Да, на чем я остановился… Ага, про своего другана Гошу-каратиста. Но начну с другого.
На Кавминводах (да и везде на Кавказе) любят легенды. Часто они вырастают из обычных баек, не всегда правдивы и полны преувеличений. В этот приезд понравилась курьезная байка про воздухоплавателя.
В окрестностях Ессентуков есть две горы-лакколиты (отдельно стоящие в чистом поле) – Джуца и Юца. Последнюю облюбовали дельтапланеристы и воздухоплаватели. А один кент завел воздушный шар прямо у себя во дворе, и катал на нем клиентов за деньги. Один раз полетел с бизнесменом и его подругой. Шампанское, шашлычок взяли. Пролетая над Минводами их застал штиль. Повисли прямо над центром города. По какой-то технической причине спуститься тоже не получалось. ФСБ встало на уши, тут же крупнейший аэропорт на всем Северном Кавказе, поотменяли рейсы. В общем, взяли чувака за жопу – летного свидетельства нет, каких-то разрешений нет. Он давай выкручиваться: мол, просушивал шар по дворе, пришли гости с шашлыком и шампанским, он отвлекся и не заметил, как нечаянно включилась горелка, шар надулся, налетел ветер, они бросились удерживать шар и их унесло, еле забрались гондолу, так и оказались в Минводах… С шашлыком и шампанским (вот сюрприз-то!).
Как думаете, поверили прожженые сотрудники ФСБ в этот бред? Еще как. Просто на следующие выходные он катал на шаре уже этих самых следователей ФСБ. Правда, пили они не шампанское.
Но это так, для затравки. Есть легенды покруче. Однажды в 1984 году в армии к нам в часть прибыл мой земляк, пятигорчанин Юра. И поведал мне сенсацию с родины – Лобжанидзе сбежал! А Лобжанидзе был очень авторитетный дядя – директор треста ресторанов и столовых Кавминвод, депутат того и сего, член того и сего, но главное, что фактически ключевой человек в теневой экономике края. Юра в развитие истории добавил романтический сюжет с оттенком трагизма: «Ненавижу этого гада – у меня к нему личные счеты… Сбежал он с девушкой, которая… эх… ну, ты понимаешь…».
Ненавидеть самого Лобжанидзе – это было очень круто. Иметь к нему личные счеты – это высший пилотаж. Да к тому же из его рассказа выходило так (полунамеком), что Лобжанидзе сбежал чуть ли не от самого Юры.
Я не следил за судьбой Лобжанидзе. Но спустя лет 20 меня в Москве вез таксист-осетин. Разговорились про Кавказ. Я вспомнил про Лобжанидзе, сбежавшего с девушкой. «А теперь я тебе расскажу, чем дело кончилось, -- торжественно-трагически объявил водила. – Расстреляли его из автомата Калашникова. Вместе с этой девушкой. Возле ресторана. Серьезным людям перешел дорогу. Эх, а такая любовь была!».
К этой истории еще вернемся. А пока снова в сегодняшний Кисловодск.
Первый вечер я решил отметить гулянкой в ночном караоке-баре у вокзала, в бывшем кафе «Космос». Хотелось посмотреть ночную жизнь – это единственный в городе ночной клуб, так-то город засыпает после 10 вечера. Меня не пустил охранник-казах, вооруженный дубинкой и электрошокером. На второй день он проникся доверием и пустил. Караоке выглядит так: народ напивается, а поют какие-то почти профессиональные певцы, то ли сотрудники, то ли завсегдатаи. Голоса обалденные. Репертуар: «Черные глаза-аа», «Моя Дианочка», и еще что-то со словами «Мы все люди Кавказа и пьем до экстаза».
В конце вечера началась какая-то движуха. Там несколько залов, из моего резко стали вскакивать и выбегать люди, а молодая официантка с громкими причитаниями вцепилась в бармена: «Прошу тебя, не ходи туда! Умоляю! Убьют ведь!». Он с трагизмом в глазах: «Нет, я должен туда пойти… Я должен там быть… мое место там…». Минут пять я наблюдал борьбу бармена с официанткой и с его собственной судьбой. Все же вырвался.
Я, естественно, никуда выходить и смотреть не собирался. Потому что видел все это сто раз и знал чем закончится. Через минут 10 в моем зале появился официант, и официанта бросилась к нему с оборвавшимся сердцем: «Ну, что – дерутся?». «Да там ****ец творится», -- ответил коллега. Я представил себе реки крови.
Через полчаса народ стал возвращаться. Вернулся и бармен к своей официантке – он платком прижимал нижнюю губу. Еще вернулся и главный певец, самый голосистый. Он носился с безумными глазами по залам, потом подбежал к одному густонаселенному столу и задвинул речь: «Если здесь!… Если кто-то!… Если кто-то здесь за этим столом!… Вы все меня знаете!... Все за этим столом!... Вы знаете, что я не кровожадный!... Но если кто-то кровожадный, то я его маму!… Прямо за этим столом!... Кто тут кровожадный?». Видно, его и правда все знали за этим столом – кровожадных не нашлось.
Когда я покидал сей гостеприимный приют, диспозиция на выходе была такая -- этого певца обнимали за плечи восемнадцать человек, напротив стоял пожилой дядька в объятиях еще восемнадцати человек, и диалог был такой – дядька: «Я знал и уважал твоего отца. Но ты его позоришь!». Певец: «Нет, пустите меня, я сейчас не знаю, что с ним сделаю!».
На следующий вечер в то же время я проходил мимо этого заведения, и там на улице голосила толпа. Я поздоровался и обменялся парой слов с охранником-казахом. За минуту беседы внутрь заведения и обратно влетали люди, держась за голову и кричали: «Там ****ец творится!». Я так понял, эти разборки часть вечерней программы. Люблю Кисловодск.
В связи с этим вспомнил историю с тем самым моим друганом Гошей (он же Жорик). Он был сильнейшим воспитанником местной подпольной школы карате (в 80-е карате было запрещено, вокруг этого спорта ходили легенды, что каратист может убить человека ударом мизинца, и вот один из отсидевших каратистов вел там секцию). И у Жорика возник конфликт с одним школьным авторитетом, у которого лицо было кавказской национальности. Разборка была назначена на «кладках» -- прямо напротив школы было старое кладбище, практически парк, где школьники бухали и занимались прочими непотребствами. Я опоздал на разборку примерно на полчаса и боялся, что все закончилось. Ошибся.
У нас в Волгограде разборки выглядели так: кто-то кому-то что-то сказал – и надо было ухитриться ударить первым и потом забить ногами. Тут совсем другой стиль. На поляне было человек 50. Гоша скромно сидел на бревне, а его противник стоял на удалении, и его держали 18 человек и успокаивали, и предлагали помириться, а он кричал, что он сейчас «его порвет», просил пустить «сказать два слова», что «он должен ответить за слова» и еще про честь и мужское достоинство (в хорошем смысле). Иногда он прорывался к Гоше, но его снова уводили. Гоша сидел молча, он сам приезжий из Красноярска: в репу дать может, но речи говорить – не очень. Поэтому за него говорил Урюк.
Надо сказать, что Урюком его в шутку звал лишь очень узкий круг ближайших друзей. Для остальных он был либо Миша, либо Мага, либо какие-то солидные, уважительные прозвища. Он не умел драться, но он в гробу видал любого собеседника и мог серьезно разговаривать с любым, так как был из уважаемого балкарского клана. Чуть ли не княжеского. А родственные и клановые связи очень важны на Кавказе.
Все эти подходы и отходы длились около часа и завершились своеобразно: на поляну приковылял какой-то одноногий мужик лет 25 на костылях (видно, «афганец») и велел изложить суть конфликта. Представители сторон доложили претензии. Разводящий вынес вердикт: «Быстро все нахуй отсюда, а драчунам помириться и пожать руки. А то забью всех нахуй костылем!». И для убедительности стал размахивать костылем. Все бросились врассыпную. Конфликт был исчерпан.
С Гошей мы старались сидеть за одной партой: кроме того, что он отличный парень, нас еще объединяли успехи в спорте. Я приехал из Волгограда, где бокс был сильнее чем на Ставрополье. У меня два тренера были участниками Олимпийских игр 1972 года в Мюнхене – Юрий Нестеров взял «бронзу», Владимир Иванов – «золото». Еще в составе мюнхенской сборной был третий волгоградец Валерий Трегубов (он боксировал с моим отцом, бывал у нас дома). Из Волгограда вышло много чемпионов Союза, и конкуренция даже по юнцам была мощнейшая. Я в 13 лет попал в Школу олимпийского резерва и получал 30 руб. в месяц. А в 14 лет, когда вес подобрался к 50 кг, у меня стали падать даже взрослые мужики на спаррингах.
Поэтому, когда я переехал в 15 лет в Кисловодск, разница бросилась в глаза. Там вообще не было нормальных тренеров, поэтому тренировал меня отец. Первым делом я стал призером всесоюзного турнира в Пятигорске. Забавная деталь: на первом взвешивании я встретил своих приятелей из Волгограда, а в первом бою встретился именно с волгоградцем (правда, не был с ним знаком). После боя мне передавали, что ставропольские тренеры обсуждали: надо же, в Кисловодске появился парень, который грохнул волгоградца. Они не знали, что я сам был чемпионом Волгограда.
Потом за полтора года я трижды выигрывал первенство края. Из 12 выигранных боев 8 закончились нокаутами или я\п. Главный тренер Ставропольского края жаловался, что никак не может меня разглядеть – бои заканчивались на первых секундах. Меня стали обсуждать в местных радио- и ТВ-новостях, в школе следили за моими успехами, освобождали на сборы, узнавали на улицах. Слава богу, приятели не давали заважничать, дав кличку «Володяй-рас****яй», а Миха, заядлый рыболов, который сбегал на реку от побоев отчима, дал другую кликуху – «Камбала» (из-за постоянной весогонки я был очень худой и лицо было узкое как топор – по его версии, это помогало избегать ударов).
Самое триумфальное выступление было на первенстве края в Кисловодске. Собрался весь город. Там у меня тоже все упали. Народ бесновался. Я понял, какой это наркотик – любовь фанатов. После первого нокаута ко мне в угол вбежал суровый учитель истории (Клячкин дал ему погоняло «Охотник» из-за его тирольской шляпы с перышком) и закричал: «Две недели спрашивать не буду!». Директор УПК тут же удовлетворил мою давнюю просьбу перевести из группы плиточников-мозаичников в шоферы. А после турнира спонсор (тогда не было такого слова «спонсор», их называли «шефы») трикотажная фабрика пригласила меня к директору на беседу. Я никогда не общался с директорами фабрик и пошел с отцом. Директор вызвал в кабинет главного технолога, и та на месте сняла с меня мерки – через три дня у меня были два спортивных костюма из чистой шерсти и два комплекта боевой формы (майки из чистой шерсти и две пары атласных трусов с отливом, это было круто). Я в них выступал до конца карьеры. Так делаются дела в Кисловодске.
По правде, всеми успехами я обязан моему отцу (недавно ему стукнуло 80 лет, он в отличной форме). Когда мы начинали в Кисловодске, я считал себя уже опытным бойцом в свои 15 лет. Он сказал, что если я буду заниматься привычной херней, то не будет со мной работать. Пришлось смириться, тренироваться было не с кем. Потом оказалось, что все его советы работают. Когда он был в углу, я не проиграл ни одного боя. Он отлично знал, что нужно и чего не нужно говорить в углу. Он читал меня насквозь. К тому же мы тренировались на Олимпийской базе, куда приезжали на сборы все союзные и республиканские сборные, а он там был консультантом, его все знали. И он пристраивал меня туда. Для 15-летнего пацана это было шоком – тренироваться рядом с кумирами Виктором Рыбаковым, Виктором Демьяненко, Игорем Высоцким, Евгением Горстковым, Виктором Савченко, Сериком Конакбаевым, Александром Кошкиным. С первыми номерами сборной меня, конечно, не ставили, но со вторыми-третьими пришлось постоять. Помню, как на его вопрос главному тренеру СССР Артему Лаврову: «А его у вас не убьют?» тот ответил: «Убить не убьют, но шишек наставят». Так и вышло, мне там в первый раз свернули нос. Но школа была потрясающей, думаю, благодаря этому опыту я в дальнейшем ни разу не был в нокауте и в целом достойно прошел свой путь.
Однажды в Кисловодске прошел турнир ЦС «Трудовые резервы» (всесоюзный турнир одного из самых массовых обществ). Местные жители подошли к отцу и спросили, почему я не участвую. «Потому что это взрослые, а он школьник», -- ответил он. Те ответили: «Какой школьник, он тут всех убьет». Ну, любят тут создавать легенды. Потом победители остались на сборы, и я в них тоже участвовал. Тяжко пришлось.
А тренер Кошкина (финалиста московской Олимпиады) Борис Николаевич Греков подержал меня на лапах и предложил после переезда в Москву после школы прийти в его зал. Так и вышло, там началась новая жизнь.
Когда я ушел в армию, отец продолжал тренировать пацанов и подготовил чемпиона и призера первенства РСФСР, и еще много чемпионов края. Их родители молились на него. После армии мы были как-то в гостях у родителей чемпиона России, пили чай.
Но знаете, что было самое незабываемое – это идти вдоль шумящей реки с плакучими ивами на тренировку в олимпийский зал «Модуль». Во-первых, это красиво. Во-вторых, у тебя есть мечта и цель в жизни. И ощущение, что у тебя все правильно в жизни. И об этом знают все. В школе. На улице. В зале «Модуль – от директора до уборщицы. И тебя за это уважают. Нет, это во-первых. Охренительно.
… «Кисловодские – это особенная нация. Армяне здесь не такие как в Армении, грузины не такие как в Грузии, карачаевцы не такие как в Учкекене, русские не такие как в России, -- говорил мне Николай Павлович Лобжанидзе в 2006 году. – Они тут все кисловодские».
Я дозвонился до него через его жену. Не было никакой бабы. Не было никакого расстрела. Он встретил меня в своем офисе в неотапливаемом помещении. За пять лет до этого Лобжанидзе баллотировался в мэры Кисловодска, но проиграл кандидату партии власти. Историю своего бегства в 1982 году рассказал в подробностях – от него требовали показаний на руководителей края и на «лысого с пятном», чтобы пресечь вхождение во власть Горбачева. Считали «кошельком» края. Бегал два года, работал поваром на курортах Черного моря. Поймали в Сандуновых банях в Москве, оттрубил шесть лет, но никого не сдал. Вернулся в Кисловодск героем. Сейчас строит гостиницу, ходит на стадион «Модуль» тренироваться.
После встречи вызвал шофера, тот отвез меня в аэропорт Минвод. После выхода статьи в "Коммерсанте" позвонил с благодарностью. Через пару лет умер.
…Саха отвез меня на Замок коварства и любви, там самый лучший нарзан, бьет прямо из земли. Не та бодяга, что в Нарзанной галерее. Потом поехали на Аликоновку к Михе. Когда-то мы на Аликоновке ловили форель руками – Миха знал каждый затон, каждую пещерку в реке. Маха, жена Михи, напомнила ему, что через 4 дня он везет ее на машине. Мы побожились. Маха вообще-то майор ФСБ, не хочется связываться.
А Миха каменотес, все памятники на кладках и в санаториях его. Оттого и рука твердая. Оттого и силен на бильярде. А Саха художник, отделывал главный собор в Кисловодске и еще много чего. Они с Михой главные конкуренты по бильярду. Заехали на окраину в магазин, там нам пожарили шашлыки. Потом поехали в бильярдную в гостиницу «Кавказ» -- в 80-е тут было варьете, и после школы Миха тут пропадал чуть не каждый день («мне сразу сказали – больше трех рублей в трусы не совать!»).
В бильярдной нам первым делом вынесли кии, ждавшие несколько месяцев Миху и Саху в подсобке, потом принесли пепельницы (в заведении не курят), потом рюмки под нашу водку (здесь не пьют), потом тарелки под наш шашлык, зелень и соленья (в Кисловодске даже последние алкаши в подворотне закусывают шашлыком, зеленью и соленьями). Миха вычесал всех, в том числе маркера Сергеича, бывшего чемпиона России и тренера сборной России, причем играли на деньги, т.е. заведение проиграло деньги. А там туго с деньгами. Но когда приходят хорошие люди, то даже заведение готово списать им любое бабло, лишь бы душевно было…
…В последний день прошелся вдоль реки с плакучими ивами в сторону стадиона и зала «Модуль». Вспомнил время, когда была мечта. Девушку, которая когда-то прожгла меня взглядом и больше ни разу со мной не заговорила – она ходила сюда же на легкую атлетику. Клячкин, кстати, не одобрял ее выбор – после окончания школы Урюк ее бил нещадно по пьяне.
В остальном все здесь осталось как в советские времена.