сконцентрировал все мании Средиземноморья за шесть тысяч лет истории. Макс Эрнст в своей абсолютной мании эротизма воплотил сновидения всего Северного Асгарда. Рене Магритт в своей непревзойдённой мании антиномий дал квинтэссенцию всей галльской взбалмошности. А Дельво в своей лунной гинекомании – всей галльской шершеляфамности. Ив Танги в своей великой мании икс-формы – все археозойские галлюцинации. ... ... ...  [ ] [ ] [ ] [ ]
Сюрреализм – это мания воображения. Сюрреалисты одержимы воображениями и фантасмагориями, сновидениями и видениями +++++++
Достойными продолжателями сюрреализма среди массовой культуры являются хард-рок, хардкор и метаL со всеми своими модификациями, ипостасями  и аватарами. Целый легион металов и неметалов, всяких музыкальных и антимузыкальных делириумов. Панк, превратившийся в дальнейшем в фасции постпанковских щупалец, важнейшее из которых грайнд. И ещё нойз, который слившись с постпанковыми монстрами и электронной музыкой, образовал целые армады химерокентавров. И ещё индастриал во всём своём сумасшедшем спектре.

 Throbbing Gristle – основатели индастриал и они же основатели музыкального сюрреализма. Бретон говорил, что сюрреализм невозможен в музыке. Да, в музыке на классической основе он невозможен. Даже Шёнберг и Штокгаузен – это не сюрреализм или дадаизм в музыке. Индастриал и грайнд – вот Яхин и Богаз surmusic.

 Рок-музыка – это только околица сюрреалистической музыки. Но и ту Бретон не принимал. Он был подобно британской королеве – обладал лишь формальной властью в Империи Сюрреализма. Несомненно, он много сделал для сюрреализма, но всё же намного меньше чем Дали, Танги, Эрнст, Магритт, Матта, Бунюэль и даже чем Маркиз де Сад. Артюр Рембо за четыре года сделал для сюрреализма больше, чем Бретон за всю свою жизнь. У Бретона слова расходились с делом. Многого из того о чём он говорил, он не делал, или делал лишь наполовину, а то и на четверть.

В 60-е годы, когда рок-музыка только рождалась, Бретон уже был ходячим анахронизмом. Он не понимал, что сюрреализм это не бронзовая статуя римского императора с табличкой о датах жизни и смерти, которая бездвижно будет стоять века, и на голову которой безнаказанно будут гадить голуби. Сюрреализм – это вечно подвижное, метаморфизирующее облако. Это Протей в виде всех мифологических персонажей одновременно. И в виде фауны и флоры, и минералов, и техники, и быта всех культур и всех ещё не открытых вселенных и их вариаций. Сюрреализм непредсказуем, как сновидения. И размыт, как сновидения. И непостижим, как сновидения. Бретону он представлялся (в итоге) каким-то социальным раем. Но у сюрреализма не может быть никаких итогов. А уж тем более раем он точно быть не может. И вообще все эти затасканные понятия как рай, ад, социум нужно бы выбросить на свалку – «хлам не нужный, Волюзия анналы».

Впрочем, Андре Бретона не надо осуждать, у него был свой сюрреализм, и он занял достойное место в музее сюрреализма (тем более что Бретон всё-таки был Папой и отцом-основателем – уважим  уже отошедшего в иные сюрреалистические миры). Но сюрреализм никогда не любил музеев за их бездвижность. Пусть Бретон покоится в своём папском порфирном саркофаге, а мы пойдём дальше.

Лотреамон (Исидор Дюкас) тоже кое-что сделал для сюрреализма, хотя сам он был далёк от романтизма, который и был главным базисом сюрреализма. Своими «Стихотворениями» Дюкас разоблачил себя. Он оказался рационалистом, впрочем, не лишённым воображения. Его «Песни Мальдорора»  - талантливая пародия на романтизм. Сюрреалисты не поняли этого. Ну и хорошо! Лотреамон сослужил им неплохую службу. Его «Песни» возымели действие диаметрально противоположное тому, что он замышлял. Сегодня они лишь архивная единица хранения, хотя из них можно почерпнуть что-то полезное для сюрреализма. Лотреамон оказался неплохим критиком, но в историю он всё равно вошёл как предшественник сюрреалистов. И этого пятна с него уже никто не смоет.

Вообще-то я здесь не собираюсь писать предисторию сюрреализма. Об этом написаны целые горы. Это так, небольшое лирическое отступление.

Надо постоянно путешествовать по сюрреалистической ойкумене, вариться в молоке, смоле и сере сюрреальности. Пить её нектар. Вкушать её амброзию. Глядеться в её зеркала. И зазеркалья.

Флагом Сюрреализма должна быть картина Ива Танги «Синий пласт». Гербом – голова Медузы Горгоны. Гимном – “Satyriasis and Nymphomania” мексиканской грайндкор-группы Paracoccidioidomicosisproctitissarcomucosis. Столица Сюрреализма (и то временная) – космическое пространство недалеко от галактики Туманность Андромеды. А территория Сюрреализма... Это территория сновидений и грёз... Она всегда не освоена...

Футуризм, дадаизм и сюрреализм сделали очень важное дело – они отодвинули в сторону классическое мировоззрение. Они не победили, но и не проиграли. Они открыли. Но сюрреализм из них наиболее. Сюрреализм навсегда прорвал плотину, сдерживающую воображение. Перед ним бесконечный простор )                (