Августа Пульхерия быстрым шагом прохаживалась под южным портиком дворца Дафны, из конца в конец, нервно перебирая санталовые четки. Она всегда так делала, когда ей надо было что-то серьезно обдумать. Вдали голубела Пропонтида и золотился асийский берег, освещенный вечерним светом, вдоль портика пышно цвели белые розы, но царевна не замечала окружающей красоты. Мысли ее были поглощены предстоящей женитьбой брата, на которую она дала согласие, однако следовало еще взвесить все «за» и «против». В конце концов, всегда можно переиграть, особенно в таком спорном случае.
Итак, что «за». Во-первых, Феодосий безоглядно влюбился. Оказывается, не так холодна его кровь, как она опасалась, когда он дважды не мог выбрать ни одну из прекраснейших и знатнейших девушек государства. Этого брака он жаждет всей душой. Пульхерия сразу заметила живую искру в обычно кротко-печальных глазах брата, когда он неожиданно явился к ней с настойчивой просьбой принять и выслушать дочь софиста Леонтия Афинаиду, лишенную братьями наследства. Ее сразу удивило, что он по собственному почину перекладывает дело на нее: вроде мог бы и сам все рассудить, ведь он так рвется к самостоятельности. А вон он что: как коснулось жизненно-важного, так сразу обнаружил истинное лицо и свою слабость! Ну что ж? Жениться ему в любом случае надо: империи нужен наследник. У сестер детей не будет. Она, Пульхерия, так решила. Не хочется в будущем борьбы и распрь. Пусть преемство будет по мужской линии. Но главное даже не это. Да, она сознательно предпочла девство, потому что оно открывает больше простора для деятельности. Деву мужской мир принимает, женщину — нет.
Но все же какой ошибкой судьбы мужчиной родился Феодосий, а не она? На его месте она бы… Ах, что мечтать о невозможном? Хотя уже первые ее начинания, направленные на защиту веры, были хороши! Но, к сожалению, не встретили понимания. Феодосий, слушаясь дурных советников, перестал подписывать подготовленные ею указы. Нет, брат, конечно не лишен государственного ума... Но уж слишком мягкотел, нерешителен. Такой всегда будет под чьей-то властью, сколько бы ни хорохорился. Пока что слабохарактерность василевса оправдывается его юностью. Но юность уходит, а жизнь очень скоро может потребовать от него мужеских деяний. Будут ли они или нет, но в любом случае яркая, красивая женщина рядом — лучший способ занять его и отвлечь внимание от него. А также от того, — от той, — кто на самом деле будет править империей и вершить мужские дела…
В этом отношении маленькая эллинка — просто находка. Внешностью Бог не обидел. Удивительная гармония черт, царственная осанка, плавные движения! Она здорова, для своих лет достаточно развита телесно. Она обучаема, легко перенимает принятые правила. Никакой грубости, никакой пошлости, хорошее воспитание. И при этом явно неглупа — хотя «натруженная память», как она сама выразилась, — еще не свидетельство ума. Но Феодосию с его любовью к отвлеченным наукам такая вполне под стать. И совсем не похожа на хищницу, охотницу за богатыми мужьями. Точно ли это простодушие не деланое? — Нет, едва ли. Глаза как у лани, чистые и доверчивые, представления о жизни совсем детские… Да и пользоваться своей красотой еще не научилась. Шла во дворец, — а прическа самая простая — при таких-то волосах! — платьишко, видавшее виды… Негодяй Антиох, хитрый, жирный кот! Недаром он ей, Пульхерии, не нравился своими халдейскими мудрованиями, которыми успел увлечь и юного василевса. А тут — такой великолепный повод избавиться! Притом, что Исдигерд умер и назревает война с персами, вражеский лазутчик при дворе совершенно ни к чему.
Чуткая совесть Феодосия, конечно, тут же возмутилась: бывший наставник, которого он боготворил, чуть было не прикарманил небольшое, но привлекательное наследство несчастной сироты. Мало ему дворца, не хуже царского, он все по крохам собирает. Это же нарочно не придумаешь! Да, нетрудно представить, что ждало бы красивую девушку, окажись она без средств в столичном городе. В лучшем случае родственники быстренько спихнули бы ее замуж за первого присватавшегося жениха. А в худшем… Мало ли в столице таких красавиц, покатившихся по наклонной плоскости вследствие одного неверного шага… То, что именно Феодосий встретился ей в лабиринте Палатия — это ли не перст судьбы? Почти невозможное стечение обстоятельств! Еще одно достоинство: за ней не стоит могущественная родня, которая непременно гнула бы свою линию.
Что против? Она, конечно, не особенно знатна. Хотя и не из низов. Можно будет говорить, что из афинских евпатридов, кто станет проверять? Мало ли в Новом Риме новой знати? Кого этим удивишь, если сама августа Елена, чья статуя украшает площадь перед дворцом, начала свой путь на вершины власти служанкой на постоялом дворе? Да и, по правде говоря, сами они, внуки испанца Феодосия, потомка благородного, но захудалого рода, и франка Бавтона, дети матери-полуварварки — не Бог весть какие патрикии по меркам старого Рима. Что еще? Она эллинка. Но легко согласилась креститься и, похоже, в этом нет притворства. Что ж? Как сказал апостол, нет больше ни эллина, ни иудея. Не станут ли те и другие искать через нее лазеек? За этим надо будет следить, но главное — воспитать ее саму в добрую христианку. Такая молоденькая девушка будет податливым воском в руках старшей наставницы, которой к тому же должна быть благодарна за избавление… Вот это — важнее всего. Муж от нее будет без ума и повлиять на него ей не составит труда. Непременно надо добиться, чтобы супруга Феодосия оставалась под ее, Пульхерии, влиянием.
Вот в чем более значительная опасность: не возгордится ли впоследствии, осознав свою красоту, почувствовав ее власть? Но такая опасность существует с любой красавицей и это не повод выбирать в царицы дурнушку. Нет, пусть любят друг друга! Скоро она нарожает Феодосию кучу прекрасных малышей и оба утонут в своем счастье, так что им будет не до государства.
Взвесив все и убедившись в правильности своего решения, Пульхерия немного замедлила шаг и даже остановилась было, чтобы понюхать розу, но, взглянув на заходящее за холмами солнце и сообразив, что наступает час светильничных молитв, поспешила во дворец.
Миновала уже большая часть Четыредесятницы и приближалась Пасха, — в тот год ранняя, приходившаяся на четвертый день месяца априлия, — а потому подготовку Афинаиды к крещению, несколько задержавшуюся из-за ее болезни, надо было ускорить.
Однажды, когда невеста василевса пришла к августе для утреннего приветствия, та, усадив ее на скамеечку у своих ног, как при первом разговоре, сообщила, что намерена стать ее крестной матерью и не только крестной:
— Думаю, мне стоит и законодательно удочерить тебя, девочка… «Элия Евдокия» звучит куда благороднее, чем просто «Евдокия». В нашем роду это имя принято как знак отличия августы. Да и вообще тебе нужна мать, материнский совет, материнская забота, — говоря так, Пульхерия играла заплетенной косой Афинаиды.
— Но ты же совсем ненамного старше меня, твоя милость, — Афинаида взглянула на нее удивленно. — И ты… дала обет девства…
— А ты еще совсем глупенькая, раз так говоришь, — Пульхерия привлекла ее к себе и поцеловала в макушку, что вышло у нее, как всегда, немного навязчиво. — Это ли имеет значение? Тебе нужна наставница, которая будет подсказывать, как себя вести, научит тебя молиться. Ведь ты не просто выходишь замуж, чтобы сидеть у очага с пряжей. Впрочем, и в прядение шерсти следует вкладывать молитву. Это важно. За благочестие царей Бог дает стране благоденствие и победы. И твой муж будет печься о благе всего государства, о подданных, о защите истинной веры… Последнее — самое главное. Василевс только тогда может править, когда слушает глас Божий.
— И вы его слышите? — неуверенно спросила Афинаида.
Пульхерия взглянула на невесту брата с возмущением, как будто та усомнилась, что солнце восходит на востоке, а садится на западе:
— А как же?! Твой брат слышит глас Божий, потому что он коронован на царство, а я — потому что девственница.
Последние слова прозвучали так важно, что Афинаида усомнилась, не шутит ли царевна, и недоумевающе подняла на нее глаза. Нет, лицо Пульхерии было непроницаемо-серьезно. А Феодосий ни в чем подобном не признавался…
— То есть христианский василевс — это как правитель-философ у Платона? — оживилась было Афинаида.
Пульхерия нахмурилась и отрезала с металлом в голосе:
— Платон тут не при чем. Как и прочие эллины. Истинная философия состоит в христианском благочестии. Обо всем остальном можно забыть.
Афинаида обиженно закусила губу.
Затем, смягчив тон, Пульхерия продолжала:
— Впрочем, тебе еще рано думать о таких вещах, покамест ты должна привыкнуть к обычаям двора… Живем мы тут уединенно и тихо, подчиняемся в основном распорядку церковного дня, вычитываем часы, бывает, что и божественную литургию нам служит пресвитер в домовом храме, но в день Господень и в большие праздники мы должны присутствовать на торжественной службе у Апостолов или в Софии, и еще в определенные дни — представать перед народом. Еще порой требуется принимать послов, выходить в собрание. Тогда надо уметь себя держать. У тебя, пожалуй, к этому природная склонность, что очень хорошо, но все же чему-то надо будет и поучиться. Я не хотела бы краснеть из-за твоего неумения владеть собой.
Афинаида не поняла, какую это имеет связь с желанием удочерить ее, но не стала спрашивать, чтобы не обидеть Пульхерию.
— Будет лучше, если ты станешь называть меня «матушкой».
— Хорошо, твоя милость… то есть… матушка.
— Ну так вот, теперь к делу. Чтобы подготовиться к крещению, ты должна вместе с нами присутствовать на службах. И когда мы совершаем утреннее правило и поем антифоны, ты тоже должна быть с нами.
— Хорошо… матушка.
— С завтрашнего дня и начнем.
Следующее утро началось для Афинаиды в часовне святого Стефана, где императорская семья совершала обычное правило.
В часовне полумрак, рассеиваемый лишь огоньками свечей. На восточной стене — мерцающие мусийные изображения Христа, Пастыря Доброго, Девы Марии и архидиакона Стефана. Посередине — большой золотой крест Константина Великого, монограмма Хи-Ро. Именно его приказал изготовить великий император после того, как увидел на небе знамение.
У двух аналоев стоят попарно: Пульхерия с Феодосием, Аркадия с Мариной, с ними рядом немногие приближенные придворные. На аналоях кодексы с антифонами и разметкой для пения. Напев непростой, поют по очереди:
— Боже, Боже мой, к Тебе утренюю. Возжаждала Тебя душа моя и сколь сильно плоть моя стремилась к Тебе в земле пустой и непроходимой и безводной! Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя!
У всех поющих красивые голоса и хороший слух. У Пульхерии и Аркадии голоса высокие, у Марины ниже. У Феодосия голос средний, не грубый, но и не тонкий. В качестве протопсалта выступает, конечно, Пульхерия, которая четко и быстро дает указания, кому как петь. Псалмопение звучит согласно, возносясь под высокие своды часовни.
— Так бы и явился к Тебе в святилище, чтобы видеть силу Твою и славу Твою! Ибо милость Твоя дороже жизни. Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя!
Афинаида слушает песнопения, смотрит на поющих и на душе у нее становится легко, тревоги и печаль, все еще обременяющие ее сердце, развеиваются…
В тот же день и в той же часовне Пульхерия на правах будущей восприемницы представила Афинаиду епископу Аттику, духовному наставнику императорской семьи. Это был человек пожилой, внушительного вида, казавшийся важным и неприступным. Пульхерия рассказала о твердом намерении Афинаиды креститься, о том, какие священные книги ей успели прочитать. Епископ вместе с находящимися при нем пресвитерами воспел перед образом Спасителя ангельское славословие, а потом, отпустив клириков, задал девушке несколько вопросов, в частности: готова ли она отречься от сатаны и жить по заповедям Божиим. Афинаида не чувствовала себя связанной с каким-то сатаной и легко согласилась от него отречься. С легкостью принесла она и обеты жизни по заповедям Христовым.
Потом епископ взял небольшое, украшенное драгоценными камнями Евангелие, возложил его на голову Афинаиды и задал последний положенный вопрос: «Не двоедушничаешь ли ты, нет ли у тебя принуждающей причины или желания угодить кому-то? Никто не может обманом войти в Царствие Небесное, ибо оно дается лишь тем, кто любит его всем сердцем».
На вопрос Афинаида ответила «нет», но сомнения не покидали ее. Она сознавала, что христианские догматы ей чужды и непонятны, что она не может вместить в уме троичность единого Божества, которое кажется ей ужасно похожим на почитание капитолийской троицы у римлян, да и вообще в том, о чем говорят христиане, многое представляется ей надуманным… Но вспомнив, как успокаивал ее на этот счет Феодосий, не выдала своих колебаний.
Потом ей объяснили, что перед крещением она должна строго поститься. Поэтому с того же дня пищей ее стал сухой хлеб с травами и ключевая вода, совсем без вина. Пищу вкушали только один раз в день, к вечеру. Питаться одним хлебом ей раньше не доводилось, было не то, чтобы голодно, но скорее холодно, зябко, хотя днем уже стояла жара. На трапезу Афинаида ходила вместе с императорской семьей и могла видеть, что все другие постятся так же, как она.
— А вам этого хватает? Вы не хотите есть? — спросила она Феодосия на третий день своего поста.
— Хватает, — пожал он плечами. — Мы привыкли. А тебе трудно?
— Не знаю… — уклончиво ответила она.
— Если трудно, надо ослабить пост, пока ты сама не ослабела — твердо сказал он, с любовной тревогой вглядываясь в ее лицо.
В тот же день вечером Афинаиде одной подали горячую мучную похлебку. Как ей показалось, царевны посмотрели на нее осуждающе, но, поколебавшись, она принялась есть то, что подано, и действительно почувствовала, что ей стало легче.
На праздник Входа Господня в Иерусалим Афинаида впервые побывала в главном храме города, базилике Апостолов, и была поражена ее размерами, сверканием на солнце медного купола и богатым внутренним убранством. Травянистая зелень и золото мусии напоминали райские кущи, на зеленых ветвях, похожих на дионисийские лозы, прятались разнообразные птицы: аисты и соловьи, павлины и голуби; узоры, растительные и геометрические, разбегались по стенам, колонны с резными капителями поддерживали кровлю, и что больше всего удивило Афинаиду, тут же, в христианском храме, стояли древние статуи эллинских богов…
На Великой седмице ей надо было прослушать пять огласительных бесед от самого епископа. Вначале епископ Аттик категорично заявил, что желает беседовать с оглашаемой наедине. Однако первое же его объяснение: почему без крещения человек не может спастись, — повергло девушку в слезы, вновь напомнив ей об отце. Стоило ей заплакать, как мгновенно появился разгневанный Федосий, который наблюдал за ходом собеседования из-за дверной завесы и решил, что епископ чем-то оскорбил его невесту. Афинаида и не думала, что он может быть таким. Епископ, сам не ожидавший, что его слова возымеют такое действие, смутился. Афинаида, в свою очередь, испугалась, что размолвка между василевсом и епископом случилась из-за нее, и от этого никак не могла успокоиться.
— Я говорил то, что говорю оглашаемым всегда… — оправдывался епископ перед василевсом.
— Она же недавно потеряла отца-эллина, ей больно слышать такие слова… — не отступал Феодосий.
— Но что же я могу с этим поделать? — сетовал епископ и тут же пытался утешить оглашаемую. — Не надо плакать, чадо! И что бы ни было с твоим отцом, ты сейчас должна заботиться о своем собственном спасении.
Затем явилась Пульхерия и отчитала брата за непочтительность к духовному отцу и иерарху, а Афинаиду — за неумение владеть своими чувствами.
— Какая же из тебя получится царица, если ты будешь реветь по всякому ничтожному поводу?
Потом, немного поразмыслив, она решила, что, раз Афинаида беспричинно плачет, то, несомненно, нуждается в изгнании бесов, и, скорее всего, неоднократном.
Сразу водворился порядок. Феодосий попросил прощения у Аттика, Афинаида — у всех. В конце концов епископ, благословляя всех по очереди, сказал, что лучше будет, если беседы станут проводиться в присутствии крестной матери.
На Страстной седмице Палатий превратился в монастырь. В его атриях, перистилях и портиках тут и там мелькали клирики, почти все дни, с утра до вечера, проходили на службах, в воздухе не рассеивался запах ладана, никто не улыбался и тем более не смеялся.
Следующей огласительной беседе предшествовал обряд изгнания бесов. Афинаиду поставили на колени и закрыли ей лицо черным покрывалом. Она почувствовала, как тяжелая рука легла ей на затылок и над головой загремели слова молитвы:
– Заклинаю тебя, прелукавый, нечистый, порочный, ненавистный и враждебный дух, силою Иисуса Христа, Которому принадлежит вся сила на небе и на земле: изыди и оставь приготовляемую к святому крещению…
Под покрывалом было темно и душно, грозные слова внушали трепет, убеждая в том, что невидимый враг находится где-то рядом, может быть, в ней самой. Афинаида ощущала, что ее охватывает непроизвольная дрожь, слезы ручьем лились из глаз. По завершении последования она пребывала в полуобморочном состоянии и безучастно внимала всему, что говорил ей епископ. Пульхерия все время сидела рядом с ней. Страшный обряд повторяли три раза, в течение трех дней. В последний раз Афинаида, как только ей закрыли лицо, сразу в изнеможении распростерлась на полу, — ей показалось, что она умирает. Покрывало тут же сняли, девушку подняли, плеснули ей в лицо освященной водой. Когда она открыла глаза, епископ сказал, что бесы изошли из нее.
В Великий Четверг Афинаиду вымыли в горячей бане, после чего сама Пульхерия заглянула, чтобы освидетельствовать ее телесную готовность к крещению. Афинаида уже ни против чего не возражала, чувствуя себя измученной и несчастной. Последние три дня есть не полагалось совсем, поэтому у Афинаиды то и дело кружилась голова, один раз она даже упала — у себя в спальне. В Великую Пятницу ей предстоял обряд отречения от сатаны. После тяжкого троекратного изгнания бесов девушка его страшилась и, несмотря на слова епископа, больше не казалась себе, как раньше, свободной от злого духа. И вот в назначенный час ее отвели в ваптистерий рядом с часовней святого Стефана, о существовании которого она раньше и не догадывалась. Епископ объяснил ей смысл того, что будет совершаться, и просил не бояться. С нее сняли платье и сандалии, оставив лишь нижнюю тунику, и ввели в темное помещение. Дверь затворилась и густой мрак накрыл оглашаемую. Чьи-то руки повернули ее назад, на запад, лицом к уже невидимому входу, в который она только что вошла.
— Простри руки! — Афинаида узнала голос епископа Аттика, однако звучал он гулко и странно. Она вытянула обе руки.
— Отрекаешься ли от сатаны, и всех дел его, и всех ангелов его, и всего служения его, и всей гордыни его?
— Отрекаюсь!
Собственный голос казался ей чужим. Тьма перед нею сгустилась настолько, что, казалось, давила на глаза, и ей уже чудилось, что сам властитель мрака присутствует здесь, в этом тесном притворе.
Вопрос и ответ повторился трижды, а потом прозвучал еще один вопрос, похожий:
— Отреклась ли ты от сатаны?
— Отреклась!
— Подуй и плюнь на него!
Афинаида сделала и это.
— Повернись на восток! — приказал невидимый епископ. — Опусти руки! Стой со страхом!
Впереди распахнулись двери и тусклый свет обозначил путь.
— Говори: «я сочетаюсь со Христом».
— Я сочетаюсь со Христом.
— Символ веры знаешь?
Афинаида, собравшись с духом, громко и без запинок прочитала Никео-Константинопольский символ веры, который выучила наизусть накануне. И вновь сомнения терзали ее: она только запомнила эти слова, но не могла сказать, что они совпадают с ее представлением о мире. Почти невидимый проводник нащупал ее руку и увлек ее вперед. Потом ее ввели в круглое светлое помещение, все отделанное мусией. В куполе был изображен юноша-Христос, к великому удивлению Афинаиды, обнаженный, по пояс стоящий в прозрачной воде. Девушка догадалась, что это евангельская сцена крещения. По стенам разбегались виноградные лозы, вырастающие из дионисийского сосуда-канфара, тонконогие олени с ветвистыми рогами, вытягивая шеи, устремлялись к маленькому голубому озерцу. В центре помещения, в полу, тоже наведенном мусией, был вырублен небольшой крестообразный водоем. Как бы от основания креста под воду спускались ступени, и такие же ступени выводили наверх. Вода все время волновалась и пузырилась: видно было, что в глубине бьет источник. В помещении остались одни женщины, в их числе — Пульхерия. С Афинаиды сняли тунику, потом к ней подошла немолодая женщина в черных одеждах и черном покрывале, ей подали сосуд благоухающего мира и она, понемногу наливая его на руку, принялась умащать тело девушки, как в бане. Когда умащение было закончено, другие прислужницы сразу вытерли Афинаиду полотенцем и одели. На этом часть оглашения заканчивалась. Оставалось только крещение, которое должно было совершиться в пасхальную ночь.
— Я ужасно устала, — пожаловалась она Феодосию, когда смогла перемолвиться с ним словом. — Это какое-то бесконечное и страшное посвящение, оно опустошает меня… Я каждый день как будто умираю…
— Не бойся! — улыбнулся он. – Потерпи еще немного! Это искушения, которые сопутствуют благодати. Все так и должно быть! Мы все соумираем со Христом, чтобы совоскреснуть с Ним.
— Я очень надеюсь, что все будет, как ты говоришь… — вздохнула она.
На следующий день, вечером Великой Субботы, состоялось само крещение. Началось оно с освящения воды и пения торжественных, захватывающих дух, песнопений о водной стихии. Потом крещаемую раздели и диаконисса, вновь умастив ее всю, подвела к епископу, под самую его руку. Тот, отвернувшись, чтобы не видеть женской наготы, вслепую помазал девушке лоб, начертав на нем знамение креста. После этого ее препроводили к водоему и она, поддерживаемая под крестообразно раскинутые руки, спустилась по ступеням. Вода показалась Афинаиде ледяной. Кто-то прижал ей голову, на мгновенье она вся ушла под воду, потом еще раз и еще, от чего у нее заложило уши и перехватило дыхание. Сквозь звон в ушах как будто издалека прозвучали слова:
— Крещается раба Божия Евдокия во имя Отца, аминь! И Сына, аминь! И Святого Духа, аминь! – а затем ее — уже не Афинаиду, а Евдокию — вывели по ступеням и тут же закутали в белую ткань, промокнули влагу и после этого одели в новую белоснежную камисию. В руку ей дали большую свечу и обвели вокруг купели под пение:
— Вы, во Христа крестившиеся, во Христа облеклись.
А потом было приобщение Святых Христовых Тайн и ослепительный праздник в базилике Апостолов, со множеством народа и ликующими возгласами, возвещающими о воскресении Господа; тысячи свечей, озаряющих ночь, фиалковый пурпур одеяний августа и августы, золото облачений клира, белоснежные одежды патрикиев, потом огромный триклиний дворца, заполненный народом, всеобщее ликование, весеннее солнце, радостно встающее над сверкающим Воспором. От накопившейся усталости и переживаний новокрещенная едва держалась на ногах, и в голове у нее все путалось, но она ясно чувствовала, что в сердце ее загорелся какой-то новый огонек, подобный пламени ее крещальной, пасхальной свечи. Мрак рассеялся и душа наполнилась тихой радостью, прочь исчезли сомнения; догматы христианского учения уже не казались ей ни непостижимыми, ни нелепыми.
Феодосий оказался прав: преодолелись искушения, низошла благодать, ветхое миновало, все стало новое, вместо прежней Афинаиды на свет появилась обновленная Евдокия.