Пути неисповедимые

   
   
     Уже ровно двадцать лет Василий Иванович трудился на хлебозаводе с аппетитным названием «Каравай» в качестве укладчика хлебобулочных изделий. Двадцать лет из смены в смену бережно снимал означенные изделия с конвейерной ленты и аккуратно складывал на лотки, которые затем осторожно помещал в контейнеры, подвозимые и увозимые коллегами-грузчиками. Двадцать лет Василий Иванович жил строго по распорядку, составленному в соответствии с рабочими сменами, которые начинались и заканчивались строго в соответствии с графиком, никогда не менявшимся. Двадцать лет, отправляясь на смену, неизменно чмокал жену в подставляемую щеку, а возвращаясь со смены домой, всякий раз первым делом выпивал две, иногда три рюмки водки, чтобы снять, как он говорил, усталость, а на самом деле – раздражение. Василия Ивановича раздражало всё: завод, хлебобулочные изделия, коллеги, руководство, жена, зарплата, зарплата жены, телевизор, радио, – всё, кроме водки. И еще кактусов, которые он очень любил и во множестве выращивал у себя в квартире на всех без исключения подоконниках. Некоторые из них (кактусов, а не подоконников) источали сильный и специфический запах, Василию Ивановичу нравилось занюхивать ими водку.
     Василий Иванович был очень недоволен своей жизнью, особенно ее последними двадцатью годами. Он был недоволен каждым аспектом своего существования в отдельности, а также их совокупностью, но более всего – удручающей неизменностью этой совокупности. Каждая рабочая смена на заводе как две капли воды была похожа на все прочие, вплоть до самых мельчайших деталей и даже до фиксированного чередования матюгов в речи коллег. Каждый выходной день, проводимый неизменно с супругой, водкой и кактусами в тоскливой тишине квартиры, тоже никогда ничем не отличался от других таких же выходных дней. И всё это постылое однообразие настолько угнетало Василия Ивановича, настолько заполняло его душу тоской и негодованием, что постепенно из души стало просачиваться наружу, сначала умеренными порциями, а затем всё более и более щедро.
     Первые несколько лет Василий Иванович делился своим недовольством с друзьями, которые иногда захаживали к нему на рюмку водки и задушевный разговор. Но со временем тоска и озлобленность вытеснили из внутреннего мира Василия Ивановича практически всё прочее, что там некогда находилось, в результате чего задушевные разговоры с ним превратились в нестерпимую муку, терпеть которую оказались не в силах даже самые выносливые из друзей.
     Когда друзья, один за другим, окончательно позабыли дорогу к его дому, Василий Иванович естественным образом нашел себе нового слушателя в лице супруги своей, Анастасии Павловны. Анастасия Павловна была женщиной стрессоустойчивой, характер имела покладистый, а нервы смолоду закаляла абстрагированием. Довольно быстро она эмпирическим путем выяснила, что, если приложить небольшие усилия и умышленно перенаправить внимание с одного предмета на другой, то жалобы мужа на злую его долю перестанут отвлекать ее от собственных мыслей. Постепенно она овладела искусством такого «перенаправления» в совершенстве и научилась во время монологов Василия Ивановича в деталях строить планы на грядущий день, обдумывать всевозможные важные дела и даже сочинять письма подругам, которые потом оставалось только вбить по памяти в ноутбук. Чтобы муж ничего не заподозрил, она заучила несколько удобных для любого его монолога фраз и периодически произносила то одну из них, то другую, ни на миг не отвлекаясь от своих размышлений. Как ни странно, но схема эта не давала сбоев на протяжении многих лет, и Василий Иванович от выходного к выходному изливал душу Анастасии Павловне, даже не подозревая, что слушают его разве что мыши под полом да горячо любимые им кактусы на подоконниках.
     Но рано или поздно сбой даёт всякий, даже самый совершенный, механизм. И любая, даже близкая к совершенству, схема. Случилась эта неприятность и со схемой Анастасии Павловны.
     Как-то раз, придя домой и поцеловав супругу в щеку, Василий Иванович сказал:
     – Представляешь, сегодня мастер хотел отпустить меня на час раньше, а я подумал: ну на кой мне сдался этот час, – и ушел, как обычно.
     – Молодец, – сказала Анастасия Павловна.
     – А тебе не интересно, почему мастер хотел отпустить меня пораньше? Это должно было стать подарком мне от руководства на двадцатую годовщину работы укладчиком. Представляешь, я работаю на заводе уже двадцать лет. Двадцать!
     – Молодец, – повторила Анастасия Павловна.
     – Двадцать лет – это же целая жизнь! У нормальных людей это – тысячи воспоминаний, тысячи всевозможных событий, поездки, впечатления, какие-то открытия, достижения, карьера, духовный рост… А для меня двадцать лет прошли, как один день. Как один короткий бессмысленный день, в который ничего не случилось. Совсем ничего, понимаешь?
     – Молодец, – Анастасия Павловна составляла в уме текст письма подруге, угодившей в больницу с язвенным колитом, и была так поглощена этим занятием, что в третий раз употребила для ответа мужу одно и то же слово.
     И схема дала сбой.
     – Что значит – молодец? – насупился Василий Иванович. – Настя, ты меня совсем не слушаешь, что ли? Я тебе говорю: жизнь впустую прошла, двадцать лет спущены в унитаз, а ты… Э-эх!
     Он с досадой швырнул мимо вешалки свою куртку и удалился на кухню – пить водку.
     Анастасия Павловна почувствовала себя немножко виноватой.
     – Ну не сердись, Вась, – сказала она, вслед за мужем проходя на кухню и доставая из холодильника банку огурцов. – Я всё понимаю. Грустно, конечно: двадцать лет, как один день. У меня ведь тоже – как один. Но я не в обиде, меня всё устраивает…
     – А меня не устраивает! – рявкнул Василий Иванович и осушил первую рюмку. – Мне тошно!
     – Так измени что-нибудь, чтобы тошно не было…
     – Интересно, каким образом? Завод поджечь?
     – Завод поджигать не нужно. В тюрьме тебе легче не станет. Надо подыскать какой-нибудь менее радикальный способ…
     – Да какой такой способ, Настя? Думаешь, я за эти двадцать лет не нашел бы его, будь хоть малейшая возможность что-то изменить?!
     – Успокойся, Вась. Успокойся и подумай. Ты вот уверен, что изменить ничего нельзя. Но это только потому, что все потенциальные возможности ты рассматривал только мысленно. На деле ты ведь ни одну из них не пытался осуществить?
     – Потому что их нет!..
     – Они есть, Вась. Есть. Просто очень редко подворачиваются сами. Как правило, приходится их находить. А вот где искать – наверняка никто и никогда не знает. Но достаточно изменить себя или свою жизнь даже в чем-то совсем незначительном – и сразу могут появиться шансы на дальнейшие изменения. Вот, к примеру, Леонид Петрович… Помнишь Леонида Петровича? Из второго подъезда… Он почти всю свою жизнь проработал сторожем в детском саду из-за проблем со здоровьем. Из года в год, изо дня в день ходил по одной и той же дороге в свой детский сад, потом обратно – и ни разу не менял маршрута. А потом как-то эту дорогу ремонтировать стали, и он пошел по другой. Казалось бы, что изменилось? Ну, отклонился на сотню метров от обычного пути, всё равно ведь в тот же детский сад шел. А судьба уже тут как тут – и весь сценарий ему переписала! Помог там какой-то женщине лужу обойти, она в него влюбилась, он тоже влюбился, стали встречаться, потом свадьбу сыграли – и оказалось, что женщина эта сестра нашего депутата, она Леонида Петровича привела в приемлемый вид и увезла в Испанию, там у нее вилла, или что-то вроде того… Я, конечно, совсем не намекаю, что ты тоже мог бы встретить сестру депутата. Перемены могут быть разного рода. А могут и не быть, конечно. Но отклониться на сотню метров от обычного маршрута – это ведь не завод поджечь, верно? Можно и рискнуть…
     – А ведь ты права, – Василий Иванович так разволновался, что выпил сразу три рюмки подряд и даже не закусил. – Ты совершенно права! Все эти двадцать лет я почему-то хожу на завод по одному и тому же пути – через проспект Ленина и потом по Красноармейской. А ведь можно через сквер – и по Малой Трудовой. Максимум на полкилометра длиннее получится…
     – Ну, вот и попробуй.
     – И попробую! Завтра же и попробую! – заявил он воодушевленно и осушил еще одну рюмку.
     – Можешь заодно и курить бросить, это на судьбу даже сильнее повлиять должно, – предложила Анастасия Павловна, увидев, что муж потянулся за сигаретами.
     – Ну уж нет, бросать курить я не буду! – Василий Иванович решительно замотал головой из стороны в сторону, не подозревая, что очень скоро бросит не только курить, но и пить. – Разве что рискну перейти на другую марку…
     И на следующее утро он приступил к осуществлению своих планов по воздействию на судьбу. Выйдя из дому, повернул не как всегда поворачивал – направо, к проспекту Ленина, – а налево, к скверу, и, представьте себе, первые перемены в его жизни произошли уже буквально в двадцати шагах от дома! Протискиваясь к дорожке сквера меж двух припаркованных  у соседнего подъезда внедорожников, он зацепил ногой какой-то предмет. Глянул под ноги – и обомлел. Бумажник! Пухлый!.. Огляделся по сторонам – никого! – подхватил бумажник и юркнул в сквер. Там, под защитой деревьев, заглянул внутрь – доллары! Много!.. Празднуя в душе свою победу над судьбой восторженным ликованием и уже нисколько не сомневаясь в правильности выбранного пути, галопом проскочил сквер, рванул к пересечению с Малой Трудовой, и, едва ступив с тротуара на проезжую часть… угодил под автобус. Смерть наступила мгновенно.
     Три дня спустя, на похоронах, Анастасия Павловна познакомилась и подружилась с прежним коллегой мужа – Петром Алексеевичем, человеком во всех отношениях приятным, галантным и обходительным, насколько это было возможно при занимаемой им должности укладчика хлебобулочных изделий. Через полгода они поженились, и Анастасия Павловна, уже совсем не надеявшаяся обзавестись своими детьми, вдруг забеременела. Петр Алексеевич очень доволен женой, собой и своей жизнью – и на работу ходит всегда по одному и тому же маршруту – сначала через проспект Ленина, потом по Красноармейской. А уж хорошо это или нет – о том никому, кроме Бога, неизвестно.