Когда опыт твоего личного переживания внезапно сталкивается с опытом – точнее, с чьей-то неопытностью в попытке осмысления социального феномена, возникает желание осмыслить произошедшее снова.
Я хочу рассказать вам историю непосредственного общения с сумасшедшей, точнее, с душевнобольной. Это – чисто московская история, где обстоятельства времени тесно связаны с обстоятельствами места, где грёза о свободе становится idee fixe в той же степени, что и амбиции задорного интеллектуала.
С первого момента нашего знакомства мне казалось, что мы знали друг друга всегда. Я и сама легко вступаю в диалог, а вот чужое смущение меня смущает моментально. Она же вошла в квартиру к не знакомым доселе людям так, словно была уверена – именно тут ее долго ждали. И легко оказалась в центре внимания, но это ни у кого не вызвало вопросов: сочетание детской непосредственности и какая-то тонкая провокация на жалость, весьма энергично реализуемая, составляли особенность её обаяния.
В общем разговоре она участвовала очень активно, её суждения выглядели законченными, а тон высказываний хотя и был безапелляционным, но не вызывал раздражения – тембр голоса и интонация смягчали его. Казалось, она знает очень много и как бы опережает мысль собеседника. И одновременно – словно бы отражается от него, являясь отголоском, эхом: в эмоции, в риторике, в акцентах.
Но это впечатление касалось только тех тем, которые инициировала она сама. В общем течении беседы это не было заметно. Но бросалась в глаза её реакция на обсуждение вещей незнакомых – она сразу скучнела и почти дремала. Возбуждение сменялось демонстративной апатией.
Прошло немало времени прежде, чем я поняла – она может долго, не уставая, говорить только о самой себе. Круг её общения был широк и причудлив, и она долго и подробно рассказывала мне (мы подружились) о каждой ситуации, в которой она всегда была главным действующим лицом. Но всегда – лицом страдающим. Казалось, её обижают все и всегда. Обижают всем – низко оценивают, завидуют, посягают на имущество, на мужа… В супружеских отношениях очевидная фригидность соединялась с романтическими влюблённостями во всех подряд, и она открыто говорила об этом.
Если первым впечатлением было её всемогущество, то вторым и последующими – агрессивная беспомощность в сражении со злобно интригующим против неё миром. Скандал она затевала мгновенно, на пустом месте. С плачем выкрикивала злые разоблачения в адрес самых близких, друзей, приятелей, посторонних. Все бросались её утешать и жалеть – её обаяние не уменьшалось даже в состоянии неистовства. Вся компания оказывалась во власти её бесконечных обид…
Нередко она совершала то, что, казалось, никому не под силу. Но воспользоваться результатом своих подвигов – не могла. И снова жаловалась: не понимают, не ценят, завидуют… Важно то, что она как бы и хотела, чтобы её сверхвозможности были использованы на всю катушку, но чтобы никакой ответственности она при этом не несла. И отблагодарить-то её, собственно, не получалось! Невозможно было доставить ей радость, просто невозможно. Приходилось либо становиться жертвой её всемогущества, принимая всю ответственность и все обиды на себя, либо – избегать контакта. Она никогда не навязывала себя сама, первый шаг делала я. И – сгибалась под тяжестью её неразрешимостей.
А потом был сложный диагноз и термин «паническая атака». Я навестила её в Институте психического здоровья. Я так долго не могла усвоить простую вещь: моя подруга психически больна – что сейчас хорошо понимаю всех, кто так и не сумел это осознать, сталкиваясь с подобным повседневно.
В чужие жизни входя сразу и с головой, она рвала связи мгновенно и безоговорочно. Но, время спустя, общение можно было так же легко восстановить – до нового разрыва. Ни зла, ни добра она не помнила.
Содержал её отец, – косвенно, но прочно связанный с властной элитой. Она сломала жизнь сыну и изгнала мужа, доведя его до неизлечимой болезни. Я не считаю её виноватой: тот, кто, будучи психически здоровым, выбрал её в жёны и матери общего ребёнка, оказался в железном капкане собственного недомыслия.
Я часто думаю о том, что её болезнь напоминает карикатурную свободу, а её манера поведения – ложное клише внутренней уверенности в себе и своём предназначении. Каждый из нас грезит об этом и надеется, что – вот случится чудо… А случается только диагноз.
В последнем интервью Алексея Венедиктова изданию СНОБ есть выразительный пассаж о том, чем именно близка и дорога ему его помощница Леся Рябцева. Этот пассаж и явился стимулом к данному размышлению…
Август 2015
Графика: Виктор Захаров