гл. 7 КРЕСТНЫЙ ПУТЬ. С ДЕНИКИНЫМ И ВРАНГЕЛЕМ
.........................................................
Путь Беляева в глубины Белого движения пролегал среди пламени пожарищ и взрывов снарядов, пулеметных очередей тачанок, воплей раненых и горы изувеченных трупов - через ожесточенный и братоубийственный казачий Дон.
Наш генерал, начиная бороться за свою Россию, с печалью узнает, что не нашедший поддержки среди навоевавшегося с «германцами» казачества и разочаровавшийся в выдвинутых идеалах - застрелился донской Войсковой атаман Алексей Каледин. Покончил с собой, сняв китель и наградной Георгиевский крест. Господи, прости и упокой его душу.
Несмотря на эту трагедию, Иван Тимофеевич откликается на призыв создателя Добровольческой армии на Дону генерала Алексеева: «Нужно зажечь светоч, чтобы была хотя бы одна светлая точка среди охватившей России тьмы…».
Беляев, кутаясь в одежды, дабы не прознали красные, пробирается тайком на белый Дон, который оставался «маленьким, незатопленным островком среди разбушевавшейся стихии». Только там уважалось звание офицера-защитника Отчизны, продолжали соблюдать дисциплину, носить золотые погоны и отдавалась честь. Там в едином строю сурово выстраивались седые боевые полковник и безусые юнкера.
А после под воем шрапнели мальчишки по Дону прошли.
Зашитые в полы шинели частицы российской земли.
Ивана Тимофеевича в пути ждало множество опасностей. Достаточно, чтобы заподозрили соседи по вагону - и ты уже жертва. Он видел, как матросы и красногвардейцы, опознавая царских офицеров, выбрасывали их на полном ходу поезда, и те буквально размазывались по земле.
И страдая, думал он: «На Дон стекались офицеры, кадеты, солдаты - сначала одиночно, потом группами. Иные бежали из советских тюрем, уходили из развалившихся войсковых частей, от большевистской нетерпимости. Одним удавалось прорваться через заградительные кордоны, другие попадали в тюрьмы, заложниками в красноармейские части, иногда в могилу.
Шли на Дон, не имея представления о том, что их ожидает, во тьме через сплошное большевистское море. Приходили измученные, голодные, но не павшие духом».
В цветущем мае 1918 года Беляев, наконец, очутился в донской станице Мечетинской. Вот он и в Добровольческой армии!
При поддержке Деникина он заступает на пост начальника артиллерии. С неугасимой надеждой на наведение порядка в войсках, да и всей державе!
Сюда же на Дон, на землю предков, пробирается тайком с женой такой же фронтовой генерал Петр Краснов. Он занимался ранее эвакуацией на Дон казачьих частей для будущих сражений. Теперь, одетый в задрипаное пальто и с подложными документами он, в стылом товарном поезде, прибыл с женой в красный Царицын.
На вокзале Краснов с тревогой узнал, что он приговорен к смертной казни. А портреты его посланы по всем станциям от Царицына до Пятигорска. Он, озирая патрули, и чудом избежав расстрельного ареста, на тряской телеге, запряженной парой захудалых лошадей въезжал в Новочеркасск.
Ему, как и Беляеву, иного выбора не было.
Пересеклись на том горячем Дону пути Беляева и Краснова. И хотя воевали они за общее Белое дело, но жизни эмигрантские оказались у них категорически разные…
Краснов после в нацистской Германии станет начальником Главного управления казачьего войска. Будет без устали призывать казачество воевать под знаменами Гитлера против Сталина: «Хоть с чертом - но против большевиков».
А Беляев в Парагвае резко выступит против фашистов и вермахта, и назовет возглавившего борьбу с Гитлером Сталина «русским богатырем». Деникин начнет резко осуждать Краснова за «вдохновенные» призывы его к казачеству – идти под знамена Гитлера». Но все это будет потом…
А сейчас, в роковую гражданскую, Краснов командует Донской казачьей армией. Беляев же находится в руководстве, другой, Добровольческой армии Деникина.
На фронтах бои шли с переменным успехом. Противники не щадили, уничтожали друг друга.
Беляев и другие генералы едва сдерживали офицеров от расправы над пленными красноармейцами - настолько все были разъярены зверствами большевиков. В то же время в панике, неразберихе власти белые перебегали к красным, а пленные красные становились или их насильно ставили в ряды белых. Жить хотелось всем.
В начале 1919 года Деникин стал еще выше - Главнокомандующим Вооруженными силами Юга России, насчитывающих более ста тысяч штыков. Вначале ему сопутствовал успех и части белых заняли 18 губерний, а это было более сорока миллиона населения. Сперва избавителей от большевиков население встречало радостно: колокольным звоном, хлебом-солью на резных блюдах, охапками цветов.
Жарким летом белые заняли Царицын или «Красный Верден», как назвал его Деникин. В центре Царицына состоялся парад войск. Деникин торжественно оповещает, что конечной целью войск будет «захват сердца России –Москвы.
И вот взяты с боями у красных Киев и Харьков, Курск и Орел, пал Воронеж и белые части в тульских пределах - и до Москвы рукой подать - осталось каких-то 180 верст…
Но распоясались хмельные от крови, вседозволенности и злого самогона белые победители. Города и села стонали и корчились от их мародерства, насилий и грабежей. Белые сами себе рыли могилу. Красная Армия жестко сконцентрировалась - и перешла в контрнаступление, освобождая занятые деникинцами Орел, Воронеж, Курск.
Постепенно накапливались разногласия между Деникиным и Беляевым.
- Деникин обладает слишком узким взглядом на все происходящее,- говорил среди офицеров Иван Тимофеевич. – Сын простого крестьянина, он ненавидит высокую культуру, да и не жалеет крестьянина, плохо понимает солдата.
Занимаясь снабжением армии, Беляев, открыто выступает против насильного изъятия продовольствия у крестьянских семей. Он предложил Деникину создать специальные охранные роты, которые препятствовали бы повальным грабежам населения:
- Если вам не жалко худого, обокраденного населения, то поберегите, хотя бы армию. Ведь армия, которая грабит, сама разлагается, - убеждал он Деникина.
А тот, поседевший, сидя в измятом мундире, резко возражал:
- Вы, словно чистоплюй, жалеете это мужичье быдло? Да они завтра, краснопузая сволочь, выпустят нам кишки из живота.
- Карательные отряды и расправы без суда, возвращение озлобленных помещиков в свои имения – это признаки катастрофы, - горестно замечал соратникам Иван Тимофеевич. - А можно ли с нечистыми руками творить освобождение и восстановление России?
Беляев ужасался: - Откройте глаза, господа офицеры! Катастрофически падает наш авторитет среди населения. В нашем тылу заполыхало пламя крестьянских восстаний. И мы, кадровые военные, вчерашние победители, под ударами красной армии откатываются назад и назад.
Недовольный Деникин отстраняет Беляева от должности заведующего снабжением армии – не по нутру ему откровения того, да защита населения от насильственных реквизиций белых.
Деникин после, в эмиграции, признается запоздало в творимых бесчинствах.
- Увы, наши армии погрязали в больших и малых грехах, набросивших густую тень на светлый лик освободительного движения. Это была оборотная сторона борьбы, ее трагедия.
Выходит, Беляев оказался дальновиднее великого Деникина?! Да нет пророка в своем отечестве.
На глазах Беляева Деникин и его окружение сдавали позиции. Вопиющий белый террор заставил Беляева сомневаться в порядочности высшего командования.
Как-то он увидел на улице несшегося напролом генерал-майора Дроздовского, заряжавшего на ходу винтовку. За ним поспешала группа молодых офицеров, клацающих затворами.
- Куда вы так торопитесь, сломя голову, - изумился Беляев.
- На станцию! Там собралось слишком много пленной красной сволочи! Будем их расстреливать, надо приучать нашу молодежь.
А за рукава и полы офицерских шинелей цеплялась седая старушка-мать, умолявшая:
- Моего сына, отдайте моего сына, кровинушку!
Дроздовский смачно сплюнул в сторону обезумевшей от горя старушки, и на ходу вогнал обойму в винтовку, (вскоре смерть нашла его самого).
Соратник Беляева, генерал Туркул, откровенничал:
- В зимних боях мы измотались. Все ожесточились. Ибо знали, что в плен нас не берут, что нам нет пощады. В плену нас расстреливали поголовно. Если мы не успевали унести раненых, они пристреливали сами себя.
Беляев остро видел колошматину войны, несущей всем горе. Вокруг наводили ужас массовые расстрелы, лохмотья кровавого мяса и подбородки пленных, раскроенные вороненой рукояткой нагана, и гарь яростных пожарищ, вихрь безумия и могил.
Вовлеченный в кровавое колесо белого движения, Беляев командует конно-горным дивизионом, сражается на заснеженных полях России. Только сознание укоренившегося долга и присяга удерживало его от намерения немедленно потребовать отставки. Он сражается на заснеженных полях России.
Забыть ли, как на снегу сбитом
В последний раз рубил казак,
Как под размашистым копытом
Звенел промерзлый солончак,
И как минутная победа
Швырнуло нас через окоп,
И храп коней, и крик соседа,
И кровью залитый сугроб.
На прорыв их фронта уже помчалась махина Конной армии Буденного. 1919 провальныйгод заканчивается печальным приказом Деникина об оставлении Царицына на Волге. За спиной отступающей Белой армии грохочут взорванные ею мосты и бронепоезда, станции и госпиталя… От этой бойни-резни начали уставать и белые и красные.
Велик и страшен наступивший, заваленный снегами, 1920 год! Большевики неумолимо побеждали.
Крах военных операций белых, неудавшееся наступление на Москву подорвало доверие к диктатуре Деникина.
Высокий и подтянутый Врангель, в черкеске,блестя глазами, заявил генералам, среди коих находился и Беляев:
- На огромной, занятой нашими войсками территории Юга России власть отсутствует. Деникин не способен справиться с этой задачей. Страна управляется всеми, кому не лень – от губернатора до войскового коменданта и контрразведчика. Понятие о законности отсутствует. Хищения и мздоимство глубоко проникли во все отрасли управления.
Иван Тимофеевич не принимал участия в штабных интригах. Но полагал, что Деникин скорее прирожденней солдат и служака, чем прожженный политик. Теперь он разбит неудачами, и ему не под силу оставаться у власти. Выходит, единственный выход - это передача полномочий Врангелю.
Весенним апрельским днем 1920 года, уставший, сутулившийся Деникин ставит подпись под своим последним приказом.
«Генерал-лейтенант барон Врангель назначается Главнокомандующим на Юге России. Всем, шедшим со мною в тяжелой борьбе, - низкий поклон. Господи, дай победу армии и спаси Россию».
Затем на севастопольском рейде загрохотали якорные цепи – это английский линкор «Император Индии» на борту с бывшим Главнокомандующим Деникиным взял курс на Константинополь.
Так на Деникина, с первой набежавшей на линкор волной, накатились долгие годы эмиграции.
Врангель сразу же взялся за наведение порядка в Русской армии.
О генерале Беляеве он отзывается, как о «храбром и добросовестном офицере» и «человеке» прекрасной души». Беляев был начальником артиллерии дивизии из трех артиллерийских батарей. Дополнял их отряд пехоты в составе 1200 человек.
Врангель, теряя немало людей в боях, продолжал бесстрашно передвигаться вдоль линии обороны противника. Мало-помалу он брал бразды правления в свои руки, отсеял слабых и неспособных, продвинул храбрых и талантливых. К числу таковых принадлежал Беляев.
Ему в душу запала беседа с Врангелем:
- Понимаете, - говорил тот,- мы остались одни в тяжелой борьбе, где решается судьба не только нашей Родины, но и всего человечества.
Мы защищаем родную землю от ига красной нечисти, не признающей ни Бога, ни Родины и несущей смуту и позор. Скоро три года, как Русская армия несет тяжелый крест. Предав дикому разорению Русь, изверги надеются зажечь мировой пожар, не думая, что в огне его могут сгореть и сами…
Да, Врангель и Беляев предполагали, что диктатура большевиков в будущем потерпит крах, но когда?..
Врангель и офицеры убеждались в глубоком уме генерала Беляева, и его личной храбрости. Вспоминали после атаки красных:
- Мы успели кое-как одеться, подседлать лошадей и выскочить из села, однако обоз двух полков и наша летучка были захвачены. Красные захватили и радиостанцию, но генерал Беляев, выскочивший в одной рубахе из дому, собрав несколько десятков артиллеристов и казаков, и радиостанцию отбил.
А полковник Соколовский к тому добавлял:
- Нас преследовала сплошная толпа всадников. Врангель остановился и, вглядываясь в предрассветный сумрак, принес: «Черт возьми! Похоже, они нас изрубят». В тот момент с противоположенного конца станицы раздался пушечный выстрел, и над красными кавалеристами разорвалась шрапнель. «Это наши, - сказал Врангель, - едем к ним, это стреляет наша батарея». Это Беляев собрал казаков, орудийные расчеты и открыл огонь. Врангель с конвоем поскакал к кавалерийской части, стоящей в десяти километрах . И вдарил по красным. Те бежали, прихватив с собой нескольких наших медсестер.
Врангель успокоился, что его жены не оказалось в лазарете: она уехала в Ставрополь за документами. Ольга Врангель сопровождала его как медсестра полевого лазарета. Многие медсестры, опасаясь со стороны красных надругательств и изнасилований, носили ампулы с ядом, чтобы принять, когда не будет выхода.
Однако дальнейшие отношения Врангеля с Беляевым, имевшим независимое мнение, начали портиться.
Эти напряженные отношения были скрашены долгожданным приездом из Петрограда в Екатеринодар его Саши. Между тем время для любви было опасливое, ненадежное.
Белая гвардия затачивала штыки, готовясь лечь костьми на полях сражений с красными полками, вал которых неумолимо накатывался на нее. А на юге, среди безжалостных боев, гуляла вовсю эпидемия безжалостного тифа.
Скрутил тиф и его милую Сашу. Иван Тимофеевич не отдал ее в переполненный, зловонный и завшививленный госпиталь. Сам выхаживал.
Боже, до чего опустеет мир, если она уйдет!
Но если она останется жива, если он будет знать, что солнце опять будет играть в ее золотистых волосах, и ее голубые глаза опять сморят на звезды, и зазвенит её смех, - о, тогда жизнь будет сиять для него!
Но заразился, свалился и сам Иван Тимофеевич. Долгий, смятенный месяц ослабевшие супруги находились на грани между жизнью и смертью!
Саша металась в постели вся в жару, открывала глаза - у изголовья сидел изможденный муж. А он в горячечном бреду видел стоящую над ним Сашу, и в его воспаленной голове кружились слова:
Пожалуйте, сударыня
Сядьте со мною рядом.
Пожалуйте, сударыня,
Одарите взглядом….
Они выхаживали друг друга из последних сил и одолели смертоносный тиф.
- Господь миловал наших «неразлучников», они выкарабкались из бездонной пропасти!- радовались друзья.
- А не расстался ли с мечтами о Парагвае и индейцах обожженный сражениями генерал Беляев?-лукаво спрашивали его друзья-офицеры, сиживая в узком кругу за бокалом терпкого вина.
- И было ли ему до его любимых писателей Джека Лондона, Луи Буссенара, Райдера Хаггарда, воспевающих Музу дальних странствий? - вопрошали другие, поднимая бокалы за торжество Белого дела.
Он же, посмеиваясь, честно отвечал:
- О, эти мечты и писатели-романтики поддерживали мою грешную душу на фронтах военной жизни.
И таков он был не один.
Так, будущий историко-приключенческий писатель Иван Ефремов вспоминал, что в кипучее время гражданской он взахлеб читал на привалах при свете костров увлекательные книги Райдера Хаггарда из истории Южной Америки.
Став известным ученым и путешественником, Ефремов признавался:
«Не говоря о Жюле Верне, Джеке Лондоне, Киплинге и Майне Риде, мы зачитывались Хаггардом, Луи Жаколио, Буссенаром, Сальгари, Эберсом, Мариэттом, Пембертоном, позднее Пьером Бенуа, - это были многотомные собрания сочинений, в сумме познакомившие нас с природой разных стран мира и с разными историческими эпохами».
Белый генерал известный писатель Петр Краснов вспоминал: «Я мечтал пятидесяти лет (после пятидесяти – какай же может быть кавалерист!) выйти в отставку и стать ни больше, ни меньше как русским «Майн Ридом!»
Но сейчас белых и красных захватывала жесткая проза войны: борьба за власть и новую Россию! А будущее её каждая сторона видела только по-своему.
… Идет драматический отход белых войск из Харькова. Его прикрывает артиллерия под командованием Беляева. Они отходят в Крымскую сторону с остатками войск Врангеля.
Для супругов Беляевых начинается хождение по мукам.
Иван Тимофеевич вчитывается в сводки и содрогается, что при отступлении Вооруженные силы Юга России потеряли убитыми и ранеными десятки и десятки тысяч бойцов. Боже, в плен попало уже около 180 тысяч человек!
Господи, куда же мы катимся?
И вот порт Новороссийск. Он переполнен отступающими белыми. А там, за морем – чужие берега. Какие мысли обуревали генерала Беляева? Может и такие:
«Новороссийск был катастрофой Белого движения. Мы потеряли громадную, плодородную и густонаселенную территорию, весь материал, и вероятно, две трети нашей армии. Сколько офицеров, оставленных в лазаретах, застрелилось? Сколько было расстреляно и утоплено в бухте?
В Новороссийске погибли результаты двухгодичной славной борьбы. Союзный флот присутствовал при этом как зритель.
Никогда наша армия не переживала такой катастрофы в боях с красными. И вот эта катастрофа была ей причинена своим же собственным Генеральным штабом…
Мы направлялись в Крым, чтобы продолжить борьбу с большим опытом и меньшими иллюзиями».
При эвакуации из Новороссийска большинство казачьей Донской армии, не говоря о беженцах и семьях, было оставлено под расстрел красным.
Беляев видел, как на отходящие суда казачьи офицеры зачастую не допускались и около пароходов громоздились баррикады с караулами и пулеметами. В безумном бегстве белые штыками отпихивали от кораблей своих же сподвижников.
Перед ним стояла черная трагедия, агония Новороссийска.
Красные, идя по пятам отступающих в Новороссийск белых, настигали не успевших погрузиться на суда. Стволы их пулеметов и пушек раскалялись от расстрела людей, сбившихся в кучу на пристани и молу. Прижатые к морю толпой, солдаты, раненые, женщины с детьми, падали в воду и тонули. Жуткий стон, вой и плач стояли над городом.
Беляев, пораженный, остановился.
Около пристани скучились донские кони-красавцы. Другие кони забрели в море, наклонили головы к воде, отфыркивались и сердито били передними ногами.
С плачем и криком метались женщины, отыскивая мужей и детей, затерявшихся в тысячной толпе. Офицеры, солдаты, казаки с мола бросали в море пулеметы, седла, ящики. Все время подъезжали всадники. Один быстро соскочил с седла, обнял коня за шею, прижался к голове и выстрелил в ухо своего боевого друга, а потом себе в голову...
Зычные голоса наводили порядок. Непокорных тут же застреливали и трупы бросали в бухту.
В темноте наступившей ночи пылало небо над городом. Горели, взрывались громадные интендантские и артиллерийские склады. С грохотом огненные смерчи вздымались к небу. Началось дикое мародерство.
Лишь откуда-то, из притихших от страха домов, доносились слова напеваемого псалма:
Скажите, мне братья и сестры,
Куда вы хотите идти…
Терновник колючий и острый
И камни, и мрак на пути…
Черный день 25 марта 1920 года Беляев не забудет никогда. У Ивана Тимофеевича сердце обливалось кровью! Беда пришла оттуда, откуда он не ожидал.
В страшной суматохе отступления и эвакуации, среди многотысячных толп беженцев, потерялась, пропала его любимая «неразлучница» Саша. Он внушал себе: «Надо жить с надеждой на встречу. Иначе я сойду с ума».
Из порта Новороссийска на ревущем гудком пароходе «Бюргермейстер Шредер» он покидает Новороссийск.
Только с января по март этого трагического года из Новороссийска, Севастополя и Одессы было вывезено около 20 тысяч больных и раненых белых офицеров, с ними еще 25 тысяч членов их семей и чиновников.
Всех потом разместили в беженских лагерях на островах Средиземноморья.
Оставшихся на родной земле угрюмых белогвардейцев, казаков поджидало, увы, не милосердие красных победителей.
Хуже того, террор продолжался – он приобретал государственные, жуткие массовые масштабы и назывался теперь «рассказачивание» и «раскулачивание».
Ибо великий деятель партии Лев Троцкий еще загодя призывал командование Красной армии устроить казакам «черный Карфаген».
КРЫМ… Этот кусочек суши оставался последней надеждой для переметнувшейся из Новороссийска остатков Белой армии.
Имя генерала Беляева мы встречаем в последний раз на земле российской, в мемуарах Врангеля о белой агонии в Крыму.
Врангель лихорадочно пытается спасти былую силу оставшихся войск. В туманную ночь на 8 ноября 1920 года красные бригады Фрунзе и Блюхера в составе двадцати тысяч человек,пройдя по пояс через ледяные воды Сиваша, мощно ударили по Белой армии, оборонявшей Крым.
Часть кубанских казаков сдалась, а дроздовцы отбивались от красных яростными и короткими контратаками.
Трагический 1920 год близился к своему ужасному завершению.
Жуткие картины отступления остались на всю жизнь в обугленном сердце Ивана Беляева, как у поэта и белоэмигранта Николая Туроверова:
Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня;
Я с кормы все время мимо
В своего стрелял коня.
А он пыл изнемогая,
За высокою кормой
Все не веря, все не зная,
Что прощается со мной.
Сколько раз одной могилы
Ожидали мы в бою.
Конь все плыл, теряя силы
Веря в преданность мою.
Мой денщик стрелял не мимо -
Покраснела чуть вода…
Уходящий берег Крыма
Я запомнил навсегда.
Корабли, переполненные белогвардейцами, уходили в плавание по бурным водам эмиграции. Всего на 126 кораблях из захваченной большевиками России было вывезено более 140 тысяч человек, в том числе гражданских беженцев, офицерских семей и детей.
Над плывущими суднами с изгнанниками опустилась ночь. Беляев с борта грустно смотрел в темное небо, ярко сверкали звезды, весело искрилось море. Тускнели и умирали один за другим огни родного берега. Вот потух последний.
Прощай, мать-Россия! Может быть, навсегда…
За морем Черным маячила чужая, неприветливая Туретчина. Выбросил вверх минареты надменный мусульманский Константинополь. Впервые за многие века ползут к нему по морю за подаянием переполненные суда с христианскими воинами-гяурами. Одно транспортное судно затонуло и его пришлось буксировать по волнам к берегу Турции…
У Белого движения была одна неоспоримая заслуга, размышлял наедине сам с собой Иван Тимофеевич.
Благодаря его упорному сопротивлению фанатику Ленину был поставлен заслон, и ему не удалось зажечь революционный пожар-террор в Польше, Германии и других странах. Превратить кровавую гражданскую чуму во все пожирающее пламя мировой войны.
Беляев не кривил душой и рассуждал честно: в гражданской войне герои были по обе стороны фронта. И все они были русские люди, а точнее – россияне. И каждый радел за «Свою» Россию. Хотя это п с трудом вмещалось в его голове.
С уходом за границу армии Врангеля закончился стихийный белый террор. Зато красный террор, разворачивался, набирал крутые обороты и массовость. И становился великой государственной политикой против своего же, и без того уже искромсанного народа.
По Крыму прокатилась беспощадная волна красной «зачистки». Сдавшихся на милость победителей (святая наивность!)белых офицеров и казаков расстреливали десятками тысяч человек.
Красноармейцы прикладами и штыками в лазаретах добили раненых и калек. Кому нужна была эта орава жаждущих лекарств и жратвы ртов? Себе-то, и то жирных кусков не хватало….
Операцией по массовому уничтожению россиян руководил председатель Крымского Ревкома Бела Кун и секретарь Крымского комитета партии Розалия Землячка.
Боже, террор красных обрушился даже на невинное мирное население. На кровавую бойню гнали тысячами "подозрительных" граждан.
Очевидец пишет: «Окраины города Симферополя были полны зловония от разлагающихся трупов расстрелянных, которые уже не закапывали в землю. Ямы за Воронцовским садом и оранжереи в имении Крымтаева были полны трупами расстрелянных, слегка присыпанных землей, а курсанты (будущие красные командиры) ездили за полторы версты от своих казарм выбивать камнями золотые зубы изо рта казненных, причем эта охота давала всегда большую добычу».
Красным убийцам помогали голод и эпидемия, с которыми никто не боролся. Этот кошмар в Крыму описывал М.Волошин, идущий тем же крестным путем, как Беляев, Серебряков и другие:
Зимою вдоль дорог валялись трупы
Людей и лошадей, и стаи псов
Въедались им в живот и рвали мясо.
Восточный ветер выл в разбитых окнах,
А по ночам стучали пулеметы,
Свистя, как бич, по мясу обнаженных
Мужских и женских тел…
А вот генеральским супругам Красновым, тем повезло. В мягком экспрессе 20 марта 1920 года они умчались из буйствующей России прямиком на Берлин!
За рубежом Петр Краснов, «русский Майн Рид», напишет исторические и приключенческие романов о любви к Родине и армии. А потом пезко перейдет от ненависти к коммунистам - к преступному сотрудничеству с фашистами Германии. Он завершит свой путь зимой 1947 года на висельнице тюрьмы Лефортово в Москве.
Россия, даже в далекие 2000-е годы не простит Петру Краснову рокового отступничества - и откажется реабилитировать его.
Представьте, даже смерть не соединила преданных друг другу супругов Красновых. Жена Петра Николаевича, оперная певица Лидия Федоровна, осталась одна-одинешенька за пограничным шлагбаумом, и судьба ее и место упокоения до сих пор окутаны туманом.
А что же сподвижники Генерала Беляева, военачальники Деникин, Врангель и Кутепов?
Они отплыли на переполненных, тоскливо ревущих гудками пароходах, с остатками армий. На чужбине, вкусив горечь изгнания, жили памятью о былом величии. Личные отношения между Деникиным и Врангелем никогда не восстановятся. Хотя Деникин и в эмиграции будет пытаться помогать хоть в чем–то остаткам армии Врангеля.
Прах опального Деникина спустя многие десятилетия вернется на Родину вместе с томами его запоздало-признательных мемуаров.
За границей Деникин узнает и напишет о подвиге русского парагвайского офицера, есаула Серебрякова! И всему огромному эмигрантскому миру станет известно офицерская доблесть донца-парагвайца Василия Серебрякова!
Врангель же безвестно закончит дни свои, больной и нелюдимый, он оставит интересные письменные воспоминания.
Непримиримый Кутепов не станет умиляться мемуарами, а активно займется разведывательно–диверсионными операциями против СССР и погибнет при похищении его агентами НКВД.
Такова была жестокая правда того окаянного времени.
Беляев понимал, что это была губительная для страны война, в которой он глубоко разочаровался. Она стоила народу огромных жертв, но никакой пользы России не принесла.
Но что было отъевшейся, сытой Европе до мнений каких-то разгромленных русских генералов?
В большом и беспокойном сердце Ивана Тимофеевича билась горячая любовь к поруганной и опустошенной Родине. Вернется ли он к ней когда-нибудь?
"А где же ты, моя милая Сашенька?..". Как тосковал и молился он о ней. Воистину сказано, что две странницы вечных, любовь и разлука поделятся с нами сполна.
Саша приходила к измученному заграничными мытарствами Ивану Тимофеевичу в тревожных снах, стройная и миловидная. Часто с нею грезился возникающий из сиреневых туманов юности загадочный и манящий вечнозеленый тропический Парагвай…
И в дни всеобщей дикости и тлена
Смеюсь, молюсь мальчишеским мечтам…
Давайте-ка, прервем «одиссею» Беляева на суровом пути в Латинскую Америку и вернемся к его рискованным экспедициям в дебрях Чако.
ПРОДОЛЖЕНИЕ здесь: http://www.proza.ru/2017/03/18/1887 гл.8 ЧЕРНОЕ ЗОЛОТО