- Шлагбаум… баум!
И я, четырехлетняя девочка, висну на твоей крепкой вытянутой руке. Ты сидишь по-турецки на полу и смотришь телевизор, а я бегаю вокруг тебя, пока ты вдруг не вытянешь руку и не скажешь:
- Шлагбаум… баум!
И тогда я снова висну на твоей руке, заливаясь смехом. А ты живой, большой и сильный. Дедушка. Дедуля. Дед.
А вот, раскрыв сворки стола-книжки и набросав поверх него одеял, ты строишь мне холобуду. Ни у кого она не получается такой уютной и надежной, как у тебя. И нет ничего интереснее в мире, чем сидеть рядом и наблюдать, как ты что-нибудь ремонтируешь.
А вот мы едем в автобусе в гараж за машиной. Куда-то далеко-далеко, почти за тридевять земель, и как это здорово: просто находиться рядом с тобой и рассуждать о чем-то своем архиважном. А ты в ответ лишь киваешь головой и изредка говоришь «Угу». Но я все равно знаю, что ты меня слушаешь и понимаешь.
А вот мне четырнадцать лет и ты в первый раз разрешаешь мне порулить. Ты сидишь рядом со мной на переднем сидении и рассказываешь, что нужно делать. А мне ни капельки не страшно, наоборот, я чувствую себя абсолютно уверенной и неимоверно крутой!
Я часто, слишком часто была неправа, но ты всегда прощал меня. У тебя был чудесный дар всех понимать и ни на кого не сердиться. Как это у тебя получалось?
Я очень скучаю… по твоему доброму и мудрому взгляду, по твоим большим, теплым, чуть шершавым ладоням, и никто в мире не умеет готовить гренки вкуснее, чем ты.
Дедушка. Дедуля. Дед. Тебя нет среди нас, но ты все равно жив. Ты жив в моей памяти в том далеком 1987 году, когда, сидя по-турецки на полу, ты вдруг вытягиваешь руку и говоришь:
- Шлагбаум… баум!