Я слонялась по матху, сверкала белыми пятками из-под сари, томно висла на косяках.
Понятно, что какой бы монахиней себя ни считала девчонка, ей никогда не вырвать из сердца любовь.
Суровые саньяси назовут такую любовь вожделением. А я скажу, природа не терпит пустоты. У таких эмоциональных людей, как я, просто не может не быть объекта для сердечной привязанности. И тут уж, извините, не важно, хоть эта девица и 7 лет живет без любовников – древнее зло укоренилось в маленьком жалком сердце и требует внимания к себе.
Смотрю ли я на тебя и глазами совершаю ли арати тебе, слушаю ли я тебя, и плывет ли сквозь меня киртан – подлая собакоедка танцует в сердце подвижника, а в моем томящемся сердце ей вторит неведомая тварь.
Легкое сари щекочет лодыжки. Жара плавит гранитный пол. Короткая травка газона, выжженная индийским солнцем, покалывает ступни.
Стук скалки на кухне, шлепки тестом о ладонь – все вдруг смолкло. В огромных чугунных сковородах еще скворчит масло. Мальчишки на кухне прекратили болтовню, и лишь шепот переливается из уха в ухо: «Гурудев на кухне!»
Вот он стоит рядом в шафрановом дхоти! В паре метров от меня его лицо. Толпа сгущается, толпа то и дело скрывает его от меня. Он разговаривает с Прабхуджи на хинди. И Прабхуджи улыбается. И Гурудев улыбается. Они говорят о чем-то приятном, наверное.
Прабхуджи приготовил вкусный обед для всех. Гурудев его хвалит.
Гурудев кивает: «Ачча, ачча».
Столько народу вокруг! И вот уже почти и не видно его. Человечество его поглотило.
Но внезапно людская масса расступается. Гурудев направляется в храм. И он идет мимо, совсем близко, и я от восторга немею. Он идет, опираясь на плечо Мадхавы Махараджа. Справа от него Враджанатх. Я лишь вижу лотосные ступни. Я лишь считаю медленные шаги.
Когда влюблена – разве видишь что-то еще? И молча я следую за ним.
Еще один шаг. И еще. И на мраморном полу потекли узоры.
И вот он стоит у сияющего алтаря Гиридхари Матха. Пуджари подает ему какой-то сверток. Зачем ему этот сверток с алтаря?
Я оглянулась…
О!
За моей спиной никого нет. Толпа осталась во дворе. Никто не посмел пойти вслед за ним. Одна я, сумасшедшая девица, заглядевшись, как мрамор течет у него под
ногами, метнулась за ним вслед. Как неловко! Как стыдно. Почему же в этот раз меня никто не одернул?..
И вот он стоит у алтаря. Пуджари подает ему сверток, в этом свертке гладкий и круглый черный камень. Что это за камень?..
Гурудев бережно принимает камень в ладони, склоняет над ним лицо и что-то шепчет ему.
И вдруг, поворачиваясь через левое плечо, искоса глядит на меня, и гурудевина бровь изгибается кокетливо и строго, небывалой круглой дугой. Ее обладательница кивает мне благосклонно. Эта бровь, изгибаясь дугой, весь мир вращает вокруг себя. И нет больше ничего. Есть этот плавный искоса взгляд. Мягкий кивок головой и шепот.
Ты держишь в руках шалаграм шилу.
Шила это проявление Бхагавана. Эти шилы добывают из священной реки Кали-Гандаки. Некий мудрец на берегу реки в медитации призывает Бхагавана проявиться в образе шилы. И шила сама является из воды. Круглый черный камень.
Шила хочет или не хочет идти с тобой. Шилы не продают и не покупают. Шилы сами выбирают себе хозяина.
Она искоса глядит на меня.
У одного святого дома жила шила. Святой Гопал Бхатта Госвами очень хотел поклоняться изваянию Кришны, наряжать Кришну в красивые одежды и украшать украшениями. Но у бедной круглой шилы не было ни ручек, ни ножек. Видя искреннюю любовь и преданность святого, шила ночью приняла облик Кришны. Утром святой пришел будить свою шилу. Крышка корзинки, в которой она ночевала, была странным образом приподнята, и святой решил, что туда заползла змея. Он открыл корзину и чуть Богу душу не отдал от изумления. Его шила приняла облик Кришны, играющего на флейте. Черный, гладкий Радхараман в позе трибханга-лалита. Святой заплакал и потерял сознание от экстаза. Храм Радхарамана находится во Вриндаване, и до сих пор невероятная эта шила, украшенная, стоит на алтаре. И толпы паломников поклоняются ей.
У меня грязное сердце. Я давно не чувствую красоту. У меня ничего не осталось. Я живу в обычном русском городе. Я общаюсь с обычными русскими людьми. Я включаю телевизор, и в нем Путин, а не Кришна. Я сплю, ем, я зарабатываю деньги, я в вечной погоне за лучшей долей. Я в вечном страхе смерти. Я давно живу одна. Я давно не общаюсь с вайшнавами.
Но иногда вдруг почему-то я затягиваю вайшнавскую песню. Протяжную, покаянную. И слезы лакируют мне щеки. Я пою, забывшись, иногда полчаса, иногда час. И потом, когда это чувственное наваждение уходит, я спрашиваю себя, а что это было со мной? И оказывается, что сегодня вайшнавский праздник.
Вираха-махотсава.
А я и забыла.
У меня давно нет сил все это помнить.
Но словно по чьей-то доброй воле я пою. Может, он, с кем теперь меня разделяет пропасть, в этот день навещает меня. Я не понимаю, что он рядом. А он молча сидит рядом и слушает, как я пою для него.
А на окошке моя глазастая говардхана-шила тихо спит в вязаной шапочке.