Вглядываясь в прошлое
Как я вступал в партию
В 1963 году мне исполнялось двадцать восемь лет, и кончалось мое пребывание в рядах ВЛКСМ. В связи с этим те, кто этого очень хотел, вступали в партию. Тогда в Советском Союзе партия была одна, единственная - КПСС. Для тех, кому это сокращение неизвестно, напомню, так называлась Коммунистическая партия Советского Союза. Кстати, сокращенное слово ВЛКСМ расшифровывается так: Всесоюзный ленинский коммунистический союз молодежи.
Сначала расскажу, как меня «загнали» в комсомол. Это событие произошло в 1949 году, в юбилейный год семидесятилетия великого вождя и отца всех народов Иосифа Виссарионовича Сталина. Мне было четырнадцать лет. В таком возрасте обычно всех «приглашают» в комсомол. Это делалось просто. У нас было так.
На перемене в класс пришла пионервожатая школы вместе с классным руководителем и объявила:
- Дети, пишите заявление о вступлении в ряды ВЛКСМ.
Все дети заявление написали, а лучший ученик в классе Юра Соколов нет. Нет его заявления среди заявлений учеников класса. Классный руководитель удивлен. Подходит ко мне и спрашивает:
- Соколов, где твое заявление?
Соколов отвечает: - Я не писал заявление.
Вопрос: - Почему?
Ответ: - Не хочу быть комсомольцем.
Вопрос: - Почему?
Ответ: - Не хочу, и все.
Классный руководитель:
- Передай матери, чтобы завтра пришла в школу.
Разговор дома короткий.
Юра: - Мама, тебя завтра вызывают в школу.
Мама: - Юра, в чем дело?
Юра: - Сегодня в классе писали заявление о приеме в комсомол. Все написали, а я не стал писать.
Мама: - Почему?
Юра: - Не хочу быть комсомольцем.
Мама: - Ты, что самый умный? Завтра пойдем в школу вместе.
Пришли в школу. Я упрямый как бык, стою на своем, не хочу писать заявление, и точка. Проходят недели. Я упираюсь, не хочу писать заявление. Однажды, сижу дома, учу уроки. Приходит домой классный руководитель и заявляет: - Соколов, если ты не напишешь заявления о приеме в комсомол, то после окончания школы тебе такую характеристику сочинят, что ни в какой вуз тебя не примут. Понял?
Я понял. От этих бандитов всего можно ожидать. А учиться в институте мне очень хотелось. На следующий день пришел в школу и написал заявление. Так я стал комсомольцем.
С 1957 года живу в Обнинске, работаю в почтовом ящике. Эта организация позже была переименована в Физико-энергетический институт. Однажды, летом 1963 года в рабочую комнату, в которой обычно работало четыре сотрудника, но не было никого, кроме меня, заходит заместитель секретаря партийной организации отдела и ненавязчиво негромко говорит:
- Соколов, а не пора ли тебе подумать о партии?
Я также непринужденно отвечаю:
- А что я у вас забыл?
И он ушел. Больше ко мне с такими глупыми вопросами никто не обращался.
Отец
Сказать, что я был свободен и не замечал партии, нельзя. Когда началась война, мой отец 23 июня 1941 года получил повестку о мобилизации на фронт. Мне было пять лет и одиннадцать месяцев, но этот день я до сих пор помню. Женские слезы, детские испуганные лица. Тогда наша семья состояла из пяти человек: мама, папа, старшая дочь и два сына. Я старший сын. Мама была в положении. В августе она родила третьего сына. Через неделю отец ушел на фронт. Волей судьбы он оказался на ленинградском фронте. Всю блокаду «просидел» в Ленинграде.
Ниже пишу со слов отца. На фронте отцу было присвоено звание старшего сержанта и доверено командовать отделением солдат из семи человек. В блокаду отделение обеспечивало связь в черте города между частями армии. Когда блокада была прорвана, наш фронт перешел в наступление, изменились задачи отделения. Наши войска вышли к берегу Нарвы. Отделению было приказано разведать маршрут прокладки линии связи к берегу Нарвы. В разведку пошел отец и его товарищ, солдат из его отделения. Когда они подошли к берегу, то с другого немецкого берега по ним ударили из пушки два раза. Первый снаряд пролетел мимо, а второй разорвался рядом с ними. Осколком снаряда отец был ранен в ногу. Это было в феврале 1944 года.
Рана была не особенно опасная. Но когда идет наступление, бывает очень много убитых и особенно раненых. Как вспоминал отец, вокзал и окрестные улицы были забиты носилками с ранеными солдатами. Поэтому более двух недель отец находился в Ленинграде на вокзале без достаточно квалифицированной медицинской помощи. Когда отца привезли в госпиталь Свердловска, у него обнаружили гангрену. Встал вопрос умереть или потерять ногу. Отец выбрал второе. Когда у него отняли ногу, он домой написал письмо, в котором нас спрашивал, нужен ли вам такой калека. Этим письмом он нас всех очень обидел. Сестра под нашу диктовку написала ему, ты наш самый любимый, самый дорогой человек, и мы все с нетерпением ждем твоего возвращения. И вот в конце сентября около нашего дома останавливается грузовая машина, из кабины выходит на костылях наш отец. Было очень тепло, светило яркое солнце. Это был самый счастливый день в жизни семьи Соколовых. Все соседи завидовали. Нам действительно улыбнулось счастье, поскольку мы видели, как много приходило в семьи извещений: ваш муж или сын погиб смертью храбрых или пропал без вести. Все еще могло случиться.
У нас началась новая жизнь, вся семья в сборе. Наши родители проявили чудеса мужества и героизма. Перед отцом прежде всего стал вопрос о работе. Ему сначала дали вторую группу инвалидности, поскольку от ноги осталось всего двенадцать сантиметров. Но это его не устраивало, так как инвалидов второй группы на работу не принимали. И он упросил медицинскую комиссию дать ему третью группу, чтобы мог работать.
Однажды поздно вечером слышу за стеной громкий разговор между матерью и отцом. Мы жили в двух комнатной квартире, в одной комнате спали родители, а в другой дети. Мать ругает отца на чем свет стоит, почему он вступил в партию.
Мама органически не переносила эту организацию. У нас на кухне висел портрет Сталина. Во время войны мать чуть ли не матом поносила отца всех народов и грозила вождю кулаком. А время было военное, говорить что-либо недоброе об отце народов было очень опасно. Уже взрослая дочь, понимающая все, маме говорила: - Мама, посадят.
А мама: - Куда вас четверых денут?
Дочь: - В детский дом отдадут.
Квартира находилась на первом этаже, на улице все слышно. Но мир не без добрых людей, никто на мать не донес.
За стеной отец рассказывает:
- Когда началось наступление, в блиндаж приходит политрук.
(Политрук – политический руководитель части. В те времена в воинской части, кроме командира назначался и политрук.) Политрук предлагает солдатам вступить в партию.
Солдаты: - Зачем?
Политрук:
- Блокада прорвана, и наши войска идут в наступление. Много раненых и убитых. Сами видите. Если вас убьют, то семья ваша будет получать пенсию за погибшего в бою коммуниста. В противном случае, семья ничего не получит.
Отделение подумало, подумало, и все солдаты написали заявления о приеме в кандидаты членов партии. Все документы остались в воинской части.
Мать поутихла. Я прислушался, Слышу, решают, как быть теперь, признать или скрыть этот факт. Они поступили мудро: отец пришел в горком партии и сказал, что он кандидат в члены партии, что документов у него нет, так как был ранен. По-видимому, ему пришлось заново писать заявление о приме в партию. Так он стал коммунистом.
Горком сначала направил отца работать председателем горсовета. Эта работа ему не нравилась. Работа кляузная. Нужда у людей большая. Все идут в горсовет что-нибудь просить. Просьб много, а он не в состоянии их выполнить. Проработав около года, отец попросился на работу на комбинат, на котором он работал перед войной. Это его любимое место работы.
В нашем городе Наволоки имеется большой хлопчатобумажный комбинат. До сих пор он работает. Комбинат отличается от фабрики тем, что фабрика производит одну операцию. Например, ткацкая фабрика из готовой пряжи изготовляет суровую ткань, которую на отделочной фабрике отбеливают и придают товарный вид. На комбинате производство поставлено на поток: привозят хлопок, а выпускают ткань для продажи. Комбинат – это четыре фабрики: приготовительный цех, прядильная, ткацкая и отделочная фабрики на одной производственной площадке. Изготовление ткани на комбинате имеет замкнутый цикл. Наш комбинат очень красивый, стоит на самом берегу Волги.
Сначала отцу доверили должность заведующего ткацкой фабрики. Однако от этой должности ему скоро пришлось отказаться. Дело в том, что рабочий кабинет заведующего оказался на верхнем этаже фабрики, и для того чтобы отцу попасть на работу в свой кабинет, ему приходилось вызывать грузовой лифт. Пассажирского лифта не было. Наконец, отец оказался в своей родной стихии: он занял должность начальника первого цеха ткацкой фабрики на первом этаже. Отец любил свою работу. Надо прямо сказать, что и она его любила. Отец был строг, но справедлив. Его любило начальство за хорошую дисциплину в коллективе и высокие производственные показатели. Мужики его уважали за справедливость. Если отец прогульщика или пьяницу наказывал, то, значит, наказал за дело. Это люди понимали. За многолетнюю добросовестную работу отец был награжден орденом Трудового Красного знамени. На этой работе отец проработал до ухода на пенсию.
У отца, кроме потери ноги, была еще одна болячка. У него на спине был пролежень. Так называлась в семье рана, которая представляла собой «дыру» на спине в области поясницы диаметром сантиметров десять. В этой «дыре» нет мышц, видны были кости позвоночника, обтянутые кожей. Рана гноилась. Вот эту болячку надо было лечить. Этим сначала занималась сестра, а потом к этому подключился и я. Лечение было простое. Белый стрептоцид превращался в порошок и сыпался на рану. Приблизительно через год рана затянулась. Проблемы были и с протезом. Первые протезы были громоздкие и тяжелые, весили более пяти килограммов.
Почему я об этом пишу? Дело в том, что я старший сын. Я уже взрослый. Мне десять лет. Я очень люблю отца. Он для меня царь и бог. Если отец дома, то я рядом с ним. Когда он уходил на работу, я часто сопровождал его. Это было для меня обязательным и приятным занятием, особенно зимой. Дело в том, что на улице лежит снег. Дороги не чистились. Скользко. Иногда мы с ним вместе оказывались в сугробе. Было любопытно, что оба лежим в снегу и смеемся как маленькие дети. Отец - это великий человек.
Мне всегда было интересно, что такое война, что такое блокада. Я спросил однажды, за какой подвиг он получил медаль «За боевые заслуги». Он рассказал:
- Прервалась связь между частями армии. Получаю приказ, восстановить связь. Отправляю команду из двух бойцов. Команда проходит вдоль линии связи и убеждается, что линия не нарушена. Связь есть. Из штаба опять звонят, связи нет. Тогда беру с собой бойца и сам проверяю линию. Проверяю «пошагово», т.е. прозваниваю линию через каждые сто шагов. И вот приблизительно на половине пути связи нет. Это значит, что в этом месте враг «врезался» в нашу линию. Тогда «неприятеля» отрезаем и связь восстанавливаем.
Орден «Славы» третьей степени отец получил за проведение разведки к берегу Нарвы.
Я как-то спросил его, что было самое страшное во время блокады. Он рассказал:
- Самое неприятное было то, что зимой выйдешь из блиндажа, а недалеко расположилась большая гора голых трупов. Сил не было хоронить умерших и погибших. Эту «поленницу» весной обливали соляркой и сжигали.
Матушка
Я все об отце, да об отце. Пара поговорить о маме.
О маме я могу рассказать больше. Дело в том, что я родился через десять лет после смерти папиных родителей. Поэтому я о них ничего не знаю.
Маминых родителей я застал живыми и могу о них немного рассказать. Сначала о дедушке. Дедушка умер до начала войны, когда мне было пять лет. Дедушка был вторым мужем моей бабушки. Говорили о нем, что он был меньшевиком. На Первое мая он натягивал на поленницу красную тряпку, садился на крыльцо, пел Интернационал, пил водку и закусывал солеными огурцами. Проходящий мимо городовой говорил: - Смотри, посадят.
Дедушка любил внучат, угощал конфетами, которые при нем всегда были.
Бабушку я помню очень хорошо. Она прожила длинную жизнь, более восьмидесяти лет. Как говорилось в семье, пережила двух мужей. В молодости это была статная красивая женщина. Много раз рожала детей и от первого мужа, и от второго. Детей от второго брака взрослыми, я помню, было шесть человек. Это взрослыми. А сколько их умерло в детском возрасте, не сосчитать. В те времена детская смертность была очень высокая. Бабушка научила, а точнее приучила меня собирать грибы. Помню я, что докучал ее глупыми вопросами, типа, что такое бог. И она мне, как могла, отвечала: - Бог - это невидимое, незримое, находится везде и всегда.
Прожила она большую и хорошую жизнь. Бабушка была очень набожная, ходила в церковь. Когда в городе церковь закрыли, она молилась дома в красном углу перед иконами. В нашей семье младших детей она крестила у нас дома. Бабушка ушла из жизни среди внучат тихой незаметной смертью.
Теперь о маме. Мама росла в большой многодетной семье. У ее родителей был большой двухэтажный дом. Очень красивый, покрашен был дом в красный цвет. В детстве мать отдали богатым людям в няньки. Когда разговор заходил о ее образовании, она отвечала, что окончила два класса и коридор. Однако соображала быстро и деньги считала безошибочно как автомат.
По-видимому, во время службы у хозяев, мама научилась шить. Этому ремеслу она научилась основательно. Она всю жизнь обшивала нашу семью, и, вообще, шила все от трусов до пальто. У нас в семье была хорошая ножная швейная машина. Эта машина во время войны спасла нас от голода. Мы, конечно, недоедали, но и не голодали. Наша семья не варила, и мы не ели картофельные очистки.
Когда началась война, мама стала работать швеей. Она работала в швейной мастерской, которая находилась рядом с нашим домом в пяти минутах ходьбы. Как самую опытную, ее назначили на должность закройщицы. Мы, дети часто бывали у нее на работе и видели, что шьют работницы. А шили они все для фронта. Солдатское нижнее белье рубахи и кальсоны, зимние ватные штаны, шапки ушанки, рукавицы, погоны и многое другое. Мама успевала за время обеденного перерыва покормить новорожденного малыша, приготовить поесть и накормить взрослых детей.
Основной проблемой во время войны, да не только во время войны, но во время всей маминой жизни была проблема, как прокормить семью. После окончания войны семья увеличилась еще на два человека, родилось еще два сына. Семья полностью сформировалась: мать, отец, дочь и пять сыновей. Мать получила медаль материнства. Эта награда позволила ей выйти на пенсию в пятьдесят лет. Кстати, за то, что мать столь раз рожала, соседки по дому за глаза маму осуждали. Но, оглядываясь назад, стоит сказать, что и в этом вопросе родители были мудры. Дело в том, что это время было послевоенное. В стране предохраняться было не чем, даже элементарных презервативов в аптеках невозможно было купить. Аборты были запрещены. Врачи за такие деяния отвечали уголовной ответственностью. А дело было молодое, была война, мужики и бабы соскучились. Такое положение привело к тому, что те, кто не хотел иметь детей, шел к «бабкам, повитухам». А у этих «специалистов» одна анти санатория. Многие женщины из нашего дома не дожили и до шестидесяти лет. А наша матушка, слава богу, прожила восемьдесят два года.
Особенно тяжело пришлось маме накормить нас во время войны. Основным орудием были ее руки, а главным инструментом - швейная машина. Мама все свободное от работы время «строчила», что-то шила. Когда она отдыхала или спала, я не знаю. Все то, что ей удавалось сшить, мама отправляла в деревню. В деревнях тоже было бедно, но не так голодно.
Мама шила из-за нехватки материала в основном детские изделия. Зимой хорошим спросом пользовались ватные сапоги. Сапоги шились просто: толстый слой ваты обшивался тканью с двух сторон, из этой заготовки по форме ноги делались две выкройки, которые сшивались вместе. «Сапоги» вставлялись в резиновые галоши и надевались на ноги. Такие «сапоги» любили дети. Зимой в них было тепло и уютно.
Мама погружала вещевой мешок на плечи, брала кого-нибудь из детей и отправлялась в поход. Чаще всего маму сопровождала сестра, которая старше меня на шесть лет. Роль сестры в жизни нашей семьи неоценима. Сестра помогала маме во всех делах. Она нянчила малых детей, убиралась в квартире, стирала белье, а самое главное была примером для нашей баскетбольной команды. Сестра очень хорошо училась в школе, так что учиться нам, пацанам плохо было стыдно.
Когда я подрос, мне исполнилось восемь лет, мама и меня начала брать с собой в деревню. Из этих походов мне запомнились два. Летом мы обычно ходили по деревням за Волгу. Однажды в лесу встретили волка. Мы шли по просеке, и вдруг видим на другом конце просеки стоит большая серая собака. Мы встали, и она стоит и смотрит на нас. Собака постояла, постояла, повернулась к нам спиной и неторопливо побежала прочь. Мама почему-то не испугалась, говорит: - Волк. Не знаю, было ли у нее какое-нибудь оружие для защиты от встречи с волками. Было лето, и волк был сытый.
И еще я запомнил случай, как мама меня «потеряла». Однажды она взяла меня зимой в деревню. Все было обычно. Маме удалось обменять свой немудреный товар на мешок картошки. Стемнело. На обратном пути пошел снег. Я стал от матери отставать, и она посадила меня на санки позади мешка с картошкой. Впереди небольшой спуск с горы. Мама выпустила веревку, и санки вместе с картошкой и со мной устремились вниз. Внизу санки опрокинулись, и я оказался в глубоком сугробе. Маме пришлось потрудиться, чтобы вытащить меня из снега.
Надо сказать, что мне нравилось ходить с мамой по деревням. Дело в том, что, во-первых, это было интересно. Во-вторых, во время походов мне кое-что перепадало. Женщины-крестьянки иногда меня угощали колобками, которые были сдобными, очень вкусными. А однажды меня одарили кружкой парного молока. Кстати, наш народ очень добрый. Маму деревенские жители всегда встречали доброжелательно, сочувственно.
Встречи с партией
Итак, я в партию не попал. Меня не приняли из-за непригодности. Но я партией интересовался. Мне было любопытно, что это за «фрукт», эта партия. Я часто ходил на открытые партийные собрания, на которых обычно подводились итоги работы коллектива. Что меня поражало, так это необычная серость этих сборищ. Выступают всегда одни и те же льстецы. Партсобрание напоминало круг, посреди которого сидит кошка, а вокруг мыши. О какой-либо критике работы начальства не могло быть и речи. Хотя в любом коллективе проблем хватало.
Стоит, однако, отметить, что и власть мной интересовалась. Домашний телефон наш прослушивался. Стоило мне поговорить по телефону и договориться о встрече с человеком, и встреться с ним, как не вооруженным глазом видишь, что сзади за нами, не стесняясь, идут на расстоянии пяти шагов два амбала.
Власть партии в стране была безграничная. Прежде всего, это проявлялось в средствах массовой информации. Нельзя было не только какую-либо газету выпустить, стенной листок выходил только с согласия секретаря местной парторганизации. Партячейки были в каждом коллективе, в каждом колхозе. У партии была полная монополия на проведение выборной кампании на всех уровнях власти от Верховного совета до местных органов. В Верховный совет, состоящий из двух палат Совета союза и Совета национальностей, у нас выбирались постоянно одни и те же два человека.
Мне надоели такие выборы, и однажды я решил не голосовать. На кануне выборов пришел на избирательный участок, попросил открепительный талон. Мне талон дали. Я пришел домой и опустил его в туалет. Но время идет быстро. Прошло незаметно четыре года. Я опять пришел на избирательный участок и попросил открепительный талон. Мне опять талон дали и спрашивают:
- Соколов, где вы голосовали в прошлый раз?
Я отвечаю: - Не помню.
Меня опять спрашивают:
- А где вы собираетесь голосовать в этот раз?
Я, не растерялся, говорю:
- Я еду в колхоз, там и буду голосовать.
Я сказал правду. Я действительно в этот раз на время выборов ехал в колхоз. Я понял, что за такими, как я, постоянно следят.
Кстати, с теми, кто демонстративно отказывался голосовать, власть расправлялась очень жестоко. По крайней мере, один такой случай мне хорошо известен. Один молодой ученый, младший научный сотрудник, не пошел на избирательный участок и отказался голосовать. В те времена все научные сотрудники раз в три года проходили переаттестацию. У этого ученого наступило такое время. Так переаттестацию он не прошел и был уволен, точнее, переведен из младших научных сотрудников в слесаря ЖЭКа.
Настоящим столкновением с партией был вызов меня в городской комитет партии. Если память меня не изменяет, то это событие произошло осенью в юбилейный 1967 год. Наш научный коллектив начали «трясти». Одного научного сотрудника, члена партии, другого, вызывают в горком. И вдруг звонок на работу:
- Соколов, просим вас прийти в 18 часов в городской комитет партии для собеседования.
Аккуратно просят, сволочи. Я же беспартийный, какого черта, мне делать у вас в горкоме партии, думаю. Иду к начальнику. Говорю:
- Вот вызывают, что им от меня надо. Спрашиваю: - Идти или не идти?
Начальник говорит: – Как хочешь.
Однако знаю, что с этими бандитами шутки плохи.
Далее рассказ буду вести почти документально. Этот визит я запомнил на всю жизнь. Вошел в нужный кабинет. Говорю:
- Соколова вызывали? Я пришел.
Отвечают:
- Проходите.
Смотрю, посреди комнаты находится низенький стол, за которым сидят трое мужчин, двое мне знакомы, третьего не знаю. Один знакомый – секретарь парткома института, другой – идеологический сектор горкома партии, известная в городе сволочь. Один из них приглашает меня сесть на свободный стул. Сел. Начали задавать вопросы. Вопросы самые глупые. Сколько вам лет? Где работаете? Женаты ли? Есть ли дети? И так далее…
И вдруг вопрос:
- Читали ли вы антисоветскую литературу?
Ответ:
- Не читал.
Вопрос:
- Неужели ни какой антисоветской литературы не читали?
Вопрос:
- А, какую литературу вы имеете в виду?
Вопрос:
- Не читали ли вы работы таких авторов как Варга и Джилас?
Ответ:
- Этих авторов я точно не читал.
Я не солгал. Как мне потом рассказали ребята на работе, это известные в Советском союзе антисоветчики, о которых я ничего не знал. Экзаменаторы немного растерлись. Опомнился один. Спрашивает:
- И, все-таки, что вы читали антисоветского?
Вопрос с явным намеком, не прикидывайся дурачком, все читают, а ты, святой, ничего не читал. Не верим. Пришлось сознаться. Говорю:
- Читал письмо Раскольникова Сталину.
Идеолог подскочил на стуле. Чуть не кричит:
- Партия решительно осудила этого иуду.
Говорю:
- Раскольников - это настоящий коммунист, не то, что вы.
Вопрос:
- А еще что вы читали.
Опять пришлось сознаться:
- Еще читал рецензию на книгу Некрича «22 июня».
Вопрос:
- Еще что вы читали?
Ответ:
- Больше ничего не читал.
Вопрос:
- У вас имеются оттиски этих работ?
Ответ:
- Где-то, наверное, дома валяются.
Вопрос:
- Если найдете их, то принесите сюда в горком.
Ответ:
- Хорошо, если найду, принесу. Можно идти. До свидания.
Пришел домой. Достал оттиски, сжег и спустил в туалет. Никаких репрессий ни на работе, ни дома я не почувствовал.
Стоило в стране отменить пятую статью конституции, партия, этот двадцати миллионный монстр рассыпался как карточный домик.
Ю.В. Соколов