Долго не мог понять, чем же меня так цепляет творчество Василия Кандинского, причем не столько периода респектабельного импрессионизма, сколько «оголделого» абстракционизма, пользуясь терминологией советской пропаганды. Честно говоря, никогда не любил русский импрессионизм. На мой взгляд, ему всегда не хватало французской солнечности Винсента, подкрепленной дурманящими парами абсента. Русский импрессионизм, настоянный на сорокоградусном «белом вине» более мрачен и одноцветен, чем-то напоминает взгляд близорукого человека потерявшего очки в дремучем лесу.
Так вот, давеча на круглом столе в университете, посвященном 150-летию рождения Василия Кандинского, одна из участниц сего действа, сослалась на незнакомую русскоязычному читателю монографию Пег Вейсс «Кандинский и старая Россия. Художник, этнограф и шаман», в которой американская исследовательница творчества Кандинского, предпринимает попытку неакадемического рассмотрения этнографического опыта художника. Темой научной работы молодого юриста В. Кандинского было крестьянское обычное право у коми-зырян и их народные верования. В процессе исследования молодой ученый приходит к выводу о том, что хранителями обычного права, традиций и обрядов (т.е., собственно, «юридической власти» в традиционном обществе) являлись местные племенные колдуны. У зырян колдовство было не только системой взглядов, но и системой регулирования общественных отношений. Колдуны во главе охотничьих артелей стояли на страже общественных интересов, они являлись до некоторой степени хранителями и гарантами соблюдения охотничьей морали и права. В 1913 г. Кандинский писал, что поездка в Вологодскую губернию явилась одним из самых сильных впечатлений его молодости, и сравнивал ее с тем эффектом, который произвели на него впервые увиденные полотна Рембрандта и Моне. Уже в возрасте 71 года он также вспоминает о «мощном впечатлении» от Вологодской экспедиции. Именно с зырянскими верованиями, по мнению исследовательницы, связано появление на работе В. Кандинского «Все Святые» языческого жреца Пама в остроконечной колдовской шапке.
Кроме того, Пег Вейсс предполагает, что В. Кандинский не ограничился сбором информации, но также принимал участие в каких-то языческих обрядах. Одна из записей в его экспедиционном дневнике гласит: «Бог Чуди Найден!». Речь скорее всего идет о посещении некоего сакрального места в сопровождении зырян, однако подробности не сообщаются.
Но самое главное, что В. Кандинский был хорошо осведомлен о ритуальном употреблении зырянами галлюциногенных грибов – «поганок» (ср. «поганый» - языческий). Во всяком случае, тема грибов впоследствии устойчиво присутствует в творчестве художника. Показательно, что на его «последней акварели» 1944 г. изображены летящие и трансформирующиеся грибы, покрытые орнаментом. В работе «Всадник», 1916 г. он изобразил кочку с грибами в небе над странствующим героем. В отчетливо-магическом контексте, связанном с культом предком, Богом Громовержцем и лесным колдовством, фигурируют грибы в поэтической программной книге Кандинского "Klange", состоявшей из стихотворений в прозе и гравюр.
Геометризованные образы грибов появляются на известном полотне «Уровни» 1929г., композиция которого разительно сходна с символическими изображениями структуры Вселенной на лопарских бубнах. Пэг Вейсс отмечает, что поганки Кандинского напоминают именно псилоцибиновые грибы, использование которых в шаманской практике зафиксировано повсеместно. Дело, однако, в том, что «научное» открытие псилоцибиновых грибов и их воздействия на человеческое сознание Западным миром имело место лишь в 1957 г., т.е. через 13 лет после смерти В. Кандинского. Поэтому исследовательница предполагает, что знание о «волшебных грибах» художник получил от непосредственных во время этнографических исследований. Образы грибов в творчестве Кандинского всегда связаны с некой тайной, с темами инициации, шаманского путешествия и исцеления.
Весной 1925 г. В. Кандинский начинает большую серию картин, которые могут быть описаны только как «картины-бубны». Представления о бубне как об одновременно шаманском «волшебном коне» и космогонической карте мира проникают в его визуальное и литературное творчество уже в 1910-1911 гг., но цикл, начатый в 1925 г., наиболее полно и ярко воплощает такую концепцию. Художник неоднократно сравнивал натянутый холст с шаманским бубном, резонирующим с ритмами мироздания и рассказывающим драматическую историю «волшебного полета». Мотивы круга и овала, столь часто встречающиеся в композициях Кандинского, так же имеют отношение к архаической символике бубна, однако связь не ограничивается лишь внешним сходством. Как отмечает автор монографии, картины и рисунки 1924 г., в которых варьируются темы всадника-шамана и магического коня, змеи и круга представляют собой «чудеса расчленения и воссоздания... подобно кудеснику художник практикует магию превращений». Овальные работы 1925-1928 гг. соответствуют саамским бубнам и по размерам: бубны примерно 36х32 см., картины - 36х31 см., 34х28 см. Для них характерно четырехчастное членение композиции, соответствующее языческим представлениям о Верхнем и Нижних мирах, делящихся, в свою очередь, на несколько ярусов-уровней, 7 или 9 в различных традициях, и индейской схеме «магического колеса», символически изображающей одновременно годовой цикл, системы тотемов и строение мироздания. Некоторые детали этих полотен явно напоминают изображения планет, звезд, луны, солнца и солярных знаков, даже фантастических биоморфных существ на шаманских бубнах из различных регионов.
Пэг Вейсс также отмечает наличие у Кандинского множественных характерных симптомов «шаманской болезни» многократно подтверждающиеся и воспоминаниями современников, записями в его дневниках и письмами к Габриэлле Мюнтер. Часто встречаются жалобы на головную боль головокружение, депрессию, неуверенность в себе, проявление рассеянности и забывчивости. Художника преследуют ночные кошмары и загадочные видения, иногда доводя почти до отчаяния. Он то жаждет уединения для разрешения своих внутренних конфликтов, то, напротив, страдает от одиночества. Позднее В. Кандинский вспоминал, что еще в детстве испытывал приступы острого беспокойства, сопровождавшиеся «внутренней дрожью», депрессивные настроения и кошмарные сны. Такие состояния можно было устранить лишь с помощью рисования, выводившего его за пределы «времени и пространства». В письме Г.Мюнтер 1904 г. В. Кандинский объясняет, что только творческая деятельность может освобождать его от гнетущих мыслей и тоски, только в ходе творческого процесса он ощущает, как «музыка звучит во всем теле». Подобные переживания вполне соответствуют этнографическим описаниям «шаманской болезни» у Мирчи Элиаде в его классическом труде «Шаманизм. Архаические техники экстаза».
И вот теперь все для меня стало на свои места. Русский авангард – есть магическое искусство XX века. Я это чувствовал где-то на пограничье Я и Оно, но теперь могу об этом заявить с полной уверенностью.