ведения об опыте духовного и эстетического освоения человеком действительности фиксируются в исследуемых нами ФЕ. Многие из них отражают в семантической структуре специфику культуры народа, особенности его исторического развития, социально-экономическое устройство и господствующую в обществе идеологию, что позволяет рассматривать эти комплексные знаки в лингводидактике как важный источник лингвострановедческой информации.
Функциональный аспект взаимосвязи специфики национальной культуры и фразеологии является одним из наиболее актуальных проблем фразеологических исследований. Изучение данного вопроса позволит расширить онтологическую картину языка как общественного явления. Еще В. Гумбольдт указывал на связь языка и национальной культуры: "Язык нечто большее, нежели инстинкт интеллекта, ибо в нем сосредоточивается не свершение духовной жизни, а сама жизнь" [Гумбольдт 1984: 365].
В ряде исследуемых английских ФЕ идиоэтническая специфика не снимает в речевой деятельности, а наоборот, подчеркивает национально-культурную окраску речевого акта. Этот существенный аспект значения ряда номинативных единиц языка, к сожалению, лишь фрагментарно фиксируется в лексикографических источниках.
Английские ФЕ с компонентами "природы" представляют собой уникальный материал, позволяющий проследить, как эти компоненты оказывают влияние на формирование национально-культурных сем (НКС) во фразеологическом значении. Выбор наименования природной реалии для создания образа обусловлен, прежде всего, своеобразием живой природы в определенном регионе. Характерно, что название одних и тех же животных, растений в разных языках подразумевают разные качества. Это говорит об индивидуальности образного мышления конкретного народа, представляющего собой сложный ассоциативно-психологический процесс. Так китайцы вписывают в изображение луны ‘жабу’ и ‘зайца’ (символы бессмертия), а в солнце – ‘ворона’ (символ сыновней почтительности). В славянской культуре эти символы имеют иное значение: ’заяц’ - символ трусости, ‘ворон’ - вещая птица, которая, подлетая к жилью, приносит несчастья [Маслова 2001:102]. Приведём ещё примеры: ‘волчица’, ‘змея’, обозначающие, казалось бы, общечеловеческие понятия вызывают разные ассоциации у представителей разных народов. Слово ‘волчица’, адресованное монголке, является оскорблением для неё, для китайца же унизительным является сравнение с ‘зеленой черепахой’ или ‘зайцем’. Для японки же самым лучшим комплиментом является красавица-змея [Пророченко 1990: 106]. Данные примеры подтверждают, что символы глубоко национальны.
Приведём ещё пример: ‘берёза’ является символом-архетипом "России", символом "русской природы". Через цветовую символику можно определить, почему именно ‘берёза’ у русского народа стала главным архетипом данной идеи. Белизна символизирует "красоту", так как слово белый используется как оценочное определение "хорошее, красивое",
" божественное" (святое), и находится в одном ряду со словом ярый, яркий, светлый и святой, а они, в свою очередь, идут от имени бога света и огня славянской мифологии - Ярилы. По родству со светом (золото, жёлтый и гореть), белый должен был бы иметь те же значения, что и свет. Всё, связанное с богом - солнца, светом, воспринималось как "положительное","красивое, божественное (святое), белый цвет был также символом "любви. Отсюда у Есенина - " берёзки-белоличушки". Таким образом, берёза предстаёт пред русским человеком как символ "красоты и "чистоты", освящённой и благословенной самим богом. Следует обратить внимание на есенинскую метафору: ‘белый ствол берёзы’ = "молоко" (стихотворения "Пойду в скуфье смиренным иноком …", " Хулиган)". Если смотреть издали на Березовую рощу, то можно увидеть сплошное бело-молочное пятно. Но есть и более глубокий подтекст у данного символа, в основе которого лежит метафора. Молоко, как правило, связывается с коровой. И, как известно, у славян это животное необычайно почиталось, так как корова давала человеку и пропитание, и одежду, укрывавшую его от холода; теми же дарами наделяла его и мать сыра земля, об этом свидетельствует и то, что творческие силы природы и стада овец, как коров назывались тождественными именами. Корова считалась символом "земного плодородия", что находит своё отражение в аналогичных сопоставлениях, представляющих дождевые облака " дойными коровами" (молоко - метафора "дождя "). Таким образом, молоко - это связующее звено между человеком и землёю, человеком и небом, создавая целостную картину мира (ср. Млечный путь – сакральная нить жизни; кельты называли такой путь - the bridge uniting heaven and earth - мостом, который соединяет небо и землю; у греков - это дорога во дворцы богов; в христианской традиции - это путь Св. Иакова). В корове воплощается идея "жизни и круговорота" в природе. Молоко - это близость к матери. С. Есенин, отталкиваясь от этой метафоры, находит более широкие аналогии: " молоко берёз" - это то, чем он привязан к земле, это Родина, Святая Русь, которая и есть ему мать. Следовательно, родина у С. Есенина сближается со словами, связанными с понятиями " мать" и "земля". В народной традиции такая связь темы родины с культом рода и культом земли является устойчивой, архетипичной. Такая парадигма архетипов-символов ("берёза – молоко - корова") + ("мать- земля- Русь") = Святая Русь эксплицирует вечную неразрывную связь русского человека со своей праматерью родиной - Русью Святой. Правая и левая стороны этой парадигмы предполагают существование друг друга и, соединяясь и сплетаясь вместе, создают сложную ритмическую ткань - образ нашей исконной родины, более того, "берёза - это "копия" Руси, хотя изображение (Русь) и его реплика (берёза) отличаясь при этом, имеют общее ядро сходства, которое обнаруживается при исследовании корней, показывающие величайшую древность нашего языка: акад. О.Н. Трубачёв этимологию топонима Русь выводил из праиндийского "рукш" или его диалектного народного варианта "русс" в значении "белый"/" светлый" [Трубачёв 2004:68]; берёза - прасл. berza происходит от и.-е ber;a -" берёза", связанное с bhere; -" светлый", с основой bhe (bh;)- "сиять", "блестеть, этому слову родственны следующие слова алб. bardh - " белый", лит. ber;ta - " белеет", гот. bairhts -" светлый", " блестящий» [Цыганенко 1989: 29]. Как известно, корень составляет "разум, силу и дух" языка, поэтому мы можем сказать, что эти архетипы - "одной крови одного бога". Такое ядро подобия позволяет данным объектам быть, с известной точки зрения, взаимозаменяемыми: как нет Руси без берёзы, так и берёзы для нас нет без Руси. То, что приписывается берёзе образ "Руси", дано в свойствах нашего духа на все времена" …каждое движение созерцающего духа - в духе даёт свой словесный образ, необходимо возникающий, как волна, что бежит за пароходным винтом" [Флоренский 1990:130].
Данный образ можно рассматривать как особую сущность, которой характерна высшая степень воплощённости, конкретности, животрепещущей жизненной правдивости. Эти деревья мы можем встретить также в США, в Канаде и т.д., но никогда мы не будем ассоциировать их с этими странами. Находясь за рубежом, русский человек при виде этих деревьев, конечно, тут же вспомнит свою матушку-Россию, и на сердце у него вдруг потеплеет, и отлетит всё нехорошее, что могло его тревожить вдали от Родины. Вот почему на Руси /в России образ берёзы так любим и воспет как поэтами, писателями, музыкантами, художниками, так и простыми людьми. Она - прообраз не только русской природы, Родины, она - также вечная неразрывная связь времён, связь видимого и невидимого миров. Все языки суть, без сомнения, потоки, текущие из одного первоисточника [Шишков 2001:134], первоисточника, с помощью которого можно построить систему перенесённых значений, которая подтверждает теоретическое положение вл. Николая, что за этим природным мiром существует некий другой мiр, постигнуть который можно при помощи истолкования и раскрытия значений [Сербский 2003].
Итак, об этих символах нельзя говорить как о единичных примерах, но, напротив, как о явлениях одного символического порядка, который, в свою очередь, является ключом для понимания других примеров, олицетворяющих Святую Русь: крестьянин, воскресенье, агнец, жертвенность, целомудрие, святая любовь и т.д. Через знаки символического порядка открываются тайны нашего мiра. Так, прежде всего, устроен главный христианский священный текст, Библия. Священное Писание поэтому являет собой главную матрицу символического порядка, ключ к прочтению природы, или целокупного света Божия, для понимания мiра живых существ.
Иногда один и тот же образ вызывает разные ассоциации у разных народов, например, образ “съесть собаку” в русской ФЕ “собаку съел” и английской ФЕ to eat dog – вызывает разные ассоциации, обусловленные компонентом ;собака;. Английский зооним коннотирует “что-л. отвратительное, гадкое”; русский “что-л. достойное, значительное, важное, существенное”, в результате чего возникают значения с противоположной прагматической оценкой: английская ФЕ обозначает “унижаться, пресмыкаться, быть в унизительном положении, снести оскорбление, проглотить обиду”; русская ФЕ – “приобрёл большой опыт, навык в каком-л. деле, сделался искусен в чем-л”. “Нечистоте” ‘собаки’ приписываются вредоносные свойства, поэтому запрещалось употреблять его мясо в пищу, соответствующее восприятие нашло отражение в вышеназванной английской ФЕ. В русской ФЕ, по мнению Б. А. Успенского, лежит представление о получении знания или умения через “анти-поведение” (поведение наоборот). Такие знания/умения имеют колдовской смысл [1966:70]. К тому же собака связана с загробным миром и, соответственно, обладает способностью чуять демонов, а также предвещать смерть, поедание собачьего мяса как бы приобщало к вещим способностям собаки, т.е. полноту знаний и умений можно достигнуть с помощью магии.
Итак, ‘собачье мясо’ становится узуальным отрицательным символом, в результате чего в английском языке, главным образом в американском варианте, в 19-20 вв. возникла серия выражений, обозначающих названия, связанные с пищей: dog‘s soup - вода, dog‘s dish - плохая пища; dog‘s dinner - собачий обед; ничтожный, презренный человек; ничтожество, пустое место. В образовании этих выражений принимают участие разные зоонимы этой ассоциативной группы: tinned dog - консервированное мясо; a mass for a mad dog - еда, составленная из непитательных ингредиентов; dog biscuit - сухарь; dog in a blanket - сосиски запеченные в тесте; hounds on an island - сосиски и фасоль; bitches‘ wine - шампанское; son of a bitch - тушеное мясо с овощами - любимое блюдо техасских ковбоев. Данный оборот является омонимом по отношению к ФЕ son of a bitch, возникшей в начале 19 в., и, употребляющейся в пейоративном значении ‘мерзавец’. В современной американской ФЕ hot dog - булочка с горячей сосиской – ‘dog’ утрачивает негативную коннотацию, в результате чего данная ФЕ приобретает ряд положительных значений: (1906) вот здорово!, чудесно – синонимичная восклицанию “oh, boy!”, в 60-е г. 20 в. на основе этой ФЕ возникла hot dog, обозначающая “профессионального спортсмена, выполняющего сложные фигуры, трюки”, впоследствии возникло прилагательное hot dog/ hot-dog – способный выполнять сложные фигуры, трюки.
Необходимо отметить, что этот зооним отличается частотностью употребления в ФЕ, связанных с темой ’еда/пища’. Образ ‘собаки’ как “прожорливого животного” широко отражен в ФЕ: (1590) устарелая компаративная ФЕ as hungry as a dog - голодный как собака – в настоящее время английский зооним ‘wolf’ оказался предпочтительней для характеристики “голодного” человека. Очевидно, это связано с улучшением жизни английской собаки в современных условиях. Однако образ голодной собаки отражён в русской ФЕ голодный как собака.
Решение этого семасиологического вопроса предполагает предварительное социолингвистическое осмысление механизма возникновения и онтологической характеристики национально культурной семы (НКС) в содержательной структуре языкового знака. Её структура определяется теми теоретическими проблемами, освещение которых необходимо для описания НКС, и включает в себя следующие конкретные вопросы: а) рассмотрение взаимоотношения языка и культуры, языка и науки в плане воздействия специфики национальной культуры на семантику языка; б) выявление гносеологического статуса НКС; в) изучение онтологии НКС, то есть особенностей их бытия в языке и сущностных характеристик.
В современной лингвистике существуют две противоположные концепции на роль языка в процессе взаимосвязи мышления и культуры. Согласно первому подходу, ведущее значение принадлежит языку. Гипертрофированная независимость языка от реальной действительности обусловливает неправильное соотношение единичного и всеобщего в семантике языковых единиц. Данное положение разработано на метафизическом уровне в этно - и социолингвистике "культурной антропологии" [Goodenaugh 1964; Grimshaw 1971, 1981; Bright 1976; Hymes 1975, 1977, 1979, 1983 и др.]
Язык как компонент духовной культуры является необходимым средством осуществления человеческого мышления и общения, а также как условие возникновения и развития культурных ценностей от поколения к поколению. Сложные процессы взаимосвязи языка и действительности, языка и культуры, языка и сознания объясняются на основе диалектического материализма. Данный подход позволяет рассматривать соотношение языка и культуры как части и целого (Федосеев 1964; Васильев 1974; Швейцер, Никольский 1978; Дешериев 1980; Панфилов 1982; Кодухов 1987). Однако, особенности языка, его структурных элементов, как отмечают современные исследователи, не отражаются во всех сферах культуры, тогда как все сферы культуры, их структуры и структурные элементы, выделяемые общественным сознанием, должны всеобъемлюще отражаться в языке" [Дешериев 1980:9]. Таким образом, язык не определяет тип культуры, а отображает её как явление действительности [Кукушкина 1984, Брутян 1968].
Данный характер взаимоотношения языка и культуры представляется нам наиболее существенным и релевантным при рассмотрении исследуемых ФЕ с НКС.
Для вскрытия взаимоотношения семантической структуры языка и культуры воспользуемся предложенным рядом ученых делением последней на 3 составные части (в связи со способами ее существования:
1) "интериорное" общественное сознание людей (как идейно-теоретического, так и общественно-психологического уровней;
2) проявление ее в поведении и действиях;
3) "опредмеченные" результаты деятельности (как материальные, так и духовные) [Бромлей 1973: 47].
Языковые значения как "преобразованная и свернутая материя – идеальная форма существования предметного мира" [Леонтьев 1975:141] "как идеализированные... продукты общественно-исторической практики" [там же:147] относятся к интериорному общественному сознанию [Дешериев 1980: 14-15]. Одновременно они входят и в индивидуальное сознание, или, иными словами, языковое значение имеет двойную онтологию [Леонтьев 1983: 8].
Таким образом, отражение культуры в семантике языковых единиц представляет собой фиксацию в интериорном общественном и в индивидуальном сознании результатов освоения окружающего мира данной лингвистической общностью в процессе ее общественно-исторической практики. То, обстоятельство, что каждая национальная культура выступает как сложный синтез интернационального и национального, социально-классового и идеологически не обусловленного, предполагает, что все эти черты, находящиеся в сложной диалектической взаимосвязи, также отражаются в языковой семантике, в частности, в появлении в содержательной структуре языкового знака НКС. Характерно, что семы могут быть инвариантными для всех вариантов английского языка (британского, американского, канадского, австралийского, новозеландского), образуя общий национально-культурный языковой пласт, также НКС соотносимые только с одной из национально-культурных общностей Британии, США, Канады, Австралии, Новой Зеландии. Здесь мы рассматриваем НКС в ФЕ британского и американского вариантов английского языка.
Изучение НКС в гносеологическом и онтологическом аспектах позволит изучить сам процесс отражения национальной культуры в языке и выявить факторы, способствующие образованию анализируемых компонентов значения, особенности ФЕ в языке и речи.
Языковая избирательность, несомненно, связана и с объективными
факторами, в частности, с различием природных и социально-экономических условий, в которых живут носители соответствующих языковых вариантов, в особенности с практическими потребностями носителей соответствующего языка [Панфилов 1982: 37-38]. Именно в этом контексте целесообразно подчеркнуть, что национальные различия фразеологии "природы" данных вариантов, хотя и незначительны, исследование их является крайне важным. Дальнейшее развитие когнитивной лингвистики как отдельной отрасли лингвистического знания [Почепцов 1981:61] будет способствовать детальному изучению этой проблематики. Нами затрагивается с учётом задач работы лишь один, наиболее очевидный ее аспект как различия в окружающей человека действительности, которая дана ему в виде природы и культуры, отражаются в языковой семантике, в частности, появления в языковом знаке НКС.
Анализируя вопрос о национальной специфике вербальной категоризации реальной действительности, Е.Ф. Тарасов и Ю.А. Сорокин отмечают, что “… если и есть нечто специфическое в мыслительной деятельности носителей того или иного языка, то источник его следует искать во внешней деятельности, деривате мышления" [Тарасов, Сорокин 1977:20]. Рассматривая структуру деятельности и статус речевых действий в ней, данные авторы пришли к выводу, что эта структура универсальна, а “вся национальная специфика “гнездится’ в операциях – способах совершения действий, которые целиком зависят от "условий жизни народа" [там же].
Представить, что у разных народов эти операции будут абсолютно идентичными, едва ли возможно, хотя бы уже потому, что тесно связаны со спецификой природно-географических условий, в которых разворачивается жизнь того или иного этноса.
Экологическая среда, при всей ее необходимой для существования человека однородности, значительно отличается в разных уголках земли и особенностями климата, фауны, флоры, и чисто ландшафтными характеристиками. Попадая в сферу человеческой деятельности, природные образования вовлекаются в область культурных интересов социума и получают названия, отображающие общественный опыт носителей языка, их субъективные и прагматические оценки. Более того, "природные" метафоры становятся свое образным метафорическим мерилом окружающей нас самой же природы, принимая участие в образовании новых понятий: анг.the herring pond – пруд для селедок; шутл. северная часть Атлантического океана; анг. mackerel sky – скумбрийное небо; рус. небо в барашках; анг. pea soup – гороховый суп; плотный желтоватый туман; анг. Hog`s back – кабаний хребет, название мелового хребта западной части холмов Норт-Даус в графстве Суррей.
Подобные наблюдения Л. Ельмслева остались эмпирическим фактором, ибо они не попали в его формализованный структурный анализ: “Слон – это одно для индийца или африканца, который приручает и использует слонов, боится или любит их, и совсем другое для европейца или американца, который знаком со слоном только по зоопаркам, циркам и зверинцам” [Ельмслев 1962: 134]. В данном случае важно подчеркнуть следующее, что в ходе предметно-практической деятельности осваиваемые обществом элементы природы приобретают оценку, причем эта оценка всегда конкретна и выражает опыт данного народа.
На операционном аспекте человеческой деятельности сказываются, и особенности историко-культурного характера, поскольку человека окружают не только природные явления, но и артефакты – предметы, созданные людьми, в которых осуществлена деятельность предшествующих поколений: анг. rabbit ears кроличьи уши, " комнатная телевизионная антенна ("усы", которые обычно раздвинуты и имеют форму V), анг. piggy bank – копилка (имеющая форму свиньи во время Тюдоров раздавалась подмастерьям как подарок на Рождество); анг.spider table – легкий столик с изогнутыми ножками. В эту же группу входят также названия особенностей быта, обычаев, мифологии: анг .bear garden – "базар", шумное сборище, место попоек, драк (медвежий садок, место травли медведей на потеху публике); анг. victory gardens – сады победы, огороды военного времени.
Национально-географические реалии. Названия административно-тер-риториального устройства, органов, носителей власти, сфер социальной жизни, военные реалии и т. п. Свыше 150 ФЕ британского и американского вариантов содержат данную НКС, обозначающие названия городов и штабов: брит. the Garden of England – сад Англии, графство Кент, Вустершир; the Garden City город-сад – Чикаго; the Buckeye State – каштановый штат, штат Огайо; the Sagebrush State – полынный штат, штат Невада; the Bear State – медвежий штат; шутл. название штата Арканзас, последнее название устарело, так как оно создаёт ложное представление о нем – в этом штате не водятся медведи. Официальное название этого штата the Wonder State – Чудо-штат, the Sunflower State - штат подсолнухов, официальное прозвище штата Канзас (sunflower /подсолнух – официальный цветок штата, хотя посевы подсолнечника здесь незначительны), the Rice Capital of the World - "рисовая столица мира" (о городке Crowley/Краули, штат Луизиана, Rice Birds - " птички рисовых плантаций" (прозвище жителей штата Южная Каролина), Tobacco Road - бедный сельскохозяйственный район (особ. в южных штатах).
Общественно-политические реалии. Ряд ФЕ, связаны с различными явлениями политической жизни: the stalking horse – амер. фиктивная кандидатура, кандидатура, выдвигаемая с целью раскола голосов, сторонников с другой партии, straw boss - небольшой начальник, имеющий в подчинении всего несколько человек и работающий вместе с ними, straw man - подставное, фиктивное лицо; подставной кандидат, выдвигаемый чтобы отвлечь внимание от другого кандидата, a man of straw - " соломенное чучело"; воображаемый противник, аргументы которого можно легко опровергнуть, lame duck -" хромая утка"; непереизбранный член (Конгресса и т.п.); президент, завершающий / второй последний срок, lame-duck session - " сессия неудачников" (о заседании законодательного органа после выборов, когда многие депутаты лишились своих мест), kangaroo court - суд некомпетентный и несправедливый, Poppy Day - " День маков"; 11 ноября, годовщина окончания Первой мировой войны, Lions Club - "Лайонс клаб" /"Клуб львов", международная организация бизнесменов и людей свободных профессий, занимающихся, в частности, благотворительной деятельностью, the grass roots – народные массы. Последняя ФЕ отличается частотностью употребления. По свидетельству американского
исследователя Мэллери, образное выражение возникло как своего рода клише, которое широко использовалось ораторами республиканской партии, утверждавшими, что политика их партии якобы уходит корнями в толщу народных масс [Мэллери 1947:176]. Впоследствии этот оборот утратил всякую ассоциацию с республиканской партией и получил широкое распространение в этом значении, в результате чего возникла новая ФЕ grassroots movement - движение, возникшее в самой гуще народа, стихийное движение масс.
Господствующий способ производства определяет формационный тип той или иной национальной культуры, а не собственно ее национально-культурную специфику. Социально-экономические условия могут выступать в качестве основного элемента при характеристике особенностей той или иной национальной культуры. “Жестокая конкуренция”, “бешеная погоня за деньгами”, “богатством” ассоциируется с ‘крысиными гонками’ в американском ФЕ rat race, данное выражение вызывает негативные эмоции, обусловленные прозрачностью внутренней формы: изнурительной борьбой крыс за выживание в городских условиях, их ловкость, мастерство избегать повсюду расставленных мышеловок, которыми стали пользоваться люди с 17 в.; codfish aristocracy – "тресковая аристократия"; люди, кичащиеся своим недавно приобретенным богатством, "нувориши". Эта ФЕ возникла в начале 19 в. в штате Массачусетс и означала лиц, разбогатевших на рыбных промыслах. В книге "A Book about a Thousand Things" Джордж Стимпсон напоминает о тех днях, когда Джон Роу, бостонский торговец, 17 марта 1784г. внес предложение в законодательный орган штата повесить деревянную рыбу в зале заседаний палаты представителей в ознаменование такого события. Этот символ по сей день украшает зал заседаний [НВ 1955:45].
Приведенная классификация, частично заимствованная нами из работ С. Влахова и С. Флорина (1986), позволяет дать некоторое тематическое представление о данных ФЕ в языке.
В целом же маркированных знаков в языке гораздо больше, и они не могут быть классифицированы по принципу реалий. Это связано с особенностями существования НКС в самой структуре значения, в частности, в структуре фразеологического значения. Они могут быть составной частью не только денотативного и сигнификативного макрокомпонентов значения, (то есть предметно и понятийно ориентированной семантики) [подроб. см. Уфимцева 1986: 95], что и фиксируют реалии, но и на уровне коннотативного макрокомпонента значения, выделяемого В. Н. Телией (1986). Так современная американская ФЕ (1943) eager beaver – 1) работяга, старательный, неугомонный человек; 2) пренебр. излишне усердный, ретивый работник; человек, выслуживающийся перед начальством как в сигнификативном, так и в денотативном планах не обнаруживает национально-специфических черт, но содержит коннотативную НКС, передаваемую низшими уровнями структурной организации комплекса. Хотя внутренняя предикация не мешает основной, тем не менее, как в лексике, так и во фразеологии "... коннотация содержит в себе компонент (внутреннюю или внешнюю формы), который "скрыто" регулирует правилами употребления языкового выражения (в том числе – и синтагматические его связи) и который непосредственно связан с фоновым значением и существует как таковой благодаря ему" [Телия 1986:97]. Это относится также, небезосновательно, к фразеологическому пласту языка. В основу этой ФЕ положен признак, принадлежащий обиходному представлению о поведении этого животного здесь "трудолюбие" бобра получает, как положительную, так и отрицательную оценку, чем и обусловлена полисемия данного выражения.
Следует подчеркнуть достаточно важный для прагмалингвистически ориентированного описания факт: НКС являются составной частью значения как виртуального, так и актуализованного в речи языкового знака, то есть они прямо или косвенно затрагивают референциальный аспект языкового выражения. Особенно значимым в теоретическом плане, в частности, для данного исследования, представляется выдвинутая А. А. Уфимцевой концепция о существовании между виртуальными и актуализованными знаками промежуточного звена т.н. "семантически относительно актуализованных знаков" [Уфимцева 1986:68-69]. Это переходное звено лексически сложных единиц языка в речи включает, в нашем понимании, всю сферу фразеологии от фразеологических сочетаний до развёрнутых речевых стереотипов, в том числе пословицы и поговорки. Принцип относительной актуализации семантики слова помогает системно описывать различные словосочетания как способ "перевода" виртуального слова в актуализованное, особенности семантической организации таких комплексных знаков, в частности, специфику их национально-культурной маркированности [там же].
НКС являются национально-маркированным знаком, и позволяет вскрыть тот культурный компонент значения, который делает слово реалией (денотативной или коннотативной) или, в большинстве случаев, относит его к разряду "фоновой лексики".
Онтологическая специфика НКС (в отличие от других сем) заключается в том, что она существует в языковом сознании говорящих именно благодаря всеобъемлющему взаимодействию разных национальных культур, благодаря процессу их интернационализации, стремительно развивающемуся в наши дни. Это процесс предполагает всё более широкое приобщение представителей культуры к материальным и духовным ценностям. Такие знания фиксируются как в общественном, так и в индивидуальном сознании, что даёт человеку основание отличать культуру своего народа от чужой, и, таким образом, отражают в виде национально культурной маркированной лексики и фразеологии.
Специфические черты национально-культурной фразеологии проявляются как на фоне ФЕ общекультурной значимости, так и в сопоставлении национально-культурной фразеологии "природы" можно трактовать трояко в абсолютном плане, то есть в культуре носителей английского языка; относительном плане в культуре носителей британского варианта относительно других англоязычных культур (американской); а также относительно других национальных культур. В данном разделе национально-культурная семантика английских ФЕ анализируется во всех вышеуказанных аспектах.
Итак, если гносеологически НКС это отражение особенностей культуры того или иного народа, то онтологически они результат соотнесения этих особенностей с совокупностью материальных и духовных ценностей других исторически конкретных обществ.
Национально-культурный компонент языкового знака может быть представлен семой или комплексом сем, как результат отражения особенностей культуры данного народа в структуре значения языковой единицы в ракурсе диахрония-синхрония, благодаря опыту межкультурных связей, со специфическими элементами своей общественно-исторической практики.
Национально-культурная семантика ФЕ может рассматриваться в двух аспектах: ономасиологическом, когда за исходное принимается обозначаемый элемент действительности, получающий то или иное имя и значение, и семасиологическом, когда исследование идет в направлении от значения языковой формы в его проекции на сферу денотации. Различие в обоих аспектах состоит, прежде всего, в том, что берется за основу рассмотрения реализованная структура или способы ее "порождения" [Телия 197: 465].
Оба подхода представляют несомненный интерес для анализируемой проблематики. Ономасиологический подход позволяет видеть, как формируется фразеологическое значение, в том числе и НКС, в гносеологическом плане, фиксирует само отношение "специфический элемент культуры – его отображение в структуре значения языковая форма" с учётом диахронического среза. Акт наречения рассматривается здесь безотносительно к коммуникативно-функциональному аспекту наименования. Семасиологический аспект акцентирует внимание на их речедеятельностную особенность, благодаря чему возникает возможность проанализировать, какие элементы содержательной структуры ФЕ передают НКС, релевантные для синхронного описания фразеологической семантики, а какие нет, а также увидеть специфику функционирования таких маркированных знаков в речевом продукте. Семантическая структура ФЕ, являющихся номинативными единицами более сложной организации, чем слово, включает "... три относительно автономные составляющие экстралингвистической направленности:
1) регулярное (прямое) значение отдельных входящих в УКС компонентов;
2) регулярное (прямое, исходное) значение всего словесного комплекса, лежащего в основе УСК как база семантики последнего; 3) совокупное сигнификативное (фразеологическое) значение УСК" [Райхштейн 1982а: 144]. На выделенных трех уровнях семантической организации фразеологизма и могут быть, прежде всего, обнаружены национально-культурные элементы значения, детерминированные особенностями общественно-исторической практики носителей английского языка. Материальная сторона также не лишена национально-культурной специфики, так как она может отражать черты культуры путём
звукоподражания. Сам факт информативности звуковой формы уже отмечался в лингвострановедении [Верещагин, Костомаров 1983: 184].
Используя ономасиологический подход в исследовании появления НКС в содержательной структуре исследуемых английских ФЕ мы выделяем 4 уровня их семантической организации: фоносемантику, регулярное значение лексического компонента, значение фразеологического прототипа и фразеологический сигнификат. Данная классификация позволяет объективно определить систему выработанных материальных и духовных ценностей, отраженных в семантической структуре ФЕ как особенности национальной культуры. Для определения национально культурной потенции исследуемых ФЕ, обусловливающих появление НКС, воспользуемся данным делением их материальной и идеальной сторон.
Отражение национально-специфических черт культуры фразеологическим сигнификатом. Целый ряд английских ФЕ с той или иной степенью идиоматичности служит средством номинации специфических элементов общественно-исторической практики. Экспликация НКС у этих ФЕ базируется на описании экстралингвистических признаков денотатов.
На ономасиологическом уровне данные ФЕ могут служить не только для вторичного экспрессивного переименования уже названных специфических элементов действительности, но нередко выполняют функцию первичной номинации.
С позиций ономасиологии большинство ФЕ выполняют функцию вторичного экспрессивного переименования уже названного, а других (их гораздо меньше), используя также механизм переосмысления, являются первичными, а иногда единственным узуальным средством наименования специфического денотата.
Рассмотрим на материале английских ФЕП, как согласно временным и социально обусловленным параметрам семантики эти образования могут подразделяться на: 1) исторические; 2) современные (социальные, идеологические, этнографические) реалии.
I. Исторические реалии. Данные выражения обозначают разные исторические события, лица, артефакты: the flower of chivalry – цветок рыцарства; так называли рыцарей с безупречной репутацией. Ср. сэр Вильям Дуглас рыцарь из Лиддесдейла (1300 -1353), the flower of kings – король Артур; rosе noble – золотая монета на ее обратной стороне была роза. Эта денежная единица впервые появилась в 1465 г., а к 1470 г. ее чеканка была приостановлена и возобновилась при Генрихе VII (при Марии, Елизавете I она тоже была в ходу), quilting bee - посиделки, на которые женщины собирались для шитья лоскутных одеял, Pony Express - " пони-экспресс", система почтовой службы, осуществлявшейся путём конной эстафеты между Миссури и Калифорнией через Скалистые горы. Просуществовала (1860 г). всего полтора года (была заменена телеграфом), однако прочно вошла в американский фольклор. Black Panthers - " Чёрные пантеры" леворадикальная негритянская организация (Black Panthers Party), выступавшая в 1960-1970 гг. за устранение расовой дискриминации вплоть до вооруженной самообороны.
2. Современные реалии. Исследованные английские ФЕ классифицируются на:
а) идеологические, отражающие позиции современной культуры общества, например: flower people – в середине 60-х г. сторонники культа ярких одежд и "всеобщей любви", которая бы собой заменила материальную сторону человеческой жизни;
б) идеологические, так и социальные: fat cat – толстосум, субсидирующий какую-л. политическую партию или кампанию; "денежный мешок", Cat and Mоuse Bill – билль, позволяющий освободить заключенных по состоянию здоровью;
в) социальные НКС отражают объективные законы развития общества, обозначающие официальный статус людей, их материальное положение, название профессий: great lion – популярный человек; a stool pigeon – информатор, доносчик; a man of straw – человек без всяких средств, corn crackers - "лущильщики кукурузы"; прозвище белых бедняков штата Кентукки;
г) этнографические НКС релевантные для различных англоязычных культур это названия растений, животных, названия игр, названия героев фильмов, представлений, блюд, жителей, территорий: poison ivy - "ядовитый плющ", североамериканская лиана, прикосновение к которой вызывает болезненные ожоги на коже, dog wood - кизил (его цветы - вегетативный символ штата Северная Каролина), ground hog - сурок лесной американский, corn dog - сосиска в кукурузном початке; поджаренный кукурузный початок (продаётся на стадионах и зрелищных мероприятиях, проводимых на открытом воздухе), cat`s cradle – брит. кошкина люлька; верёвочка, детская игра бечевка, надетая на пальцы играющих, складывается в различные фигуры, Jim Crow - Джим Кроу, негр-весельчак, персонаж музыкальных представлений 1840-х гг., Porky Pig - поросёнок Порку, персонаж телевизионных фильмов, Bugs Bunny - " Багс Банни " кролик, персонаж популярного комикса.
Итак, появление НКС в данных ФЕ детерминировано его самим сигнификатом, точнее понятийно дифференциальными семами в его составе.
II. Национально-культурные семы на уровне значения фразеологического прототипа. Семантика большинства английских ФЕ возникла в процессе переосмысления переменных синтагм. В национально-маркированных ФЕ не только фразеологический сигнификат может генерировать НКС; а также его прототип, в том случае "... если прототип фразеологизма еще воспринимается с синхронной точки зрения, то его семантика присутствует в актуальном сознании говорящих, наряду и одновременно с идиоматическим смыслом" [Верещагин, Костомаров 1983:83]. Иными словами, прямое или предметно-логическое значение прототипа ФЕ, послужившее базой для переосмысления, составляет у этих единиц не только историческую деривационную базу, но и современную внутреннюю форму, что и обусловливает наличие НКС коннотативного характера, поскольку генетически свободные словосочетания описывали определенные обычаи и традиции, подробности быта, факты истории определённого региона.
В гносеологическом плане эта экстралингвистическая составляющая представляет собой базу для переосмысления и возникновения ФЕ, ибо переосмысление и есть один из способов отражения действительности в сознании человека, связанный с воспроизведением особенностей отражаемых предметов на основе установления связи между ними. В онтологии, на уровне синхронии она соотносится с внутренней формой ФЕ. Даже в тех случаях, когда чёткость образа стёрта, "... в сознании остается нечеткое впечатление об образности" [Телия 1986:79]. Рассматривая национально-культурные потенции данного уровня в ономасиологическом плане, для нас существенен сам факт, что то или иное специфическое явление, которое было актуальным и обладало удобными для обобщения сходными признаками других событий, может передаваться внутренней формой ФЕ. ФЕ to curry favour with smb – чистить скребницей рыжую лошадь; заискивать перед кем-л., лицемерить; favour favel – рыжая лошадь, заимствованный из старофранцузского favel – стала символом “хитрости”. В 15 в. этот зооним приобретает современную форму, в результате чего прослеживается лексическое искажение (игра слов), которое эксплицирует символику данного зоонима “любимчик”, “баловень”. Приведём ещё примеры: beef to the heels like a Malingar heifer – мясо до пят как у малинджерской тёлки; очень толстый/- ая; Malingar – город в Ирландии известен разведением скотов, heifer означает “тёлку”, молодую корову, у которой не было еще телят; quey calves are dear veal – убить гуся, который несёт золотые яйца; диал. quey – очень маленькая тёлка, тёлочка; there was some water where the stirk drowned – иметь тему для разговоров, слухов или подозрений; stirk- телок-однолеток.
Возможности ономасиологического подхода в вычленении НКС на этом уровне семантической организации весьма ограничены, так как национально-культурную специфику прототипа удается определить лишь путём диахронной проверки. Можно предположить, что, чем затемненней, непонятней мотивация, тем ярче, определенней национальная коннотация.
Провести границу между национально-культурным компонентом и потенциями отдельных лексических компонентов ФЕ и собственно прототипа не всегда легко, так как переменные слово сочетания, подвергающиеся переосмыслению, формируются на базе регулярных значений лексем, среди которых встречаются национально-маркированные единицы, интегрированные в состав ФЕ. Данные образования можно разделить на натуральные единицы, в основу которых положены ситуации, взятые из жизни флоры и фауны, которые возникают в разных языках с одинаковым значением и аналогичной деривационной базой, и "конвенциальные", которые связаны с историческими, культурными, с социальными особенностями развития данного народа, а потому не имеют аналогов в неблизкородственных языках.
При анализе национально-культурных потенций прототипа ФЕ необходим более дифференцированный подход к самому явлению мотивированности во фразеологии. Как известно, А. А. Потебня рассматривал ее как представление, вызывающее соответствующий образ на основе его языковой мотивированности, и определял внутреннюю форму как динамическое явление – как tertium comparationis, то есть то, что лежит в основе сходства нового и старого понятия и что позволяет одновременно воспринимать и то и другое по закону ассоциации [Потебня 1976: 30]. Если учитывать тот факт, что образность, иногда латентная, свойственна абсолютному большинству ФЕ [Телия 1986:23], то сам термин демотивированная ФЕ не совсем точен. "Всякая сложная единица производное слово, сложное слово, словосочетание", как отмечает В. Г. Гак, является мотивированной, поскольку ее значение обусловливается значениями сочетающихся в ней элементов" [Гак 1977б:34]. Ряд исследователей склонны рассматривать ФЕ как знаки мотивированные [Чернышева 1983, Бэргер 1982]. Данный факт подтверждается коммуникативно-функциональным анализом национально-маркированной фразеологии природы, хотя этимология и мотивация не всегда совпадает, что обусловлено отсутствием НКС у ряда конвенциальных ФЕ на уровне синхронии. "Эффект мотивированности языковых знаков, характеризующий осознание языковых единиц рядовыми носителями языка, фактом существования в системе языка множества ассоциативных микросистем, построенных по признаку денотативной, семантической или другой общности соотносимых с этими системами единиц и, соответственно, множественного ассоциативно-сис-темного интерпретирования каждой из единиц языка. Способность мотивировать слова, выражения – давно отмеченный факт в лингвистике, который нашёл своё отражение в термине "народная этимология", объясняется стремлением человека преодолеть произвольность знака.
Фразеологизмы – как составная часть системы средств номинации конкретного языка, обнаруживают благодаря своей раздельнооформленности и особенностям семантической организации, ряд специфических черт, касающихся их мотивированности. При анализе этого явления во фразеологии целесообразно учитывать как типы мотивированности (абсолютная относительная, прямая косвенная), так и ее степень (полная частичная, явная скрытая). Мотивированность ФЕ "природы" достаточно прозрачна. Даже, если истинная причина переосмысления неизвестна, то природная реалия в большинстве случаев является удачной подсказкой в осмыслении значения. Однако эти комплексные знаки мотивированы лишь относительно, ибо абсолютная (звукоподражательная) мотивация, характерная для ономатопеей и то с известными оговорками [подроб. см. Гак 1977б: 34-36], для фразеологии нерелевантна. В то же время ФЕ мотивированы не прямо, а косвенно, путем переосмысления конкретного значения всей переменной синтагмы. Кроме того, у многих ФЕ (помимо натуральных) причина семантического сдвига проявляется абсолютно отчетливо (прозрачный образ) и мы имеем дело с явной мотивацией: ср. шотл. ФЕ a hen on a hot girdle – "курица на горячей сковородке"; беспокойный, неугомонный человек, у других же носителей языка, хотя и понимают значение прототипа, но истинная причина переосмысления, фразеологический образ уже ему неизвестны: Irish bull – очевидный абсурд, явная нелепость здесь ‘bull’ означает “шутка, острота”. В 17 в., это значение устарело, и лишь только сохранилось в этой ФЕ, однако версия данного значения в 20 в. актуализировалась как сленговое значение “преувеличенная чепуха”. Однако путем народной этимологии эта ФЕ может интерпретироваться следующим образом адъюнкт ‘Irish’ олицетворяет “плохой, ничтожный”, ‘bull’ бык – “что-л. громоздкое, неуклюжее” – такое сочетание двух отрицательных компонентов является интерпретацией народной этимологии ее значения. Важно различать полную и частичную мотивацию значения переменной синтагмы или прототипа ФЕ: to eat crow – быть униженным, зд. имеется латентная мотивация – мясо вороны – не популярное блюдо, довольно неприятное на вкус. На уровне синхронии эта ФЕ частично мотивирована, что влечет за собой скрытую мотивацию фразеологического сигнификата, но на уровне диахронии обнаруживается полная мотивация. Этимология данного выражения связана с историей, с событием, которое произошло во время англо-американской войны (1812-1814): в период перемирия американский солдат во время охоты убил ворону. В это время британский офицер решил наказать нарушителя, будучи не вооруженным, пошел на хитрость: он похвалил меткую стрельбу солдата и попросил посмотреть его оружие, а затем заставил попробовать ворону. В свою очередь, американец после того, как получил оружие обратно, принудил британца доесть ворону [HB 1955:63]. Данная ФЕ на уровне синхронии имеет как скрытую, так и явную мотивацию, а появление НКС обусловлено маркированностью её внутренней формы. Можно предположить, что, чем прозрачнее внутренняя форма, тем отчётливей национально-культурные потенции прототипа, и тем активней их употребление в речевой деятельности.
III. Национально-культурные семы на уровне значения лексического компонента. Роль данного уровня семантической организации английских ФЕ в появлении у них НКС оказалась наиболее существенной. Это объясняется тем, что языковые знаки, прежде всего природные реалии, топонимы, антропонимы, этнонимы и т. д. являются их компонентами и не утрачивают своих лексических значений.
Лексические компоненты, интегрированные в состав ФЕ, формируют своей регулярной семантикой фразеологический образ, но лишены собственной референции в пределах высказывания. В этом суть относительности их актуализации, ее ограниченность переменной синтагмой, лежащей в основе ФЕ.
Формируя внутреннюю форму комплекса, они не утрачивают свои
парадигматические связи, что обусловливает способность ФЕ к различным модификациям. Появление НКС в содержательной структуре комплексного знака вызвано относительной актуализацией семантики слов-компонентов – это, прежде всего природные реалии, характерные определенным регионам, имя собственное, национальные антропонимы, топонимы, этнонимы, национальные артефакты.
Ономасиологический подход фиксирует лишь гносеологический статус этих элементов семантической организации ФЕ, путем диахронного анализа можно выявить НКС во фразеологическом значении. Данная проблема непосредственно соотносится с одним из важнейших вопросов теории фразеологии, который и поныне вызывает много споров. Одни исследователи (Чейф 1975; Жуков 1978, 1985) считают, что компоненты теряют признаки слова, другие же (Авалиани 1971; Голикова 1973; Зоривчак 1983; Гвоздарёв 1977; Чернышева 1983; Кунин 1986) – сохраняют за компонентами статус лексического значения и видят в этом основу прагматического потенциала ФЕ. У компонентов ФЕ ослабляется или утрачивается референциальное, но сохраняется сигнификативное значение. Лексическому компоненту характерна "относительная актуализация семантики слова" [Уфимцева 1986:69], что и обусловливает появление в содержательной структуре комплексного знака НКС. Рассмотрим примеры: а) природные реалии могут передавать ФЕ НКС: ботанизм huckleberry – черника, возникшая в американском варианте в 17 в., и стал продуктивным компонентом в образовании ФЕ в 19 в.: as thick as huckleberries – очень много; to be one`s huckleberry – очень подходить кому-л., соответствовать кому-л. Британский ботанизм – whortleberry – черника - не отличается продуктивностью в образовании ФЕ, более того американский ботанизм в 19-20 вв. вытеснил его из употребления. Huckleberry приобретает положительную окказиональную символику, становясь основой образования в сочетании с другим ботанизмом американского происхождения с отрицательной окказиональной символикой persimmon: it is a huckleberry to a (one`s) persimmon – в подметки не годится; to be a huckleberry (hickory) over (about) someone`s persimmon – быть недосягаемым, брать верх над кем-л. – американский ботанизм persimmon – восходит к алгонкинам (группе индейских племён Северной Америки), hickory – плод американского ореха (пекана) - коннотирует положительную оценку.
В американских ФЕ в следующих зоонимах buck, badger, beаver, coon, coot, possum, stag, vulture, wolverine, weasel НКС является составной частью сигнификата (дифференциальной семой) благодаря чему, как и в предыдущих ФЕ общая национально-культурная коннотация всей ФЕ выражена еще более отчётливо. Приведем некоторые примеры (coon – енот, сокращ. от racoon) - небольшое древесное ночное млекопитающее величиной в лисицу, обитает в Северной Америке, ценное своим мехом: old coon – опытный, бывалый человек; a gone coon – пропащий, конченый человек, to go the whole coon – доводить дело до конца, to hunt (skin) the same old coon – продолжать то же самое дело; to tree the coon – разрешить вопрос, поймать необходимого человека. Образ зоонима отличается также фразообразовательной активностью: ФЕ восходят к охоте на них;
б) Лексические компоненты – антропонимы, этнонимы, топонимы придают всей ФЕ национально-культурную семантику: эвфемистическая ФЕ Paris garden – беспокойное суматошное место. Первоначально означала – излюбленное место отдыха лондонцев, находившееся в южной части Лондона, возникновение которой связано с Robert de Paris, который его основал в 14 в. John Bull – Джон Булль шутл. прозвище англичан, антропоним John коннотирует принадлежность к англоязычной общности. British lion – британский лев – Национальная эмблема Великобритании, препозитивный адъюнкт British выполняет ту же самую функцию. В ФЕ you are as long a-coming as Cotswold barley – ваш приход затянулся – топоним Cotswold Hills – возвышенность в Голстершире незащищена от ветра, холодов, поэтому здесь ячмень созревает очень медленно и поздно.
4. Отражение национально-специфических черт культуры фоносемантикой ФЕ. При формировании ФЕ важную роль играют эвфонические явления – аллитерация, рифма, ассонанс, метр, а также игра слов. При ономасиологическом подходе может быть выделена небольшая группа ФЕ, у которых на уровне фоносемантики закрепились некоторые социально-релевантные особенности английского произношения и, в этом смысле, также являющиеся звукоподражаниями, но звукоподражаниями вторичными. Форма языкового знака национально-специфична, но при своем функционировании в структуре высказывания, она, как правило, прозрачна. Она может нести дополнительную информацию о национально-специфических чертах культуры – об особенностях специальной и территориальной дифференциации данного языка (варианта языка, а также различием на уровне диахронии синхронии: ФЕ donkey`s years – очень долго замена ears на years кодирует внутреннюю форму и придаёт всей ФЕ шутливую окраску. Такая замена, по мнению К. Эммер и Э. Бруэр, обусловлена длиной ослиных ушей. [Ammer 1991: 65; DPF 1991:344]. ФЕ to curry favour with smb – чистить скребницей рыжую лошадь; заискивать перед кем-л., лицемерить; favour favel – рыжая лошадь, заимствованный из старофранцузского favel – стал символом “хитрости”. В 15 в. этот зооним приобретает современную форму, в результате чего прослеживается лексическое искажение (игра слов), которое эксплицирует символику данного зоонима любимчик, баловень.
Фоносемантические явления (аллитерация, рифма, ассонанс, метр, игра слов) используются как формообразующий фактор в английской фразеологии и уходят глубоко в древнеанглийское аллитерационное стихосложение. Особенность употребления аллитерации при формировании ФЕ обусловлена, прежде всего, внутренними законами развития языка, а именно, некоторые количественные и качественные особенности английского ударения, его тяготения к первому слогу, английское слогоделение – стремление к закрытости слога [Wyld 1936; Brook 1958]: to feed the fishes – утонуть; big bird, dead duck, dead dog, box of birds, as loose as a goose, birds of feather flock together.
Наличие аллитерации, рифмы в составе ФЕ усиливает их выразительность, придавая им структурную целостность, подчеркивая смысл и оттеняя образы, вводя добавочные ограничения, которые становятся дополнительными правилами кода, обусловливающие сохранение устойчивости этих образований во вневременной реальности.
Выделение фоносемантики как отдельного уровня семантической организации ФЕ представляет, на наш взгляд, существенный интерес для теории фразеологии, в частности, для изучения стилистических характеристик ФЕ.
Итак, при ономасиологическом подходе ФЕ с зоонимами и ботанизмами выступают как сложные номинативные комплексы, четырежды опосредованные экстралингвистической реальностью и каждый из выделенных уровней их семантической организации может отражать не только общее (общечеловеческое), но и отдельное (национально-специфическое) в общественной практике носителей языка.
В семасиологическом ракурсе ФЕ выступают как комплексные знаки косвенной номинации. Они указывают на экстралингвистическую действительность опосредованно через переосмысляемое значение переменной синтагмы, которое, в свою очередь, описывается регулярными значениями отдельных входящих в ФЕ лексем. Процесс называния разворачивается в структуре из 5-ти звеньев в следующей последовательности: языковая форма – семантика отдельных лексических компонентов – значение фразеологического прототипа – фразеологический сигнификат фрагмент действительности. Как было показано ранее, все первые четыре звена могут отражать национально-культурные особенности общественно-исторической практики.
В основе появления НКС лежат объективные факторы, обусловленные особенностями историко-культурного развития, социально-политической организации, идейной жизни, условий материального существования и производства конкретного общества. Если в гносеологическом плане НКС – это отражение особенностей культуры того или иного народа, то онтологически НКС – результат соотнесения этих особенностей с совокупностью материальных и духовных ценностей других исторически конкретных обществ.
Исследуемые ФЕ отличаются друг от друга не только своими структурными и функционально-семантическими признаками, но и способом, мерой выражения той национально-культурной специфики, которая образует лингвострановедческий аспект их семантики и представляет особый интерес при обучении данному языку как иностранному.
Итак, национально-культурная семантика исследуемых ФЕ обнаруживается в ФЕ национально-культурной маркированностью компонентов, совокупное значение ФЕ может быть в большей или меньшей степени обусловлено национально-специфическими обстоятельствами (здесь главным образом природными реалиями, географическим положением).
Исследуемые ФЕ несут в своей содержательной структуре отпечаток общекультурной значимости, характеризующиеся в целом значительной общностью семантических и формальных черт, являющиеся чрезвычайно обширной и популярной группой интернационализмов. Обычно к интернациональной фразеологии относят ФЕ, в основе которых заключены образы, взятые (заимствованные) из греческой и римской мифологии, истории, литературы, ФЕ библейского происхождения, так называемые крылатые слова, противопоставляя им фразеологическую общность как результат действия факторов иного порядка, например, языкового родства, не говоря уже о независимом развитии фразеологического параллелизма [Влахов, Флорин 1980:189]. Другие лингвисты относят к этому пласту кальки и полукальки, укоренившиеся в ряде европейских языков [Маслов 1975: 63-64]. В редких случаях отмечается интернациональный статус фразеологических параллелей, возникших под воздействием экстралингвистических универсалий. При выявлении данного пласта фразеологии мы руководствовались методикой идентификации интернациональной фразеологии, разработанной Э. М. Солодухо (1982).
Характерно, что исследуемые ФЕ главным образом включаются в семантические предикаты качественной характеристики и различных действий человека и активно расширяют потенциал оценочных структур.
В межъязыковой соотнесенности ФЕ прослеживаются полные и неполные структурно-семантические эквиваленты в разных языках.
Рассмотрим межъязыковые соответствия ФЕ на материале дистантных языков английского и русского.
Анализ исследуемого материала дает основание выделить следующие соответствия:
1. Эквивалентные ФЕ, совпадающие по значению, лексическому составу, образности, стилистической направленности, грамматической структуре: анг. sea wolf – рус.морской волк; анг. neither fish nor flesh – рус. ни рыба, ни мясо; анг.to take the bull by the horns – рус. брать быка за рога; анг. to warm the serpent in the bosom – рус. отогреть змею на груди; анг. forbidden fruit – рус. запретный плод; анг. the apple of discord – рус. яблоко раздора.
2. Частичные эквивалентные соответствия подразделяются на 2 группы: английские ФЕ, совпадающие с ними по значению, стилистической направленности, образности, но расходящиеся по: а) грамматической структуре; б) лексическому составу (грамматическая структура может, как совпадать, так и не совпадать):
анг. early bird – рус. ранняя пташка; анг. to live a cat-and-dog life – рус. жить как кошка с собакой; анг. root of evil – рус. корень зла; анг. a hard nut to crack – рус. крепкий орешек;
б) анг. bird`s eye view – рус. с высоты птичьего полета; анг. bird of passage – рус. перелётная птица; анг. to sell the bear`s skin – рус. делить шкуру неубитого медведя; анг. to fish in the troubled waters – рус. ловить рыбу в мутной воде; анг. not to see the wood or the trees – рус. за деревьями леса не увидеть; анг. the grapes are sour – рус. зелен виноград.
В основе натуральных ФЕ лежат общие для всех людей ситуации и поэтому они могут возникать независимо друг от друга в разных языках с одинаковым значением и аналогичной деривационной базой: анг. old fox; нем. alter Fuchs; фр. fin renard; рус. хитрая лиса; анг. hornet;s nest; нем. Wespennest; фр. guepier; рус. осиное гнездо; анг. bird of passage; нем. Zugfogel; фр. oiseau de passage; рус. перелётная птица; анг. (like) a fish in water; нем. wie ein Fisch im Wasser; фр. comme un poisson dans l`eau; рус. как рыба в воде; анг. would not hurt a fly; нем. j-d kann keiner Fliege (et)was zuleidetun; фр. il ne ferai pas de mal a une mouche; рус. и мухи не обидит; анг. drowining man will catch at a straw; нем. sich an einen Strohhalm klammern, nach dem rettenden Strohhalm greifen; фр. un homme qui se noie s`accroche a un brin de paille; рус. утопающий хватается за соломинку.
Конвенциальные ФЕ связаны с историческими, культурными, социальными и другими особенностями развития данного народа и потому, естественно, наблюдаются в неблизкородственных языках: анг. the golden calf; нем. das Goldene Kalb; фр. le veu d`or; рус. золотой теленок; анг. the Trojan horse; нем. das trojanische Pferd; фр. cheval de Troie; рус. троянский конь; анг. the apple of discord; нем. Apfel der Zwietracht; фр. pomme de discord; рус. яблоко раздора; анг. to cast pearls before swine; нем. die Perlen vor die Saue werfen; фр. jeter des perles aux pourceaux; рус. метать бисер перед свиньями; анг. to warm the serpent in the bosom; нем. nahren eine Schlange am Busen; фр. rechauffer un serpent dans son sein; рус. отогреть змею на груди; анг. to make of a fly an elephant; нем. aus einer Mucke einen Elephanten machen; фр. faire d;un mouche un elephant; рус. делать из мухи слона; анг. to rest on one;s laurels; нем. auf seinen Lorberen erringen; фр. courronc des lauriers; рус. почить на лаврах.
Итак, значительное количество исследуемых современных ФЕ с обще-культурологической значимостью восходят к латинским, греческим пословицам, литературным источникам, Библии. Однако эти связи можно проследить только с помощью этимологических экскурсов. Их "человеческий опыт" настолько значителен, что сейчас их "иностранное" происхождение незаметно. Они получили постоянную "прописку" во всех европейских словарях в той же форме или в незначительно видоизмененной, приобретая национально культурную значимость: ФЕ to fish in the troubled waters – ловить рыбу в мутной воде – восходит к латинской пословице Pis catur in aqua turbida. В словаре "Русские фразеологизмы" отмечается, что известная ФЕ является исконно русской и связана с "популярностью рыбной ловли на Руси "[РФ 1990: 13].
Английская ФЕ a red cock will crow in his house – ему пустят красного петуха – заимствована из немецкого языка j-m den roten Hahn aufs Dach setzen. Это выражение связывается с мифологической символикой "петуха", который у славянских народов был атрибутом “божества огня”. В подобных ФЕ греко-латинского происхождение не прослеживается фразеологами, очевидно, потому, что их общекультурологическая ценность объясняется не только процессом заимствования, а еще общностью природы, общностью сакрального опыта и общих ассоциаций, которые могут быть вызваны одной и той же природной реалией, а также человеческой психикой, ее гибкостью, богатством скрытых возможностей, "примерять" ощущение, восприятие живой природы на себя.
Известная степень общности культурного субстрата, социальных отношений, исторического развития в целом, характерная для носителей европейских, особенно, германских, романских, славянских языков, определяет высокую степень их конвергенции, неоднократно подчёркиваемую лингвистами [Meйе 1938:43; Дарбельне 1978:160; Дерой 1956:335].
Некоторые усматривают ее обусловленность даже в существовании определённого общего типа европейского мышления [Балли 1935:198].
В настоящее время идёт процесс интернационализации экономики и быта в мировом масштабе, благодаря чему не только формируется космополитичность, но и восстанавливаются некоторые стороны духовной жизни, в связи с этим ФЕ общеупотребительной значимости представляет особый интерес для изучения закономерностей создания такого значительного европейского пласта фразеологии.
При исследовании языковой картины мира, закрепленный во фразеологии, организованной на основе образно-ассоциативных комплексах природных реалий (фауны и флоры), особый лингвистический интерес представляет выявление общих, универсальных принципов организации "второй природы". Одним из таких, универсальных принципов, как нам представляется, являются парадигматические модели (мифы, притчи), которые, в свою очередь, инициируют реактуализацию человеческого опыта, представляющего собой вневременную реальность и служащего мотивационной базой для ФП.