В один из дней недели безвозвратно уходящего года, мужчина очень средних лет, с обычным русским именем - Мозамбик Иванович, проснулся в добром расположении духа.
Знающие люди поговаривают, что его мать работала в цирке уборщицей и на пол-ставки воздушной гимнасткой. Там она и встретила фиолетового нигера, которого привезли из Африки, по ошибке запихнув его в один контейнер с большими обезьянами. Позже он стал смотрителем за приматами.
Как-то раз, после представления, когда цирк был уже пуст: то ли этот нигер, то ли самец гориллы, схватил молодую уборщицу и самым безпардонным образом овладел ею. После этого, у заметающей следы гимнастки, родился мальчик с не совсем белой кожей. Благодаря этому, его было легко прятать в тёмных углах старого цирка. А когда встал вопрос о наименовании малыша: учитывая, что оба потенциальных отца были из Африки - решили назвать младенца Мозамбик, (по предложению директора цирка, который бывал в этой стране с гастролями,(по его словам)). Отчество, конечно же, дали "Иванович", чтобы подчеркнуть исконно русское происхождение ребёнка.
Через несколько месяцев мать бросила маленького Мозамбика, сбежав с монгольским цирковым наездником. Больше о ней никто ничего не слышал, но знающие люди поговаривают, что она родила ещё одного мальчика и назвала его "Чингиз-хан", за что правительство Монголии пожертвовало ей бидон кумыса.
Так вот, Мозамбик Иванович проснулся в добром расположении духа, подошёл к окну и сквозь пелену неумытых глаз разглядел то ли Спасскую башню, то ли шпиль Адмиралтейства и подумал вслух: "Понастроили ...! Даже леса не видать."
Жил Мозамбик Иванович в чердачном помещении старинного особняка в центре города. Изпражнялся в эмалированное ведро, после чего, содержимое выплёскивал в водосточную трубу. Куда всё "это" девалось дальше - он не знал, хотя иногда слышал какие-то голоса там внизу, у парадного входа, выкрикивавшие что-то похожее на политические лозунги, типа: "До каких пор!", "Сколько это может продолжаться!" И где-то в глубине души Мозамбик Иванович соглашался с теми голосами, размышляя: "Да, что-то не так в этой стране... Пора что-то менять..." Но он не знал "что": то ли трусы, то ли простыню. Трусы не подлежали замене, потому что они были одни; а простыня, когда-то бывшая светлой, давно уже напоминала палитру художника и это очень нравилось Мозамбику Ивановичу ... и не ему одному. Его постель, как высокохудожественное полотно, не первый год привлекало внимание Царицы Небесной, жившей в соседнем отсеке чердака и называвшей себя так потому, что юные годы она провела послушницей в монастыре, откуда сбежала, не выдержав постоянных сексуальных домогательств настоятельницы, матушки-игуменьи Феодоры, которая после каждого развратного деяния с послушницей, говорила ей: "Проси, окаянная, прощения у "царицы небесной", ибо ты и сама согрешила, и меня ввела во искушение!"
Соседку по чердаку от рождения звали Анна-Бэлла-Мария, потому что все эти три имени нравились её маме, папе и соседу и никто не хотел уступать, поэтому девочку "наградили" таким прозвищем. Она его не любила и в монастыре назвалась Клавой, а когда поселилась на чердаке элитного особняка и познакомилась с Мозамбиком Ивановичем, представилась ему "Царицей Небесной".
Так он её и принял: и сердцем, и душой, ... и совсем немного, (изредка), телом.
Когда ЦыНя, (так коротко Мозамбик нарёк Царицу Небесную), приходила в гости, на его половину чердака, они подолгу лежали на серо-буро-малиновой простыне и, пронзая своими взглядами крышу, смотрели на ночное небо, (оно на чердаке всегда было ночным).
Они чувствовали себя самой счастливой парой в такие часы и были твёрдо убеждены, что где-то там, на небесных чердаках, живут такие же счастливые пары, как они - только те пары лежат животами на облаках и смотрят вниз, пытаясь разглядеть сквозь крыши земных домов таких же счастливых, как они ...