ТУМАН.
ЧАСТЬ ТРЕТIЯ.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ.
Откуда у Кириллы Антоновича взялось столько вопросов, я не берусь гадать. А откуда они вообще берутся, да в таких множествах? Неизвестно? То-то! Посему и про вопрошания помещика непонятность сохраняется. Одно скажу – они сыпались и сыпались, словно мука из жерновов. Но, справедливость вещь великая, потому только ради неё я докладываю вам нижеследующее – ни одного вопроса, наполненного эмоцией относительно неудачного плана, не было! Каждый из заданных имел за цель найти и изъян в неудавшемся плане, и отыскать ту пагубную подоплёку, приведшую план к таковому изобилию изъянов. Мне (это я малость отвлекаюсь) начинает казаться, что мои выражения и высказывания стали наполняться многословием философского свойства, так характерным для речи Кириллы Антоновича. Что будет, если мы вдвоём примемся красоваться сочностью витиеватых выражений? Получится философский трактат на тему «Кто более иных скажет пространного». А в жизни так и случается – кого выберешь в герои повествования, тот и завладеет твоими манерами. Сию сентенцию я подтверждаю и, прилагая старания немалые, закругляюсь, ради продолжения описания приключения наших добрых знакомых.
Долго ли, коротко ли стояли Кирилла Антонович и Модест Павлович на углу Старомонетного и Пыжёвского переулков. Видится мне, что второе предположение более остальных правдоподобно.
--Кирилла Антонович, нам надо что-то предпринять. Станем ожидать полицейских чинов, и тогда до вечера просидим в каком-нибудь околотке. Либо уходим, и сами добираемся до «Крыма». Я настаиваю на уходе!
Не имевший такого привыкания к созерцанию тел с оборванными жизнями, каковое имелось у штаб-ротмистра, помещик весьма тяготился зрелищем, к созиданию коего он приложил собственные руки. А для принятия решения, на основе предложенных Модестом Павловичем вариантов, было ещё рано. Впечатлительность оказалась сильнее разумной деятельности.
И тут, вдруг, случилось непонятное. Совсем низко, буквально в пяди от головы Кириллы Антоновича, стало образовываться облачко. Да такое синеватое, словно некто выпустил густую струю табачного дыма. Облачко стало овальным, а серёдка его – полупрозрачной. И в той серёдке проявилась голова человека, начавшего говорить сквозь не размыкаемые уста.
--Я готов помочь вам. Готовы ли вы последовать за моей помощью? Если да, то действовать надо немедля!
Вот-вот, немедля, и я помогу вам! Неужто вы поверили в то облачко, и в говорящую голову с застывшими устами? Не расстраивайте меня положительным ответом! Сие видение вызвано к жизни только в воображении помещика, да и то, только ради подсказки верного решения, самостоятельно принять которое, Кирилла Антонович весьма затруднялся. А слова Модеста Павловича, содержащие действительно правильную подсказку, помещик пропустил мимо ушей.
--Простите, вы что-то сказали? – Наконец, отвлёкшись от созерцания выдуманного облачка, спросил Кирилла Антонович.
--У них нет при себе никаких бумаг. У них при себе вообще ничего нет! Разве такое возможно? Вы где-то летаете, Кирилла Антонович? У вас такой вид, словно вы увидели … что вы увидели?
--Так, показалось, даже и не опишу того, что почудилось. Да, Модест Павлович, согласен с вами, уходим отсюда! Уходим, пусть, даже, и не по-христиански верен наш уход! Ну, теперь вы замерли? Так и станем друг дружку подстёгивать?
Наконец друзья покинули страшное место, на коем смерть свела людей не из жажды жизни, и не из-за опаски потерять оную. Они свела их потому, что сие стало необходимым неким людям, могущим пользоваться чужою жизнью, как своим кошельком. Вам, такое, не кажется глупостью? Люди, люди, что же с вами твориться?
Меж тем Старомонетный переулок продолжал стелить под ноги наших героев полотно своей мостовой, уводя их от события, уже ставшего историей, туда, где за каждым новым переулком таилось грядущее.
Однако судьба зло посмеялась над последней написанной строчкой таким манером, что прислала грядущее со спины спешащих господ, а не со стороны горизонта, к которому направляли свои стопы Кирилла Антонович и Модест Павлович. И вид того грядущего, доложу я вам, был весьма … затрапезным, хотя и представлял из себя того самого унтера, который старательно спорил с торговкой орехами.
Однако, по порядку. Ещё не видя спешащее грядущее, а, только слыша стучащую по мостовой пролётку, друзья уже приготовились к худшему развитию событий и, не останавливаясь ни на мгновение, приступили к вооружению.
Модест Павлович взял револьвер в левую руку, а на ладонь правицы надел позаимствованный у разбойника кастет. Тот, у коего на ударной грани было отточенное лезвие. Кирилла Антонович смог, на сей раз, извлечь оружие из кармана, не зацепившись ничем и ни за что.
Вслушиваясь в шум пролётки, друзья вовремя отошли с мостовой на тротуар, и встретили грядущее во всеоружии и со всею готовностию вести бой с кем угодно.
Не то, чтобы появление взлохмаченного жандармского унтера в распахнутом кителе расстроило друзей, лишив их стоящего врага, которому, судя по всему, так и не доведётся испытать на себе воинское мастерство помещика и штаб-ротмистра. Появление унтера их не обрадовало. Просто не обрадовало, и всё.
Кубарем слетев с козлов, и напрочь позабыв про приличия, жандарм, скорее прокричал, нежели сказал.
--Слава Богу, я вас настиг! Слава Богу! А для чего вы пошли в Старомонетный? Мне было велено …а простите, там лежит троица на углу. Они, как мне показалось, совсем мертвы. Это вы их … того?
--Нет, не мы, - сказал Модест Павлович, снимая кастет с ладони,- они таким уже были, когда мы подошли к ним.
--А-а-а, ладно, я стану свидетельствовать то же самое. А не вы их как? Застрелили?
--Мы, любезный, не приглядывались. Что тебе было велено?
--Ну, да! Мне велели малость погодить с указанием пути следования, вот я и брякнул сдуру про седьмой-то дом. Мне сказывали, что вы всё понимаете по ходу дела, и поступите верно. А я, ожидая отмашки соглядатая, просто так взял, да и сказал, про дом-то, седьмой.
--Постой братец, - снова заговорил штаб-ротмистр, - что именно мы понимаем? Мы что, пошли не в тот переулок? Как это так? И приведи себя в приличный вид!
Поняв свою оплошность, унтер принялся застёгиваться, приглаживать под фуражкой волосы и поправлять портупею одновременно. Да, кроме описанных деяний, он ещё и говорил.
--Так, как же?... Мне сказывали, что вы поймёте, и на всё обратите внимание … торговка… она же … не покрытая стояла. Она, мужняя баба, и с не покрытой головой … я думал, что это вроде сигнала для вас. А вы пошли на Старомонетный …. Мне сигнала всё нет и нет, я ожидаю, как приказано. А тут, значит, и нумер ваш, в гостинице, как ахнет! По стене дома трещина, на мостовой осколки, пламя аж до неба! Соглядатай, значит, знаками спрошает, где, мол, эти? Вы, то есть. Я, ему, знаками, тоже, значит, - тут унтер изобразил ответный знак соглядатаю – поднятые плечи, подразумевающие незнание. – А он, супротив приказа, подбегает ко мне, хватает за грудки и трясёт, как … трясёт, значит, и орёт: «Где они? В гостиницу возвернулись, или ещё куда подевались?» А что я отвечу, если я ни сном, ни духом! В гостинице, значит, пламя малость того, загасили, да только дым валит ещё пуще, чем ранее. Добровольцы, из нашенских, забрались в ваш нумер, а том, вас-то, и нету! Я уж и обрадовался, соглядатаю так и говорю – радость, значит, имеется у нас! Нумер-то, пусть, как брюхо у нищего! А он меня опять за грудки, и делает мне такую карусель, что я едва на ногах устоял! Кричит, значит: «Ежели в Старомонетный пошли, то там об эту пору безлюдно, да ещё, говорит, три подозрительных субъекта туда же направились! Бери, говорит, пролётку, и стрелой, говорит, мчи, что есть духу, за ними. Мчи, говорит, да молись, чтобы с ними ничегошеньки не стряслось! А ежели что, говорит, то смело бери, да стреляйся, и ни про что не переживай, потому, как случись с ними, с вами, то есть, что лихое, он меня самолично и четвертует». Я и помчался. Вижу – вы идёте, значит, думаю, ещё на Рождество погуляю. А оно, как видать, хорошо всё обернулось! И хорошо, что вы тут никого не встретили, особливо тех троих подозрительных, - унте оглянулся, и поглядел на ещё виднеющиеся с того места, на коем стояла пролётка, три неподвижных тела, - живых никого не встретили. А те, ну, что ж, по пьяному делу и перебили друг дружку. Такое бывает. Образованности в людЯх мало, вот и бывает. – Совсем не ясно, для чего последнее добавил жандарм, однако добавил, и перевёл дух после длинной речи.
Господа молчали. А что сказать? Ведь, оказывается, прямо под носом у них были подсказки, которые должны были насторожить более чем просто указать дорогу. И ничто, смело повторю – ничто не заставило задуматься! А разве не сказывалось Кирилле Антоновичу, что не следует думать, а следует понимать? А на сии слова и был весь расчёт, и из-за сих слов не разжёвывался план до последней подробности. Просто следует глядеть по сторонам, да и примечать те малые оплошности, как торговку с не покрытой головой. Вот и подсказочка готова – не торопись исполнять любой даденый тебе совет – он даден в неправильной ситуации. Что же тут сложного? Бери, да гуляй в иную сторону! Только с пожаром в гостинице вышло чёрт знает что! Это ещё как понимать? Когда была подложена бомба? Когда друзья ещё не заселились, либо была занесена позже? Если позже, то кем? Официантом? Господином Фсио? Ответа нет. Потому и нет, что никто не присматривал за ними зорко. А если не они? Могли подорвать бомбу, бросив оную через окно? Исполнить таковой манёвр возможно, но при одном условии - бомбист должен быть уверен, что жертвы нумер не покидали! А они УЖЕ покинули! Что же, их никто не приметил? Или прав был Модест Павлович, изничтожив завтрак, напичканный отравой? Вот и дождался бомбист, пока постояльцы совсем ослабели, а после бомбочкой-то и попотчевал. Одним словом, сколь ни размышляй, а суть за хвост не схватишь, пока грамотный чин следствие не совершит.
И ещё кое-что. Кирилла Антонович про себя подумал, что в обоих мирах, в коих он поприсутствовал, спокойствия и не наблюдается. А если верить господину Фсио, то миров таких есть множество, и в каждом из них происходит такое? Ради чего, скажите на милость, нужны сии миры с бомбами, ножами в половину сабли и подлостью? Не для того ли, чтобы на конкурсной основе избрать худший из них, с самыми изощрёнными гадостями супротив человеков?
А Модест Павлович, как итог своих размышлений, повторил памятную для всех нас фразу.
--Ну, что, дорогой друг? Это будет для нас приключением? Всего лишь приключением?
Как заведено в приличных произведениях, коли уж на сцене появляется ружьё, то дальнейшее событие прогнозируемо. Если на улице останавливается пролётка с жандармом на козлах, то дальнейшее событие усадит в неё наших героев. Что и не замедлило случиться.
Теперь полотно Старомонетного переулка начало скручиваться в обратную сторону, словно выталкивая экипаж с нашими знакомцами туда, откуда они явились.
Управлял унтер умело. Подстёгивая лошадь, требуя перехода с шага на рысь, жандарм, всё же, отвлёкся от управления, когда экипаж поравнялся с лежащими телами.
Разговаривая, до того, исключительно с самим собою, и не отводя взора от покойных, он бормотал нечто, вроде: «Ну, что же, по пьяному-то делу и не такое бывает. Мы к тому привычные. Дело-то, известное – пьяньчужки!»
А далее случилось и вовсе неуместно-нежданное! Струною натянулись поводья, заставившие лошадь замереть на полушаге. Пролётка дёрнулась ещё на сажень и встала, словно упёрлась оглоблями в стену.
От нежданности наши герои непроизвольно подались вперёд со своего сидения, да так резво, что Кирилла Антонович упал на колени, упёршись лбом в лавку извозчика, а Модест Павлович, проделывая тот же самый фортель, что и его друг, сподобился схватиться за револьвер.
Вывалившись, а не соскочив на землю, штаб-ротмистр успел дать наказ помещику.
--Достаньте оружие и глядите по сторонам! Я этого унтера малость проучу!
Такой способ остановки экипажа, по праву могущий считаться новаторским, получил объяснение (внимание – тавтология!) безо всякого объяснения.
Если ты, читатель, обладаешь достаточным воображением, дабы представить себе человека, пребывающего в состоянии растерянности, охарактеризованном категорией «в высшей степени», то и отпадает самая надобность в толковании поведения жандармского унтер-офицера.
Он стоял соляным столбом над простёртыми на мостовой телами. Не моргая, затаив дыхание и недвижимо. Всё, что способно было произвесть его тело для обеспечения жизни, целиком уходило на поддержание оного в вертикальном состоянии. И более ни на что! Вот в какое состояние впал унтер, при виде трёх упокоенных тел. Только, всех ли трёх?
--Что с тобой? – Грозно спросил штаб-ротмистр, почувствовав во рту скверный привкус надвигавшейся неприятности. – Я с тобой говорю!
--Постойте, Модест Павлович, постойте! Что-то мне подсказывает … ну, что ты станешь делать, а? Когда же это, наконец-то, закончится? – Прервал сам себя помещик, предпринимая попытку втиснуть револьвер обратно в карман, из коего, миг тому, он выпорхнул, словно птица из клетки. – То не достать, то не вложить! Чаромутие какое-то!
--Дайте мне! Я стану вам его выдавать по мере надобности!
--И забирайте! Вы, меня, этим только обяжете! Я намеревался вам сказать, что наш сопровождающий глядит на одного человека. И этот человек, по меньшей мере, его знакомец, ежели, не более того! Видите?
Подступив к унтеру вплотную, Кирилла Антонович первым перстом сотворил условную линию от немигающих очей жандарма до самой головы покойного, сбитого с ног падающим разбойником, имевшим нож, размером с половину сабли.
Обойдя кругом неподвижно стоящего унтера, штаб-ротмистр проверил догадку унтера, выразив своё согласие энергичным кивком головы.
Стоять и любоваться далее сей немою сценою стало не интересно. Потребовалось развитие этой затянувшейся сцены. Модест Павлович, вопреки, вероятно существующему либретто этой драмы, решился на экспромт.
Припомнив, что он есть боевой командир, и что навыки наведения порядка среди подчинённых давно стали частью его естества, штаб-ротмистр отвесил звонкую пощёчину унтер-офицеру, чудесным образом превратившую соляной столб в человеческое существо, и сбившую, заодно, с головы жандарма форменную фуражку. Далее последовал, на полном голосе, требовательный и грозный приказ.
--Кто это? Отвечать, чёртова кукла!
Поверите ли, но настолько грозен был тот окрик, что сам Кирилла Антонович был готов уже самолично ответствовать на сей вопросец. Однако был опережён обладателем штаб-ротмистровской оплеухи.
--Это …Господи, Боже мой! Это Никита Васильев Разорин, братец мой. Не родный, а двоюрОдный. Как раз вчера он, вот с этим, заявился к нам.
«Вот этим» оказался разбойник, сражённый зонтом Модеста Павловича.
--Сказывал, что состоят они в лесозаготовительной артели, приехали в Москву по какой-то там надобности.
--И где та артель, из которой его направили в Москву?
--Как-то … на языке вертится … в Вологодской губернии, это … нет, никак! Вещий … Ведающий … что-то схожее на ….
--Ведищевский Лог! – Одновременно и громко сказали Кирилла Антонович и Модест Павлович.
--Да-да, именно так! А вам, откуда про тот Лог известно?
--В гимназии хорошо географию изучали. Второй-то, кем будет?
--Не знаю. Представлен был, как Владимир Остапенко, родом из Малороссии. Состоял с братом в той же артели.
--Ну, конечно, в артели разбойников. Приехали когда? Вчера?
--Так точно!
--Что говорили?
Начавший сбрасывать прежнее оцепенение унтер-офицер принялся излагать мысли по-уставному. Ответы давал точные, краткие и, как показалось помещику, давал их с охотою. Именно сей момент в разговоре и не понравился Кирилле Антоновичу.
Не участвуя в том то ли допросе, то ли в строгой беседе, помещик отошёл малость в сторону, и остановился так, чтобы жандарм оказался к нему лицом.
--Всего не припомню. Справлялся о нашем житие, об уходе за могилой его отца, малость поведал о своей работе. Говорил, что в губернии ходят слухи про какую-то таинственную Библию, которая может изменить весь мир.
--Библию? Чёрную Библию?
--Да-а … про чёрную. Вы, про неё, тоже слыхали? Может, и видали её?
--Мы слыхали, что в Рязани все кур доят, да только титек не находят. Мало ли про что на Руси языками полощут? Сказывай, про что ещё говорил?
--Так, житие-бытие.
--Припоминай в подробностях весь разговор! Припоминай любую мелочь!
--Вот, вам, крест Святой! Более ни про что важное ….
--Послушай меня, любезный, - вкрадчиво и мягко заговорил Кирилла Антонович, перебив на полуслове унтер-офицера, произносящего очередную клятву своей правдивости, - как же тебя кличут? Мы и не представлены друг дружке. И кто ты у нас?
--А-а … я… простите! Сомов Тимофей.
--У меня, Сомов Тимофей, к вам две просьбы. Первая – отдайте свой револьвер моему другу. Из кобуры извлеките, и отдайте!
Ничего не понимающий штаб-ротмистр не стал вдаваться в подробности того, что заставило Кириллу Антоновича сделать такое предложение жандарму. Просто он поднял руку с револьвером и направил оружие на унтера. Другую, левую руку, протянул, предлагая вложить в неё содержимое кобуры.
--Благодарю, милейший Сомов Тимофей, - сладким голосом изрёк помещик. Увидев явное недопонимание на лице Модеста Павловича, помещик успокаивающе прикрыл глаза, и покачал головою, словно бы говоря: «Всё в порядке! Теперь настала говорить моя очередь». А в голос продолжил.
--Я понимаю вашу личную драму, разбившую вам сердце. Видеть убиенным брата – действительно драма. Однако, поскольку сейчас вы есть служебным чином, предлагаю завершить ту часть беседы, коя касается официального распроса. Кто таков есть третий успокоенный, лежащий рядом с вашим братом и его товарищем?
--Я … не знаю … он … вы что-то ….
--Не лгите мне, не стоит. Ещё одна попытка сказать нам не правду приведёт к появлению четвёртого тела, вашего. Шучу ли я, либо пугаю вас напрасно? Солгите ещё раз, и увидите сами. Итак, третий это ….
--Ну … Господи … я не ….
--Модест Павлович, голубчик, пристрелите его. Он лгал нам с самого начала. Знает он и третьего и ….
ЩЁЛК! Это взвёлся курок револьвера в руке штаб-ротмистра, всё ещё не до конца понимающего игру, затеянную помещиком.
--Остановитесь, господа! Что же вы … хорошо, я скажу, только опустите револьвер!
--Не торопитесь исполнять его просьбу, дорогой друг! Скажет – опустите. Итак?
--Это … это Самойлов Григорий, фельдфебель, помощник околоточного пристава, мой начальник.
--Так ты знал?! Знал и … откуда вы, Кирилла Антонович, разузнали, что он знает всех троих?
--Я вам непременно поведаю про то. Однако, сперва, я хочу услыхать утаённую часть вчерашнего разговора. Прошу вас, Сомов Тимофей расскажите, как вы предали разглашению служебную тайну своему братцу?
Унтер-офицер Сомов снова предпринял попытку превратиться в соляной столб. Но память о прошлой затрещине не позволила сблизиться по состоянию с Библейским персонажем, пусть и женского роду.
--Говори, Иудино семя! – Громко скомандовал Модест Павлович, припомнив иного персонажа, также скверно завершившего свои дни.
--Я не знаю, как оно так получилось. Никита, брат …который … позвал меня в ресторацию отметить приезд … ну, и встречу, само собой. Говорил, что денег у него вволю, можно и покутить. Я отказался … как не отказаться, ежели на завтра, то бишь, на сегодня, у нас цельная операция затевается. Пить было заборонено всем … всем было. А Никита, змей, с подковырками, да шуточками начал то расспрашивать надо мною, то посмеиваться. Говорил, что мне, при моём-то звании, доверить можно деревянный револьвер, да и поставить охранять рыночные ворота в будний день. И всякое такое ещё говорил. Ну, обида-то, меня и взяла за такую несправедливость! У меня же и медаль имеется за службу, а он – на рыночные ворота! Я и проболтался сдуру, что пост у меня важный, да ответственный! Что мне положено направлять двух мошенников, вас, то есть, простите, конечно, в засаду. На мне вся операция и держится. Вот так я и сказал ему. Это весь разговор, больше я ничего не утаиваю.
--Понятно, - проговорил помещик, и внимательно поглядел на друга, словно собираясь сообщить ему нечто важное. Но передумал, и снова обратился к унтеру.
--А когда у твоего братца пропала охота кутить?
--Да, сразу же, как я … про операцию сказал. Честно говоря, я, даже, обрадовался тому! А то прилип он, как банный лист.
--Ну, да, ну, да … и братец твой, в скорости, ушёл, так?
--Так точно! И пяти минут не минуло … после разговора.
--Вот так, Модест Павлович, просто и незатейливо открывается ящик Пандоры. Пыток, устрашений и суровых допросов не надобно – просто надсмешка и изящно сыгранное недоверие. Вот и весь рецепт достижения желаемого. А скажите, Сомов Тимофей, когда вы поняли, что ваша операция, в коей, у вас, важнейшая роль, и не операция вовсе, а так, фарс?
--Да, у самого утра не заладилось. Я же должен был не у Старомонетного стоять, а напротив! Вас-то не сюда следовало направить! Но, на утреннем разводе нам… вот этот, - Тимофей показал наклоном головы на лежащего разбойника, - явился в цивильном, а не в уставной форме. Требовал строжайше следовать плану, и тому подобное. Ещё тогда я не понял, отчего такая сложность при задержании мошенников? Простите …
--Ничего, переживём! Продолжай!
--А остальное в сегодняшней затее я понял, когда увидел вас рядом с собою. Ведь я запросто мог бы вас задержать и сопроводить, куда следует. Но - нет! Потребовалось сотворить огонь в вашем нумере в гостинице, перенаправить вас на улицу, где была засада из пяти человек ….
--Все пятеро были ваши, жандармские?
--Я видел наших троих, а двоих не признал. А они, двое-то, вишь, кем оказались-то!
--После погорюешь! Дальше что?
--А то, что я распознал в той операции подготовку к обычному смертоубийству, вот что! Понимаете, я давал присягу, у меня и медаль имеется … а я, что же, делаюсь мясником? Нет, решил я, будь, что будет, а палачом я не стану!
--Как мило! Что было дальше? – Штаб-ротмистра ничем было не пронять – боевой офицер оставался офицером в любых ситуациях.
--Я заприметил вас, когда вы выходили из гостиницы ….
--Как это - «заприметил»? Тебе описали нас?
--Только то, в чём вы будете одеты ….
--Продолжай!
--Я и говорю, что заприметил вас издали. Дал сигнал соглядатаю, мол, идёте. А он и запаниковал – вы на три четверти часа вышли ранее! Засада, как я понял, ещё не готова, вот и запаниковали. Он мне сигналит, соглядатай, значит, всё едино направляй их сюда, решил дело и без засады. И ….
--Постой-постой, - быстро сказал Кирилла Антонович, - твой соглядатай, он не попрошайкой был наряжен?
--Вы и про то знаете?
--Мы про всё знаем! Продолжай! – Как вы поняли, сии слова уже принадлежали Модесту Павловичу.
--Я и говорю – про себя я решил, что палачом не стану! Торговке велел снять головной платок, и начал, для виду спорить. А когда вы подошли, то я намеренно направил вас не на ту улицу.
--Чего ты добивался?
--Не знаю. Честное благородное слово – не знаю! Заблудитесь, извозчика сыщите, в дом какой зайдёте … да, мало ли что с вами сотвориться? А дальше я увидал, как из засадной улицы трое скорым шагом направились в Старомонетный. Сам-то, я, в тот момент, с соглядатаем «беседовал», вот и не разглядел в подробностях эту троицу … вот эту, - снова движение головой в сторону лежащих разбойников.
--А что дальше …. Дальше то, что уже говорил – приказано на пролётке догнать вас и … этих троих. Ежели нужда будет, то помочь им.
--Чем помочь? Нас добить?
--Нет, я же в форме, да при исполнении! Ну, посторонних разогнать, да … мало ли что! А когда догонял вас, то понял, не знаю почему, но понял, что поступил верно. Когда же в подробностях разглядел … этих, то и сомневаться перестал вовсе. Хотя, нас на разводе предупреждали, что вы ушлые мошенники, но вот так … с тремя к ряду! Видно, что вы в защите были, а не нападали. Такие дела. Что теперь со мною будет – не знаю. Только ни палачом, ни предателем не стану!
--Предположим, любезный, что второе утверждение весьма и весьма спорно, но в целом, ваша точка зрения вызывает уважение.
--Не знаю, как насчёт уважения, но стрелять я в тебя, пока, не стану. Пока!
--Ну, Модест Павлович, проявите же благородство! Однако, Сомов Тимофей, то, что вы нам о многом поведали, да и без утайки, снимает с вас часть вины. А иную часть вам надлежит отработать, доказывая нам постоянно, что вы приличный человек во всём, а не только на словах. Что скажете?
--А у него есть выбор?
--Пусть ответит сам.
--Я готов доказать вам ….
--Стоп! Пафос оставьте! Станете служить нам, и с нами. Это означает лишь одно – служить Государю императору и всей Руси. Мы, как вы изволили выразиться, не мошенники.
--Но, ушлые, - с улыбкой проговорил унтер Сомов, и в который раз за эту встречу кивнул головою в сторону лежащей троицы.
--А ты радостный, хоть и прохвост!
--Тем и станет полезен. Ну-ка, отойди к лошади, да постой там! Мы подумаем, как с тобой дальше поступить. Ну, дорогой друг, что скажете?
--Скажу, что за нами всё время велась слежка. Вероятно, что эти мерзавцы ехали с нами в поезде. Вероятно, что Тимофей не привирает, и всё сегодняшнее произошло именно так, как и сказано им. Всё возможно, кроме одного – дознаться, на ком споткнулась эта провокация. На Фсио? На этих вот исполнителях с ножами?
--Исполнители не стали бы вызывать подмогу из Вологды. И не тронули нас ни в нумере, ни в поезде оттого, что не были уверены в точном месте нахождения Библии. Убей они нас ранее, а книги при нас не окажется – прокольчик-с! Вот и хотели отследить, куда мы направляемся, да и с кем встретимся.
--Да, но они направляли нас в ту сторону, коя им была выгодна! Это, на мой взгляд, означает только одно – они планировали свою провокацию, копируя подготовленную нами. Они знали всё, и с первого слова о провокации, прозвучавшего в нашем нумере. Что станем делать дальше?
--А вы, что предлагаете?
--Предложение таково – Тимофей нас убивает.
--И что нам это даст?
--Согласен! Тимофей нас связывает и доставляет к попрошайке. А там и поглядим, кто он таков, и что он выпросит у нас. Это, конечно, только мечта, но вдруг, при нас связанных, будет названо чьё-то имя? Вдруг нам свезёт?
--Очевидно, что нам придётся обороняться, вы так не считаете? Надобно бы приготовить словцо, по коему мы ринемся в атаку.
--Ежели вы успеете быстро достать оружие.
--Достану! Скорее всего, достану. Так, что, с Богом?
--Мы не выбрали словцо. У вас есть предложение?
--Есть. Словцо – «безумие»!
--Странно, но словцо-то, мне кажется подходящим, и многое объясняющим. Эй, Тимофей, подь-ка сюда! Жить долго и без позора желаешь? То-то! Тогда – слушай!