На всех этапах развития цивилизации человек создавал символы в процессе познания реальности через окружающую его природу, главным образом, живую природу, то есть конструировал свой "второй мир", путём разгадывания первого.
Закон аналогии выступает основой символизма в целом, благодаря которому все вещи взаимосвязаны и соединены в единую универсальную гармоничную систему. " Человек всегда, пишет К.К. Жоль, - стремится абстрактное интерпретировать в терминах чувственного опыта, соотнося трансцендентное со своими жизненным опытом посредством аналогии [1984:127]. Способность человека допускать подобие гетерогенных сущностей в качестве гипотезы о некоторых как бы реальных чертах их сходства ведёт к нарушению логических границ и возможности выстраивания аналогии.
Руководствуясь законом аналогии, рассмотрим символические традиции имён-зоонимов, имён-ботанизмов, их общий источник развития (для западных и восточных мифологий). Символизм, по справедливому замечанию В.В. Зеньковского, присущ " всему язычеству как выражение того, что язычество не имело откровения, что оно созерцало Бога лишь в символах" [Зеньковский 1992 :144)]. Животные и растения, камни и земля и т. п. были первыми учителями первобытного человека. Использование аналогии можно наблюдать, начиная с ранней истории и в переходе пиктографии в идеографию, так же как и в подлинниках искусства, в языковой системе (в частности, фразеологии). Ритуальные действия, имевшие огромное значение в жизни древнего общества и оказавшие
огромное влияние на развитие человеческого языка, неразрывно связаны с религиозной символикой, которая, в свою очередь, наложила глубокий отпечаток на эволюцию значений в языке (динамики символики имён-ботанизмов, зоонимов).
Символизм является динамической и полисемантической реальностью, другими словами, наполненной реальной жизнью. Можно предположить, что у каждой социальной действительности есть свой символический пласт лексики, свой "обслуживающий символический аппарат", то есть "мы строим наш мир, мир "культуры", по аналогии с "данным нам" миром, миром "природы" [Бицилли 1995: 11].
Знания о материальной и духовной, природной и культурной двойственности мира уже были отражены в египетской религии и его иероглифах. Несмотря на то, что различные цивилизации развили свои собственные символические системы – все они были "внешними вариациями" одной единственно верной, самой сокровенной системы – Природы.
Одни из первых важных и сложных символов, связанных с научным изучением планет и идентификация с богами, датируются 7 в. до н. э., например: три созвездия из восьми древние индийцы называли именами животных: Edu – Овен, Nand – Рак, Mir – Рыба. Двенадцатизнаковая система Зодиака появилась в 6 в. до н. э. включающая из четырех созвездий три, связанные с миром фауны: Лев, Козерог, Скорпион [СС 1994:19].
Такая аналогия между двумя планами реальности основана, по мнению учёных, на наличии в обоих планах общего ритма, то есть определенного динамического фактора, присущего персонажу или фигуре и передаваемого тому объекту, который им контролируется или из которого он эманирует [Schneider 1946; Bachelard 194; Berthelot 1949]. M. Шнайдер отмечал, что первобытному человеку была характерна символическая и ритмическая мысль, дающая ему способность отождествлять движение волны с движением спин овец [Schneider 1948].
Понятию общего ритма также характерна динамика развития. По наблюдению Шнайдера, определение общего ритма значительно изменяется в зависимости от культуры, о которой идет речь. Примитивные существа, в частности, находят соотносительные ритмы в тембре голоса, ритме ходьбы, движений, цвета и материала. Более развитые культуры сохраняют эти критерии, но уделяют больше внимания форме и материалу (зрительно воспринимаемым), нежели голосовым критериям и ритму ходьбы. В то время как первобытный человек видел, что формы и явления, в сущности, текучи, более развитые цивилизации выдвинули на первый план статический аспект форм и чисто геометрические очертания.
Итак, ритмы и модусы позволяют устанавливать отношения между различными планами реальности. В сфере символизма "наводятся" "вертикальные" мосты между объектами, находящимися в одном космическом ритме, то есть между объектами, положение которых соответствует положению другого аналогичного объекта на другом плане реальности: это животные, растения. По мнению Шнайдера, эта идея соответствий, исходит из веры в неразрывное единство вселенной.
Символизм в эпоху средневековья представляет собой нечто, могущее быть названным магической силой, притягивающей друг к другу феномены, обладающие одним и тем же ритмом, и даже дающий им возможность вступать в отношения обмена. Природные реалии продолжали быть носителями духовных идей посредством их четкой формы и характеристики. Все средневековые ювелирные изделия, травники и собрания басен о животных, пословицы, поговорки обязаны своим появлением этой концепции. Касаясь внутренней природы средневекового символизма, К. Юнг отмечает, что в те дни аналогия была не столько логическим понятием, сколько тайным единством, то есть продолжением первобытной, анимистической мысли [Юнг 1991: 99].
В эпоху Возрождения символизм имел также большую ценность в культурной, светской, индивидуалистической жизни. В литературе, в живописи имеются многочисленные свидетельства интереса к символизму, например: Данте построил свою "Комедию" на основе восточных символов. В 15в. были особенно популярны два греческих писателя 2-3 вв. – Гораполлон, его труд "Иерогли-фика" и анонимный составитель "Физиологии". Гораполлон, вдохновлённый египетской иероглифической системой, ключ от которой был к его времени утерян, пытался восстановить значение иероглифов на основе их начертаний и раннего символизма. В живописи Ботичелли, Мантенья, Пинтуриккьо, Джовани Беллини, Леонардо проявляли также огромный интерес к символизму. Можно сказать, что с конца средних веков и далее Запад начал терять то чувство единства, которое было характерно для символической традиции [СС 1994: 20-22].
Определение и анализ природы символов и символизма изучались по-разному. Для индусского философа Ананды К. Кумарасвами символизм есть искусство мыслить в образах, ныне утраченное цивилизованным человеком, особенно в последние три века [там же: 32], по предположению ряда учёных как следствие "катастрофической теории Декарта" [Schneider 1946; Фромм 1992]. Диль считает символ точным кристаллизованным средством выражения, по своей сути соответствующим внутренней жизни (интенсивной и качественной), в противоположность внешнему миру (экстенсивному и количественному) [Diel 1948].
Дж. Вико, итальянский философ и гуманист, в своей книге "Основания новой науки об общей природе наций" (1940) довольно много места уделяет природе языка, в частности образного. Рассматривая историю человеческого общества как движение по спирали, он выделял три витка, соответствующих детству, юности, зрелости человека. Каждому из этих витков, по мнению Вико, соответствуют стадии языка, связывая символы в языке с образной его стороной – метафорами, сравнениями, аналогиями.
У. Л. Чейф, излагая свою концепцию человеческого языка, понимает под символом фактически означающее (в том смысле, в каком его понимает отец структурной лингвистики Ф. де Соссюр, его ученики, его последователи). С другой стороны, У. Л. Чейф, иллюстрируя тезис о том, что символизация состоит в превращении мысли (сообщения) в звуковой сигнал, приводит превращение
мысли ;It is noon; в нечто, способное стать мостиком через пропасть, разделяющую отправителя и получателя, в данном случае в нечто из мира звуков. Идея "сейчас полдень" символизируется звучанием – гудок сирены [Чейф 1975:31]. Здесь прослеживается некоторое противоречие, поскольку, согласно основной мысли Чейфа, символизация связана со звучанием человеческого голоса, а не сирены. Однако в приравнивании звучания сирены к символу, доступному для понимания языковыми коллективами той информации, которую этот гудок несет, нам видится как раз возможность провести границу между двусторонним знаком-символом и символом, соответствующим только одному означаемому и имеющим еще ряд особенностей.
Сторонники теории речевых актов, и, прежде всего Дж. Серль (1986) и Дж. Л. Остин (1986), справедливо подчеркивают значительную роль прагматики в понимании и использовании конкретных речевых актов и единиц языка. Это имеет самое непосредственное отношение к языковой символике.
Марк Сонье отмечает, что символы представляют собой синтезирующие выражения чудесной науки, ныне позабытой людьми, и что они показывают перед нами все, что было и что будет, в одной неизменной форме. Он признает за символом дидактическую функцию в качестве вневременных объектов per se (самих по себе) [Saunier 1911:34].
Символичность мира – первое условие единства мира – порядок. Второе – иерархичность, так утверждает П. Бицилли, объясняя их внутреннюю связь "все вещи видимые" обладают свойством воспроизводить "вещи невидимые", быть их символами. ... Мир как иерархия символов... [Бицилли 1995:54]. Решающий вклад в понимание природы этих знаков внёс французский структуралист Ролан Барт в книге Царство знаков (1971).Этот труд явился результатом пребывания Барта в 1970 году в Японии. Не владея японским языком, он был вынужден опираться на прочтение невербальных знаков, чтобы получить представление о японцах и Японии, их цивилизации и культуре.
Эрих Фромм различает по степени символичности три вида символов: 1) конвенциальные; 2) случайные; 3) универсальные. Первым типом охватывается простое признание постоянной смежности, выводимой на какой-либо зрительной или естественной основе. Второй тип возникает в бесспорно преходящих условиях и обязан своим существованием ассоциациям, создаваемым случайными контактами. Третий тип – тот, который мы сейчас изучаем, определяется по Фромму, как наличие внутренней связи между символом и тем, что им представлено [Фромм 1992:185-190].
Таким образом, язык образов и эмоций, о котором идет речь, базируется на чётко выкристаллизовавшихся средствами выражения, раскрывающих трансцендентные истины, как внешние по отношению к человеку (космический порядок), так и внутренние для него (мысль, моральный порядок вещей, психологическая эволюция, предназначение души).
Для психологов символ почти целиком существует в душе человека, лишь затем он проецируется вовне, на природу.
Рене Женон подчеркивает, что “подлинным основанием символизма является соответствие, связующее вместе все уровни реальности, присоединяющее их один к другому и, следовательно, простирающееся от природного порядка в целом к сверхъестественному порядку”. Благодаря этому соответствию, вся природа есть не что иное, как символ, то есть её подлинное значение становится очевидным, только если она рассматривается как указатель, могущий заставить нас осознать сверхъестественные или "метафизические" истины – метафизические в действительном, подлинном смысле слова, в этом состоит "сущностная функция символизма" [Guenon 1954].
М. Элиаде приписывает символу миссию выхода за ограниченные рамки того фрагмента, каким является человек (или любая из его забот), и интеграции этого "фрагмента", в сущности, широкого охвата: общество, культуру, вселенную [Eliade 1987]. С другой стороны, Элиаде считает, что, если Всецелое может проявиться содержащимся внутри значительного фрагмента, это происходит потому, что каждый фрагмент заново формулирует Всецелое [там же]. Здесь мы имеем перед собой объяснение "внутренней связи", упомянутой Эрихом Фроммом. Будучи перенесенной в другой план реальности, она, тем не менее состоит в существенной связи между одним и другим процессами, между одним и другим объектами, – тесной связи, определяемой как ритм, то есть условие возникновения аналогии между двумя планами реальности.
Аналогии состоят не только в соотношении между внутренним и внешним миром, но и в отношении между различными феноменами физического мира. Аналогия является краеугольным камнем всего здания символизма. Шнайдер (1946) высказывает предположение, что символ представляет собой внутреннюю связь между всем, что является аналогичным и ассоциируемым, а не просто динамический потенциал каждого объекта в отдельности [Schneider 1946].
Для нашего понимания символа принципиальным является соотнесение его с содержанием передаваемой им экокультурной информации. А.Ф. Лосев писал, что символ заключает в себе обобщённый принцип дальнейшего развёртывания свёрнутого в нём смыслового содержания, т.е. символ может рассматриваться как специфический фактор экокультурного кодирования информации и одновременно - как механизм передачи этой информации [Лосев 1970]. Это же свойство символа подчёркивал Ю.М. Лотман; он отмечал, что культура всегда, с одной стороны, - определённое количество унаследованных текстов, а с другой - унаследованных символов [Лотман 1994].
Ю. С. Степанов под символом понимает "максимально возможное в слове выявление сущности и утверждает, что символ понятие не научное, это понятие поэтики; он всякий раз значим лишь в рамках определенной поэтической системы, и в ней он истинен" [Cтепанов 1985:5]. Именно так воспринимались символы поэзии французских символистов в конце 19 в. или русских символистов в начале 20 в. (А. Белый, А. Блок, В. Иванов, М. Волошин, С. Соловьев, И. Анненский и др.).
Однако наряду с поэтическими, существовали и существуют символы, во-сходящие к мифопоэтическому слою языка, который, в свою очередь, является результатом цельно-единого-культурно-исторического, религиозно-нравственного и психоментального комплексного процесса. Данный процесс, по мнению В. Н. Топорова, включает два различных этапа, работающих на одно общее: мифологизация как создание наиболее семантически богатых, энергетичных и имеющих силу примера образов действительности и демифологизация, как разрушение стереотипов мифопоэтического мышления, утративших свою "подъёмную" силу. В связи с проблемой соотношения энтропического и эктопического и природы высших форм духовного творчества естественно возникает вопрос и о взаимосвязях феноменов двух различных типов – "культурных" и "природных";
"духовных" и "материальных". Их неравномерное развитие прослеживается в языке, в частности, на материале экоаксиологической номинации и фразеологии "природы".
Каждый человек благодаря своим человеческим свойствам способен говорить на языке символов и понимать его; язык символов, как отмечал Э. Фромм, не надо учить, его распространение не ограничивается какими-то группами людей, потому что символ имеет архетипическую природу и передаётся нам на бессознательном уровне [там же]. Архетипичность символа - это его важное свойство, которое носит двоякий характер. С одной стороны, в символе отражаются образы бессознательного, большую часть которого составляют архетипы. С другой стороны, архетип осознан, он входит в нашу реальность, часто сильно трансформируясь.
Символизм есть тот магнетизм, который – реальность – будь то простая (объект) или комплексная (взаимосвязь) – осуществляется, как представляется, благодаря своему духовному потенциалу в рамках космической системы. Здесь под магнитными силовыми линиями понимаем ассоциации, посредством которых исследуются различные коннотации, которыми обрастают названия живой природы в динамике развития. Более того, архетипы – основные, ядерные ботанизмы, зоонимы обладают притягательной силой, в результате чего вокруг них в процессе времени формируются ассоциативные поля, на основе сходства, смежности или контраста. Эти представления и ассоциации лежат в основе различных образных выражений, подвергнутых нами всестороннему анализу.
Символ как бы наращивается на прямом значении соответствующего слова, не заменяя и не видоизменяя его, но включаясь при этом в широкий культурный контекст. Символ - универсальный троп, который может сочетаться с любым набором художественных средств, формирующих образную структуру текста.
В предлагаемой работе мы привлекали эпическое повествование мифов для выявления "материального обоснования" природных объектов в их
символической интерпретации различных уровней реальности, то есть для обозначения различных уровней значения (аграрного, психологического, метафизического), а также их использование в символической функции и в духовной интерпретации. Основные темы "смерти и возрождения", «добра и зла", "любви и ненависти", "счастья и несчастья", а также, прежде всего "инстинкты", "качества" человека, сковывающие, принижающие его получают эволюционное развитие и отражение в экоаксиологической номинации. Это помогает понять причины появления этой номинации как создания новых средств для более точной передачи картины мира, осознаваемой не только отдельным носителем языка, но и всем языковым коллективом, языковым сознанием этого коллектива.
Символизация является одним из основных средств образования
фразеологии, в частности, фразеологии "природы". Здесь символы – имена-зоонимы, имена-ботанизмы, порожденные процессом эволюции языка, являются носителями определенного значения, обладающие собственной спецификой. Эта специфика состоит в мотивации языкового знака, связанная не с переносом значения, как это характерно для тропов, а с картиной мира, фоновыми знаниями, прагматикой в широком смысле этого слова.
В настоящее время выявление символов-архетипов является важной задачей филологической науки, так как символы подобного рода оказывают значительное влияние на устойчивость и жизнеспособность национальной культуры, создавая её единство и целостность. Они являются своеобразным стержнем национальной культуры, её яркими представителями, опорой личности в диалоге культуры. Только человек, владеющий знаниями национального кода символов-архетипов, может понять особенности своей культуры и откликнуться на сохранение её наследия. В настоящее время изучение национального кода крайне необходимо для возрождения нашего самосознания, для сохранения нашей государственности и для спасения нашей нации.
Имеющийся в нашем распоряжении фактологический материал позволил нам проследить возникновение символов в результате "компрессии" значения содержания мифов, верований, легенд, преданий, а также библейско-христианских текстов с метафорическим содержанием, впоследствии получивших развитие в разнообразных жанрах фольклора (отсюда, ФЕ, восходящие к сказкам, традициям, суждениям, приметам, а также сюда относятся многочисленные пословицы, поговорок) Символическая значимость данных зоонимов и ботанизмов неоднородна, что позволяет выделить следующие группы:
а) возникновение символики основывается на их природной отмеченности практической полезности, то есть на их качествах, свойствах, признаках;
б) "модус существования" символики обусловлен реакцией человека, вызываемой его "созерцанием" мира фауны и флоры (формы, движения, цвета и т. д.); в) комбинация символов, развертывающиеся как во времени, так и в пространстве: символы, объединенные наличием-совокупностью значения или антонимичного значения. Данные композиции состоят из однородных символов (ботанизм-ботанизм); разнородных символов (ботанизм-зооним), такое построение обусловлено их "природной симпатией и антипатией".
Другими словами, объекты, обладающие "общим ритмом", вступают в синонимические и антонимические отношения. По мнению Х. Кэрлота, "символизм..., как бы магнитными силовыми линиями притягивает всё, что обладает общим ритмом, то есть всё, обладающее природным средством" [СС 1994: 51].
Итак, слова-символы, обозначающие природные реалии восходят к
библейским текстам, к различным мифологиям, получают "паспортизацию" во фразеологических контекстах, становясь активной фразообразовательной "силой".
Анализируя компонентный состав русских ФЕ на синхронном уровне, Ю. А. Гвоздарёв приходит к выводу, что "один и тот же компонент в их составе совпадает с некой общностью их значений, по такому компоненту можно приписать определённую значимость символического характера" [Гвоздарёв 1977: 161].
На такую способность слов–природных реалий указывали И.И. Снегирев, А.Н. Веселовский, А.А. Потебня, Т.З. Черданцева, В.Д. Ужченко и многие другие исследователи. Историко-лингвистический анализ динамического развития данных компонентов и ФЕ позволяет определить их роль в формировании ЯКМ.
А. А. Потебня в работе "О некоторых символах в славянской народной поэзии" (1914), рассматривая отражение предметов-символов славян в поэзии, в устном народном творчестве, видел причину возникновения словарных символов в потребности восстанавливать забываемое этимологическое значение слов.
По мнению А. А. Потебни, между символом и определяемым устанавливаются следующие отношения: сравнения, противоположение, причинное отношение. Из его работы можно сделать вывод, что смысл символов со временем может изменяться, характер значений у символов весьма общий, а сами они находятся в определенных системных отношениях между собой.
Идеи этого великого учёного находят развитие у современных языковедов. Так, венгерский языковед Л. Лендьел (1972 г.) считает, что символ занимает особое место среди переносов, возникших на базе других связей. Поэтому отношение символа к другим словесным образам должно особо учитываться при его характеристике. Символ первоначально выступает не как словесный, а как предметный образ, ибо любой предмет или действие способно представлять определённое духовное или идейное содержание, то есть человеческие, общественные действия. Исследуя истоки метафорической символизации элементов живой природы, мы выявляем мотивы, ситуации, послужившие основой становления того или другого знака, который впоследствии представляет собой их свернутую форму, являясь основой его динамического развития.
Процесс становления слова-символа составляет обычно три этапа:
1) возникновение реального (предметного, реже – языкового), символа;
2) возникновение выражений, в которых употребляется слово-символ;
3) приобретением этим словом-символом относительной свободы, что позволяет его использовать в составе новых ФЕ, а иногда и приобретение полной свободы употребления [Гвоздарев 1977:163].
Исследуемые компоненты, будучи словами-символами, являются также образно-смысловыми центрами ФЕ, влияющие на становление её фразеологического значения, а также подвергающиеся окказиональным изменениям под влиянием её компонентов. Нередко эти символы являются единственным информативным источником и связующим звеном между мифическим и реальным, напоминая нам о вечных и неизменных ценностях человеческой жизни.
Образ исследуемых слов-компонентов первоначально отличался сакральностью, в процессе развития языка и общества, как правило, все компоненты подверглись изменению, приобретая профанный характер.
Семантическая направленность символов определяется в значительной степени экстралингвистическими факторами, то есть самой действительностью, "экологическим" поведением человека - умением человека читать "знаки" природы, постигать и объяснять их смысл.
Анализируя "природные" имена-символы в динамике английской экоаксиологической номинации, мы разграничиваем их на:
1. маркированные:
а) тематические индикаторы (ТИ) с положительной оценкой лавр, лилия; лебедь, имплицитно содержащие и сохраняющие положительное значение, которое актуализируется в образовании немногочисленных ФЕП, включающие мелиоративное оценочное значение;
б) ТИ с отрицательной оценкой осина, ива, колючка; осёл, свинья, мышь, составляющие обширную группу, отличаются большой активностью в образовании ФЕП, включающие пейоративное оценочное значение.
2. немаркированные ТИ с положительной, и отрицательной оценкой доминируют над предыдущими группами по количеству, а также отличаются большей продуктивностью в образовании ФЕП с мелиоративным и с пейоративным оценочными значениями. Узуальные коннотативные семы в исследуемых ФЕ представляют собой отражение обычных качеств, свойств или признаков ботанизма или зоонима или приписанных им человеком, которые фиксируются в их словарных дефинициях, а в ФЕ эти компоненты с данными коннотациями составляют их образно-смысловой центр.
Данные компоненты с узуально закрепленными образными ассоциациями являются "словами-символами узуального порядка, "например: ‘chicken’ – молодость, неопытность: to be no chicken – быть немолодым, не первой молодости; spaniel – низкопоклонство, подхалимство: to play spaniel – быть подхалимом; peacock – хвастливость, спесивость: to play the peacock – высокомерно держаться, важничать; straw – пустяк, мелочь: not worth a straw – ничего не стоит; seed – источник: the seeds of war – семена войны; fruit – плоды, результаты: the fruits of one`s labour – плоды труда.
В лексическом составе можно выделить особый разряд слов ботанизмов, зоонимов, у которых символическая сущность проявляется особенно ярко. Эти слова и символизируемое ими качество взаимопроникают в такой степени, что "их уже становится невозможным отделить один от другого" [Лосев 1973:210]. Многие слова, обозначающие названия предметов обихода и окружающего человека мира, животных, птиц, явлений природы, частей человеческого тела, основных занятий человека: труда, развлечений и т. д., становятся символами, и они связаны, главным образом, с олицетворением тех или иных качеств человека.
Системное абстрагирование значения слова вносит в английских/русских ФЕ элемент символизации. Данные компоненты семантически видоизменяются, варьируются, воспроизводятся в различных лексико-фразеологических вариантах. Например, имя-зооним ‘wolf’/’волк’, символизируя “жестокость", "хищничество", “безжалостность”, является ТИ в ряде зоосемических фразеологических единицах (ЗФЕ): sheep among wolves – доверчивый человек, оказавшийся среди опасных людей, to see a wolf – быть в безвыходном положении, to wake a sleeping wolf – напрашиваться на неприятности;
‘ass ‘/’осёл’– "глупость", «невежество": silly ass – очень глупый человек, ass in grain – набитый дурак, to play the ass – валять дурака, глупо держать себя, to be an ass for one;s pains – ничего не получить за свои труды;
Подобные слова-компоненты составляют образно-смысловую основу ФЕ, хотя в составе ФЕ у них могут возникать новые потенциальные значения, связанные как с экстралингвистическими, так и с интралингвистическими факторами. Выделение таких значений символов способствует систематизации и прогнозированию образно-ассоциативного потенциала: ср. английские/русские ботанизмы ‘tree’/’дерево’,’ bush’/’куст,’ poplar’/’тополь’,’ wasp’/’осина’, etc – не имеют вторичных значений, однако именно слова такого рода оказываются богатыми потенциальными значениями-символами, классификация которых позволяет не только их упорядочить и систематизировать, но также выявить среди них семантически господствующие имплицитные символы, определяя, таким образом, их лингвокреативную значимость.
"Окказиональные" коннотативные семы представляют собой отражение качеств, свойств, или признаков ботанизмов, зоонимов или приписанных ему человеком, которые актуализируются в рамках ФЕП. Эти слова с окказиональными образными ассоциациями являются словами-символами окказионального порядка. Ср. анг.ФЕ to have a bee in one;s bonnet – носиться с какой-л. идеей, быть помешанным на чем-л., имя-зооним ‘bee’ приобретает окказиональное символическое значение “что-л. назойливое, навязчивое”, возникновение которого ассоциируется с характерным свойством пчелы её жужжанием; ФЕ under the rose/под розами – тайно, в ботанизме ‘rose’ /’роза’ возникает окказиональная сема “скрытность”, обусловленная свойством кустарниковых растений скрывать что-л. / кого-л. (Ср. ФЕ анг. to take to the bush; рус. прятаться в кусты).
Вышеприведенные примеры показывают, что семантическая направленность изучаемых ФЕ в большей степени определяется символикой ботанизмов и зоонимов, так как именно они (растения и животные) помогают человеку "сродниться с природой, проектировать себя в её тайниках, переселить её в своё сознание" [Веселовский 1940:225], вот почему они хранят в себе такие бездонные глубины ёмкости, такие бесконечные возможности соединения с другими словами, что нет предела многозначности, многомерности.