Огонек свечи озарял лаковую кожу. К щеке приникла прядь волос, в которую были вплетены серебрянные бусы блестящего иния. Сухие кудри покоились в меховом капюшоне. Глаза моргали медленно, и что-то напряженно выражали, куда-то всматривались. На ресницах таял снег, пархающий каплями в лоно затененных век. Расслабленные губы будто сопротивлялись друг другу. Вытянутая шея с прямой спиной сохраняли тело отчужденно статичным.
Пространство полупустого храма сгущало тишину. Под объемным сводом, походившим на человеческое небо, царила прозрачная дымка, в которой все растворялось. В этом молчании предметов и людей от ее взгляда исходила вибрация, колебание тонкой воздушной струны, пропитанной ладаном. Ее глаза смотрели в сторону алтаря, как будто заглядывая дальше иконостаса, куда-то, в невидимую точку. Руки то ли что-то держали, то ли сложились в замок.
Она сидела на краю скамейки, поставленной рядом со столиком, где лежали записки. Пока она была неподвижна, за ее сжавшейся прямой спиной проходили мохнатые шубы и груздные куртки, расписывая листы именами кого-то. Затем толковали с старушкой у лавки, покупали свечи. Заходили по храму алтарники. Готовились к службе. Они оказывались вне ее внимания и слуха. Некоторые на нее недовольно посматривали, не понимая, почему они суетятся, а она сиднем молчит.
В ближнем к ней подсвечнике догорела единственная свеча, отбросившая последний блик на скользнувшую по ее коже слезу. Она сверкнула, как роскошный брилльянт, и тут же погрузилась вслед за лицом в тень. Еле отделялись от теней контуры ее застывшего тела. Тихое пение хора чуть-чуть пробудило ее. Она заметила, что священник уже обошел с кадилом зал. Что выстроилась горсточка прихожан и случайно пришедших. Она повернулась к столу и кого-то вписала.
Медленно встала. Стоя, она смотрела в ту же точку за алтарем. Потом слегка наклонила голову, и вытерла кистью новые слезы, скрытые темнотой. В руках она держала записку и свечку. Ставить ее она не торопилась. Она долго стояла у распятия, глядя в мраморный пол. Потом она подошла к иконе. Снова села на скамейку. Тонкая кисть сжимала имена, а длинные пальцы терли кольцо, непривычное на левой.
Сухой текст письма не выходил из головы, выливался в полноводную боль. Ей же с неделю как вещали по телефону, что, мол, так и так, при исполнении служебного долга. Но напечатаный текст, в который были вставлены лишь два живых слова, их имена - тяжлым гулом, бессмысленными слогами распадался в ее сознании. Она вспоминала песочницу, в которой возился он с сыном, и всплывала перед ее мысленным взором картина раскаленной пустыни, возникал сырой от дождя их крови, песок, в котором обоих зарыли.
Она напряженно повторяла какие-то вопросы, все также молча, статично, и глядя все в ту же точку. Когда она подошла к лавке отдать записку, приглушнный свет лампы открыл старушке ее лицо. Все линии были ровные и утонченные ранней молодостью, а лаковая кожа будто была подсвеченна изнутри. Ее ровный взгляд источал трепет. Она так и не произнесла ни одного слова. После начала службы вышла из храма.
Ее свеча догорала с хозяйской осанкой и статью. Имена же, перемолотые ее молчанием, затерялись среди таких же имен на похожих записках.