Доктор Зубов

                ДОКТОР ЗУБОВ
Одним из холодных, осенних дней, ближе к вечеру на углу Сивцева Вражка и, вы-тянувшегося вдоль Гоголевского бульвара, проезда, рядом с продовольственным мага-зином, стояла небольшая компания. В ней особо выделялся, привлекая взгляды редких  прохожих, спешащих поскорее добраться до дома после трудного очередного, рабочего дня, грузный, хмурый человек, в котором некоторые из жителей ближайшей округи лег-ко бы признали своего участкового врача, доктора Зубова. Два его малорослых товари-ща были на редкость щуплы и неказисты, и принадлежали к той, безнадёжно пропащей и даже вымирающей части городского населения, составлявшей его низы, и в простоте душевной часто называемой городской голытьбой. Одного из них звали монтёром Степаковым, почему- то в разговоре, в узком кругу тех немногих, кто его знал, когда речь заходила о нём, его фамилия неизменно соединя-лась с его профессией. Ко второму прочно прилепилось прозвище Хвост, оно возникло, и  связалось с ним из- за его неизъяснимой способности вязаться к любой компании и по-лучать свои неизменные пол стакашка. От выпитых сообща с собутыльниками только что в ближайшей подворотне двух  бутылок водки по могучему телу Зубова разливалась приятная, горячая волна, согрева-  вшая, его, немного замёрзшее, тело. Было около шести вечера. В обществе своих щупл-ых товарищей Зубов казался могучей глыбой, на нём плотно «сидел», сильно «изжёва-нный» чёрный плащ, ворот его грязной, белой рубашки был широко распахнут, обна-жая его, покрасневшую от холода и, мелко моросящего, дождя волосатую грудь. Голова же его оставалась не покрытой, и уже была вся мокра. Дождинки стекали по его, редеющим, волосам, бежали тонкими струйками даль-ше по его небритому подбородку. Крупный с горбинкой нос его хищно раздувался, при-щуренные глаза смотрели в сумрачную марь, быстро темневшего, бульвара и непрерыв-но скользившего мимо них потока машин, неподвижно и безжалостно.                -Ээх! Ещё б нам пять рубчиков, как раз бы вышло,-- с ожесточением вздохнул Хвост, зя-бко кутаясь в свой замызганный рабочий халат, служивший ему во всякое время года защитой и от палящего солнца, и от лютого холода, теперь же чем- то вроде демисезон-ного пальто.                --Не ной!-- угрюмо отозвался монтёр, оборачиваясь к нему своим опухшим, с маленьки-ми, сильно выцветшими, голубыми глазками, лицом.                –Ты уже взял своё, и ещё у товарищев вчера последнее отнял, червь ты-- бездонный!- Заключил он грубо и беспощадно, словно вынес окончательный приговор.                --Это ты совсем зря, слышь, что говорю?-                --Зря ты так про меня, я закон между товарищев всегда соблюдаю! Лишнего не болтай, брат.-- Между спорщиками возникла тягостная пауза, которую вскоре нарушил сам же Хвост,-- а насчёт того, чего ты сказал, так то нечайно всё вышло, я гляжу, а вас нигде нет!--                --Тут Яшка шофёр пристал: «Дай,- говорит,- себя забыть» потому как его из шоферов в тот день уволили, скажи сам, что делать!?--                --Не налить ему я не мог, раз у человека образовалось такое безнадёжное положение.--                --Брехня всё это,-- снова грубо отверг Степаков все нежные доводы Хвоста,-- теперь они   никого не выгоняют, а отгул всем дают, чтобы значит человеку в себя прийти, а потом ему проверку устраивают, как он сумел совладать с собой.--      Перепалка, пропащих его, собутыльников, их мелочные расчёты мало занимали Зубова, день ушедший он забывал с лёгким сердцем, как ещё одно неизбежное препятст-вие. Пристрастие к горькой забаве у него появилось почти сразу, едва закончилась вой-на, пил он, конечно же, и раньше, но в те трудные, военные годы злое зелье чаще служи-ло людям средством временного забвения и утешения, неким способом, хоть на миг уйти от ужаса, окружавшей их, действительности, но также оно позволяло ещё, хотя бы как- то, заглушить голод, снедавший в то тяжкое время почти всякого городского жителя. Что послужило для Зубова поводом и первичным толчком, после которого, cоб-ственно, и зародилась в нём эта пагубная страсть к коварному зелью, вряд ли кто— то  из его сослуживцев, врачей ближайшей, районной поликлиники, мог сказать что-- либо определённое. Знал всё только начальник паспортного стола тридцать девятого отделе-ния милиции Киевского района товарищ Загреев, да ещё, военком призывного, сборного пункта того же района майор Куранда, но ни тот, ни другой даже подумать себе не мог-ли, чтобы сообщить кому— то эту сугубо личную информацию, связанные подпиской о неразглашении, доверенной им государством, приватной информации. Ходили слухи, впрочем, ничем и никем не подтверждённые, что эта горькая Зубо-вская страсть выявилась в нём внезапно, и потом быстро набрала силу после того стра-шного известия, доставленного ему почтальоном, в виде тощей серо-- фиолетовой секре- тки, в которой скупо сообщалось о трагической гибели его семьи в период её эвакуации в cпасительный город Свердловск. Произошло же это в тот страшный момент, когда по-езд, плотно набитый москвичами (это были в основном женщины с детьми и старики), скоропалительно бежавшими из города, под стенами которого грозной глыбой встало  полчище безжалостного врага, был атакован немецкими самолётами. Все, ехавшие, не-медленно повыскакивали из вагонов, и устремились под спасительный покров леса, но успеть добежать до него смогли далеко не все. В первый год после отъезда жены с двухлетним сынишкой на руках он ещё держа-лся, несмотря на, постепенно нараставшую, внутреннюю тревогу, отсутствие весточки от них объяснял себе плохой работой почты, что было отчасти правдой, осаждал запро-сами Эвакуационную Комиссию. Но с каждым днём, лелеемая им в тайне души надежда на чудо всё слабела, и когда почтальон принёс ему ту серую, свёрнутую пополам, бумаж-ку со штампом Эваккомиссии, предчувствие снова больно напомнило ему о том, о чём ранее оно уже прежде предупреждало его. В тот же день, заглушая, невыносимо щемя-щую, тоску по бесконечно родным и неразрывным с тем, что составляло существо его жизни, он раздобыл водку и напился до бесчувствия, и на следующий день впервые за всё время своей работы врачом в районной поликлинике не появился в своём кабинете. Постепенно привычка ко, всё возраставшей, дозе спиртного, стала нормой, и теп-ерь он уже дня не мог провести без спасительной, приносившей ему недолгое заббвенье от муки безостановочного коловращения мыслей, вокруг навязчивого вопроса, бесцель-ного в своём существе, и ни к чему не ведущего, почему, за что, чей-- то неумолимой, злой силой у него отняты те, кто был оправданием и смыслом всей его жизни. Ранее, до войны он был не плохим хирургом, но в теперешнем своём положении об этом и думать даже не приходилось, и поэтому уже давно он устроился и начал рабо-тать терапевтом в обыкновенной, районной поликлинике. Внезапные запои, нарушав-шие размеренный ритм его работы, в качестве участкового врача, случались всё чаще, и одновременно, как неизбежное следствие того, Главврачом поликлиники были сделаны Зубову все самые строгие и самые последние предупреждения. Но всё— таки его не уво-льняли, предпочитая терпеть его выходки, как неизбежное зло, врачей в те послевоен-ные годы не хватало, и Зубов всё- таки каким— то образом ухитрялся «затыкать», зия-ющие дыры в графике обслуживания, начавшего сильно прихварывать населения рай-она, после, невиданных, испытаний, минувшей, войны. Когда— то, уже давным— давно, в те светлые, замечательные, довоенные годы всеобщих надежд и оптимизма Зубов представал перед своими ближайшими товарища-ми совсем другим человеком, и, если бы вот прямо сейчас ему встретился кто— то из них, он наверняка бы не узнал его. И в самом деле, в то весёлое, улетевшее навсегда от него время, он был совсем другим человеком деятельным, энергичным и, страстно пог-ружённым в специфику своей непростой профессии врача—хирурга. Но одновременно в то незабываемое и дорогое его сердцу время он проживал невообразимо счастливый пе-риод своей жизни, связанный с, недавно образовавшейся, семьёй и рождением дочери. Теперь же ему едва хватало сил дотягивать до конца рабочего дня, а зачастую он просто сбегал в неизвестном направлении, бросая на произвол судьбы, ещё остававших-ся не принятыми им, пациентов. В то время как они со скорбными лицами всё ещё тер-пеливо и бесполезно продолжали ожидать его возвращения. Всё это неизбежно ложилось дополнительной нагрузкой на плечи его более добросовестных коллег- врачей, продол-жавших приём своих больных в соседних кабинетах. Они начинали роптать, предъяв-ляя свои претензии за этот, по их мнению, чрезмерный и, никакими благими смыслами неоправданный, труд. Всем было ясно, что Зубов побежал за очередной бутылкой водки. Некоторые (благо-- не многие), более рациональные в своей умственной натуре, даже по-рою выходили к Главврачу, и предъявляли ему свои претензии относительно необходи-мости поощрить их чрезмерные труды. Но, увы, такая возможность к сожалению не бы-ла предусмотрена бухгалтерской ведомостью, и потому единственное, что мог предлож-ить им Главврач, это весьма неопределённое и расплывчатое по времени увеличение тех жалких премиальных, какими время от времени их «одаряли.» Неоднократно Зубова приглашался также в директорский кабинет, где главврач, не ощущая в себе моральных сил устроить такому (согласно с его же собственным мне- нием) «умнейшему человеку», то есть ему- Зубову, грубый разнос. В то же время вполне допустимый и очень нужный для людей существенно проще, например, тому же пьяни-це и грубияну, гардеробщику, а по совместительству ещё и их же ночному сторожу, Пет-ру Ивановичу Курожопову. Но с Зубовым такие прямолинейные и грубые внушения со-вершенно не годились, с ним всегда было куда сложнее. И ввиду этого Игорь Юрьевич Рогозин, глубоко интеллигентный по жизни человек, оказавшийся в нелепой цепи слу-чайностей как раз тем самым Главврачом 27 поликлиники Киевского района только и находил в себе силы, что стонать и роптать, адресуя свой горький, моральный запал к остаткам Зубовской совести,-- что же такое вы делаете, Павел Григорьевич!?--                --Ну, как же возможно вам, врачу такой высочайшей квалификации, умнейшему чело-веку оставлять больных и уходить!!--                --Ведь они— то страждут, ждут вашей своевременной помощи, а вас нет!--                --Я просто не понимаю,-- разводил он руками,-- в голове просто такое не укладывается, нет не понимаю, не понимаю!--                Зубов угрюмо отмалчивался, терпеливо выслушивая справедливые и горькие ук-оры Главврача, но, когда это всё слишком уж затягивалось, он вдруг натужно выдавли-вал из себя,-- постараюсь я, Игорь Юрьевич,-- при этом лицо Зубова как— то странно багровело. И, в самом деле, после этого случалось маленькое чудо, миновала неделя, другая, затем следующая, и, вроде бы, все Зубовские прогулы как— то одномоменто и сразу за-канчивались, он прилежно досиживал до конца рабочего дня, до самого последнего сво-его пациента. Но вот миновало ещё несколько дней, и он вдруг снова срывался, так же неожиданно и сразу, опять начинались его ничем неудержимые прогулы. С течением времени, после многих таких выяснений и уговоров, всё в конечном счёте пришло к то-му, что даже и эти настойчивые мольбы Игоря Юрьевича: «опомниться и взять себя в руки» совсем прекратились, и жизнь Зубова, как участкового врача, пошла каким— то особым своим, отдельным от других, таких же врачей, неустойчивым и странным чере-дом. Справедливости ради следует признать, что не всегда запой владел им безраздель-но и самоуправно, иногда, необъяснимым образом он вдруг сам возвращался к нормаль-ному режиму работы. Высиживал весь, положенный, срок, принимая всех больных до последнего, во второй половине дня ходил по району, по вызовам, к тем больным, кто не находил в себе сил добрести до поликлиники. И так всё продолжалось две- три недели, в редких случаях, даже до двух месяцев, но потом всё равно как- то внезапно и неотврати-мо снова всё возвращалось на круги своя, к странной, и ничему не подвластной, и ничем  неуправляемой, стихии внезапных побегов со своего рабочего места. Причём, главная тенденция состояла в том, что срывался он всё чаще и чаще, и всё труднее ему было до-сиживать до окончания приёмного времени. К тому моменту, когда мы впервые увидели Зубова вместе с его «со товарищи», стоявшими в «лёгком» подпитии у продовольственного магазина, находившегося на са-мом углу переулка Сивцев Вражек и бойкого проезда, тянущегося узкой змеёй вдоль Го-голевского бульвара, его характерная «болезнь,» так вольготно теперь распространив-шаяся повсюду, по широченным пределам нашей страны, напоминала ему о себе, едва он только появлялся в поликлинике. Вследствие чего почти сразу же он начинал изныв-ать, страдать и дожидаться окончания этой, давно ему уже опостылевшей, работы. Но при всём при этом, именно она, эта, донельзя надоевшая ему, работа, оставалась, тем не менее, той единственной, почти уже эфемерной, но всё- таки реальной опорой его жизни. А также- той хлипкой нитью, которая одна связывала его с этой жизнью, являясь её оп-равданием, и придавая ей, хотя бы какой- то, смысл. Помимо сказанного, нужно обмолвиться также и ещё об одной, крайне удивитель-ной, какой- то очень особой и необычной странности, со всей очевидностью присутство-вавшей в жизни Зубова! Речь идёт об одном весьма и весьма загадочном, и для него са-мого, явлении, то и дело вторгавшегося в его жизнь, и вносившего в неё какие- то свои, особые поправки. Причём, явление это, как раз и начинало проявляться с особой силой, именно, в эти трудные, критические моменты его жизни, когда в нём появлялась и быс-тро набирала силу его та необоримая и мучительная жажда. Но, при всём при этом, яв-ление это в своей таинственности и загадочности несло в себе некую досадную червото-чину, так что даже обмолвиться о нём с кем- либо было крайне опасно из- за крайне не-желательных для него и вредных последствий. Ибо такая непростительная оплошность грозила ему лишь одним- в одночасье прослыть ещё и сумасшедшим в глазах, окружав-ших его, людей. Из- за нескольких, неосторожно оброненных, слов даже ему, не боявше-муся уже никого и ничего, могло произойти, крайне нежелательное для него, могла обор-ваться та самая последняя нить, ещё связывающая его с жизнью, а он этого пока не хот-ел, точнее инстинктивно боялся этого. В теперешнем своём положении Зубов не то чтобы боялся прослыть психом, и вконец свихнувшимся, человеком, ведь, и без того уже все сторонились его, когда он шёл по коридорам поликлиники, да, и на улицах те его больные, к кому он приходил по вызову на дом, ещё издали заметив его, старалась уклониться от встречи с ним. Нет, он не боялся, но ещё дорожил своей работой, потому что, где- то там, далеко под спудом в его душе, ещё жила тайная надежда, о которой он и сам никогда не подозревал, и сильно бы удивился, если бы кто- ни будь ему сказал об этом. Надежда же та состояла в том, что вдруг произойдёт что- то такое неслыханное, очень неожиданное, почти что чудо, и всё снова, в один этот счастливый миг, вернётся на круги своя, его жизнь вдруг совсем пере-менится, возродится надежда и то былое ощущение радости и полноты жизни. Словом, чисто инстинктивно Зубов ещё боялся порвать эту последнюю нить с жизнью, и он не хотел, чтобы эта его тягостная жизнь ещё более усугубилась какими- то глупыми улыб-ками и насмешками полузнакомых ему людей. И это непонятное, но очевидное для него, навязчивое явление всегда приходило к нему только тогда, когда в нём вдруг появлялась и быстро набирала силу внутренняя борьба и распря между двумя взаимно противоположными желаниями: утолить, неотвя-зно горевшую, и снедавшую его постоянно, жажду, и попыткой изо всех, ещё остававши-хся в нём, сил погасить этот, пылающий в нём огонь. Правда, сил этих у него оставалось теперь от того прежнего, умного и здравого человека уже совсем мало, так что борьба эта заведомо оказывалась проигрышной. Проявлялось всё это в виде отвязных голосов, вдруг дружно принимавшихся в панибратском тоне убеждать его, причём в тот самый момент, когда он всеми, имевши-мися ещё в нём, силами стремился противостоять горячему соблазну, рвавшемуся из не-го наружу, неутолимому и наглому «зверю». Голоса эти уговаривали его на все лады смириться и поддаться этой неодолимой тяге, возникшей в силу необоримых и, никак независящих от него, внешних обстоятельств, и теперь уже прочно засевшей в нём.                -- Чего зря топорщишься!- настойчиво и довольно зычно внушал ему голос, как бы со-ставленный из многих голосов.                -Зачем так мучить и изводить себя, это же- глупо!-                -Вот сейчас ты упираешься, а, ведь, сам хорошо понимаешь, что доли этой ты всё равно не избегнешь.-                - Тебе уйти от неё никуда нельзя, и скрыться, коли эта страсть в самом тебе засела!?-                -Знаем и хорошо видим, чего ты так боишься, что совсем покатишься под уклон!?-                -Эх ты, глупый, не ты, ведь,- первый, и не ты будешь последним.-                -Знал бы ты только сколько до тебя таких же вот, как ты, страдальцев было, просто уж-ас сколько!-                -Сразу бы  тогда бросил себя бесцельно изводить!-                -Не понятно, к чему тебе так себя изнурять, коли была б какая благая цель, ну, тогда по-нятное дело, первыми бы тебя поддержали, ободрили б, помогли и научили, а так- ну, ради чего  всё! это?- Всё это нашёптывалось Зубову очень по доброму, ласковыми, дружественными голосами вкрадчиво и довольно долгое время. И это странное явление, неожиданно сде-лавшееся постоянным атрибутом его жизни, заставило его всерьёз задуматься над тем, что оно в существе своём представляет, и как лучше следует ему с ним обходиться!? Ду-мал же обо этом он обычно по утрам, ибо только в это время голова его ещё оставалась относительно светла, и не занята ни проблемами врачебной практики, ни туманом, пог-лощённого в конце дня горького пития. И вот, именно, в это время до него постепенно стало вдруг доходить, что таким вот образом о нём заботятся, и его увещевает, не кто-  ни будь там, а самые настоящие ангелы. Это неожиданное, радостное «открытие» им су-ти явления, очень тонких и таинственных вещей его как- то очень укрепило. И уже на следующий день ему показалось, нет, он буквально ощутил это всем своим существом, что та прежняя, с таким трудом сдерживаемая им, жажда, теперь чуть- чуть отступила, став несколько слабей. Но к его удивлению «ангельские» его покровители встретили эту незначительную, хотя и в этой своей малости очень приятную, положительную переме-ну в нём, совсем не радостно, как, казалось бы, следовало ждать от них, от их ангельско-го благочиния, но наоборот, с какой- то явной досадой и даже раздражением. Это их странное отношение к его небольшой победе над самим собой несколько смутило его и озадачило, однако в целом нисколько не поколебало его уверенности, что, именно, анге-лы так опекают и заботятся о нём. И теперь, стоя в компании своих собутыльников, когда выпитая совместно спир-тное туманило и ласково заволакивало его разум, милостиво отодвигая далеко куда- то в сторону весь ужас его серого, бессмысленного существования, оставляя таким образом его наедине с самим собой, со своими мыслями и чувствами, при этом сознание его при-обретало какую- то необыкновенную лёгкость и ясность. Но что особенно казалось ему удивительным, было то, что «ангелы» даже в это время не отступали от него и никуда не улетали, продолжая что- то ему ещё шептать и увещевать. Но, когда он вслушался в их ласковый лепет, попытавшись разобраться и понять, чего они, собственно, от него доби-ваются, у него получилась какая- то несуразица. Но всё равно звук их голосов был ему приятен, возникало теплое ощущение общения, которое притупляло горькое чувство одиночества. Поток его бессвязных и зыбких мыслей снова прервал резкий голос монтёра Сте-пакова,- если б не пришлось вчера добавлять из- за тебя, курва, сегодня как раз бы нам вышло!-                Степаков тем и отличался, что имел дурную привычку нудить, цепляться и изво-дить своих собутыльников, обвиняя их по первому, пришедшему ему в этот момент в го-лову, поводу, вовлекая в тяжкую муку мелочной перепалки.                -То вчера было, а сегодня чай пей с ногтями,- беззлобно откликнулся Хвост, нау-ченный неисчислимыми горькими перипетиями своей заблудшей жизни и не к таким наскокам. –А что, Гаврила Саввович,- неожиданно переключился он на Зубова, причём от-чего- то игриво и вопросительно,- у тебя небось остались ещё здесь какие знакомые, то-варищи твои, которые, не пьющие в гусь их малину!?- -Вот бы занять нам у них до завтрева!- глуповато хихикнул он, коверкая слова в обычной своей манере. Хвост был от рождения деревенским жителем, и в город попал благодаря разрушительной стихии бурных, революционных переустройств, но и до сих пор речь его ещё сохраняла тот давний колорит его, уже совсем позабытой, деревенской жизни. Глуповатое предложение Хвоста, как раздобыть им нужную сумму, позабавила и удивила Зубова своей фантастичностью. Он вдруг поймал себя на мысли, что никогда  бы не подумал, что Хвост способен выдвинуть подобную идею, и ему «ангелы, видимо» пытались как- то помочь, подумал он с нежностью, нашёптывали своё, учили дурака. Наедине же с самим собой он давно уже решил, что первому же встречному должно было быть сразу ясно, что давно уже нет у него, увы, не осталось никаких друзей. Трагичес-кая, внезапная утрата семьи, в которой коренилось всё самое дорогое в его жизни, одним махом, опрокинула жестоко и беспощадно всю его жизнь, со всеми её связями, и устояв-шимися привычками. Да когда- то, в те благословенные, предвоенные годы у него, действительно, име-лось несколько очень хороших добрых знакомых, их вряд ли он смог назвать близкими друзьями, но крепкие, установившиеся с ними, отношения были достаточно теплы и об-язательны. Это и позволяло ему был уверенным, что в трудную минуту они не отказали бы ему в помощи и поддержке. Но что толку было теперь вспоминать и думать о них, когда всё уже полетело к чертям, и знакомые эти, как и всё прочее, давно исчезли из его жизни. Зубов хорошо понимал глубину своего падения, и попытка возобновления, утра-ченных, связей (если бы такая неожиданная идея внезапно захватила его), с кем- то из прежних его знакомых, означало для него не что- то такое, трудно представимое, но, вполне понятное, и очевидное для него. А именно- навязчивые поиски контактов и уни-зительные попытки наладить общение на прежнем уровне, что неизбежно привело бы к ещё большему его унижению. Поскольку ему пришлось бы тогда молчаливо сносить их невольную жалость к нему несчастному, впоследствии обязательно бы, переросшую во взаимную неприязнь, и даже, возможно, с долей отвращения друг к другу. Поэтому, пос-ле недолгой паузы, в течение которой он пребывал в лёгкой задумчивости, а в голове его хаотичным потоком неслись всевозможные мысли по этому поводу, он  откликнулся на дурацкое предложение Хвоста грубо и подавляюще,- cмолкни, крыса, и не болтай того, чего не понимаешь!-  Казалось бы, начатая невзначай Хвостом, дурацкая тема была в корне подавлена Зубовым, но тут с чего- то вдруг оживился злобный по своей исконной, пролетарской  природе Степаков. С долей яда в голосе, но одновременно и с потугой на лукавую игрив-ость, он с какой- то стати вновь взялся растолковывать им всё ту же ситуацию с добы-ванием Зубовым нужной для них суммы.                –А зачем Гавриле Саввичу какие- то паршивые, никому ненужные товарищи!?-                -Его, чай, все тут знают, кругом, в каждом этом доме, и там далее ещё, (он очертил неу-веренной рукой некий призрачный круг) все тоже пользовались,- Степаков вдохновенно сглотнул липкую слюну, после чего продолжил вещать.                –Он их всех здесь приголубливал, некоторых даже от смертушки спас, какую квартиру не бери (голос его приобрёл патетическое звучание), везде он людей спасал! Но для нас тут польза, конечно же, не в этом!- Степаков многозначительно оглядел собутыльников.                –Они тебе, Гаврила Саввич, всем обязаны,- вдруг слезливо, с дрожью в голосе заключил он,- по гроб жизни!-                -А что отсюда следует?-                -А то, что каждый, это- минимум, по пятёрке отвалить тебе обязан, ну, конечно уж, если совесть ещё в человеке осталась.-                -А коли совести у кого нету, то бесполезно и ходить к такому,- заключил он вдруг удру-чённо. Видимо, с вопросом о совести у Степакова были связаны какие- то давние, очень глубокие и мучительные воспоминания.                -И этого вон куда понесло!?- с внутренней улыбкой подумал Зубов ,- день что ли сегодня особый какой выпал?-                И после недолгого раздумья опять вспомнил про своих «ангелочков,»- аа.., это «они» ему тоже чего- то шепчут, порхают вокруг, учат безмозглого.- В отношении веры в Бога с его неисчислимым, беспрекословно повинующимся ему, небесным воинством, у Зубова были всегда неопределённые, расплывчатые предс-тавления. Ещё в те давние, предвоенные годы, когда власть широко пропагандировала, навязывала населению воинственный атеизм, он в духе времени, как и большинство его товарищей, внешне придерживался категорического отторжения всего церковного, как явления тёмного и недостоверного, уводящего от бодрых реалий социалистической дейс-твительности. Но внутри себя он всегда отчётливо знал, и знал более не умом, но каким- то странным, таинственным чувством, что, не только вся эта бодрая, трескучая пропа-ганда, несущаяся из репродуктора, и те, старательно изучавшиеся населением, «глубоча-йшие» научные труды апологетов коммунизма, в особенности, конечно же, того «мило-го» и «любимого» всеми, дедушки Ленина, лишь скользят по поверхности, не касаясь са-мого важного- первопричин чуда нашей, в существе своём божественной, жизни.  Теперь же, когда им было утрачено всё, что некогда составляло радость и оправ-дание его жизни, это странное чувство незримого присутствия во всём Божества возрос-ло стократно. Возможно, из- за того, что теперь он всё более и более был предоставлен самому себе, горькому своему одиночеству. Это предчувствие чего- то неслыханного и необъятного, говорило ему, что за грубой ширмой судорожной человеческой жизни скрывается некая великая тайна. И что она неизмеримо превосходит и покрывает всё, что в продолжении веков было создано, понято и накоплено человечеством. Это ощуще-ние, скрывающейся рядом, тайны теперь уже не покидало его. Однако, далее этого смутного чувства- близкого присутствия Божества, дело не шло, оставаясь для него пока что всего лишь одним предчувствием. Как ни пытался Зу-бов в редкие минуты ясности своего ума проникнуть за завесу первичного знания, уси-лия эти ему так ничего и не давали, оставляя в душе горький осадок разочарования.  Попытки эти им делались от случая к случаю в те дни, когда к нему приходил, всё более уменьшавшийся, период трезвости, и он начинал вдруг терпеливо высиживать до конца рабочего дня, до самого последнего своего пациента. Вечера в такие дни у него ос-тавались свободны, и он полностью был предоставлен самому себе. В связи же с тем, что у него не было и никогда не возникало каких- то желаний и устремлений, всё это перехо-дило в какое- то бездумное, тупое сидение, совершенно бессмысленное и, опустошающее, заканчивавшееся всегда одним и тем же- внезапным падением в чёрную яму тяжёлого, беспокойного сна. Тем не менее, со временем он как- то стал замечать, что это бездумное сидение всё же кое- что в нём цепляло и постепенно усиливало некую особую, ответную реакцию его тела. Так, однажды, он вдруг со всей очевидностью ощутил, что, накатывавшее на него, состояние отрешённости от, проносящегося мимо, потока бытия, рождало в нём некое странное ощущение, будто голову его сжимает какой- то невидимый жгут, при этом шум в ушах заметно усиливался, а в глазах появлялись довольно яркие световые круги. Он пытался иногда «поймать» это состояние и в дни после тяжёлого вечернего подпития, утром следующего же дня, но, увы, ничего путного из этого не выходило. Шло время, и, однажды, после очередного такого эксперимента, он и услышал эти тихие, вкрадчивые голоса, которые уже вскоре принял за «ангельские,» довольно быстро свыкшись с этим необычным явлением. И впоследствии уже легко и безбоязне-нно, как, вполне понятное и ожидаемое им, явление, принимал их. Ведь голоса эти, как казалось ему, проявляли себя всегда по- доброму, не стремились в чём- то уязвить его, или уж совсем поиздеваться, но, наоборот, словно самые обычные, добрые люди, стара-лись его всякий раз ободрить, и даже в самые трудные минуты его теперешней жизни, они не бросали его. Именно, поэтому он сразу же и безоговорочно причислил их к благо-му, «ангельскому» сословию. В мутный и хаотичный поток мыслей, проносившихся в, отяжелевшей, голове Зу-бова, неожиданно снова влез хриплый голос Степакова,- Ээх, Гаврила Савич, если б то-лько вы были, не стеснявшиеся!-                -Вот какая бы житуха у нас тогда пошла, первый сорт!-                -Только на нас с Хвостом одних у вас тогда бы промашка выходила, ведь, мы с ним ни-когда не болеем,- с горьким смешком заключил он.-    Степаков продолжал нести околесицу, но Зубов уже перестал вслушиваться в его скрипучий голос, замкнувшись на своих тяжких, внутренних ощущениях. Мука той осо-бой, неудовлетворённой до конца, жажды горькой радости- неизбежный спутник жизни всякого, спившегося, человека, настойчиво напоминала ему, что нужно добавить ещё. Потому Зубов уже и не мог больше ни о чём другом думать, как об этой последней, оглу-шающей дозе спиртного, чтобы, наконец, войти в то расслабляющее состояние, в котор-ом всё, вокруг существующее, проваливалось в какую- то тёмную, глухую яму. Только после неё, этой последней, оглушающей, порции водки и наступало облегчение, начина-ли уходить, теряться во мраке небытия, очертания, окружающей, жизни, с её безысход-ностью и серостью, оставляя его в каком- то, расслабленном, состоянии полузабытья. Но кроме того, эта последняя доза позволяла ощутить ту необыкновенную лёгкость и го-ловокружение, когда исчезало всё, кроме какого- то расширенного, ускользающего от взгляда, окружающего мира. Пока же это его мучительное, навязчивое желание принуждало Зубова бесцельно стоять здесь, выжидая неизвестно чего, под холодным, осенним ветром и, по- прежнему продолжавшим потихоньку накрапывать, дождём. От, выпитых ранее им с собутыльни-ками нескольких бутылок водки, разум его действовал упрощенно и раскрепощённо, из сознания исчезли привычные для всякого нормального человека чувства стыда и осто-рожности. Ему мучительно хотелось добавить ещё этой огненной, разрешающей все, са-мые неразрешимые, проблемы человеческой жизни, целебной влаги, животворящей вся-кую, израненную и поникшую, человеческую душу.                –Но как, как, и, главное, где раздобыть эти недостающие, чортовы деньги!?-  Все возможные варианты и источники, позволяющие, получить деньги, он знал это твёрдо, уже давным- давно были исчерпаны им, и исчерпаны до дна, с избытком. Не-которым своим старым знакомым он до сих пор ещё оставался должен, и уже точно знал внутри себя, что долг этот им никогда не вернёт. Более того, постепенно, с годами он уже привык относиться к этому спокойно и безразлично, изжив в себе чувство стыда за свои недостойные поступки. И это душевное его очерствление и какое- то отупение неизбежно вели его к нечистоплотству, заглушая у Зубова теперь малейшие помыслы и угрызения совести о, совершённом когда- то, обмане. Ведь, заимствуя тогда эти деньги, он убеждал своих знакомых, что долг этот им обязательно вернёт. Все эти, сопутствующие, досадные обстоятельства сами по себе уже делали невоз- можными какие- либо повторные обращения к его старым знакомым, так что надеять-ся на что- то в этом смысле было явным самообманом, но всё равно Зубов снова и снова перетасовывал в уме эти старые свои связи, надеясь буквально на какое- то уж дивное прозрение, или даже, возможно, на совсем уж невообразимое чудо. Что же касается Хвоста и монтёра в отношении изыскания нужной суммы, то та-кая надежда у Зубова умерла сразу же, при первом же с ними знакомстве. Таковой воз-можности никогда не просматривалось, и прошедшие годы только ещё более подтверди-ли, что ожидать от них чего- либо подобного было бессмысленно во все ещё, остававшие-ся, дни их жалкой, пропащей жизни. Даже сам уже их вид вопил во все трубы всякому человеку, ненароком имевшему неосторожность взглянуть на кого- ни будь из них, или же для разнообразия сразу же на обеих, что за душой у них не имеется ничего, что могло бы представлять хотя бы относительный интерес. Вся их жалкая жизнь теперь предста-вляла собой лишь одну отвратительную прореху. Тем временем, Зубов, продолжая своё бесполезное занятие, в воспоминаниях о бы-лых своих знакомствах уже добрался до совсем мимолётных контактов. Когда- то, в те славные, благополучные годы его прежней жизни, теперь, едва тлевшие в его памяти,  эти мимолётные знакомства, иногда попадавшиеся у него на пути, составляли некую, отдалённую, и зыбкую канву его жизни (впрочем, в те годы, если б кто- то вздумал его спросить- придаёт ли он им какое- то значение, он, наверное, ответил бы отрицательно). Но сейчас он хватался буквально за всякую, припомнившуюся ему, встречу, доходя в этих своих изысканиях уж до совсем едва знакомых ему людей, и необоримая жажда вы-пивки гнала его всё дальше. Но тут отчего-- то, уж по совершенно неизъяснимой воле случая, но нет, опять, ви-димо, в том оказались виноватыми его «ангелочки», которые вдруг принялись что- то ему нашёптывать, и тогда ему припомнилось совсем другое- вчерашний день, такой же серый и безнадежный, как и все остальные дни, составлявшие теперешнюю его жизнь. И этот день, он специально это для себя отметил, оказался последним в данном месяце,   когда он сумел преодолеть, снедавшую его, неутолимую жажду пития. И вот что теперь  ему показалось крайне странным, он даже счёл для себя это каким- то особым, указующ-им, знаком, именно, в тот день, при вечернем обходе больных, последний из них оказал-ся как раз из того самого дома, у которого они сейчас стояли. Да, и больной- то попался ему не такой, как всегда, с, неизменными их глупыми вопросами и бесконечными жалобами, не нудный. Это был любознательный паренёк  лет пятнадцати, находившийся в том интересном, переломном возрасте, когда детство уже уходит безвозвратно, и новый, нарождающийся, человек, спешит поскорее понять и воочию ощутить, что ж это такое- настоящая, взрослая жизнь! И вот он, этот самый па-ренёк, или дурачок, как сразу же, про себя, он его «окрестил,» пока Зубов осматривал и  «прослушивал» его, начал задавать ему разные вопросы, явно испытывая к нему инте-рес. В те далёкие, теперь уже навсегда улетевшие от него, светлые годы его жизни, Зуб-ов замечал за собой это свойство - вызывать у совершенно посторонних людей к себе ин-терес и некое любопытство, причём, таковых бывало немало. Впервые и совершенно случайно, однажды, увидев его в толпе, они останавливали на нём взгляд, сперва с, ни-чего не значащим, любопытством, но потом, уже вскоре, стремясь разгадать, что это за человек находится перед ними. Этому много способствовали и его мощная, высокая фи-гура, и следы былой мужской красоты, и, особенно, та, заметная для всякого вниматель-ного взгляда, болезненная, трагическая мина, застывшая на его лице, невольный след всего того, что довелось ему пережить в своей прежней жизни. Мальчишку же интересовала более всего его работа хирургом во время войны, о чём предварительно он сумел выпытать у Зубова, пока тот осматривал и  прослушивал его. И в результате, невольно завязавшегося между ними, разговора, он успел немного кое о чём ему поведать, что там было, и как. -Вот у него- то ты и получишь эти, нужные тебе, деньги,- про журчали радостно и одобряюще голоса «ангелков».                -Конечно же взаймы,- внутренне улыбаясь, подумал вдруг Зубов с какой- то, всё более укрепляющей, его весёлой решимостью и надеждой. Он всё более подробно припо-минал обстоятельства того дня, и в том числе вспомнил, что рядом с тем пареньком всё время крутилась его мамаша, она у него тоже тогда чего- то всё выспрашивала, и её, об-еспокоенный, взгляд явно говорил о том, что своего единственного сына она любит без памяти.                -У него деньжата должны обязательно водиться,- додумывал Зубов уже сам, без «ангелков,» этот, открывшийся внезапно перед ним, из неизвестно каких тёмных глу-бин, вполне доступный способ получения, столь необходимых им сейчас, денег. И с ка- ждой минутой он всё более и более укреплялся во мнении, что он не ошибается, выбор этот правилен и вполне осуществим.                –Ему мать деньжата даёт, конечно, не так много, зачем ему много- то, пацану!?-                -Но даёт, ну, на какие- то там книжки, на кино, что там ещё у них может быть?-                -Да, даёт, даёт,- зачастили ещё радостней ангелочки,- мы знаем, что даёт, не сомневай-ся!-                -Ступай, и смело получай свои денежки.-                На этом ласковом пожелании «ангелков» Зубов и закончил свои умственные са-мо- капания, решив, что из пальца добра не высосешь, и только непосредственная по-пытка разрешит все его сомнения.                –Ждите меня тут пока,- обернулся он неожиданно к собутыльникам,- попробую одно де-льце,- с загадочной улыбкой заключил он, улыбаясь чему- то особому, понятному лишь ему одному.                –Посмотрим, глядишь, ну, как и выгорит нам что- то, кто её знает, в любом случае хуже уж нам не будет!-                После чего, тяжело ступая и слегка покачиваясь, Зубов пошёл к ближайшему под-ъезду, за дверями которого вскоре молчаливо и скрылся. Собутыльники с великим из-умлением воззрились ему вслед, тупо обдумывая, чтобы такое это для них значило.                –Вот те на! Пошёл всё- таки, ну точно, ведь, пошёл, своё брать, законное,- вдруг догад-ливо поразился Степаков.                –Куда это, ты чего?-                -Про что это!?- Забеспокоился, ничего не понимавший, Хвост, удивлённо моргая глаза-ми.                –Туда пошёл к этим, больным своим, куда ж ему ещё идти- то, как я сам и присоветовал ему надысь.-                -Да ну! Правда что ли!- недоверчиво воззрился на Степакова Хвост.                -Ой, дела! - Продолжал недоумевать Хвост, с некоторыми колебаниями всё- таки прини-мая очень странное объяснение Степакова.               
В коммунальной квартире, в той самой, куда только что направился Зубов, тихо копошилась разношёрстная по своим привычкам, умственному развитию и личным претензиям, жизнь. В прихожую, в которую сразу же попадал всякий, желающий полю-боваться на местный колорит и тех, кто населял местные пространства, выходили ком-наты двух семей- Куролеповых и Швайков. Куролеповых было много, а совсем недавно было и ещё больше, но волею судеб глава всей этой семьи- ворчливый и привередливый дед Куролепов благополучно отошёл в мир иной. И теперь в их большой, вместительной комнате продолжали жить: вдова старика- Куролепова, бабка Дарья, её дочери Зинаида и Дуняша (последняя с рождения оставалась глуха, как дупло в гнилом дереве, а потому ещё и бессловесна, если не принимать за что- то, достойное хотя бы какого- то внима-ния, её невразумительное мычание, а также сын Зины Толя. До недавнего времени у  Куролеповых ютилась ещё и сноха- Маня с дочерью. Но поскольку со смертью деда ос-вободилась вторая, принадлежавшая им же, крохотная комнатёнка, некий узкий «пе-нал» (старик, бывало, любил там отдохнуть после обеда), то она и была отдана ими Ма-не с лёгким сердцем, тем самым освобождаясь от ненужных и чуждых им сожителей. В общем- то, Куролеповы жили тихо и мирно, почти по- деревенски, днём Зина уходила в смену на работу, в метро. Что она там дела, над чем трудилась, никто не знал, и какого- либо интереса к этому, в общем- то, частному вопросу у жильцов никогда не возникало, и сама она никогда об этом не рассказывала. Немая Дуняша каким- то чудом пристроилась в военизированную организацию, занимавшуюся пошивом кителей, но, конечно же, к самим кителям её не допускали, поручая лишь уборку помещения и вын-ос отходов, естественным образом постепенно накапливавшимся от шитья этих самых кителей. Единственное, что порою вырывалось из совершенно глухой семьи Куролепо-вых, и несколько нарушало мирную жизнь остальных жильцов квартиры, были шалос-ти Толика, сына Зины. Случалось это всегда как- то внезапно и неожиданно, вдруг с треском распахивал-ась дверь их комнаты, и из неё, как угорелый, выбегал, взъерошенный и почему- то, си-льно по пунцовевший, Толик- малый лет пятнадцати. Он стремглав устремлялся на ку-хню, а там прямиком к двери чёрного хода, и успевал отбросить, пока не менее пунцовая от злости Зина, вооружённая палкой, появлялась на кухне, большой, железный крюк с  дверной петли, тем самым открывая себе путь к свободе. Толик был пареньком весьма изощрённым в некоторых весьма сомнительных забавах, так, к примеру, в данном кон-кретном случае на кухне, щадя материнские нервы, он мог бы вполне сбежать загодя вниз по лестнице, тем самым благополучно избавившись от материнского наказания. Но нет, он не стал распахивать дверь, дожидаясь пока на кухне не появится его, разъя-рённая, мать, и, даже когда она уже миновала большую, чёрную плиту, в центре кухни, и уже находилась в трёх шагах от спасительной для её отпрыска двери, он продолжал ещё медлить, внимательно наблюдая за её действиями. И только, когда между ними уже ос-тавалось не более одного- полутора метров, он не спешно распахивал дверь и выскакив-ал наружу, на лестницу чёрного хода, ускользая практически уже из самых её рук. До жильцов, кто оказался случайным свидетелем этой, внезапно разыгравшейся, дичайшей сцены, совершенно необузданного, разгула семейных страстей, вскоре доноси-лись, неспешные, затихающие, скачки Толика по ступенькам. Зине же, как ни была она взбешена и доведена до крайности «изуверскими» выходками сына, не оставалось более ничего другого, как попусту продолжать злиться, и возвращаться ни с чем восвояси, так и не утолив свой зуд примерным наказанием сына. Но в целом, как я ужеговорил, семе-йство жило тихо, почти патриархально. Необходимо заранее уведомить читателя, что в дальнейшем нашем рассказе этот самый Толик больше никогда не появится, да, и мать его Зина лишь на мгновение мель-кнёт в нём безгласной тенью, также как и её сестра- Дуняша, а бабка Дарья, оставаясь незримой миру, произнесёт лишь два слова cвоим старческим, трескучим голосом. Весь- ма возможно, что читатель, прочитав все эти предварительные уведомления автора, ве-сьма удивиться, и пожелает тот час же узнать, для чего же тогда автор взялся описывать эту бурную сцену на кухне, да ещё с такими подробностями! С какой целью он поведал читателю обо всех тех, как теперь оказывается, никому ненужных персонажах- обитате-лях этой квартиры? Вопрос- законный и автор обязан на него ответить. Если отвечать вкратце, то для того, чтобы сюжет, который автор собрался предложить читателю не выглядел сухой, плоской схемой, но наполнен был жизнью, и её движением. На тот кра-йний случай, ежели кто- то и этим объяснением не удовлетвориться, объясню более по-лно, автор стремится наполнить сюжет разнообразными явлениями и вторыми плана-ми, которые всегда присутствуют в реальной жизни, и о которых читатель мог бы сам строить разные догадки, додумывая мелкие подробности наедине с самим собой. Слов-ом, чтобы наполнить рассказ в некотором роде фауной и флорой, ибо именно тогда, на-рисованная им, картина начинает дышать, вызывая у читателя ощущение реальной жи-зни с. Однако, «пойдём» потихоньку дальше. По- другому, и уж совсем тихо жило семей-ство Швайков. Со смертью старика Бораха вся ответственность по руководству семьёй легла на хрупкие плечи его дочери Наины Борисовны, отчего она в одночасье сделалась очень хмура и серьёзна, и не допускала более в отношении себя и своих близких никаких сомнительных разговоров и уж тем более каких- либо смешков и ненужных обсуждений. Работала она художником в каких- то театральных мастерских, занимаясь расписыва-нием и покраской театральных костюмов, но из дома выходила редко, делая всю, пору-чаемую ей в мастерских, работу исключительно у себя на дому, от чего, крепкий, удуша-ющий запашок акриловых красок, вносил свою особую, специфическую лепту в разно-образные ароматы, разносившиеся по всей квартире. Вместе с ней в большой, полутёмной комнате, заставленной тяжёлыми, старин-ными шкафами и сундуками, проживала ещё старушка- мать, вполне безобидное, вроде бы, «существо», однако, её неизменная тяга к приготовлению изысканных, рыбных блюд буквально сводила с ума некоторых, особо чувствительных на запахи обитателей квартиры. Самой большой и, пожалуй, единственной драгоценностью и постоянной радос-тью для Нани, так Наину Борисовну называли её близкие, был её сын Миша. К тому времени, в которые происходили все, описываемые здесь, события, он уже был студен-том известного, московского института, весьма популярного в те годы среди еврейской молодёжи. Некоторые из них даже получили громкую известность, придумав и воплотив на институтской, клубной сцене некую знаменитую интеллектуальную игру, захватив-шую впоследствии всю страну, и до сих пор ещё, правда, в более жалком виде, влача-щую существование на экранах телевизоров. Однако, Мишу все эти артистические страсти никак не коснулись, был он от при-роды хмур и не весел, как и его мать, и, также, как и она, но гораздо ещё в большей сте-пени отличался мужественностью, и был по настоящему, по мужски суров. Несмотря на невысокий рост выглядел он, накаченным, атлетом, да, и, на самом деле, был, как атлет. Так, например, учась ещё в школе, он принимал участие во всех соревнованиях по воле-йболу на правах лидера школьной команды. И его игра действительно была зрелищем достойным внимания, особенно в те моменты, когда нужно было принять мяч, соверше-нно не берущийся по первому взгляду. И, тем не менее, он ухитрялся его отбить в стойке на одной руке, потому что обладал немалыми акробатическими навыками. Вместе с тем, он не обделён был и некоторыми другими талантами, имел неплохие навыки рисовальщика, и временами, всегда неожиданно, одаривал близких и знакомых своими рисунками. Но, кроме того, необходимо это особо отметить, он отличался удиви-тельным упорством и какой- то особенной кропотливостью, когда задумывал выполн-ить особо трудную работу. Судите сами, смогли бы, к примеру, вы, вооружившись обык-новенной, безопасной бритвой (теперь, ими уже почти никто не пользуется, но в те дав-ние времена они продавались во всех газетных киосках, не говоря уже об универмагах), вырезать голову человека. Каждый, оставаясь внутри себя до конца честен, безусловно, ответит, что это- абсолютно невыполнимая задача, учитывая мизерную толщину каран-дашной головки и массу тех основных подробностей лица, которые потребуется ему вы-явить при попытке осуществить, задуманное. Словом, ответ- нет, сделать такое разве что под силу лишь какому- ни будь особому уникому- некому умельцу, проводящему всё своё свободное время за тем, что вооружившись специальными приспособлениями: мик-роскопом, или же особой, пятнадцатикратной лупой, месяцами корпит над неким, едва удерживаемым им в руках, зерном. А вот он всё- таки умел это делать, и делал до того здорово, что те, кому он пока-зывал потом эти карандаши смотрели на них с удивлением, как на какое- то диво чуд-ное. Те же редкие счастливцы, которых он по своему выбору одаривал этим замечатель-ными карандашом (обычно это было связано с днём рождения такого человека), прини-мал его с удовольствием, как вещь действительно искусную, и долго хранил его у себя, как ценность. При этом он ухитрялся ещё всегда делать эти головы разными, очень нео-бычными по виду, то возьмёт и сделает голову старого еврея, или разбойника, капитана корабля дальнего плавания и т. п. Покончив с вырезанием очередной такой головы, он принимался затем её ещё и раскрашивать, с тем же великим тщанием и немалым вкус-ом, используя, имевшиеся всегда у него под рукой, акриловые краски мамаши. Эти ве-ликие его старания не пропадали в туне, в конечном виде голова приобретала особую, несколько загадочную выразительность, и выглядела, как настоящий предмет искусст-ва. Благодаря, возможно, именно этим своим свойствам и талантам, Миша впоследс-твии сумел выдвинуться в ряды наиболее видных в стране строителей, и даже получил определённую известность, когда в Москве начались работы по реконструкции Петров-ского пассажа, он был среди тех, кто возглавил эти работы. Таково было семейство Швайков, которое жило своей особой, старательно укрываемой от посторонних взгляд-ов, жизнью, и в которой, тем не менее, был свой особый нерв, свои страсти и немалое на-пряжение сил. Теперь, когда мы осмотрели прихожую и комнаты, выходившие в неё, а также по-знакомились с их жильцами, бросим мимолётный взгляд и на остальных обитателей, на-селявших, так сказать, здешние «нивы» и «пажити». Всякий человек по той, или иной причине, впервые решивший заглянуть в эту квартиру, видел перед собой кроме дверей Куролеповых и Швайков ещё, тускло зиявший, дверной проём, через который, если хо-рошенько присмотреться, можно было различить часть коридора, такого же полутёмно-го, как и сама прихожая, а за коридором, дверной проём в, очень слабо светившуюся, часть кухни, но её мог увидеть лишь обладатель очень уж зорких глаз. Ступив туда, этот человек по неопытности сразу же натыкался на какой- то хлам, нагромождённый у ле-вой стены, и состоящий из тех же старых шкафов и сундуков, вследствие чего нашему следопыту поневоле приходилось жаться правее. Так постепенно, двигаясь в глубину, он вскоре обнаруживал две двери, за которыми скрывались две убогие комнаты, представ-лявшие собой довольно узкие и унылые «пеналы». В первом из них как раз и жила та са-мая Маня с дочерью Валей, худенькой, миловидной девицей, ученицей восьмого класса, ближайшей средней школы. О жизни этой маленькой семьи, к сожалению, автор не может рассказать читате-лю чего- то такого, что, хотя бы немного, захватило его воображение, или, по крайней мере, немного его повеселило, или же, в конце- концов, послужило каким- то полезным примером. Увы, теснота, постоянная нужда и безысходное однообразие жизни этих двух очень близких друг другу людей, и, главное, рождаемая этими тяготами, утрата самой надежды на какие-либо благоприятные в будущем перемены к лучшему, не могут не вы-звать у нас сочувствия. Конечно же, говоря это, я имею в виду тех людей, в ком ещё не огрубело сердце, и не исчезли те душевные свойства, которые только одни и позволяют отличить человека от тех злобных, завистливых особей, которые только слегка, и лишь внешне напоминают человека, но в существе же своём уже давно таковыми не являют-ся. Вполне вероятно, изображённая автором, безрадостная картина навевает у чита-теля скуку, возможно, также среди них отыщется и такой, который тут же подумает,- эге, расчувствовался бедняга- автор, поддался впечатлениям от, им же самим «нарисо-ванной», печальной картины!-                -А не учёл он ряд важных вещей, и от того, изображённая им, жизнь выглядит несколь-ко статично.-                -Между тем, удивительная, переменчивая природа нашей жизни сама по себе заставляет нас не унывать, не сдаваться, а прилагать всегда ум и силы в поисках своей лучшей до-ли!- И я, действительно, согласился бы с ним, да, жизнь- переменчива, гибка, живот-воряща и таит в себе множество для нас заманчивых перемен, но, увы, в отношении этой семьи всё, к сожалению, обернётся далеко не лучшим образом. Завершив обучение в школе, Валя поступит в техникум, на третьем курсе выйдет за муж за видного парня с последнего, пятого курса. Приведёт она его всё в ту же свою убогую комнатёнку, и через год у них родится ребёнок, а Маня, её мать, вскоре уйдёт из жизни после тяжёлой болезни, освобождая путь этому маленькому существу. Она не ус-пеет дожить совсем немного до той радостной поры, когда всех жильцов начнут пересел-ять из этого дома в центре столицы на далёкие, городские окраины в новые, отдельные квартиры, куда более вместительные и светлые, чем этот их жалкий «пенал.» И всё это только благодаря, недавно родившейся кампании по переустройству нашей замечатель-ной столицы. Кстати, высвобожденный от прежних жильцов, дом после тщательной его перестройки отдадут в руки, кому бы вы думали? Ну конечно же, всё правильно, тому замечательному учреждению, чья исключительная деятельность, а также и великого множества других, подобных ему, замечательных контор, трудящихся на ниве производ-ства новых указов и распоряжений, окончательно истощит впоследствии последние ре-зервы нашего огромного государства, и оно беспомощно «свалится» в продолжительную чреду различных неурядиц, бесчинств и безобразий на улицах её городов. Казалось бы, такое радостное событие- грядущее переселение в новые, удобные квартиры должно поднять настроение, оживить поникшие силы, но для Вали оно омра-чилось внезапным разводом с мужем, тем высоким, мускулистым парнем, на которого само убожество жизни в их тёмной, маленькой коморке, видимо, оказало слишком уж мрачное и подавляющее действие. При том для него стократно всё усугубилось, когда начала умирать Маня, страдания которой поневоле происходили перед его глазами, но об этом мы можем лишь строить свои догадки, оставаясь в пределах вероятного. Как в дальнейшем сложилась судьба Вали, и что интересного или примечательного произош-ло с ней и с её ребёнком, автору осталось неизвестным, при этом задаёшься невольным вопросом, так ли уж нужны и интересны нашему благодушному читателю все эти опи-сания печальной стороны нашей жизни! Безусловно, нет, и не для того автор брался за этот свой рассказ, чтобы вконец измотать читателю душу своими унылыми описаниями картин беспросветной нашей жизни, а потому немедленно мы двигаемся поскорее даль-ше. Итак, человек, заглянувший в эту квартиру, и успевший довольно углубиться в её полу- тёмные пространства, с великой осторожностью продолжает двигаться по коридо-ру, миновал уже кухню и дверь в комнату Мани, и оказался теперь возле двери, за кото-рой скрывалась почти такая же маленькая и очень узкая комнатка, как и та, в которой  жила Маня (не пугайся, читатель, дальше всё пойдёт у нас несколько поживее). Эта ком-ната принадлежала одинокой, пожилой женщине, жизнь которой была тиха и покойна до такой степени, что другие жильцы вспоминали о ней, лишь когда приходило время в очередной раз оплачивать счета за свет. Вот тогда- то они поневоле вспоминали, что су-ществует ещё одна живая душа, пользующаяся этим великим даром цивилизации. Счета за свет были для жильцов, населявших квартиру, далеко не пустяковым делом, но всег-да представляли для них по истине очень и очень серьёзную и волнительную задачу. Вся же закавыка заключалась в том, что всякий раз, едва только они приступали к этому  очень важному и волнительному делу, между ними сразу же вспыхивали ужасающие споры и дрязги. И предметом их неизменно оказывался один единственный вопрос, кто злонамеренно, в тайне от других, не считаясь ни с чем, жжёт больше других свет, а приз-наваться в этом не желает, принуждая остальных оплачивать его баловство из своего со-бственного кармана! При чём, единственная причина этого невообразимого переполоха при ближайшем рассмотрении оказывалась совершенно ничтожной, и состояла в том, что на всю большую «компанию» жильцов в квартире был установлен лишь один толь-ко электросчётчик. Он был большой, тяжёлый, чёрного цвета, и висел на стене в прихо-жей, высоко под потолком, вибрируя и издавая тяжкое гудение. Волнительный момент этот случался всегда в одно и то же время, когда прибли-жался конец месяца, все жильцы, будто только и ждали этого момента, дружно выходи-ли из своих углов, и собирались в прихожей, задумчиво и насторожённо вглядываясь в загадочный аппарат,- что- то он «выкинет» на этот раз! Не «взбрыкнёт» ли, как в прош-лый раз, когда ни с того, ни с сего он вдруг огорошил почтенное общество возмутитель-ной цифрой в полтора киловатта лишку, то- есть сверх того, что для всех было непрере-каемой нормой. Сколько же горячих обвинений высыпалось тогда на головы тех, кто всегда оставался у общества под большим подозрением, то- есть на Швайков, и конкре-тно на Мишу, с его бесконечными чертежами и непростительным сидением за ними до глубокой ночи, а также на семью инженера Тарашкина, правда, в несколько в меньшей степени, (о ней автору ещё предстоит кое- что поведать читателю).                Постояв так в задумчивости некоторое время, общество вызывало инженера Та-рашкина добыть им правдивую информацию о расходе электроэнергии за отчётный пе-риод. И он, подвинув трёхметровую лестницу, стоявшую тут же поблизости, начинал оп-асное движение на высоту, держа в одной руке, зажжённую, свечу и лист бумаги с каран-дашом, другой же кое- как цепляясь за перекладины лестницы. Добравшись до прибора, он поправлял очки и впивался взглядом в маленькие циферки за мутным окошечком, после чего диктовал обществу фактический результат, вызывая всеобщий вздох разоча-рования. По причинам, недоступным нашему воображению, общество всякий раз поче-му- то рассчитывало, да нет же, твёрдо ожидало, что уж в этом- то месяце затраты на эл-ектроэнергию значительного понизятся. Через год на кухне появился ещё один вычислительный прибор, он был покрыт   грязно- коричневой краской, и был гораздо тяжелее и внушительнее первого из- за его, бугристого, из литого чугуна корпуса. Это был счётчик расхода газа. Его появление на общей кухне было вызвано внезапной, совершенно неожиданной для обитателей местн-ых закоулков и расщелин, газификацией их дома. При том, всё это ими было восприня-то, как поразительный, ещё никогда с ними не случавшийся, удивительно щедрый дар. Будто взяли просто так, и ни с того, ни с сего намазали каждому из них по большому бу-терброду с чёрной икрой. Или же вдруг наградили всех их скопом, поимённо высшими государственными орденами Ленина за то, что в жизни они делали всё честно и прави-льно, не то что эти, из шестнадцатой квартиры, которые, не считаясь ни с чем, приворо-вывают у государства электроэнергию незаконным способом, с помощью магнита, поло-женного ими на электросчётчик, и на тебе- денежки в карман! Или такой вот ещё иск-лючительный пример, как…, но довольно уже, пожалуй, всяких примеров, так как чи-татель уже понял, какой восторг и восхищение вызвало у жильцов квартиры появление газа. Что касается конкретно этого нового счётчика на кухне, то он всем своим внеш-ним, но главное, конечно же, внутренним своим устройством, для того только и предна-значался, чтобы учитывать величину, потреблённого, газа. Казалось бы, вот- он, ещё од-ин замысловатый предмет, будто нарочно созданный для искушения чувствительных сердец наших жильцов, для новых вспышек и терзаний их незаурядных темпераментов! Но, слава богу, как это- ни странно, ничего подобного в дальнейшем не произошло, сли-шком уж ничтожной даже них, считающих и учитывающих каждую копейку, показал-ась цена за газ, и одновременно столь велика радость обладания им, даже для самых жа-дных, считающих каждую копейку. Ну, а те, кто любил подрать глотку исключительно из любви к этому самобытному искусству, не получив изначального импульса, вскоре успокоились, отложив, горевшее в них синим огнём дерзание, до следующего случая. Однако, поскорее оставим эти пустые, электрические страсти, ничего не дающие ни сердцу, и, уж тем более, ни уму, при том ещё вспыхнувшие, едва лишь мы успели бросить самый беглый взгляд на жизнь той тихой, пожилой женщины, обитавшей в сле-дующем по коридору пенале. Туда мы опять и вернёмся, тем более что жизнь этой жен-щины- крайне любопытна, несмотря на всё, кажущееся, её внешнее однообразие и неза-метность для окружающих. Всякий человек, ненароком взглянувший на неё со стороны, непременно бы заме-тил, что она относилась к характерному типу русский женщины, с русыми, уже подёрну-тыми сединой, волосами, туго завязанными на голове пучком, а также и то ещё, что ког-да- то она была верно очень привлекательна. Те же люди, кто знал её уже давно, и гора-здо лучше тех немногих, познакомившихся с ней совсем недавно, к первым, прежде все-го, следует отнести её родственников. Так вот, все они с великой радостью сейчас бы подтвердили, что всегда она оставалась к ним щедра и добра. А таких родственников у Маши имелось предостаточно, большинство из них обреталось тут же поблизости, в со-седних домах, и многие из них беззастенчиво пользовались её добротой, видимо, серьёзно полагая, что, именно, так все и должны их ублажать, одаривать, и относится к ним толь-ко таким образом, и никак иначе. Неизбежно возникает вопрос, отчего это такой приятной женщине не удалось на-йти себе подходящего для жизни человека, создать семью!? Об этом приходится только гадать, но уже по одному тишайшему образу её жизни, глубокой религиозности можно предположить, что в жизни её некогда была, если уж не катастрофа, то, по крайней мере, случился какой- то трагический надрыв или слом. При том нам пока ещё не отшибло память, и мы прекрасно помним какие ужасные, исторические перипетии происходили в стране в это время, с особой силой обрушиваясь, в том числе, и на некоторые слои са-мых обыкновенных горожан. Молодость её, как нарочно, пришлась на трудные годы внутренней борьбы и переустройства страны, а закат на тяжкое время ужасающей по своим разрушающим последствиям войны. Но, впрочем, все эти невзгоды коснулись многих москвичей, сказавшись на них мучительно и болезненно. Одним словом, она продолжала жить тихо и незаметно, и, тем не менее, кое что выделяло её от таких, как, уже упомянутая нами, Маня Куролепова с дочерью, прозяба-вших в крайней нужде, и от всех остальных Куролеповых, живших по деревенски, на од-ной картошке, чае с постным сахаром и хлебом. Маша Клочкова, так звали эту женщи-ну, в отличие от них имела небольшой, но вполне ощутимый достаток, позволявший ей втайне от соседей питаться такими вкусностями и сладостями, сама мысль о которых могла бы породить в гортанях её ближайших соседей по квартире (если, конечно же, до-пустить такую, мало вероятную, возможность, когда б они вдруг в одночасье узнали, что в реальной жизни, и при том совсем рядом с ними, существуют такие невозможные сла-дости и вкусовые изыски. Впрочем, эти опасения- совершенно напрасны, соседи её нико-гда не были способны вообразить столь экстремальные вещи. А если уж взять и допуст-ить такой маловероятный случай, то тогда бы незамедлительно случилось крайне неже-лательное и очень печальное событие. В ту же минуту они захлебнулись бы собственной слюной, потому что вкушение столь восхитительных, и никогда ранее ещё ими неизве-данных сладостей очень опасно. Оно неизбежно вызывает такое бурное слюноотделение, которое незамедлительно перекрывает и забивает все дыхательные пути и протоки, а чем это заканчивается, мы уже знаем. Вот вам пример- сколь бывают опасны, все край-не привлекательные, но ещё до поры неизведанные нами, радости жизни, поэтому, мой друг- читатель, подумай стократ, стоит ли тебе так безоглядно бросаться на них. Что касается Маши, то, должно быть уже ясно, она была состоятельной женщи-ной, да, и чем бы ещё в противном случае она могла бы благодетельствовать своим го-лодным родственникам, сама не имея ничего за душой! И теперь уже нам пора открыть тайну об источнике её, не столь часто в те голодные годы встречающегося, достатка, ин-аче читатель останется в недоумении, и то необходимое, что собирается ещё автор ему сообщить, повиснет некоторым образом в воздухе. Источником сытой и покойной жизни Маши было далеко не обычное место, а, именно, одно учреждение, известное лишь дово-льно узкому кругу лиц, где она работала. И таким местом, ни много ни мало, была Кре-млёвская столовая, расположившаяся в чёрном, современной архитектуры, здании, во-льготно вытянувшемся вдоль Воздвиженки. Оно было построено специально для ушлой кремлёвской, партийной братии, испытывавшей острый недостаток в питании, столь необходимом для таких замечательных работников. Для этого в срочном порядке было снесено несколько старинных особняков, гораздо боле приятного вида, чем это, возник-шее на их месте, тёмное строение, сам плоский вид которого как бы заявлял: «Не нуж-ны нам никакие- такие завитушки и украшения! Мы и без того- хороши и очень прак-тичны». Оно вытянулось частично напротив того места, где ещё не так давно находился Кресто-воздвиженский монастырь, безусловно, к этому времени уже, полностью унич-тоженный, а на том месте, но под землёй были прорыты тоннели метро. На поверхности же было выстроено мрачное, представительное здание с колоннами государственной би-блиотеки, уже получившее к тому времени определённую известность, и громкое наиме-нование в честь пролетарского вождя. Всё сказанное- лишь отражение, уязвлённых чувств автора, возмущённого наглым произволом властей. Читателю же нужно обрат-ить внимание на то, что партийные чиновники, получавшие довольствие в этой столо-вой, питались не абы как, и не спустя рукава, но вкушали всё самое лучшее, вкусное и полезное для быстрейшего восстановления своих сил, подорванных в беспощадной, классовой борьбе, с внутренним, а иных и с опасным внешним врагом. Читающему сии незамысловатые строки, возможно, тотчас же очень захочется узнать, где, в каком восхитительном месте подкрепляли свои ослабшие силы те наши главные и самые великие, пролетарские вожди? Вопрос действительно- интересный, и многие, наверное, совершенно ничего не знают об этой стороне жизни наших вождей. Правда, великий, чегемский свидетель в великолепной, красочно преувеличенной фор-ме кое- что нам уже поведал об этом, но всё, рассказанное им, относилось к той, почти призрачной, и трудно представимой нами, жизни Кавказа того времени. Столичная же жизнь в сравнении с той, кавказской, представляется нам более реальной, так как еже-дневно получает подтверждение в нашем ежедневном, личном опыте, и всё- таки, в ка-кой- то степени, в нашем воображении может быть соотнесена с временами уже ушедши-ми, и отстоящими от нас на приличной временной дистанции.                Могу порадовать читателя, автору известно, где утоляли свой естественный го-лод наши вожди. Таковая, почётная обязанность была возложена на ресторан «Москва», располагавшийся в те, неповторимые в своём своеобразии, годы на девятом этаже одно-имённой гостиницы. В этой, хорошо всем известной, гостинице имелось, собственно, два ресторана и одно кафе на первом этаже. И автору в своё время с большим удовольстви-ем довелось отужинать в ресторане Москва, и при том не один лишь раз, но, увы, не на девятом, а на шестом этаже. Вот так и бывает иногда, автор имел все возможности под-няться выше, и вкусить там, но, нет же, почему- то всё время его тянуло на шестой. Там было хорошо, на небольшой эстраде перед, вкушающими, выступали артисты. Они пе-ли, танцевали и делали что- то ещё, автор же, вкусив водочки, разомлев и, расслабивш-ись, наслаждался холодными и горячими закусками, а потом, несколько осоловевший, ехал к себе на Гоголевский. Но прервём сладостную песнь, потому что речь у нас идёт совсем о другом. Шеф- поваром того замечательного ресторана на девятом был Фёдор Холодов, известный всем московским мастерам поварского искусства того времени. От его внука- Сашки Холодо-ва я в своё время узнал, что, когда вожди намеревались отужинать, или отобедать, Холо-дову звонили и предупреждали о предстоящем ответственном событии, заказывались и блюдА, некоторым отдельное своё, но большинству то, что составляло их привычный, любимый рацион. Происходило это всегда очень поздно, ночью, когда посетители уже давно разъехались по домам, в это время начиналась срочная и напряжённая работа по приготовлению того, о чём нам, неискушённым никакими высшими восторгами, даже вообразить себе бывает практически невозможно. И вот ещё один штрих для заверше-ния общей картины, этому Холодову приходилось на глазах великих вождей перед вку-шением каждого нового блюда самолично съедать толику от оного. Тем самым непосре-дственно демонстрируя каждому из них, что оное блюдо совершенно безвредно для их нежных желудков, и тем самым, по неволе продолжая древнейшую традицию, уходящую в глубь веков, к безжалостному царю дето- убийце Ироду и ему подобных. Сам Сашка Холодов впоследствии, после завершения им учёбы в Плехановском институте, пошёл по стопам деда, и тоже какое- то время поработал в местах городского общепита, сначала в кафе на Тверской. А впоследствии и директором небезызвестного ресторана «Турист», на первом его этаже (одного из четырёх одноимённых, гостиничных корпусов характерного, красного цвета), находившегося недалеко от общеизвестной Вы-ставки достижений народного хозяйства. Как- то раз, по приглашению Сашки я там не-плохо отметил Новый Год, но, конечно же, это был далеко не ресторан Москва. И вот что ещё- примечательно, жил этот Сашка в большом, высоком доме на Садово- Триум-фальной, смотревшем фасадом на театр «Комедии и Сатиры». К сожалению дни этого театра на этом бойком месте давно уже были сочтены. Руки строителей коммунизма бу-квально «чесались» от жажды разрушения, они стремились, как, впрочем, и на всяком другом месте, расчистить эту небольшую, уютную площадь, превратив её в нечто гран-диозное. И вскоре здание это, вместе с некоторыми другими, прилепившимися к нему, такими же симпатичными особняками, было разрушено. В непродолжительное время, как бы устыдившись всем, содеянному ими, они возвели взамен этим милым строениям громадное здание гостиницы «Пекин-» один из символов вечной дружбы двух великих держав. Бывало, идя к Сашке, я проходил от метро под колоннами концертного зала име-ни Чайковского, мимо театра Сатиры (к этому времени он успел уже обосноваться в бы-вшем здании Оперетты, которая в свою очередь переехала в гораздо более вместитель-ное и красивое здание филиала Большого Театра на Дмитровке), мимо сада Аквариум, и далее проходил ещё немного по Садовому кольцу до большого, сероватого дома. После чего сворачивал в ближайшую подворотню, после которой до дверей Сашкиного подъез-да было уже рукой подать. Вход в его коммунальную квартиру был со двора, а почти на-против, но несколько наискось, в том же дворе, находился тот самый, впоследствии столь знаменитый, булгаковский дом с его «нехорошей» квартирой. Правда, в те годы вдова писателя уже давно там не жила, успев многими годами ранее вместе со своим да-ровитым мужем перебраться в кооперативный, построенный специально для писателей, дом в Нащокинском переулке, невдалеке от Гоголевского бульвара. Увы, в те молодые годы я очень был далёк от понимания, что стоит за именем Булгаков, да, и Сашка тоже, к сожалению, витал в облаках, не зная, что у него творится буквально под боком.   -Но довольно,- говорю я себе, понимая, что увлёкся, и слишком уж далеко ушёл от того, с чего начал, и что намеревался сообщить читателю, а, именно, как удавалось та-кой тихой и спокойной женщине, как Маша, достичь такого совершенства? Ведь по са-мой человеческой природе ей совершенно были чужды какие- либо энергичные, пробив-ные действия, какие одни лишь и позволяют достичь тех завидных мест и местечек, приносящих впоследствии подобным ловкачам и пронырам немалый достаток. Но что проку и далее нам рассуждать и продолжать всё удивляться по этому поводу, как это всё случилось, и почему так легко ей удалось туда устроиться, когда сам факт- уже налицо, и мы знаем, что Маша там работала. Вот в этаких- то местах мы и находим то изобилие, с которым жизнь позволила Маше соприкоснуться, и всё это ей удалось достичь по одному величайшему и таинстве-нному блату, происхождение и истоки которого нам абсолютно не известны, а измыш-лять нечто своё, несуразное нам не только негоже, но и совершенно не желательно. Об-ратим внимание читателя на то существенное обстоятельство, что довольствие в этом «храме» полезного питания было безусловно на большой высоте, но всё- таки предназна-чалось оно не для высшего руководства, которое столовалось в ресторане гостиницы «Москва», а для чиновников средней руки, и даже совсем уж для мелкой партийной шпаны, пристроившейся под кремлёвскими стенами. По- видимому, столовая сущест-вует и до сих пор, а что ей сделается, но теперь уже там утучняют свои тела новые мас-тера устроить свою жизнь. Возникает закономерный и неизбежный вопрос, как Маше удавалось доставать эти вкусности, ведь, находясь рядом с ними, прав на них она по существу не имела! Воп-рос- глупый, и читатель посмеётся над моей наивностью. Потому что даже младенцу яс-но, если конфету положили на стол, он до него дотянется. Технически гораздо интерес-нее сам процесс выноса продуктов из, строго охраняемой, столовой, ведь, на выходе, в дверях стояла, военизированная, охрана, и те, кто задумывал это прибежище для избра-нных, хорошо понимали, что такие места требуют тщательного надзора и укрытия от посторонних, голодных и завистливых глаз, иначе могла случиться нежелательная огла-ска, распростнение зловредных слухов, и в дальнейшем даже, возможно, совсем уж недо-пустимое- снижение лучезарности образа великой партии.  То- есть, трудности с выносом объективно имели место, и, чтобы не только со все-ми предосторожностями прильнуть и напитаться, но и при возможности продолжить это увлекательное занятие уже у себя дома, и даже постараться заработать немного деньжат, просто обязаны были существовать свои методы. Однако, волею судеб этот непростой вопрос был успешно решён загодя, ещё задолго до устройства Маши на эту замечатель-ную работу. Так что ей оставалось лишь всё это принять сердечно, как своё, родное де-ло, и хорошенько освоить технику самого выноса. Для этого, для сокрытия и выноса продуктов, равнодушно оставляемых на столе, обожравшейся, партийной шпаной у Ма-ши была, специально приспособленная для этого, белая, полотняная, ночная рубашка, к которой по её длине, сверху вниз, начиная от места, где начиналась пышная Машина грудь, был прочно пришит широкий и длинный, как кишка, вместительный карман. Когда сменой официантов начиналась спешная уборка стола, вот в него- то она и броса-ла все те вкусности, которые равнодушно оставлялись, пресытившимися вне всякой ме-ры, партийцами- баночки крабов, икорка, преимущественно красная, так как чёрную эти прохвосты им «давали» очень редко, и в таковых редчайших случаях с общего их единодушного, молчаливого согласия, она сразу же отдавалась их бесспорному лидеру, первопричине и вершителю всех этих, сыпавшихся им в карманы, благ, старшему офи-цианту Петру Ивановичу. Много чего ещё вкусного и желанного оставалось на столе, и попадало в том чис-ле и в Машин объёмистый карман: превосходные балыки, колбаска, да, такая, что при одном упоминании о ней, если бы кто- то из трудящихся вдруг услышал её название, мо-ментально бы гортань его омыла вожделенная слюна. Все эти закуски быстро ими заво- рачивались в объёмистые, самодельные пакеты, не удержусь, перечислю, что ещё там было - и превосходные салаты, сколько и каких только видов их не было, а рыбные блюда, а сладкое! Выносилось всё это каждый раз с замиранием сердца, особенно в мом-ент прохождения мимо строгой охраны. Причём, идти приходилось осторожно, так как, наполненный деликатесами, карман становился тяжелёхонек, мерно покачивался при каждым шаге, и бил порою по ногам, от чего походка несколько сбивалась. На это могла обратить внимание охрана, а далее случится самое ужасное, о чём никто из них даже по-думать боялся, но невольно такие страшные сцены роились в их головах. Чтобы умень-шить риск, приходилось двигаться медленно, широко расставляя ноги, Маша так к это-му привыкла, что и у себя дома ходила точно таким же образом. Коллектив официанток был небольшой, но, прочно спаянный, этим общим, поис-тине душевным делом, всё между ними, при главенствующем, личном участии самого Петра Ивановича, было давно уже в тихой, приватной обстановке оговорено и выясне-но до конца, и потому никаких ненужных вопросов между ними никогда не возникало. И в результате, в том самом, уже известном нам, узком пенале Маши, заботливо преобра-жённом ею в уютную комнатку, чего только не хранилось в вместительном, двухствор-чатом буфете, и какие только соблазнительные, живительные запахи не воспаряли от него вверх, способные оживить, даже почти уже совсем увядшие, организмы! Но была одна большая, беда не беда, а так- загвоздка, продукты очень и очень быстро портились. К сожалению в те милые времена не существовали ещё таких устройств, которые теперь, позволяют нам длительное время наслаждаться первозданными вкусами, прине-сенных из магазина, продуктов, а, если и существовали, то только у тех немногих, особе-нных москвичей, на светлых челах которых самою судьбой были начертаны благосло-вленные знаки. Многое, что удавалось Маше вынести из столовой, требовало скорейше-го же потребления, а она сама, к сожалению, уже давно потеряла к ним вкус, желание  немедленно попробовать, хотя бы частицу от, принесенного ею. Конечно, она что- то ела, но как- то всегда нехотя, без былой радости и при том совсем мало. Как это не походило на прежние времена, те первые дни её работы в знаменитой столовой, когда она спеши-ла скорее добраться до дома, чтобы, наконец, попробовать, хотя бы что- то. Теперь же приходилось звать на пиршество своих родственников, благо таковых было у неё предо-статочно. Прежде всего призывалась её родная сестра Нина, жившая тут же под боком, в доме, стоявшем поперёк их двора, между домом, где жила сама Маша и домом, смотрев-шим фасадом на Нащокинский переулок. Нина приходила на зов быстро и сразу, словно только и делала, что дожидалась Машиного звонка. Была она такая же полная и представительная, как и сестра, но, по-чему- то, в отличие от типично русой и синеглазой Маши была черноглазой и черново-лосой, а также несколько ниже ростом. Появлялась в квартире она всегда какая- то встревоженная, мрачная и, быстро забрав угощение, молчаливо удалялась, принимая его, как должное, и успевая лишь коротко сообщить Маше последние дворовые новости. Если, проходя по коридору, она ненароком встречала кого- то и знакомых жильцов, она имела привычку им иногда что- либо порассказать. Чаще всего она рассказывала свою старую историю о том, что когда- то давно, ещё в те прежние времена, когда она была молода, она прислуживала у одной дамочки, и, якобы, тогда к этой самой дамочке люб-ил наведываться Рахманинов,- да, да тот самый- композитор.- Подтверждала она неско-лько пренебрежительно. С верхнего этажа к Маше, по этому же поводу, приходила её племянница, сорока-летняя, одинокая женщина, спускалась к ней она обычно вечерами, после работы, но  иногда посылала своего сына, местного дворового хулигана и бандита, Славку, приду-ривавшегося в этих случаях мальчиком- паинькой. Но ещё больше родни имелось у Ма-ши в деревне, вот их- то она более других желала бы одарить, часто писала им письма, приглашая погостить у себя, но почему- то им крайне редко когда удавалось к ней выб-раться из своей глухомани. А, если кому- то по великому случаю и выпадало счастье до-браться до неё, то уж такого счастливца она нагружала подарками выше всякой меры. И впоследствии, когда её родственник с великим тщанием довозил мешок этих поисти-не царских даров до своей, годами прозябавшей в нищете и голоде, деревеньки, устраи-валась однодневная, безумная пьянка с неумеренным поглощением тех, никогда ещё ни-кем из них не только не изведанных, но даже и, невиданных, сладостей. И уже потом, че-рез десятилетия, это пиршество вспоминалось ими, как что- то немыслимое и небыва-лое, и теперь уже, с трудом воспринимавшееся ими, как действительное, реально случи-вшееся с ними, событие. Завершая рассказ о Маше, неизбежно задумываешься, как она, такая добрая, при-ятная и во многих отношениях хорошая женщина, к тому же глубоко религиозная, мог-ла соглашаться на такие, откровенно порочащие её, дела, которые при всём желании иначе, как воровством, не назовёшь!? Кто мне может объяснить, как могла она всё это совмещать внутри себя, то- есть днём тайком выносить деликатесы из столовой, а вече-ром творить наедине перед Богом, покаянные, молитвы? Не могла же она не знать, что просить у Бога прощение за, содеянный, грех, когда точно знаешь, что уже завтра опять сотворишь такое же, не только бессмысленно, но и кощунственно. Однако, я думаю, Ма-ша, вообще, подобными мыслями не заморачивалась, она просто закрывала глаза на все эти неудобные и, как ей казалось, совершенно неразрешимые её совестью, вопросы, как  бы отодвигая их от себя. А молилась она и каялась по другим совсем делам, с которыми у неё имелась полная ясность. Все эти Машины несуразности относятся к чрезвычайно характерным, и распро-странённым среди всех нас, почитающих себя настоящими христианами, случаям лжи и самообмана! Так, к примеру, сегодня мы добиваемся сомнительных удовольствий, хоро-шо при этом зная, что уже завтра будем вымаливать у Бога за них прощение. Но, наконец, оставим в покое Машу и продолжим наше осторожное движение по тёмному коридору, но, впрочем, двигаться дальше теперь уже было некуда, так как в метре от Машиной комнаты коридор заканчивался и, идущий, упирался в стену, вслед-ствие чего на несколько минут впадал в лёгкое замешательства. Но, наконец, поводив по стене руками, он нащупывал в ней две, немного отстоящие друг от другой, двери. За ближайшей дверью, что примыкала к Машиной комнате, жили Плюи, за второй разме-щались апартаменты Тарашкиных. Семейство Плюев на первый взгляд ничем особенн-ым не выделялось среди остальных жильцов, оно жило также тихо и обыкновенно, как и все прочие, и, тем не менее, оно олицетворяло собой ту самую, знаменитую, ещё до вой-ны начавшуюся, кампанию по смычке города и деревни. Глава семьи- Анисим Евсеевич Плюй безусловно олицетворял собой городские устои, он был из обрусевших поляков, и всю свою жизнь, сколько себя помнил, жил исключительно только в городе. Напротив, его жена, Глаша, и родилась в деревне, и жила в ней долго, почти до тридцати пяти лет, пока одна её знакомая, их своя же деревенская баба, каким- то чудом сумевшая недавно перебраться в столицу, не познакомила её с этим самым Плюем.  К этому времени Глаша давно считалась, безнадёжно засидевшейся, старой дев-кой, а причиной столь бедственного Глашиного положения была, бросавшаяся сразу же всем в глаза, её женская непривлекательность. Хотя при первом, оценивающем, на неё взгляде, если начинать осмотр сверху, с её лица, постепенно переводя взгляд на нижние части тела, ничего такого, уж слишком отвращающего, в ней, вроде бы, не было. Лицо её было самым обыкновенным: скуластые, лоснящиеся, щёки, усыпанные бледно- ры-жими конопушками, серые глаза, какие- то выцветшие, с рыжими же ресницами, смот-рели на, окружавшие её, картины мира бессмысленно и равнодушно, нос у неё был явно курносый, волосы- русые, прямые, прилизанные и редкие. Далее всё тоже, вроде бы, бы-ло более- менее в порядке, если уж и не превосходно, об этом даже и говорить не прихо-дилось, то уж во всяком случае вполне терпимо. Телом она было и не тоща, и не чрезме- рно толста, настоящая беда её начиналась в самом низу, где, как и у всех прочих девиц, у неё помещался её, несколько обвислый, зад. Когда она шла по деревне, человеку не здешнему, случайно очутившемуся в здеш-них краях, издали, наверняка, показалось бы, что впереди работает какой- то сельскохо-зяйственный механизм. И лишь пройдя несколько дальше, он бы, наконец, понял, что по дороге идёт женщина, не совсем, правда, обычная, а колченогая. При ходьбе тело её с каждым шагом широко и размашисто моталось из стороны в сторону, при этом голова её выписывала совершенно невообразимые траектории. Эта утиная походка образовал-ась у неё действием своевольных, ничем неукротимых сил самой природы. И всё из- за того, что ноги её, едва достигнув колен, начинали неожиданно и энергично изгибаться во внутрь, чем далее вниз, тем всё сильнее и сильней! Одновременно тем частям ног, что находились выше колен, поневоле приходилось раздвигаться в стороны, причём, с неме-ньшей энергией, дабы обеспечить нижней их части необходимый простор. И, таким об-разом, в конечном итоге Глашины ноги образовывали некое подобие живого овала, элл-ипса или кольца, называйте, как хотите. Но вот что при этом было жизненно важно, вследствие такого стремительного и почти неправдоподобного искривления ног ступни могли оказаться почти в вертикаль-ном положении относительно земной тверди. А это, по понятным причинам, совершенно не отвечало насущным потребностям Глаши, хотя бы как- то передвигаться, и потому её ноги, будто опомнившись от своей безумной затеи, начинали спешно «отыгрывать» в об-ратном направлении, но так и не успевали в конечном итоге достигнуть оного, оказыва-ясь к земле всё- таки под некоторым углом. Из- за чего её походка, собственно, и приоб-рела характерные, утиные черты. И вот на что следует ещё обратить внимание, если бы в медицинских кругах на- шёлся такой любознательный ум, который бы специально выискивал подобные стран-ности природы человека, он сейчас же бы уцепился, при том с неистощимым интересом, за эти удивительные Глашины ноги. И в непродолжительное время мир обогатился бы ещё одним замечательным научной опусом, тотчас же захватившим внимание мировой научной общественности. Причём опубликовал бы он его в каком- ни будь известном, медицинском журнале, с примечательным названием, например, таким: «К вопросу о странностях и необычных деформациях в человеческих скелетах». Удивительное своеобразие «архитектуры» Глашиных ног, безусловно, сразу же перечёркивало все зачатки её женской привлекательности, какие можно было бы при желании отыскать у неё, довольствуясь осмотром лишь её верхней половины тела. Из- за этой Глашиной беды никто из односельчан никогда всерьёз не верил, что и для неё, однажды, отыщется кто- то, способный польститься на девицу с такими очевидными из-ъянами. Пускай, коли даже попадётся какой- ни будь рябой или ещё с какими- то муж-скими недостатками, хотя бы уж инвалид, совсем завалящий! Но, как мы уже знаем, они ошибались, женишок в своё время всё же обнаружился, и совсем никакой не инвалид. Но в таком случае возникает ожидаемый и вполне закономерный вопрос: что бы-ло в нём самом такого особенного, возможно, ущербного, что сподобило его принять с лёгким сердцем и без отвращения, столь откровенное Глашино несовершенство? Если же уж совсем говорить прямо, было бы небезынтересно узнать, какими чертами харак-тера он должен был обладать, чтобы заинтересоваться такой, прямо сказать, не очень «вдохновляющей,» женщиной. Однако, все эти наши вопросы оказываются  абсолютно казуистичными и лишними, так как Анисима Евсеевича, в ту пору как раз и оказавше-гося тем самым загадочным её женихом, мы знаем уже давно, а потому для нас не сущес-твует никаких препятствий, чтобы растолковать читателю весь «механизм» их скоропа-лительного сближения. К тому времени, когда Плюя свели и познакомили с Глашей, ему уже перевалило за сорок, и, естественным образом, позади у него имелось уже более полутора десятков попыток, полностью им проваленных, превратить очередное знакомство во что- то бо-льшее, чем обыкновенные, ни к чему не обязывающие, отношения. Более того, он уже был раз женат, но удержать жену в семейных узах, ему так и не удалось. Через полгода их совместной жизни жена внезапно сбежала от него, никак не объяснив ему причины  своего скоропалительного бегства, и не предъявив никаких особых своих претензий или обид. Также и все остальные его попытки образовать семью закончились столь же неу-дачно. Всё это в конечном итоге отразилось на нём таким подавляющим и удручающим, образом, что он уже было счёл себя чуть ли не самым уродливым и ничтожным мужчи-ной на свете. Этот моральный его слом подавил в нём последние остатки мужской гордости, а, угнетающее и постоянно давящее внутри него, томление пустой, одинокой жизни, рож-дали в нём порою совершенно отчаянные порывы отыскать себе хоть какую- то спутни-цу, и чуть ли не гнали его связать свою жизнь с «женскими,» сиамскими близнецами и другими уродливыми проявлениями человеческой природы. В результате такого удру-чающего его настроя при их знакомстве, он Глашиного несовершенства даже совсем не заметил, приняв её чуть ли не за идеальную женщину, а своё с ней знакомство за перст судьбы, поразительный и неожиданный подарок. И Глаша тоже, в свою очередь, изголо-давшаяся по мужской ласке, и доселе не ведавшая ничего подобного, приняла его снис-ходительно и благосклонно.    Но я опять увлёкся, и не объяснил читателю, что такого нехорошего, возможно, отталкивающего, было в самом Плюе, столь длительное время, отвращая от него мног-их других женщин? Сразу же следует отбросить предположение, что это как- то было связано с его внешней непривлекательностью, нет, ничего такого, особо отталкивающе-го среди прочего мужского сословия, во внешности Плюя не было. Более того, её вполне можно было бы считать мужчиной весьма привлекательным. Ростом он был немного выше среднего, правда, несколько сутул и тщедушен, но зато имел правильные черты лица, а мягкий разрез его глаз оживлял и смягчал весь его облик. Одно в нём было явно нехорошо, то была такая переменчивая и, едва уловимая, вещь, как его улыбка. Всякий человек, вдруг надумавший обратившийся к нему по тому, или иному вопросу, вскоре замечал, как лицо его искажалось какой- то жалкой, извиняющейся, улыбкой. Эта улыбка была внешним выражением его внутренней неуверенности в себе, и более того, признанием полной своей ущербности и несостоятельности в сравнении с любым человеком, случайно встреченным, и надумавшего к нему обратиться по тому, или иному поводу. Вследствие именно такой вот заведомой и полной сдачи всех своих позиций перед всяким человеком, и отвращало в непродолжительное время от него всех бывших его пассий, ожидавших от него, хотя бы минимальных проявлений мужествен-ности и мужской доблести. По началу всё, вроде бы, было и ничего, и какое- то время его избранницам даже нравилась такая его покорность перед их своевольством (ведь он по началу робел и пасовал и перед ними тоже)! Но впоследствии все они начинали испы-тывать невыносимую скуку от общения с ним, а наиболее умные их них понимали, что этот Плюй никогда не станет полезным добытчиком для семьи.                -Неужели,- задавалась они вопросом,- мне придётся всю жизнь провести с таким убожеством?-                -С ним ни о чём же нельзя поговорить, посоветоваться и даже посмеяться от души он не умеет, сидит себе и усмехается, будто издевается над тобой!-  И, действительно, при попытках общения с Анисимом Евсеевичем он обнаружив-ал поразительную узость, он никогда, ничего не читал, мало чем интересовался, а вслед-ствие этого мало что знал, кроме узкого круга самых насущных дел. Он как бы начисто был лишён некого положительного заряда, дающего человеку, нужные силы что- то дел-ать, чего- то в жизни добиваться. Что явилось пагубной первопричиной такого сущест-венного ущемления человеческой его природы, нам не известно. Но представляется впо-лне возможным, что скорее всего это должно было произойти в его самом раннем детст-ве, когда только зарождаются основные черты будущего человеческого характера. И уже, должно быть понятно, что нашёлся кто- то такой, приложивший немало сил, чтобы забить и подавить в мальчике Анисиме все его самые лучшие душевные порывы и уст-ремления. Поэтому так не хочется мне, чтобы у читателя сложилось превратное мнение об Анисиме Евсеевиче, как о человеке пустом, недостойном малейшего нашего внимания и сочувствия, тем более, что милостью Божьей он был одарён некоторыми душевными свойствами, восполнявшими пусть лишь отчасти эти его недостатки. И эта божествен-ная в своём истоке частица его существа выявлялась в нём достаточно обильно, не поз-воляя ему превратиться в бездушного тупицу, равнодушного к чужим бедам, а это уже само по себе совсем немало. Правда, в судорожной, стремительной и жестокой жизни то-го времени, как, впрочем, ничуть не менее холодной и жестокой и в наши дни, однако, совсем уже по другим причинам, проявления человеческого добросердечия в обществен-ном мнении ценились крайне низко. Искажался сам смысл их, толкуясь превратно, как недопустимая мягкотелость и расслабленность, недопустимая для человека- бойца. Хотя в обычном, житейском обиходе всё обстояло не так уж печально, и в реальной жизни всегда имелось место для проявления самых простых, человеческих чувств, за тем лишь редким исключением, когда это касалось каких- либо очень уж одиозных партийных фигур, или же полных идиотов. Словом, Анисим Евсеевич был от природы очень добрым, приветливым и, всегда готовым к услугам, человеком, правда, при этом его неспособность передать правильно свои чувства, и ясно показать свою готовность помочь, приводила его порою к, весьма, забавным выражениям. Так, если кто- то из жильцов спрашивал его,- не пойдёте ли вы сегодня, Анисим Евсеевич, на бульвар, а, уж коли пойдёте, так не купите ли мне заодно тогда сегодняшнюю газетку?- На что Анисим Евсеевич, во всех подобных случаях, без какого- либо исключе-ния, отвечал одинаково,- по желанию вас!- Отвечал самым приятным голосом, желая показать широту своих чувств, некоторую окрылённость и всегдашнюю свою готовн-ость помочь этому человеку. Из- за безденежья с той и с другой стороны свадьбы у Плюев как таковой не было. После того, как они расписались в местном Правлении, Плюй просто поставил колхоз-ному обществу несколько литров водки, заранее им привезенной из города, Глаша, в свою очередь, выложила на столы чугуны с молодой, отварной картошкой (всё совер-шилось у них летом), чёрный хлеб, квашенную капусту и солёные огурцы, этим они и угостили всех желающих. А через день Глаша просто переехала в столицу, в квартиру мужа. Вопреки, прогнозируемому и ожидаемому всеми знакомыми Плюя, скорого его развода с очередной женой, этого не произошло. Глаша и в своей деревне жила всегда скучно и однообразно, теперь же на неё буквально свалилось множество таких вещей, о каких она даже не слыхала никогда, и к которым надо было срочно привыкать, начиная с общей ванны, с её опасной, гудящей при работе, газовой колонкой, а также городского телефона, и даже туалет вызвал у неё несколько специфических вопросов. Но даже после того, как всё это она через некоторое время освоила, семейная жизнь с Плюем по- преж-нму не вызывала у неё ни скуки, ни отвращения к мужу. Наоборот, их совместная жизнь ей всё более нравилась, она вдруг поняла, что впервые в жизни, исключительно лишь благодаря мягкости и уступчивости мужа, она стала самостоятельной, полной хозяйкой положения, о чём в своей деревне она даже подумать не могла. Это, в свою очередь, пере-полнило её ответным чувством благодарности к мужу- первопричине её счастья, хотя сама их жизнь оставалась почти так же скудна, как и её прежняя, деревенская жизнь. В остальном Глаша по- прежнему оставалась типично деревенской бабой, и, хотя теперь, пожив уже в городе, смогла кое- что перенять от, совершенно ей чуждых, городс-ких манер и привычек, временами старое в ней неодолимо брало верх над всем, недавно приобретённым, ещё не успевшим в ней достаточно укорениться, и тогда деревенская натура пёрла из неё, как, забродившее в бочке, вино.  Относительно той самой смычки между городом и деревней, которая в данном случае и воплотилась конкретно в семье Плюев (следует всё- таки предупредить наше-го читателя, под смычкой партия подразумевала нечто совсем другое), то впоследствии, в непродолжительное время, она была неожиданно и непоправимо нарушена тем же Плюем. Так, вместо того, чтобы упорно трудиться в тяжёлых условиях какого- ни будь горно- обогатительного комбината, или же за станком заводского цеха. Что, кстати, в пе-риод самого его сватовства, вполне, ещё имело место, и ничто, казалось бы, не предве-щало никаких серьёзных перемен. Плюй трудился на заводе, в цехе слесарем третьего разряда (позорного для всякого, уважающего себя, мужика). Это нижайшее, рабочее зва-ние, присваиваемое лишь молодой поросли, только что успевшей закончить курс обуче-ния в ПТУ. Его смущение от полного своего бессилия продвинуться, хотя бы на ступеньку выше этого благородного поприща, занять, более приличествующее его летам, положе-ние, возможно, и подвигло его, однажды, всё разом бросить. И, таким образом, в момент внезапного исступления и полного отчаяния его перед глыбой, не дающегося ему в руки, слесарного мастерства, Плюй неожиданно смалодушничал, взял и для чего- то уволился с завода. Вскоре, однако, поступив в театр «Сатиры и Комедии», увидев однажды, совер-шенно случайно, объявление с приглашением поступить в театр на должность: билетё-ра, рабочего сцены или капельдинера. И, таким образом, уже вскоре он стал не кем- то там, к примеру, рабочим сцены, а капельдинером, и, хотя капельдинеры, вроде бы, тоже можно было бы причислить к рабочему классу, но это выглядело уж как- то совсем сме-шно и неубедительно. В те предвоенные, а потом и в послевоенные годы театр этот находился ещё не на  Триумфальной площади (в будущем площади Маяковского), а совсем недалеко от Арба-тских ворот, в здании бывшего еврейского театра на Малой Бронной. Уже тогда там представляли, в недалёком будущем чрезвычайно знаменитую, «Свадьбу в Малиновке» с великолепной Васильевой, одновременно там же «шла» лёгкая, весёлая комедия «Ве-нецианские близнецы», где блистал ещё совсем молодой Менглет. Плюй благодаря этой новой своей профессии в те первые, послевоенные годы как раз и явил, причём, не однажды, своё добросердечие и желание услужить и порадовать  своих ближайших соседей, в данном случае это были Тарашкины. Он пригласил их еди-нственного, а потому ими лелеемого выше всякой меры, отпрыска, совсем ещё малень-кого мальчика- Павлика посмотреть дневные спектакли в «его» театре. Возможность такая у него появилась лишь благодаря тому, что на утренних спектаклях зрительский зал полностью не заполнялся, всегда оставалось много свободных мест даже в партере, не говоря уж о ярусах и балконах. И восьмилетнему Павлику надолго запомнились эти блистательные спектакли, правда, он до конца не понял в чём там было дело, в этой «Свадьбе в Малиновке», но сами красочные декорации, постоянное оживление и буйные вскрики некоторых персонажей, его немало заинтересовали и позабавили. Ещё больше ему понравились «Венецианские близнецы», правда, и тут он толком ни в чём не разобрался, зато молодой Менглет в коротких, выше колен, шароварах с по-лосами, и в куртке с пышными же, выше локтей, рукавами, в широкополой шляпе с пе-рьями, и, наконец, со шпагой, его буквально поразил и покорил. Павлик проникся к не-му величайшим уважением, доходящим даже до поклонения и раболепства, ведь, теперь он понял, как надо вести себя с окружающими- орать на них, угрожать и, возможно, да-же бить их в тех случаях, когда они всё- таки тебе не повинуются, и не делают того, чего хочешь ты так заполучить.  Это всё очень ему нужное, как раз блестяще и демонстрировал Менглет. Когда по ходу действия он, вконец раздражённый, творящейся вокруг него, полной неразберихой и навязчивыми приставаниями его родственников и слуг, начал крушить всё, что попа-далось ему под руки, Павлика охватил настоящий, непередаваемый восторг. Он сразу же и безоговорочно одобрил все действия Менглета, в особенности тот исключительный момент, когда он в страшной досаде изо всей силы так ударил кулаком по колонне, что та закачалась, едва не повалившись на пол итальянского или испанского двора, это по-казалось Палику чем- то совсем уж непередаваемым. Придя после спектакля домой, Павлик, долго не мешкая, решил сейчас же опроб-вать это Менглетовское своевольное буйство, и выразить прямо и громко своё недоволь- ство домашними порядками. Он принялся визжать и орать на родителей, обвиняя их в совершенно недопустимых вещах, начав с ужасного обвинения, что они, мол, его совсем не любят! И это явно проявилось совсем недавно, то- есть вчера, когда мама, несмотря на все его настойчивые просьбы, так и не купила ему мороженого. При этом он обличал родителей в совершенно недопустимых вещах, а именно в том, что они, вообще, покупа-ют ему мороженое и конфеты очень редко и недостаточно. Наконец, он потребовал, что-бы буквально вот прямо сейчас же ему купили эту, очень нужную ему, сладость, иначе он сам не знает, что сейчас сделает. Старший Тарашкин, с удивлением поглядев на, совершенно «слетевшего с катуш-ек,» сына, и послушав его фантастически наглые притязаиия, счёл необходимым указ-ать жене, что ранее он её уже предупреждал, и, что, дескать, всё вот это - следствие иск-лючительно лишь её попустительства и, совершенно не нужного, баловства ребёнка. Павлик, увидев, что родители о чём- то шепчутся, истолковал их поведение прев-ратно, как их нерешительность и колебания, и тут же решил усилить натиск, продолжая по- прежнему действовать в духе всё того же удалого бойца- Менглета, чтобы уж сразу, полным своим раздраем сломить их малейшее сопротивление, и получить, полагающее-ся ему по праву, мороженое. Со словами,- хочу мороженого, купите мне мороженого,- ко-торые он то и дело повторял, и тянул своим капризным, противным голосом, он подбеж-ал к, стоявшему у стены, пианино, и, выбрав из многих изящных вещиц, стоявших на его верхней крышке, любимую мамину статуэтку, и дотянувшись до неё, сбросил на пол. Это была изящная вещица, представлявшая собой некую молодую даму, в томной позе опиравшуюся на небольшую античную колонну, тут же рядом с её нежной ножкой для чего- то валялся в чахлой травке жёлтый мячик. Это был расчётливый ход Павли-ка, он знал, что эту статуэтку маме подарила её подруга на день рождения, заранее пре-дупредив, что она- довольно дорогая, при том французская статуэтка, и поэтому с ней обходиться следует осторожно. Словом, Павликова мама ею очень дорожила. И вот те-перь, вследствие капризов и безумств Павлика, у кого- то им явно заимствованных, часть её белой ручки с маленькими, розовыми пальчиками, так грациозно ранее отстав-ленную в сторону, сломалась, откатившись куда- то далеко в сторону. К этому времени старший Тарашкин успел благополучно удалиться в соседнюю комнату, а потому мама Павлика была абсолютно свободна, чтобы дать полную волю своим, уязвлённым, чувствам. И, хотя она очень любила своё единственное чадо, поняла сразу, что эту, явно наносную, дурь Павлика необходимо срочно из него выбить. Поэто-му, долго не мешкая, она тонкой своей рукой крепко вцепилась в плечо сына, и со всей убедительностью, и даже сверх того, показала ему, что подобные его поступки в дальне-йшем ею категорически не приветствуются. Тем самым, хотя бы частично, она утолила на его нежной, детской попке всю досаду от, так непоправимо испорченной, своей люби-мой статуэтки. Павлик, в свою очередь, надеясь смягчить сердце матери, пытался про-тивопоставить её неистовым шлепкам всю силу и безумство своих страданий, завывая так, что Швайки стали подумывать, что бедного мальчика в самом деле кто- то либо пытает, либо убивает очень жестоким образом. С каждым очередным, яростным шлепк-ом матери он резко повышал силу своего ора, воочию демонстрируя ей, что приходится ему из- за неё выносить, и, ожидая, что доброе, материнское сердце, наконец, откликнет-ся и смягчится, слыша звуковое отражение его невыносимых страданий. При этом он явно перебарщивал в этом своём занятии, причём настолько, что серьёзно рисковал сор-вать себе голос. Однако, все эти его неистовые терзания так и не смягчили мать, не при-неся ему каких- либо заметных поблажек. Когда Плюй только начинал работать в театре, его, доселе знавшего лишь мрач-новатые закоулки заводских цехов, немало заворожил весь этот блеск, творческая суета и волнения талантливых актёров. Всё это невольно поднимало дух всякого, совсем по-никшего и приунывшего, человека, что уж тут говорить про Плюя, никогда не видевше-го ничего подобного, сердце его билось радостно и неровно от всех этих новых впечатле-ний. Так что работа эта ему, безусловно, очень приглянулась, и он уже для себя решил оставаться здесь столько времени, сколько у него получится. Теперь никто не стоял у него над душой, и не выговаривал ему противным голосом, что он- полный болван и не можешь поймать какую- то даже десятку миллиметра, как бывало с ним ещё совсем не-давно. Поступать на токаря он надумал ещё в тридцатые годы, но вскоре сама жизнь по-казала ему со всей возможной убедительностью, что этот его выбор был скоропалителен и явно ошибочен. По молодости не наученный ещё личным опытом быстро  применять-ся к, возникшим, неблагоприятным обстоятельствам, Плюй попытался переломить си-туацию, обрекая себя на почти ежедневное выслушивание от мастера самых обидных и нелицеприятных оценок своей работы. Из- за чего впоследствии, так и не преодолев са-мый низкий предел точности, требуемый при изготовлении деталей, он подался в слеса-ри. Но и это его решение, как выяснилось уже вскоре, было тоже неправильным, и здесь было совсем не легче, опять нужно было ловить эти проклятые десятые, а порою и со-тые доли! Его же всегда подводила какая- то природная несобранность, неспособность сосредоточиться на ответственном деле, скоординировать все свои действия. Но доволь-но уже нам вспоминать эти тяжёлые и даже мучительные порою моменты жизни Плюя! Когда жизнь его приобрела уже устойчивость, и вошла в своё ровное, спокойное русло. Тихое умиротворение и радость Плюев от семейной их жизни возросли многокра-тно, когда у них вскоре родился мальчик Гришенька. Одно ещё оставалось по- прежне-му плохо, это- их постоянное и беспросветное безденежье, которому не было видно ни ко-нца, ни края. Всё коренилось в том, что, выдаваемой Плюю в театре, зарплаты не хвата-ло даже на самое скудное их пропитание. Причём, мала она была до такой степени, что даже зарплата самого жалкого лаборанта на каком- нибудь химкомбинате с лихвой пе-рекрывала её.  Иногда их немного выручал ближайший сосед Тарашкин, причём довольно свое-образным образом. Происходило это всегда неожиданно, вдруг распахивалась дверь их комнаты, и на пороге появлялся он, держа в руках большую тарелку, наполненную го-рячим, «дымящимся,» супом. Всё это сопровождалось со стороны Плюев единодушными восклицаниями: «Ооо, ооо,» лица их расплывались в радостных, умилительных улыбк-ах, воочию как бы свидетельствуя, что этот дар им совсем не лишен.    Недостачу в семейном бюджете пыталась восполнить как- то и Глаша, взявшаяся обстирывать Швайков. Но у Швайков и самих материальный достаток был не велик, поскольку добытчицей у них была одна Наина Борисовна, на ней одной держалось всё их благосостояние. Поэтому и Глашино вознаграждение за труд прачки оказывался не столь велик, как ей бы хотелось, но выбирать тут уж не приходилось, оставалось дово-льствоваться тем, что уж есть. Однако, говоря о материальных возможностях Швайков, я несколько их приниз-ил, умолчав об одном, весьма обильном, дополнительном источнике, приносившем по-рою им немалый добавок в их бюджет. Дело в том, что в тех театральных мастерских, где работала Наина Борисовна, временами появлялась, весьма, денежная халтура, кото-рая приносила художникам, бравшимся за неё, немалые деньги. Такая возможность появлялась всегда внезапно, когда их танцевальный коллек-тив собирался выехать на гастроли в очередное, зарубежные турне. Вот тогда- то и появ-лялась у художественного руководства ансамбля насущная задача- срочно разучить с коллективом новый танец. При том такой, который был бы обязательно типичен для национальной традиции, принимавшей их, страны. Вот из- за этого возникала ещё од-на, хотя и гораздо более мелкая, задачка, но всё же такая, без которой тоже нельзя было никак обойтись! Требовалось, в крайне сжатые, сроки выполнить объёмистую работу- пошить всем участникам нового танца костюмы! Но предварительно, требовалось ещё одно, ту материю, которая была отобрана для костюмов, требовалось покрасить в цвета, согласно, имевшимся на них, эскизам. Что же касается тех немалых денег, которые стремились заработать художники тем, или каким- то иным способом, причастные к изготовлению этих костюмов, всё, ска-занное ранее, ещё было не достаточно, чтобы действительно возникла возможность им заработать приличные деньги. Она возникала только тогда, когда по одному и тому же рисунку шили, по крайней мере, нескольких десятков полностью идентичных костюм-ов. В этом случае и появлялась возможность «провернуть» большой объём работы за очень короткие сроки. Последующие, выплаты действительно выглядели фантастическими, пятикра-тно, а иной раз и семикратно, превышая их же собственные месячные заработки. Об эт-ом никому зря не болталось, так как все понимали, что в этой работе есть настоящий, а не какой- то там, надуманный, смысл. Конечно же, такая работа требовала от художни-ков немалой отдачи и затрат физических их сил, поскольку в такие периоды им прихо-дилось буквально не спать сутками. Так что у Швайков на самом- то деле денежки во-дились, и, наверное,  этого Наина Борисовна выглядела такой всегда озабоченной, ка-кой- то не проспавшейся, с неизменными, чёрными кругами под глазами. Ко всему про-чему Наина Борисовна ещё безбожно курила, и всегда появлялась перед квартирной общественностью с неизменной папироской в зубах. Но что нам толку говорить о чужих деньгах, поневоле как бы залезая в чужой карман, ведь это совсем не наше дело, да, и го-ворим мы не о Швайках, а о Плюях, об их непростой жизни. К этому мы сейчас же и вер-нёмся. Перед войною, когда Плюев Гришенька пошёл в школу, он обнаружил немалую любознательность и интерес к новым, открывавшимся перед ним, знаниям, чем очень удивлял и радовал родителей, которые сами в этих науках были мало сведущи. И впос-ледствии он также учился неплохо, когда же ему исполнилось двенадцать (это было уже после войны), он начал изредка наведываться к Тарашкиным, играть с главою семью в шахматы. У Тарашкина имелась, каким- то образом попавшая ему в руки (сам себе он ничего такого не покупал), литература по теории шахмат, в основном то были шахмат-ные этюды, а также сборники, где подробно разбирались наиболее интересные в те годы партии  между известными отечественными и зарубежными шахматистами: Ботвинни-ка с Эйве, Ботвинника с Ласкером, и в том числе партии, особо почитаемого Тарашкин-ым, гроссмейстера Пауля Кереса с нашим шахматным мастером- Рагозиным, обычно всегда, завершавшиеся в пользу Пауля. Казалось бы, Гришеньку ожидало хорошее будущее- учёба в институте, а потом, возможно, и работа в должности инженера, о чём Плюи мечтали с тайной надеждой. Од-нако, жизненная проза безжалостной своей рукой выносит порою довольно жестокие и совсем другие приговоры. Так случилось и с их Гришенькой, после седьмого класса он неожиданно бросил школу, и перевелся в ремесленное училище. На робкие вопросы ро-дителей он отвечал, как, вполне уже сформировавшийся, сознательный человек,- вы го-лодаете, а я что- буду всё учиться?- И к середине пятидесятых, когда, собственно, и произошли те странные и удиви-тельные события, о которых пойдёт у нас речь впереди, он уже работал токарем в цехе большого, секретного института, и даже был женат на местной, их же цеховой, кладов-щице-  Вале. Обычным ходом вещей, в непродолжительное время у молодой семьи по-явилось пополнение- девочка Катя, при этом они стали жить не у Плюев, а в семье Вали. Для них по счастью там нашлась, хоть и небольшая, но зато отдельная комната, что и позволило им жить спокойно, никого из своих близких особо не обременяя, да, и сами ощущая себя более свободными, ни от кого независящими.    Таким образом, жизнь Гриши и его семьи, можно было бы вполне считать успеш-ной, когда б однажды не родилась в нём, неизвестно из- за чего, а вскоре и развилась до  степеней великих, тяга к горькой, зелёной забаве. И, что показалось очень странным тем, кто раньше хорошо его знал, он не превратился в одночасье, как нередко бывает с  некоторыми другими людьми, в совершенно безудержного пьяницу. Нет, так оголтело и остервенело, с ежедневной потребностью влить в себя, во что бы то ни стало, непомер-ную дозу спиртного, Гриша не пил. С ним это бывало от случая к случаю- безусловно по большим праздникам, также и на собственных их, семейных торжествах, на праздниках ближайших родственников и друзей, но также по каким- либо специальным случаям, и ещё по многим другим, то и дело возникавшим, поводам и причинам. И, таким образом, Гриша пил уж очень часто, к тому же у него выработалась скверная привычка никогда не отказываться от, предложенной ему, очередной дозы спиртного. В результате получа-лось так, что он «набирался» всегда по полной, отчего возвращение домой становилось настоящей проблемой, ложившейся тяжким бременем на Валины плечи. Некогда высокий и стройный парень, с неизменной ироничной и победной улыб-кой на лице, теперь он всё более становился похожим на отца, начал сутулиться, улыбка его приобрела такой же, извиняющийся, жалкой вид, как у старого Плюя, обозначился и начал расти живот, и сам он как- то весь размяк и «оплыл» телом. Отчего же, невольно задаёшься вопросом, такие печальные истории случаются с людьми далеко не худшими, при том ещё совсем недавно, казалось бы, подававшими не-плохие надежды? Сразу же необходимо заявить, что это - не какое- то там крайне редкое проявление внезапного, душевного слома человека, ничуть не бывало! Нет, явление это достаточно рядовое и, к сожалению, широко распространённое среди нашего населения. Взять хотя бы того же самого Гришу, ещё совсем недавно его будущее, вроде бы, не вну-шало ни у кого никаких опасений. Человек молодой, энергичный и вместе с тем очень любознательный, впереди его ожидали самые радужные перспективы, и вдруг, через со-всем непродолжительное время в нём наступает такая решительная и трагическая пере-мена! При том, на первый взгляд кажется, что для этого нет абсолютно никаких основа-ний, и, тем не менее, он вдруг сникает и безропотно подчиняется тем условиям, которые безжалостно диктует ему жизнь. И начинает после этого жить безвольно, по инерции, по-теряв всякий интерес к дальнейшей своей судьбе, словно подчинившись, какому- то странному, кем- то заданным, чуждому ему распорядку, не предпринимая даже малейш-их попыток вырваться из этого, заколдованного, круга. Кто знает отчего такое происходит по крайней мере с некоторыми из нас! На воп-рос этот, к сожалению, у меня нет достойного ответа, возможно, на него смог бы ответ-ить нам сам Гриша, но где- он? Слишком уже много лет утекло с той поры, и, должно быть, теперь он странствует где- то там, очень далеко, совсем в других пространствах, а его бедный прах давно уже перемешался с землёй, для каких- то загадочных, но очень важных целей без конца перекапываемой, по указаниям наших городских властей. Я же, в свою очередь, могу предложить читателю лишь уже хорошо всем извест-ные, досужие рассуждения на тему, что одни люди приходят на нашу благодатную землю с тем, чтобы явить здесь удивительные примеры трудолюбия и неистового стремления познать, окружающий нас, мир. При этом на пути к этим своим целям им приходится преодолевать порою, поистине, трудно вообразимые для нас обыкновенных людей, пре-пятствия и препоны, всё- таки достигая их. Тогда как другие при первой же, самой ми-нимальной трудности, а зачастую и просто так из- за своей поразительной лености, и не-истребимой привычки ублажать себя: обжорством и неумеренным питием, или, возмож-но, чем- то другим, к примеру, услаждать свой разум великим разнообразием всяческих игрищ, зрелищ и прочих сомнительных удовольствий, и оии гоняются за этими эфемер-ными призраками, в результате, в конце не получая ничего, кроме неких зыбких, быст-ро истлевающих в памяти, воспоминаний. -Хватит уже нам этих досужих рассуждений!- тот- час же воскликнет, раздражён-ный, читатель,- в чём, собственно, дело?-                -В чём суть, наконец, этого рассказа, объясните нам?-   И он безусловно будет прав, нам, действительно, уже пора переходить к главным событиям, но прежде чем это сделать, всё- таки следует хотя бы что- то рассказать и о Тарашкиных, последнем семействе в чреде тех, с кем мы уже успели в некотором роде познакомиться. В сравнении с другими семьями, обитавшими в этой квартире, Тараш-кины, как показалось бы со стороны, жили более спокойной, размеренной и вполне обе-спеченной, жизнью. По крайней мере, они не были в такой мере изнурены житейскими тяготами, как их ближайшие соседи- Плюи, да, и жизнь обеих семейств Куролеповых ос-тавляла желать много лучшего. Тем не менее, и в их жизни присутствовали, если так можно выразиться, некие «подводные камни» и, невидимые миру, «завихрения», вносившие и в их, более спокой-ную жизнь, временами некоторый разлад и неустройство. Эти разногласия возникали у них порою совершенно непроизвольно, и всегда это происходило из- за существенных различия их социального происхождения. А это, в свою очередь, ещё раз подтверждает, что великое учение Карла Маркса верно, и сама уже жизнь показывает нам его правоту на конкретных примерах из нашей же собственной жизни! Так Тарашкин был из семьи уральских рабочих, кержаков откуда и унаследовал, неискоренимую, привычку копить деньгу и экономить, собирая нужную сумму для больших приобретений. Жена же его Лариса была дочерью деревенского священника, и потому ещё с дет-ства была приучена относиться к деньгам и вещам, как к предметам безусловно нужн-ым, но всё- таки в определённом смысле второстепенным и достаточно эфемерным, как, увы, и сама наша бренная, земная жизнь. Вот из- за такого её легкомыслия, и неискоре-нимой привычки относиться к вещам материального мира с долей пренебрежения с ней и случалось множество всяких нелепых и очень досадных неурядиц. Она довольно часто что- то искала, и никак не могла найти, и что- то всегда у неё бесследно пропадало. Так, например, она имела привычку мыть посуду с золотыми колечками на пальцах, отчего некоторые драгоценные камешки выпадали из своих ячеек, бесследно исчезая в бездон-ных извивах сливных труб, это огорчало её совсем ненадолго. То же самое происходило и с её золотыми брошами, которые она, после посещения гостей или театра, легкомыс-ленно прицепляла к своему повседневному халату. Но при этом нельзя не отметить, что Лариса Тарашкина безусловно была талан-тливой женщиной, об этом прямо уже говорило само место, где она работала. Ещё до во-йны она сумела устроиться в известный и, пользующийся немалой популярностью у оп-ределённой части столичной публики, театр «Оперетты» на роль хористки. В нём она успешно продолжала работать и теперь, но, как ни покажется это странным, и это нема-лое её достижение- работа в известном театре, также вносило, к сожалению, досадную лепту в те разногласия, которые порою возникали в их семействе. Всё начиналось совершенно случайно, однажды, придя в театр на репетицию, или же вечером для участия в представлении очередной оперетки, она с неприятным удивле-нием замечала у своей подруги- хористки очень миленькое, новое платьице, которое, как оказывалось, купил ей «совершенно неожиданно», нежно любящий её, супруг. Или уже после спектакля, когда они выходили из артистического подъезда, Лариса с горечью замечала, как некоторые девочки из их кордебалета кутались в обворожительные чер-нобурки с искрами. Для тех, кто не слишком осведомлен на счёт этих чернобурок, да, ещё с какими- то там искрами, я поясню, что в те годы чернобурками назывались (весь-ма возможно, что и сейчас они называются точно также) пышные, снимающиеся ворот-ники из черно- бурых лисиц, мех которых местами поблёскивал ярко белыми волоска-ми. Все эти, но также и некоторые другие, очень досадные открытия чрезвычайно ра-сстраивали Ларису, считавшую себя ничуть не хуже этих вертлявых вертихвосток из ко-рдебалета, а, если уж говорить по всей правде, то и много лучше. А, сделав такой, впол-не, ожидаемый вывод, она поневоле начинала задумываться,- отчего всё так неправиль-но происходит в её жизни, и почему же и у неё не случаются все те очаровательные со-бытия, которые, как смогла она сама убедиться, довольно часто имели место в жизни её подруг, или у тех же противных девчонок из кордебалета. И затем в своих размышлениях она приходила к неутешительному выводу, что во всём виноват никто иной, как её же собственный муженёк- Тарашкин, который оказал-ся таким неприличным жмотом из- за своей постоянной склонности копить деньгу. -Ведь он же никогда,- размышляла она,- по единственно сердечному своему поры-ву не делал ей таких шикарных подарков!-                -И поэтому всё очень нужное ей приходилось добывать самой.- И в результате всех этих огорчительных открытий настроение её начинало порти-ться, и домой она возвращалась хмурой и озабоченной. Если так совпадало, что в эти же дни печали и горьких раздумий к ним наведывалась какая- то из её родственниц, живш-их в ближайшем Подмосковье, и довольно часто наезжавших к ней, из- за, обещанного, билетика на ближайшую, генеральную репетицию какой- ни будь новой оперетки. Вот тогда- то, копившийся днями, мучительный её надрыв и прорывался. При этом, получ-ив в лице своей родственницы, сочувствующую и целиком её поддерживающую, сторо-ну, она давала себе волю, и всё то, что копилось у неё днями на душе, бурным потоком теперь изливалось на голову, не подозревавшего никакой беды, Тарашкина, никак не подготовленного, к такой буре страстей и нападок. В такие момент ему уже припоминалось и выговорилось всё, что когда- то огорча-ло и мучило её душу, и, среди прочего, главный упрёк состоял в том, что в нём абсолют-но нет того, что обязательно должно присутствовать в каждом настоящем мужчине, а в нём этого нет, хоть целую неделю с огнём ищи. Причём, это, мол, уже видно сразу, дале-ко ходить не приходиться, и ясно уже из того, что из своей зарплаты он ей копейки не даёт, и потому ей приходится самой тратить все свои деньги, чтобы прокормить семью! А, ведь, она работает не на какой- то тряпичной фабрике, а в известном театре, и там ей нужно обязательно выглядеть не хуже других, а, как ей выглядеть, когда денег не остаё-тся совсем? И особенно обидно ей то, что своей голодной, прожорливой уральской родне, он денег не жалеет, после получки всегда отправляет им переводы. Кроме того, не в бровь, а в глаз, Тарашкину указывалось и на то, что другие вот мужья, те, что по- настоящему, а не на словах, любят своих жён, дарят им иногда очень красивые, золотые украшения, которые им очень нужны, всё по той же причине, как ар-тисткам известного театра. А от него, хоть годами жди, ничего всё равно не дождёшься. Много ещё чего неутешительного приходилось выслушивать Тарашкину в эти го- рькие часы их семейной жизни. Сопровождалось всё это обильными слезами, постепен-но затихая, по мере истощения, накопившихся у Ларисы, обид, но вдруг градус её терза-ний снова нарастал, и всё завершалось чуть ли не истерикой, громогласными рыдания-ми Ларисы. Тарашкину в это время оставалась лишь горькая доля вздыхать и вопрош-ать судьбу,- от чего это всё с ним происходит!?- И,- почему это ему на голову вдруг сва-лилась такая по истине греческая трагедия!?-                -Что же это такое!- горестно вопрошал он, когда накал обвинений в соседней ком-нате уж слишком возрастал, с унынием поглядывая на, остывавшую перед ним на столе, тарелку, «дымящегося», борща.                Повзрослевший и, заканчивающий уже девятый класс, Павлик предпочитал в ро-дительские споры не вмешиваться, хотя в душе принимал скорее сторону матери, чем отца, так как хорошо знал из своего же, личного опыта, что у отца даже несчастного руб-лика не допросишься, а вот мама никогда тебе не откажет.  Однако, если бы нашёлся в этот момент такой въедливый знаток- человеческих душ, какой- ни будь особый, экзотический любитель копаться в чужих дрязгах, вот он- то непременно докопался бы и разгадал все те невидимые нити, которые связывали ме-жду собой всех членов семьи. А потом и в придачу к ним те тайные пружины, которые заставляли всех их поступать, именно, так, а не каким- то другим образом. Вероятно, впоследствии он пришёл бы к единственно возможному выводу, что понять Ларисины огорчения и обиды безусловно можно, но вот признать их справедливыми и, хотя бы в какой- то степени, основательными, категорически нельзя. Тем более уж, обвинять Та-рашкина в том, что он ничего не делает для семьи, и лично для неё, было очевидной не-правдой. Ведь всё, чем теперь обладали Тарашкины, прямо говорило об обратном, и, прежде всего, об этом буквально вопил, стоявший у них в большой комнате, красивый и очень дорогой, ореховый, мебельный гарнитур с изумительным трельяжем и пуфиком, будто специально предназначенным для Ларисы. Кстати, Тарашкин его отхватил совс-ем недавно, едва тот появился в известном, мебельном магазине на Петровке, заблаго-временно разузнав о его скором появлении. Но также ещё и лучший телевизор марки «Ленинград», к которому немедленно  прильнул Павлик, и, если бы не его регулярные поломки, это его увлечение впоследст-вии могло вырасти в настоящую семейную проблему, поскольку оторвать его от этого поистине душевного занятия порою оказывалось совсем непростым делом. Среди неда-вних ценных приобретений была ещё изумительная Ларисина брошь с крупным брил-лиантом по центру и более мелкими, рассыпанными по её периферии, и много чего ещё было у Тарашкиных, добытого исключительно заботами и стараниями главы семьи. Но далее углубляться в эти, приятные во всех отношениях, описания, мы не будем, и пото-му, что это затягивает наш рассказ, который уже и без того беспомощно барахтается, и почти уже утонул в бесконечных описаниях и отвлечениях по поводу персонажей втор-ого, и даже третьего плана, и потому, что это никак не способствует пониманию читате-лем его целей и смыслов. В своё оправдание автор может сослаться лишь на то, что столь подробное описание характеров и привычек многочисленных обитателей кварти-ры, в которую уже спешил Зубов, необходимо, чтобы всякий, от скуки ли, или по не ос-торожности взявшийся читать этот рассказ, мог легко себе представить, что творилось в умах обитателей этой квартиры в тот момент, когда их покой был внезапно нарушен скандалом, тот- час же вспыхнувшим с появлением Зубова.                Ну наконец, двинемся потихоньку дальше, ведь, всё когда- ни будь заканчивает-ся, закончился и этот вечер горьких обид и упрёков, сочувствовавшая Ларисе, родстве-нница благополучно убралась к себе в Подмосковье, и жизнь Тарашкиных постепенно успокоилась, начав идти снова своим обычным чередом. Через несколько дней после эт-ого скандала Тарашкин неожиданно предложил Ларисе наведаться в несколько извест-ных магазинов мехов, чтобы подобрать ей подходящую чернобурку, ту самую- с искра-ми. В эти счастливые дни примирения он нашёл время немного пожурить Ларису за ми-нувшее недоразумение,- зачем так расстраиваться,- говорил он ей любовно,- когда обо всём, всегда можно договориться!-                -Соберём через месяц, через два нужные деньги и купим тебе всё необходимое, а ты пла-чешь, переживаешь!?-  Лариса со всем соглашалось, теперь она и сама не понимала, отчего, и как это она вдруг так расстроилась и перенервничала. Всё, казалось бы, в семейной жизни Тараш-киных прояснилось и началась жизнь лёгкая и радостная. Но вот приходило долгожда-нное Лето, а вместе с ним, как выяснялось уже вскоре, Ларису поджидал новый, неожи-данный и потому явно предательский и неприятный сюрприз, заблаговременно подстро-енный ей, кем бы вы думали? Да, всё тем же, её собственным муженьком. В один из прекрасных, летних дней на пороге их квартиры неожиданно возника-ла, немного смущённая, глупо ухмылявшаяся, фигура уральского родственника Тараш-кина, как бы всем своим видом заявлявшая,- да, я- глуповат, за душой у меня нет ни ко-пейки, но уж примите меня, каков я есть.- Это было так неожиданно, досадно, и в то же время разрушительно, потому что сразу же летели к чертям все сокровенные Ларисины планы, заранее, с такой любовью ею продуманные, как бы ей Летом получше отдохнуть и чем бы таким заняться. И, пре-жде всего, предстоял значительный урон в деньгах, так как чёртова уральца нужно бы-ло кормить целый месяц (приезжать на меньший срок они никогда не соглашались, они, вообще, не задумывались о, создаваемых ими проблемах,), а из- за этого неизбежно воз-никала жуткая, прямо- таки непоправимая дыра в её бюджете.   Вся внутренне кипя, она дожидалась, когда, упирающийся, Павлик, всё- таки сог-ласится увести из квартиры этого, абсолютно безденежного родственника на Выставку Народного Хозяйства. Лишь тогда Лариса получала, наконец, возможность бросить в лицо мужу горькие свои переживания о грядущих своих потерях, а также и её претензии к нему по этому поводу. Тут, конечно же, опять были слёзы, и упрёки, что он без предуп-реждения и, никак не согласовав с ней, в который уже раз пригласил сюда этого дерев-енского пеньтюха, и много всего другого очень обидного говорилось ею Тарашкину, и куда больше ещё по поводу его, неотёсанного, родственника, шляющегося туда, куда ему и совать нос свой не следует.    Но, как уже вскоре выяснялось, Тарашкин ни в чём оправдываться не собирался, и, вообще, никакой за собой вины не ощущал. Вместе с тем буквально тут же выяснял-ось, что все  самые серьёзные Ларисины опасения относительно её грядущих денежных издержаках, связанных с необходимостью ежедневно, в течение месяца кормить ураль-ца, не имеют под собой ровным счётом никаких оснований. Тарашкин по отечески успо-каивал Ларису, убеждая её, что никаких оснований для беспокойств нет, а потому и не стоит так ей волноваться. Среди прочего он сообщил ей о том, что обо всём он позаботи-тся сам, а она, как и намечалось ею ранее, пускай едет отдыхать в своё любимое Макап-се. После этих всех его разъяснений ситуация разряжалась сама собой, почти мгнове-нно, Лариса оживала духом, вновь обретая, казалось бы, уже совсем потерянную, прису-щую ей обычно, жизнерадостность и благожелательное отношение к окружающим. В это время даже уральский гость, немного поникший от, сгустившейся вокруг него, атмосфе-ры, тоже получал от Ларисы несколько, ободряющих, и благожелательных слов. И толь-ко уже в вагоне поезда, на пути к блаженствам Юга, Лариса мысленно опять возвраща-лась к, недавно успокоившимся,  треволнениям дня. Она вдруг задумывалась над тем,- отчего это Тарашкин внезапно решил всё взять на себя,- и только теперь она с внутрен-ней досадой осознавала, что,- наверняка, проезд уральца до Москвы и обратно, а также ещё и месяц его жизни в  столице оплатил Тарашкина из своего кармана,- а, значит,- в очередной раз «поплыла» на Урал немалая часть, семейных доходов.- И, главное- то, было ещё в том, что уральцы эти просто- таки плевали на те проб-лемы, которые они привозили с собой к ним, у них, вообще, отсутствовало малейшее ра-зумение о чувствах и настроениях тех, к кому они направлялись. При этом они нисколь-ко не  ценили эти немалые ради них жертвы, никогда ни за что не благодарили ни само-го Тарашкина, и уж тем более Ларису. Всё это проистекало из- за их удивительного прос-тодушия и дремучести. В родном их Кыштыме весь день их был заполнен, как показал-ось бы это большинству столичных жителей, сущей чепухой. С утра порыбачив на озере, они потом только и знали, что слонялись из дома в дом без всякого прока, только лишь бы поболтать о всяких пустяках.                -А ты сегодня, у горы ловил?- спрашивал, к примеру,  один другого с самым серьёзным видом, будто выяснял что- то очень важное для себя.                –Нет, я был у Чортова зуба, там так клевало!-                -Только и делай, что вынимай.-  И так далее, в том же духе, они могли болтать часами, смакуя и перебирая в уме одно и то же по многу раз. Вследствие такого безыскусного, вяло текущего, своего образа жизни они и вообразить себе не могли, что их приезд в столицу может стать чем- то обре-менителен для, принимающей, стороны. И потом, уже вернувшись к себе в Кыштым, они часто удивлялись, и подолгу обсуждали между собой странности столичной жизни, но особенно их удивляло, буквально ставило в тупик поведение жены Тарашкина,- отче-го это жена его так психует!?-                При этом на все эти, непонятные им, странности поведения они смотрели снисхо-дительно, как на некоторое явное недомыслие и очевидную глупость.          - Сынок- то, видно, в неё пошёл, тоже вырос такой же неприветливый.- Это недоумение кыштымцев в отношении жителей столицы легко понять, ведь,  их собственная жизнь проходила на благодатном приволье природы, её красот, вдалеке от насущных проблем и житейских тягот, в которую столь погружены бывают жители городов, им же всё это было неведомо. В нашем случае жизнь уральцев протекала на фо-не красивейшего озера Тугомак и других, близ лежащих, озёр, отличавшихся не менее удивительной красотой. И, вообще, все те места и ещё далее там, в округе, были так ро-скошны своими природными красотами, что все те мелкие дрязги и расчёты, присущие жителям крупных городов, поневоле здесь отступали на задний план пред могучим ве-личием, почти нетронутой, божественной красоты. Но довольно! Мы слишком увлеклись приятными описаниями далёких простор-ов и нездешних забав, а, между тем, читатель уже чрезмерно «вкусил» всего того, что ка-салось характеров и пристрастий жильцов, населявших эту квартиру, в которую ни с то-го, ни с сего вдруг решил погрузиться Зубов, особо не задумываясь над тем, кто и как его там встретит. Вслед за ним сейчас же мы и устремимся, предварительно, хотя бы в нес-кольких словах, объяснив читателю, какие импульсы потянули его туда, и как, в каком качестве он представлял себе это своё посещение. Ещё там внизу, у магазина, стоя со своими собутыльниками, и в полуха слушая глуповатые рассуждения Степакова, в голове его образовалась некая забавная комбина-ция, как казалось ему, с лёгкостью позволявшая, раздобыть так сейчас им нужную, сум-му. Для этого, как ему представлялось, нужно было всего лишь сделать точно так же, как это было у него вчера, то есть войти в квартиру на третьем этаже, пройти длинный, тёмный коридор, и постучать в дверь, за которой жила семья того самого любознатель-ного паренька- больного. Как бы повторно посетить его для врачебного осмотра. Всё! Дальнейшее было уже делом техники, как и каким способом он попросит одолжить ему нужную сумму, он особо не задумывался. Как видим, это была, весьма приближённая, схема, до конца даже ему самому не очень ясная, но почему- то внутри себя он был уверен, что уговорить такого наивного паренька, вчерашнего своего пациента, ссудить в долг ему, хоть и довольно существен-ную, по его меркам, сумму, не составит особого труда. Однако, всё обернулось далеко не так просто, как это мерещилось упрощенно Зубову в его, ослеплённом алкоголем, мозгу.                На тёмной от вековой копоти кухне, прокопчённой, работавшей в ней многими годами, угольной плиты, (лишь несколько лет назад задвинутой в тёмный угол небытия неумолимым движением прогресса, ознаменовавшегося появлением керосинок и киро-газов), Глаша размеренно, с бесстрастным лицом стирала в корыте бельё. Рядом с ней, в пустом тазе, стоявшем на древнем, видавшем многие виды, сундуке, громоздилась боль-шая куча, ранее выстиранного, белья. Работы в последние годы у Глашы прибавилось, помимо Швайков теперь она обстирывала ещё и старика с шестого, последнего в их до-ме, этажа, а также двух братьев- холостяков, живших на первом этаже. Глаше теперь уже было под шестьдесят, и от былой простодушной девки, которую задолго ещё до вой-ны Плюй привёз сюда, оставалась лишь её удивительная невежественность. В остальн-ом это была завистливая, временами сварливая, но в целом безобидная старуха. Кафельный пол вокруг Глаши был мокр, и вся атмосфера на кухне была насыще-на парами влаги, отчего стены и окна покрылись мелкой сеткой испарины, и в кухне стало ещё немного темнее. Помимо Глаши на ней крутилась также ещё старушка Шва-йк, «колдовавшая» у плиты, служившей теперь лишь подставкой для нескольких керо-синок. Она готовила рыбные тефтели на пару, и это было настоящее волшебство, пото-му что это были далеко не те тефтели, которые приходилось иногда есть обыкновенным членам профсоюза. Старушке ещё в детстве, столь далёком теперь, вдолбили, что еда- совсем не пустяк, а вещь наиважнейшая, так как, именно, она наделяет человека тем из-бытком энергии, который нужен ему, чтобы открывать в своей жизни самые прочные ворота, и пробивать все, встающие перед ним, преграды. И она очень постаралась для, остававшихся с ней, родных, добавив в мясо судака, мелко протёртую, морковку и пет-рушку, и сельдерей, и теперь лишь боялась упустить момент, чтобы не переварить теф-тели, отчего то и дело совала в кастрюльку свой нос, пытаясь уловить самое начало по-лной готовности, когда тонкий аромат петрушки и сельдерей начнёт довольно быстро исчезать. Глашу раздражала эта упорная суета старухи над кастрюлей, к этому немало до-бавлял и острый запах, распаренной, рыбы, обострявший, появившееся у неё ещё после полудня, чувство голода. Однако, бросить всё немедленно, и заняться приготовлением собственного обеда, она не могла себе позволить, с малолетства приученная доводить всякую, уже начатую, работу до конца. А, ещё не стиранного, белья у неё оставалось по-рядочно, потому ей оставалось лишь отводить душу в мелочных придирках к старушке, утратившей с годами избыток тех сил, которые позволяют людям по моложе растрачив-ать энергию на мелкие дрязги и сущие пустяки,- ишь толчётся, толчётся всё здесь,- мо-нотонно повторяла и твердила то и дело она, искоса поглядывая на ответную реакцию старухи, готовая немедленно ответить на её выпад.                –Делов у неё больше нет никаких!- Но старушка держалась пока стойко, делая вид, что не слышит Глашину воркот-ню. В остальных пределах квартиры стояла гнетущая тишина, лишь изредка нарушае-мая, тихими, торопливыми шагами чьей- то, едва различимой, фигуры, мелькавшей в дверном проёме кухни, направлявшейся в туалет или обратно.                -Дышать нечем!-                –Всю кухню рыбой своей провоняла!- Глаша повысила тон своих выпадов, решив, что мелкой провокацией старуху не зацепишь.                –В чём дело?- неожиданно гулким и зычным голосом возгласила та.                –Я что, кому- то мешаю?- старуха боевито воззрилась на Глашу.            - Вашей рыбой вы всю кухню провоняли,- зло, но уже не так напористо, пояснила Глаша своё недовольство, не находя других доводов, чтобы ещё каким- то образом «ущипнуть», раздражавшую её, старуху.                –Я рыбу готовлю,- объяснила старушка, будто открывая Глаше какую- то невиданную, новость.                –От неё всегда такой запах, что делать!-                -Кушать всем хочется.- После этих слов старухи, наглухо закрывавших все Глашины к ней претензии, ей оставалось лишь бубнить себе под нос что- то невнятное, в котором, тем не менее, отчёт-ливо можно было бы при желании уловить, часто повторявшийся, слог «жи», «жи», а иногда проскакивала и довольно отчётливо последняя буква «ы». И, именно, в тот самый момент, когда Глаша выговаривала старухе Швайк свои претензии к рыбным блюдам, в это же самое время Зубов уже успел подняться на второй этаж, где и принуждён был остановиться, дабы отдышаться и передохнуть от своих стре-мительных движений по лестнице. Признаки одышки явственно обозначились у него в последнее время, и он уже не мог, как раньше, перескакивать через ступеньку, что совс-ем ещё недавно давалось ему с лёгкостью.  Далее он поднимался уже гораздо медленнее и более тяжело, и, когда ему оставал-ось одолеть последний лестничный пролёт, после которого он оказывался уже перед две-рью, нужной ему квартиры, он вдруг ощутил у себя под ногами что- то мягкое и, упира-ющееся. Тьма, плотно обволакивала всё лестничное пространство, и лишь на площадк-ах, перед дверями квартир, немного рассеивалась под действием слабых, едва мерцавш-их, светильников, не позволила ему заметить что- то чёрное, копошащееся внизу, у него под ногами. И только нагнувшись, и хорошенько вглядевшись, он смог различить без-жизненное тело, распластавшееся возле его ног на холодной поверхности лестничной площадки. Человек этот был одет в коричневую, кожаную куртку (о неё- то и зацепился Зубов), в чёрные, сплошь запылённые, а местами и нещадно перепачканные грязью, брюки и, столь же непристойного вида, сапоги. От него шёл удушающий запах спиртно-го, к которому примешивалось ещё что- то ореховое и очень мерзкое. Зубов никогда не имел привычки соваться к людям, находившимся в подобном состоянии, но в этом, безжизненном, теле, он заметил, что- то неуловимо ему знакомое, и поэтому он присел на корточки, тихонько трогая и взывая к тому, кто и теперь ещё всё- таки назывался человеком,- эй, друг, что с тобой!-                -Давай вставай, поднимайся!- попытался он приподнять его. К нему повернулось потное, зачумлённое, и ничего не понимающее, лицо челове-ка, в котором он с трудом признал своего знакомого Жору, который как- то раз, и то лишь по совершенно нелепому случаю затесался к ним компанию. У этого Жоры по первому взгляду всё в жизни обстояло, казалось бы, вполне бла-гополучно. У него, как и полагалось быть у всех нормальных людей, имелась семья: же-на, очень привлекательная блондинка, и сын- ученик пятого класса, да и сам Жора был очень видным мужиком, брюнетом. Работал он на большом, известном в стране, заводе слесарем по доводке автомобилей. И, тем не менее, за этим, казалось бы, вполне благопо-лучным, фасадом его жизни скрывался один изъян- не изъян, а так некий, по началу та-йный, но теперь уже полностью обнажившийся, и ставший достоянием всех его знаком-ых, душевный порыв, напрочь портивший эту всю благостную картину, в общем- то, до-вольно успешной его жизни. Состоял он в том, что время от времени Жора очень любил от души расслабиться, ну так вообще, от всего, от самой монотонности и поганости жиз-ни. А, если уж говорить более конкретно, то от, угнетавшего его своей неизбежностью, ежедневного, тяжёлого труда. Возникает естественный при таких обстоятельствах вопр-ос, где брал он на это деньги, ведь, жена его, понятное дело, на такое баловство деньги ему выделять отказывалась. Что ж приходилось ему самому их изыскивать каким- то образом, и получалось у него это, хотя и с видимой лёгкостью, но при немалым прило-жении собственных сил, времени и ума. Происходило это всегда по воскресеньям (един-ственному дню отдыха в те незабвенные годы), без особого труда находил он место при-ложения своих сил, прямо здесь же, поблизости от своего дома. И предметом их приложе-ния неизменно бывали всё те же автомобили, владельцы которых буквально с умилени-ем взирали на Жору, как на настоящего их спасителя. К сожалению, в те времена ещё не существовало мастерских по ремонту и обслуживанию автомобилей. А, если где- то они всё же и были, то преимущество занимались ремонтом автомобилей только контор и го-сударственных учреждений. Такая напряжённая ситуация с ремонтом личного автотранспорта, ставила тех немногих счастливчиков, кто хорошо разбирался в машинах, и умел в короткие сроки «поставить на ноги» железного коня, на настоящий, высокий пьедестал их обожания и любви. И, таким образом, Жоре не пришлось особо долго искать источник этого допол-нительного заработка, он сам как бы приходил к нему в лице владельцев машин. Они приходили, звонили ему, буквально на коленях умоляя его, оживить их, поникшего, пи-томца, застывшего где- ни будь нелепо во дворе, в неудобном месте, и он милостиво тог-да отзывался на их настойчивые призывы. Все остальные дни недели он исправно про-должал работать на своём заводе, ни чем там не обнаруживая до поры, до времени своих воскресных пристрастий. Казалось бы, что в этом такого, ну выпил человек, отдохнул от трудов праведных, повеселил немного душу, расслабился! Однако, к великому сожалению, у Жоры с этим, вдохновляющим его, делом почти сразу же обозначилось и прочно связалось с ним одно нехорошее, и очень болезненное, проявление, присущее, видимо, самой природе его нату-ры, оно- то и портило всю картину. Проявление это, остающееся до сих пор, по неизвестным причинам, странной, не-разрешимой загадкой для отечественной медицины, чрезвычайно широко прижилось и распространилось почему- то, именно, в нашей стране. Состояло же оно в том, что Жора не умел пить в меру, как это делают многие другие, вполне обыкновенные люди, а напи-вался всегда ну просто, как самая настоящая свинья, до совершенно полуобморочного состояния, со всеми, вытекающими отсюда, крайне неприятными последствиями. И вот что ещё было примечательно, достигнув этого свинского состояния, он всё- таки наход-ил в себе силы не пасть прямо тут же мертвяком, а всегда дотаскивался до родного при-станища, благо до него было совсем рукой подать, и потом ещё каким- то чудом ухитря-лся подняться до лестничной площадки между вторым и третьим этажами, где силы его уже окончательно оставляли, и он терял последнюю связь с окружающим миром, зами-рая на долгие пять- шесть часов в таком недвижимом состоянии. Впрочем, иногда так получалось, что ему не удавалось достичь лестничной площадки, и тогда он застревал прямо на лестнице, в полном изнеможении, весь в пыли и грязи, потому что по дороге несколько раз падал, кое- как вставал, и снова брёл в нужном направлении. Все эти его непомерные, еженедельные потребления, убийственных, доз спиртно--го, конечно же, не могли привезти ни к чему хорошему, и, однажды, всё это внезапно об- орвалось, Жора умер. Умер от, выпитых им в этот день, за каких- то всего полтора часа поистине немыслимой дозы спиртного, включившей в себя две бутылки Столичной и пол бутылки Зверобоя (он любил так своеобразно оживить белую монотонность Столич-ной чем- ни будь этаким, чаще всего настойкой, из которых предпочтение отдавал Зве-робою), едва вместившихся в его, чрезмерно раздутый, желудок. Далее всё происходило самым рядовым, всегда имевшим место ходом вещей, приехала санитарная машина, врач «скорой», недолго пощупав и осмотрев тело Жоры, констатировал его смерть. Пос-ледущие события происходили всё в том же обычном ключе, в непродолжительное вре-мя тело его очутилось в ближайшем, районном Морге. А вот затем уже приключилось то самое, неожиданное, никогда ни с кем ещё не бывавшее, и что несказанно поразило оч-ень многих, даже тех, кто прежде, хотя бы едва- едва, знал Жору. В холодном помещении Морга, при самом входе в углу, санитар за небольшим столиком, скудно освещённым настольной лампой, поёживаясь от морозкой, тяжкой ат-мосферы, царившей здесь, торопливо подсчитывал мелочь, что была отсыпана ему вче-ра щедрой рукой Заведующего Моргом, после поступления последнего из вчерашней па-ртии покойников. О том, что скрылось в карманах самого Заведующего, он старался не думать, чтобы лишний раз не расстраиваться, и не сходить с ума.  Как и некоторые другие работники подобных заведений, санитар был чрезвычай-но суеверен, поэтому он сразу отнёсся к тому шороху, похожему немного на стон, внезап-но прошелестевшему в помещении Морга, такому очень странному проявлению потуст-ороннего мира, очень серьёзно. Он тихо, со всеми предосторожностями приподнялся со своего места, и буквально впился взглядом, изучая его сумрачное пространство, преиму-щественно обследуя то, что могло находиться вверху, под потолком. К покойникам он уже давно привык, и относился к ним, как к неким временным, бездушным предметам, дожидавшимся своей очереди на отправку по различным адрес-ам, большая часть, естественно, на кладбище, но также немалым числом к студентам, ещё в секционную для вскрытия, но также и к врачам, работавшим над своими диссер-тациями, в патолого-- анатомическое отделение и мало ли ещё куда в соответствии с, во-зникавшей, потребностью. Словом, он их совсем не опасался, и подвоха с их стороны ни-какого не ждал, «мертвяки они и есть мертвяки- бесчувственные предметы, » так решил он сам для себя уже давно. А вот от тех, которые с хвостами, от увёртливых гадов ждать можно было чего угодно. Они- то и имели привычку устраиваться преспокойно там на-верху, чтобы потом, уловив удобный момент, вытворять самые невообразимые вещи (хватать за волосы, пугать неожиданным вопросом, но, главное, устраивать тем, кто ок-азывался невнимателен и безрассудно беспечен, всякие очень опасные ловушки), что и имело место на самом деле. Всё это пришло к нему от разных, опытных людей, а также из некоторых отечественных, а, по большей части, из зарубежных источников. Всем хо-рошо было известно, как зажималась и умалчивалась, соответствующими нашими орга-нами всякая такая, очень необходимая в жизни информация, отчего и было так непрос-тительно мало этих свидетельств у нас в стране, в противоположность их обилия в сво-бодном, но, растленном, и продажном, Западе. Словом, санитар этот, действительно, по настоящему боялся чертей, демонов и всякой другой нечисти, отчего и старался теперь уловить малейшую вибрацию и дви-  жение под потолком, где, как он серьёзно подозревал, они имели привычку всегда куч-оваться, и затевать свои игрища и козни. Однако, сколько он не вглядывался в обман-чивое, сизое пространство под потолком, ничего, кроме серых металлических светиль-ников, свисавших с потолка, там не обнаружил. Он уже намеревался снова обратиться к своим подсчётам, и даже уже было сел на своё место, как снова что- то чёрное зашевели-лось, застонало, но почему- то не вверху, а внизу, откуда никакого подвоха он не ожидал. Проявилось оно среди покойников, и это движение чего- то чёрного перепугало его до крайности. И от страха, и от той сумятицы и неразберихи, какая творилась в его голове, он тут же это всё себе объяснил таким очень странным и причудливым образом, мол, это бесы там объявились, вздумали его попугать, и ради этой своей поганой затеи решили влезть в тело одного из покойников, выбранного ими специально для этого дела. Утвердившись в этом, сочинённом им же самим, мнении, он тут же себе ещё пред-ставил все те ужасы, какие могут они совершить, владея и руководя таким телом. От эт-их, на придуманных им самим, и уже, якобы, начинавших потихоньку подниматься со своих мест, «оживших» покойников он ждал совершенно невероятных зверств и безумн-ых поступков. В результате его охватил такой ужас, что он уже не находя более в себе мужества и далее оставаться тут, на своём обычном месте, но кинулся опрометью вон из мертвецкой, с единственной мыслью любым способом, но скорее избавиться от столь ужасного и, главное, очень свирепого вурдалака. Сам же «вурдалак,» будто оправдывая свою ужасную суть, пожирать всех, попа-вших в его лапы, привстал со своего холодного, каменного ложа, и несколько секунд по-стояв так, что- то мыча и мотаясь из стороны в сторону, затем присел на корточки, сно-ва с трудом поднявшись, и продолжая всё так же мычать, медленно двинулся к санита-ру, что, собственно, и подвигло того к немедленному, паническому бегству. Заведующий Моргом в это же самое время занимался проверкой, всех ли из поко-йников, поступивших к ним вчера, а также за сегодняшние пол дня, он внёс в опись. И в тот момент, когда он решил сделать перерыв в работе, чтобы перекусить домашними бу-тербродами с колбаской и сыром, запивая их крепким, горячим чайком, из коридора до него донеслись чьи- то поспешные шаги и жалобное завывание. Поневоле ему пришлось оторваться от трапезы, он спешно подошёл к двери своей комнаты и выглянул в корид-ор, где и увидел своего санитара, спешившего скорее убраться из здания Морга, при том непрестанно оглядывавшегося, будто спасавшегося от преследования, и пребывавшего в довольно странном, нездоровом возбуждении.                -Ты куда собрался, Веня, нам ещё целых пять часов с тобой работать!?-                -Вздумал погулять, а я тут за тебя трупы таскай!- нагнетал начальственный гнев Заве-дующий.                -Немедленно ступай обратно на своё место,- приказал Заведующий таким ледяным голо-сом, что несчастный Веня, как ни был напуган и сбит с толку, принуждён был в замеша-тельстве остановиться, не зная, как ему поступить, и что теперь делать.                –Там этот,- Власий Зиновьевич, зашептал он взволновано хриплым, испуганным, голос-ом, -- понимаете, они влезли в одного, такой ужас!--                --Я вам не советую туда ходить.--                --Закусают, ведь, честное слово, на смерть!--                --По-- моему надо срочно милицию вызывать,-- убеждённо заключил он. Заведующий Морга, слушая эту его дребедень, вдруг начал выпучивать и таращ-ить глаза, при этом лоб и щёки его всё более наливались гневливым коричнево- бордов-ым цветом.                --Ты что, совсем охерел, дурень!--                --Ну давай, покажи, покажи мне, кто там тебя покусает!—Закричал он во гневе, и внеза-пно схватив Веню за шиворот, он поволок его, упирающегося, назад к помещению Мор-га. Но распахнув широко дверь, он сейчас же боязливо отскочил назад, так как с пола к нему действительно потянулся «настоящий» бес, то есть ужасное, волосатое и при том какое- то синюшнее существо с копной чёрных спутанных волос, с опухшими глазами, словом, стало сразу же ясно, это - бес. При том он ещё довольно связно что-- то мычал и канючил, будто собирался о чём-- то спросить Заведующего. И тому вдруг действитель-но почудилось, как тот произнёс вполне отчётливо,-- прошу вас немедленно отправить меня в пекло.--                -–Ну вот! Как я вас предупреждал, сюда очень опасно входить,-- санитар, опять впадая в панику, попытался завести свою старую «песнь» о свирепых вурдалаках, одно-временно порываясь броситься к выходу, но Заведующий уже сумел справиться с секун-дным замешательством.                --Стоять!--                --Ты куда!--                --Его что ли испугался!?--                --Ну да, в самом деле-- страшен, но какой же это вурдалак!-- --Обыкновенный наш, спившийся, человек, он о помощи тебя просит, замёрз, а ты, дурень, бежишь от него.--                --Давай-- ка, бери его под руку, отведём его в Техническую, ему позарез теперь со-греться нужно.-- Уже вскоре, оживший, Жора сидел на клеёнчатом, медицинском диване в Техни-ческой, а Заведующий хозяйской рукой наливал ему в мензурку чистейший, медицинс-кий спирт, чтобы бедолага немного пришёл в себя. --Сходи в кладовку,-- Заведующий успевал руководить одновременно действиями санитара, так и не сумевшего до конца избавиться от лютых своих подозрений, что на диване скорчился не обыкновенный выпивоха, а жуткий вурдалак, от которого того и жди, что он либо ножом тебе в бок пырнёт, либо в шею твою вопьётся зубами, а, может, и того ещё чего- ни будь хуже придумает.                --Возьми, значит, там из мешка, списанные, одеяла,-- резкий голос Заведующего вернул Веню от ужаса его навязчивых измышлений в реальность дня,-- два возьми, да найди какие получше, а не рвань.--                -Принесёшь их сюда, и отдашь ему, чтобы отогревался. - -Затем, снимешь с него номерок, и ступай на склад вещей, возьмёшь там, что ещё было у него, не ходить же ему здесь голяком!-                -На, выпей, друг, согреешься,- повернулся он к Жоре, продолжавшего свою маяту на диване, и протянул ему мензурку со спиртом, но вопреки ожиданиям тот протестую-ще замотал головой.                -Водички, водички лучше мне принесите, во рту всё так пересохло!-                -Ну что же, тогда мы,- со вздохом заключил Заведующий, отливая в баночку для лекарств дозу для Вени.                –Будем, Вениамин, не унывай, и никого в жизни не бойся.-                -Всё у нас будет с тобой хорошо.-                Спирт подействовал на Заведующего и Веню расслабляюще, оба заметно подобре-ли.                –Дай ты ему что ли графин с водой, и стакан принеси, пускай себе пьёт сколько хочет.-                -У него, должно быть, внутри всё перегорело.- Однако, вопреки благим пожеланиям Заведующего, графин с водой, отданный ожившему, Жоре ни к чему хорошему не привёл, охлестнув три стакана чистейшей, во-допроводной, Жора вдруг принялся сильно и опасно икать, после чего его стошнило та-кой вонючей гадостью, что Веня, едва не задохнувшись, предпочёл скорее выскочить в коридор, после чего побежал выполнять всё то, что ему только что приказал сделать За-ведующий. Который тоже предпочёл поскорее отправиться к себе в комнату, ему предс-тояло чрезвычайно муторное дело- составить и потом утвердить у Глав врача Акт об уп-разднении ошибки, появившейся вследствие небрежности врача скорой помощи, поспе-шившего со своими выводами, и ошибочно констатировавшего смерть гражданина Анд-руховича Георгия Бориславовича от чрезмерной дозы, потреблённых им, спиртных нап-итков, без надлежащего, предварительного обследования последнего. Не забыл он вызвать и уборщицу, и та вскоре появилась, но уже при подходе к Те-хнической её обдало такой крепкой волной, неизъяснимой по своему составу, вони, что она немедленно принялась ругаться, и клясть всех подряд. В особенности же более друг-их от неё доставалось той чёрной, волосатой скотине, которая так бесстыдно, не стесня-ясь даже её- порядочной женщины, отвратительно и нагло развалилась нагишом на ди-ване. И так она ни на секунду не переставала ворчать всё и ругаться, пока не закончила свою работу. И даже, удаляясь уже восвояси, она всё ещё продолжала изливать свою зло-бу на, не подозревавшего никакого подвоха, Жору. Правда, в это время он уже снова  пребывал в крепких объятиях Морфея, и потому ничего из её похабной ругани слышать не мог, храп его, будто нарочно раздражая благородные чувства уборщицы, отзывался на всякий её очередной выпад ещё более мощными переливами. Вскоре Жора уже был у себя дома, жена и сын, приготовившиеся, было к его по-хоронам, буквально ожили духом. В их радости сквозила и робкая надежда, что теперь- то уж, после пребывания на последней грани между жизнью и смертью, и даже почти уже совсем за гранью, их глава и жизненная опора, наконец, оставит своё воскресное, убийственное пристрастие к белой ядовитой заразе. Ничуть, такого не случилось, всё ос-тавалось, как было раньше, Жора продолжил с той же оголтелостью убивать себя. Более того, это своё пребывание в Морге он счёл своим личным достижением, неким особым геройским подвигом. Так, однажды, Зубов застал его возле магазина, там же, где и теп-ерь дожидались его собутыльники, в компании двух, подраставших, местных, дворовых бандитов- Шурки и Славки (того самого Машиного племянника, о котором недавно го-ворилось). Жора увлечённо с долей самолюбования рассказывал им, как перепугал весь персонал Морга, когда восстал внезапно из мёртвых, когда уже и Акт о его кончине был на руках у жены, он же молча поднялся среди целой кучи трупов, и, как ни в чём ни бы-вало прошествовал мимо них к выходу, тем самым повергнув в настоящий шок всю Мо-рговскую котлу. Припоминая эти Жорины приключения, Зубов усмехнулся, этот Жора был забав-ный тип, помимо его воскресных забав с алкоголем, он слыл настоящим мастером и зна-током по части машин и их ремонту. Многие любители- автомобилисты из ближайшей округи предпочитали обращаться к нему, всё выходило тогда быстрее, без лишней  во-локиты, да, и брал за свою работу Жора не так много.                -Давай, друг, очнись, простудишься!- снова попытался Зубов оживить Жору, и, как показалось ему, он и в самом деле стал понемногу приходить в себя, но затем лицо его вдруг исказила странная гримаса страха, и он залепетал что- то быстро и невнятно,- не хочу, не надо, отпустите меня!- После чего перешёл даже на крик,- Галя, помоги!-                -Держи, держи крепче меня, а то утащат!-  «Ангелочки,» дотоле ничем себя не проявлявшие, вдруг отчего- то  оживились и начали вперебой уговаривать и склонять Зубова бросить Жору, и заняться своими дела-ми- добыванием денег, как он с самого начала себе и наметил,- зачем он тебе!- Щебетали они.                -Чего ты с ним так возишься?-                -Простудиться он не может, потому что- в жару, и не на улице, а почти уже у себя дома.-                -Ты лучше своими делами займись.-                -Давай подымайся, и ступай получай свои деньги.-                -В самом деле, к чему это я с ним!- задумался Зубов, соглашаясь с «ангелками.»                –Мне самому- не легче! Сам, ведь, живу в тумане,- он осторожно опустил Жору, продолжавшего звать свою жену, и просить её о помощи, на ледяной пол лестничной площадки, после чего быстро поднялся на третий этаж. Оказавшись перед очень старой, с царапинами и щербинками, дверью, давно уже лишившейся множества, некогда украшавших её, деталей, Зубов на секунду замешкал-ся,- чего им сказать- то, коли спросят, когда войду,- зачем я пришёл?-                -Да ладно, потом что- ни будь придумаю,- тут же успокоил он себя, и сделал один продолжительный звонок. Открывать вышла Зина, так как один звонок без вариантов означал, что пришли либо к к ним, либо- к Швайкам. Правда, к Куролеповым никто, никогда не приходил, но они всё равно открывали, исключительно из одного своего праздного любопытства. В этот день Зина отсыпалась после ночной смены, и в результате долгого лежания в одном положении, на боку, её правая щека приобрела очень яркий, пунцовый оттенок. С этой своей, пылающей, отлежалой щекой она и вышла открывать Зубову дверь. И, когда отк-рыла её, то из- за того ли, что ещё до конца не успела проснуться, или же что- то в этот момент ей померещилось, во всяком случае, едва лишь она увидела перед собой огром-ную, мрачную фигуру Зубова, она сейчас же в непонятном испуге отшатнулась назад. А уж потом, будто опомнившись, и уняв минутную свою слабость, захлопнула её перед са-мым его носом. Из, путанных её, объяснений своим домашним, всегда проявлявшим не-здоровый, необычайный интерес ко всем, появлявшимся в их квартире, что, столкнув-шись лицом к лицу с Зубовым, она, якобы, сразу заметила, как тот отчего- то очень зло и свирепо усмехается, и при этом ещё пристально озирает её, обнажив свои крупные, жё-лтые зубы. Потом же (в это они, вообще, верили с трудом) он, якобы, начал наклоняться к ней, покушаясь укусить её в ту самую её, пунцовую щёку. Всё это произошло слишком быстро, и как- то не очень понятно, Зубов шага не ус-пел сделать, как Зина перед самым его носом уже захлопнула дверь. А затем, скрываясь будто от какой- то страшной напасти, юркнув к себе в комнату, закрыв дверь изнутри  на крючок. Зубов, сбитый несколько с толку, этим непонятным испугом Зины и поспеш-ным её захлопыванием двери, с минуту постоял, ожидая, что ситуация вскоре как- то ра-зъяснится само собой, и ему всё- таки откроют и впустят в квартиру. Но так ничего и не дождавшись, принуждён был сделать повторный звонок, получившийся у него ещё бо-лее долгим и пронзительным.                На этот раз открывать вышла Наина Борисовна, женщина уже за сорок, с тёмны-ми от бессонницы и постоянного курения кругами под глазами, и с неизменной папирос-кой в зубах.                –Вы к кому?- Холодно спросила она, неприязненно, критическим взором обозре-вая помятую фигуру Зубова, и морщась от сильного запаха спиртного, исходившего от него.-                -Я- врач, мне к Табашкину по вызову, к их мальчику- Гаврику,- Зубов очень старался соответствовать своему всегдашнему, обычному виду, измотанному бесконеч-ными хождениями по вызовами, врача, но теперь почему- то это удавалось ему плохо, он отчётливо ощущал свою фальшь, и только теперь, с опозданием подумал, что ему, всё- таки, следовало бы заранее всё обдумать, что и как говорить. -У нас нет никаких Табашкиных, и Гавриков тоже никогда не было, вы не туда попали, уходите, уходите, я не могу торчать с вами здесь целый день!- Наина Борисовна попыта-лась подтолкнуть, непрошенного, гостя к выходу.                –Позвольте, позвольте, ну я же- по делам, у меня- вызов, к этим- Табашкиным, Талашкиным, или Тарашкиным что ли!-                -Какая разница!-                -Я мог перепутать, пустите меня!- Зубов пытался выглядеть очень занятым чело-веком.                -Я к ним вчера же приходил, и сегодня уже ждут меня.-                Как бывает совсем нередко с людьми, находящимися в сильном опьянении, когда они стремятся во чтобы то ни стало скрыть это своё тяжёлое состояние, и предстать оч-ень значительными и деловыми людьми. При этом они совсем не замечают, как нелепы и безнадежны оказываются их потуги! Они способны вызвать лишь улыбку, слишком явно в их словах и поступках проступает фальшь- следствие разрушительного действия алкоголя. Но сейчас Наине Борисовне было совсем не до эстетических улыбок, она была из тех суровых и практичных женщин, которым, если и доступна была ирония подобных ситуаций, то она сразу же ею отвергалась, как негодное, непродуктивное чувство. Тем более, что она теперь ещё  должна была терять своё драгоценное время на этого олуха- врача- выпивоху, на никому не нужные, с ним препирательства, и всё это в то самое вре-мя, когда срочный, театральный заказ дожидался её на столе в их комнате. По этой при-чине она была зла и раздражена вне всякой меры. Под действием алкоголя, освободившего Зубова, от всех пут и условностей, трез-вой, вполне осознающей себя, жизни, он пытался походя нащупать оправдание своему появлению здесь. Но все эти его попытки, представлявшиеся ему самому, вполне убеди- тельными, оказывались напрасными в общении с такой женщиной, как Наина Борисо-вна. Она была умна и чутка ко всякой фальши, к тому же она не спала почти всю ночь, из- за того, что корпела над выполнением срочного заказа из мастерских. Вследствие че-го пребывала в крайне нервном и, раздражённом, состоянии духа, и потому грубый его напор и, бессвязные, речи воспринимались ею бредом, спившегося, человека. И особен-но её возмущал сам факт, что такой пустой человек, откровенный, бездельник позволяет себе в пьяном виде везде шляться, вваливаться в чужую квартиру, и нарушать покой людей занятых, и ещё при этом имеет наглость продолжать упорно к ним рваться, и нас-таивать на своём.                -Хватит мне врать!- Вскрикнула неожиданно она своим глухим и сиплым от куре-ния голосом.                -Вас уже давно никто и нигде не ждёт, что вы мне здесь сочиняете!-                -Злющая, очень злющая баба!- Разом оживилось и засуетилось всё множество, до-толе молчавших, и ничем не выдававших своё присутствие, «ангелков.»                -Не стой столбом, отвечай ей скорей!-                -И не давай ей на себя орать!- Начали они поучать и подначивать Зубова.                -Толкай, хорошенько толкни её, злюку, не бойся ты эту старуху,!- Подталкивали они его к весьма сомнительным и опасным действиям, понуждая проявить свою мужс-кую силу.                –Эта же сволочь, разумным словам не внемлет!-                -Да чего её слушать- то, дуру!-                И в это же самое время в семействе Куролеповых царило чрезвычайно нездоровое оживление, вызванное тем паническим страхом, который принесла с собой Зина, когда она, испуганная, и запыхавшаяся, как угорелая, вбежала в комнату, и тут же захлопнула дверь, закрыв потом её немедленно на крючок. Всё семейство с бледными лицами возз-рилось на неё в немом вопросе: «Что там, чего такое случилось?»                Но Зина первое время всё никак не могла отдышаться и прийти в себя, чтобы со-общить им что- то определённое, она беспрестанно охала и махала руками, показывая им на дверь, как бы изображая то ужасное, что за ней творилось. Но вот, наконец, она понемногу отдышалась и пришла в себя, и поведала им такое, от чего сердца всех Кура-леповых разом захолонуло неподдельным страхом. Среди всего прочего, она рассказала им, что только что к ним в квартиру вломился сущий разбойник, тот самый, хорошо из-вестный всем, доктор Зубов. И явился он не просто пьяный, а, уже допившийся до пол-ного озверения, то- есть, он окончательно слетел со всех катушек, но, мало того, он вло-мился не абы как, а, вооружённый острым ножом, чтобы зарезать первого дурака, под-вернувшегося ему под пьяную руку.                - -Слышите, слышите, как хрипит, он за горло кого- то схватил и держит!-                -Так хрипло кричит, вроде бы, Наины Борисовны голос- то!?-                -Точно, её голос, ну, допрыгалась теперь, курица.-                -Конец- ей теперь-.                Между тем крики и шум за дверью усилились, породив среди Куролеповых новую волну страхов.                -Я и сама- то тоже едва уцелела,- пожаловалась Зина, своим рассказом пытаясь унять, томивший её изнутри, страх.                -Как вышла открывать- то, дверь- то отворила, а он и хвать меня за плечо!- -И тащит к себе, тянет меня, а зубы у него большие, жёлтые!-                -Всеми силами сопротивлялась, отталкивала его от себя, а он зубами к щеке моей тянет-ся, укусить примеривается, всё ближе, ближе совсем.- -Еле отбилась, сама уж не знаю как!- Рассказывая своим родным все эти выдумки, самою же ею походя сочинённые, под неизъяснимым действием, охватившего её, непонятного, удушающего страха, когда она едва высунула нос свой на лестницу, Зина теперь и сама уже почти уверовала, что всё так и было на самом деле.                -У нас, давеча, в деревне тоже был один баловник, Авдеем его называли,- поддер-жала Зину бабка Дарья.                –Как бывало, напьётся, дурень, самогонки, так и норовит девкам под юбки зал-езть!-                -И не просто, ведь,  так, а ещё и держит её бедную, и не отпускает, зараза, пока му-жики его не отгонят!- -Это- то причём здесь!-                -Вот маханула с дуру, бабка!- Встрял в разговор Толик, до этого никак не учавст-вовавший в общих Куролеповских страхах и переживаниях.                –Тут про убийство говорят, а она «под юбку» какую- то!- Все эти волнения и страхи его матери и ближайшей родни Толику представлялись пустой болтовнёй и очевидной глупостью.                -Ну пришёл этот участковый врач, ну и чего!- Рассуждал он с приятным ощуще-нием собственного превосходства над бестолковой дурью, охающей и суетящейся, род-ни.                - В стельку пьяный с дуру впёрся в чужую квартиру, орёт чего- то, добивается!-                - Мы что, пьяных что ли никогда не видели?!-                -Чего бояться- то!- В действительности, все эти страхи и суета родственников раздражали его лишь постольку, поскольку мешали и отвлекли его от сладостных мечтаний, свойственных многим молодым людям. Он погружался в них, рисуя в уме очень смелые и такие жела-нные ему картины, пока не объявился в квартире этот идиот- пьяница, и все сразу взба-ламутились и засуетились, в результате всё рассеялось и полетело к чертям. Предметом же Толиковых мечтаний была та самая миловидная Валя, дочь Мани Куролеповой. По родственной линии она приходилась ему двоюродной сестрой, но это нисколько его не смущало. В последнее время он зачастил ходить к Вале, под предлогом, якобы, необходимо-сти поддерживать родственные отношения, при этом специально выбирая время, когда она оставалась одна дома. Начинал разговор с ней он всегда издалека, с каких- либо ма-ло значимых новостей или, дошедших до него недавно, слухов, но уже вскоре сворачив-ал на сомнительную тему отношений между мужчиной и женщиной, навязчиво расска-зывал ей о тех приятностях, которые бывают между ними, всячески стараясь распалить Валю, после чего лез к ней обниматься. И, таким образом, по мере их сближения, Валя также сообщила ему кое- что в этом роде, давая ему понять, что и она тоже не полная ду-ра, и, вроде бы, даже не прочь была бы всё это изведать. Все эти Валины откровения ра-спалили Толика до такой степени, что он сейчас же начал склонять Валю немедленно этим самым заняться.                -Чего тянуть- то, ну, зачем?-                -Если откажешься, потом, ведь, сама жалеть будешь!-                Но Валя отчего- то всё мялась, и никак не решалась, а когда уже было совсем со-гласилась, тут как раз вернулась домой Маня, и всё в результате полетело к чертям. По-тому что та уже с порога принялась орать и гнать Толика из комнаты,- ты чего опять сюда пришёл!?-                -Тебя кто звал- то, иди, иди отсюда, и не оглядывайся, и никогда больше сюда не приходи!-                -Ещё только раз я тебя здесь увижу, ты у меня по полной получишь, надолго запо-мнишь тогда!-                -Нашла чем пугать, зараза!- безбоязненно огрызался Толик.                Досталось от неё хорошенько и Вале, но потом, по мере умягчения и затихания её материнского гнева, Маня, наконец- то, осознала, что время пришло, и ей срочно нужно предпринять соответствующие меры. Дабы не была непоправимо испорчена в столь ра-ннем возрасте жизнь её дочери, единственного, родного её, любимого существа. И тогда она позвала дочь, и, усевшись с ней за столом у окна, во всех подробностях объяснила ей, какие беды приключаются у тех несчастных дурочек, которые, отдавшись первому своему чувству, по глупому поддаются приставаниям и обольщению коварных молодых людей,- которым только и надо одного, а потом, хоть и трава не расти!-                И так далее всё в том же духе растолковывала она Вале, порою намеренно, что-бы хорошенько запугать её, довольно сильно сгущая краски, когда описывала ей те уж-асные положения, в которых потом оказывались эти дурочки по своей же собственной вине. Рассказала среди прочего ей она и о тех ужасных, внутренних их переживаниях и мучениях, неизбежно наступающих впоследствии, и терзающих их вследствие их же соб-ственной глупости. При этом она всё время старалась подчёркивать, что всё эти ужас-ные напасти приходится им терпеть исключительно по вине таких вот, как этот пога-ный Толик! В результате ей до того удалось запугать свою дочь, что та было даже cовс-ем решила никогда не выходить замуж.       -Ну, отчего же!- улыбнулась Маня наивности дочери.                -Вот как раз замуж- то выходить можно, и даже нужно, но не сейчас.-                -Вот, когда ты закончишь школу, поступишь в техникум…-                -Ну, в общем, там видно будет, я тебе подскажу, придёт время.-                -А этого сатану- Толика сюда не пускай, чтобы я его больше здесь никогда не ви-дела больше!- Ещё до войны Куролеповы жили одной семьёй, все вместе, но для Мани и её му-жа, приходившегося Зине родным братом, был выделен тот самый пенал, в котором и теперь она проживала с дочерью. Но вот миновала страшная война, и вскоре выяснил-ось, что вопреки серьёзным подозрениям о гибели Манина мужа он всё- таки остался жив, хотя почти целых два года от него не приходило ни одной весточки. И тогда, когда уже всем казалось, что его нет в живых, он вдруг, как ни в чём ни бывало, явился жив и здоровёхонек! Случилось это в один из осенних дней первого пос-ле- военного года, он предстал перед своей роднёй грязный, пропылённой в своей солда-тской шинели, очень усталый и голодный, но зато вполне целёх и здоровёхонек. Отмыв в ванне грязь долгих лет своих скитаний по полям войны, и насытившись, он было реш-ил уединиться со своей семьёй, всё в том же пенале, тем более, что Маня то и дело тихо-нько жалась к нему, выражая свою, изголодавшуюся, женскую привязанность. Однако, Зина с бабкой Дарьей, всё это время бросавшие на Маню возмущённые, косые взгляды, сейчас же отозвали его в стороу, подальше от Маниных ушей, и вперебой принялись ему втолковывать о самых верных, дошедших до них, слухах, касавшихся её поведения, и конкретно не соблюдения ею своей супружеской верности ему. И, таким образом, было начавшая понемногу снова налаживаться семейная Манина жизнь разом рухнула к ве-ликой радости и злорадству всех Куролеповых, в особенности старухи Куралеповой и Зины.                Казалось бы, после этого всё в семействе Куролеповых должно было успокоиться, и войти в спокойное русло, однако нет, Куролеповские неожиданности на этом не прек-ратились. Не успел Манин муж (теперь уже бывший) вкусить домашнего уюта, и немно-го отогреться в тёплой обстановке среди своих близких, как уже на третий день после его возвращения, а, точнее, в самом начале четвёртого дня, в три часа ночи, когда вся квартира спокойно спала блаженным сном, в квартире раздался резкий, пронзительный звонок, немедленно заставивший всех проснуться и вздрогнуть, захолонув на мгновение сердцем.                Таких звонков боялись, понимая, что они означают для тех, кому они были адре-сованы, но, как выяснилось вскоре, это было совсем не то, чего стоило так опасаться. Это был наряд военной комендатуры, пришедший за Куролеповым, Маниным мужем, едва успевшем кое- как освоиться и начать понемногу привыкать к мирной жизни пос-ле стольких лет лишений и ужасов войны. Как удалось на следующий уже день остальн-ым обитателям квартиры выпытать у Зины и бабки Дарьи, произошло это на всеобщем сборище на кухне, арестовали его вместе с двумя его товарищами за самовольное, оста-вление воинского эшелона. Этот эшелон уже вторую неделю томился на железнодорожн-ом разъезде, в глухом тупике, в каких- то всего восемнадцати километрах от Москвы. И вот это- то само по себе, такое томительное и, как им представлялось, и без конца прок-ручивалось в их, утомлённых долгими скитаниями по полям войны, головах, совершен-но бессмысленное стояние эшелона, в каких- то всего пятнадцати километрах от конеч-ного их пункта назначения, где их, ну конечно же, сейчас же распустят по домам, и явил-ось тем неодолимым для них импульсом к побегу. Через три года Куролепова освободили, но, вернувшись домой, он задержался там не на долго, так и не захотев воссоединиться со своей семьёй. В непродолжительное вре-мя, через каких- то своих знакомых, он познакомился с одной женщиной, коротавшей одиноко свои дни в больших двух комнатах. Сблизившись с ней в самые короткие сро-ки, он так и остался жить у неё, предпочтя эту новую связь своей старой семье. Немалую роль в столь крутом развороте Куролеповской жизни сыграли и те немалые удобства, в виде двух больших, удобных комнат, имевшиеся у его новой сожительницы. Увы, они напрочь  заслонили его прежнюю, семейную привязанность, сильно потускневшую из- за долгого расставания, и потому оказавшуюся такой непрочной.    Однако, мы слишком уж увлеклись всеми этими побочными, и сопутствующими, обстоятельствами, неизбежно обрамляющими основную линию действия. Происходит это всегда невольно из- за стремления автора представить читателю события в наиболее выпуклом и привлекательном виде. Но пора уже нам вернуться к тому, что происходило между Зубовым, разгорячённым неодолимым желанием добыть денег на выпивку, и На-иной Борисовной, в свою очередь всё более раздражавшейся наглым напором врача- ал-коголика. А, между тем, накал перепалки между ними достиг уже поистине предельных тонов.                –Вчера к нам приходили, сегодня!- Наина Борисовна язвительно повторила слова Зубова.
-И что, теперь каждый день что ли шляться к нам будете?- воскликнула она сво-им сиплым, натужным голосом, пытаясь придать словам «каждый день» издевательское звучание.                –Я- врач,- отвечал Зубов, свирепея от её явно издевательского тона и самих слов Наины Борисовны,- это- не ваше дело, что и когда я буду здесь делать!- насупился он, мстительно воспаляясь от её злобного, сиплого крика.                –Нет моё,- оглушительно вскрикнула Наина Борисовна неожиданно злым, визг-ливым голосом.                –Вчера я Вам открывала, и сегодня, опять- я!-                -А я не хочу пускать сюда вот таких, от которых на километр несёт этой…дря-нью!- закончила она, почти задыхаясь от, распиравшего её, негодования.                Их крики, и гнетущая, злая атмосфера, складывавшаяся вокруг них, полная вза-имной неприязни и раздражения, постепенно распространилась по всей квартире, заста-вив одних её обитателей начать с испугом прислушиваться к крикам, идущим из прихо-жей. Других же насторожиться в попытке понять, чтобы такое это могло значить, и не следует ли им сейчас же затвориться на всякий случай в своих комнатах, а третьих, са-мых беззащитных и слабых, в страхе замереть в своей норе, в робкой надежде, –авось, беда на этот раз проскочит мимо.-                И, конечно же, более других, возникшая перепалка, подавляюще подействовало на семью Куролеповых, а в ней более других принялась волноваться и томиться от, обу-ревавших её, неподдельных страхов немая Дуняша. Она так толком ничего и не поняла из сбивчивых объяснений Зины, и, в этом своём неведении дойдя буквально до точки кипения, вдруг решила всё посмотреть и разведать сама. Не сообщив ничего о своих на-мерениях остальным Куролеповым, она неожиданно подскочила к двери, и, откинув крючок, судорожно просунула свою любопытную голову в переднюю. От этой внезап-ной, очень опасной, дурацкой её выходки лица всех остальных Куролеповых разом вы-тянулись и сильно побледнели. Одна лишь Зина сумела вовремя спохватиться, и то то-лько потому, что уже знала, хотя и искажённо, с чем приходиться там иметь дело. Она тот час же кинулась к Дуняше, пытаясь оттащить её от опасной двери, и поскорее её за-хлопнуть.                Однако, Дуняша была моложе и существенно крепче Зины, последней давно уже перевалило за сорок, отчего сразу же захлопнуть дверь не получилось. Между ними за-вязалась отчаянная борьба, сопровождавшаяся, протестующими, но маловразумитель-ными, восклицаниями Дуняши,- кпх, глы, аблым, птссы!- и попытками Зины объяснить ей всю опасность её поступка. Одновременно она изо всех сил старалась втянуть Дуня-шу обратно в комнату, но сил у неё явно не хватало. Всё ещё немало усложнялось тем обстоятельством, что сама Дуняша была до крайности напугана, но не понимала, в чём для неё таится эта опасность, и от этого в голове её крутилась полная неразбериха с при-месью чертовщины. Ей, к примеру, то и дело мерещились, что, если вот прямо сейчас она ещё сильнее распахнётся дверь, то её тут же укусит какой- ни будь самый пакост-ный чертёнок, весь такой чёрный, как сажа, с рогами и с хвостом. И, когда ей снова уд-алось вдруг высунуть голову в переднюю, она не смогла, вообще, что- либо разглядеть и понять. Такие ситуации, какими бы не казались они странными, случаются на самом деле, тем более с такими людьми, как Дуняша, чья психика была немало нарушена её природной глухотой. Из- за крайнего своего волнения она оказалась в состоянии неспо-собности на чём- либо остановить свой взгляд! Так сперва она посмотрела для чего- то вверх, на потолок, и несколько секунд изучала его пытливым взглядом, потом перевела взгляд на стену, которая была оклеена блёклыми, сильно потемневшими от временими, и местами разорванными, обоями, и тоже, секунд десять, изучала их. В особенности то место, где висел телефон, и вся, приле-гающая к нему, часть обоев была испещрена мелкими записями. Затем, её почему- то очень заинтересовала кучей вещей, принадлежащих Швайкам, громоздившимся чуть ли не до потолка в узком закутке между их дверью и проходом в коридор, заботливо ими укрытых от постороннего взгляда, плотной занавесью, но тут уж Зина ухватила её сзади, и принялась изо всех сил тащить её назад, в комнату, после этого она, вообще, потеряла способность что- либо замечать.  Но вот что ещё необычного приключилось в тот же самый момент. Едва лишь Ду-няша успела высунуть свою дурную голову в прихожую, и принялась бессмысленным взором озирать её пространства, будто увидела её лишь в первый раз. Зубов и Наина Бо-рисовна, как бы спохватившись, немедленно отреагировали на это её внезапное вторже-ние, не сговариваясь между собой, они сейчас же прервали свою жаркую перепалку, и возмущёнными взорами воззрились на неё строго и недовольно, будто что- то от неё ож-идая. И они продолжали всё также следить за ней, пока она своим бессмысленным взо-ром обозревала прихожую, в результате так и не поняв ничего, что тут такое происход-ит! Со стороны могло показаться, что они в чём- то её обвиняют, и уж конечно же, за её глупое и, несвоевременное, вмешательство в их ответственный и очень важный спор. И так они всё глядели на неё, пока Вере не удалось в какой- то момент втащить её обратно в комнату, и потом с силой захлопнуть дверь. После чего «диалог» Зубова и Наины Бо-рисовны без промедления возобновился, с такой же страстью и силой, как был до этого. Их перепалка чудесным образом не оставила к себе равнодушной ни одного оби-тателя здешних углов и коморок. Громкие, надрывные их крики, едва коснувшись ушей Мани Куролеповой, невольно заставили её внутренне сжаться, будто защищаясь от на-падок некоего злобного и жестокого обвинителя. А всё потому, что она была женщиной, уже давно, и неоднократно в жизни обиженной. Вся прошлая, да, и теперешняя её жизнь, самими своими тесными обстоятельствами, и какой- то абсолютной безысходностью бу-квально вопили об этом. Когда ты зажат со всех сторон, и, сколько не старайся, хоть го-лову себе сломай, но ни за что не выпутаешься из этого ужасного положения. Она нема-ло натерпелась унижений, всяких незаслуженных, оскорблений и даже прямых издеват-ельств от Куролеповых, пока жила с ними. А куда же ей, бедной, прикажите было деть-ся, коли у неё никогда ещё не было собственного угла! Последние же события, которые были связанны с, неожиданным, паче всех ожи-даний, приходом с войны её мужа, когда уже все самые последние надежды давно у неё исчезли. И этот радостный момент её жизни был сразу же отнят у неё всё теми же Куро-леповыми, когда Зина с матерью, старухой  Куролеповой, буквально силком оторвали мужа от неё, и оттащив в дальний его угол, вперебой принялись жужжать ему всё самое плохое о ней, чего и не было никогда вовсе! Подразумевались те злобные слухи, распрос-транявшиеся о ней некоторыми учительницами пятьдесят восьмой школы, о, якобы, её близких отношениях с, не безызвестным, учителем физкультуры, Борисом Сергеевичем Отрубаевым. Конечно, она не стала бы спорить, что он пытался за ней ухаживать, и у них даже уже кое- что потихоньку начало складываться, даже однажды была близость. Учитель  физкультуры тоже искал своего тихого, семейного счастья. Но дальнейшему развитию их отношений она сама не дала ходу, её смущала его сухая, сморщенная култышка, всё, что осталось у него от руки в том, самом первом бою с врагом, в котором ему пришлось участвовать. Маня не была особо брезгливой женщиной, ей часто приходилось выполн-ять очень грязную работу, но прикосновения этой его култышки к её плечу в минуты особой нежности как- то всё сразу портили, и несколько пугали её. Кроме того, в этих отношениях с учителем, она не видела ничего зазорного и пло-хого, а что ей оставалось ещё делать, и о чём думать, когда целых три года от мужа не приходило ни одной весточки! Она, безусловно, знала, что муж её- не слишком большой любитель выражать свои мысли на бумаге, но, всё- таки, два слова, что, мол, жив и здо-ров, он мог ей написать! Поэтому наедине сама с собой она ни в чём не могла себя упрек-нуть, и смотрела на ехидные оговоры Зины и старухи с презрительной усмешкой. Они, тем временем, то и дело ехидно оглядываясь на неё, взахлёб пересказывали мужу все те малодостоверные слухи, что доходили до них, когда они по долгу стояли в очереди за мукой в ближайшем магазине. Немало чего добавили они из вся-кой ерунды из разговоров со своими случайными знакомыми. Всё это в немалой степени было сдоб-рено их собственными выдумками и, откровенным, враньём в их яром желании по воз-можности ещё более усугубить эффект их жалких россказней. Тем не менее, они добил-ись своего, муж Мани, до этого такой ласковый и внимательный к ней, теперь сидел злой и багровый от, распиравшей его, ревности. Маня ещё пыталась до него достучаться, рассказать то немногое, что было на са-мом деле, но он уже не хотел ничего слушать. Через неделю он, вообще, исчез из кварти-ры, и, как мы уже знаем, перебрался к новой своей знакомой, где и остался, в конце- ко-нцов, жить. Однако, как известно, худо не бывает без добра, вскоре Маня перебралась с дочерью в, уже известный нам, узкий «пенал», таким образом, обозначив окончательно своё отделение от семьи Куролеповых, а также в первый раз в своей жизни став облада-тельницей собственного своего, не принадлежащего никому другому, жилья. И вот теперь, услышав эти негодующие, громогласные крики, доносившиеся до неё из прихожей, она, опасаясь стать участницей какого- то нехорошего, скандального происшествия, настрого наказала дочери сидеть тихо, и ни в коем случае не выходить из комнаты. А Вале, именно в этот самый момент, очень хотелось уединиться в ванной, по очень важному делу, состоявшему в том, что вчера по пути из школы она, гуляя по буль-вару, нашла очень красивую, и, чрезвычайно ей понравившуюся, одну штучку. Это бы-ло маленькое, золотое колечко с небольшим же, прозрачным зелёным камешком. Первой же мыслью её было, сейчас же бежать домой, и всё рассказать матери, вы-ложив перед ней на стол эту чудесную драгоценность, но уже вскоре она это своё скоро-спелое желание напрочь отвергла. Весь её прошлый опыт со всей убедительностью сви-детельствовал о том, что делать этого ни в коем случае не следует, так как уже неоднок-ратно бывало так, что всё, попавшее ей однажды в руки тем, или иным путём, затем не-медленно перекочёвывало в фанерную коробку матери, которая тут же запиралась на ключ, и она даже прикоснуться никогда к ней более не могла, мать всегда пристально следила за ней, и замечала даже малейшее её перемещение. Валя долго думала, куда бы ей спрятать, найденную, вещицу, но, обозрев мыслен-но свою жалкую комнату, она поняла, что вся она, до мельчайших её уголков была под строжайшим и неусыпным надзором матери, и потому рано или поздно вещица эта буд-ет неизбежно ею обнаружена. Поэтому и пришлось её прятать в другом, доступном всем обитателям квартиры, месте, в ванной, за большой, чёрной трубой опасного, газового аппарата. Понятно, что и это место также, конечно, вызывало у неё немало опасений, но другого места спрятать вещицу от чужих, завистливых взглядов, да так, чтобы оно было одновременно и рядом, и в то же время вне материнских посягательств, она никак не на-ходила. Из- за чего постоянно волновалась, и переживала, и бегала слишком часто в ва-нную. В не меньшем, а, пожалуй даже, в гораздо большем смятении пребывала в это вре-мя ближайшая их соседка, Маша. Едва раздались эти запальные крики из передней, она сразу отчего- то вообразила, что в квартире появились те самые ужасные люди, которых боялись все без исключения, и люди эти явились, именно, за ней, хорошо уже осведомле-нные о её работе в Кремлёвской столовой, и дознавшиеся, видимо уже, даже о её длинн-ом кармане в ночной рубашке, и о всём том, сколько всего успела она уже незаконно вы-нести и съесть сама, а также вкупе со своими родственниками. Почти сейчас же она сообразила, что те, пришедшие, по- видимому, пребывают в некотором затруднении, и не могут сразу, прямым ходом подступиться к ней, и теперь блуждают, натыкаясь то и дело на комнаты других жильцов, и потому у неё пока ещё есть возможность, нет не скрыть, не быстро выбросить в окно все улики. Это было бес-полезно, но вот в последний раз жизни насладиться, изысканной, трапезой она могла и сейчас себе позволить. И поэтому, более ни секунды не мешкая, она принялась судорож-но доставать из шкафа все, имевшиеся у неё, вкусности и прелести, не забыв поставить чайник на, стоявшую тут же у неё на столе, серую, покрытую каким- то неровным спла-вом, плитку с, извивающейся змеёй, спиралью на её рабочей поверхности.    И так она сидела, почти уже не прислушиваясь к тому, что происходило в перед-ней, понимая, что уже всё успела. И чем дольше она так сидела и ела, тем всё то ужасное, что неизбежно должно было произойти с ней, отступало постепенно куда- то на задний план, и будущее уже не казался ей столь ужасно. На Плюев склока, разгоревшаяся в прихожей, напротив, не оказывала ни в мале-йшей степени, какого- либо пугающего, и отчасти даже парализующего, действия, какое она возымела, по крайней мере, на некоторых обитателей квартиры. Так Глаша всё с  тем же упорством продолжала трудиться на кухне над огромной кучей белья. Когда до  неё донеслись сиплые, надрывные выкрики Наины Борисовны, и сразу же им в ответ отозвалось глухое ворчанье пропитого, Зубовского голоса, она вопреки своему обычно-му любопытству и желанию немедленно пойти разузнать, что ж там такое происходит,  неожиданно заулыбалась, смутив этой своей непонятной улыбкой старуху Швайк. А та, напротив, немедленно встревожилась за дочь, по взволнованным крикам которой она поняла, что та из- за какого - то неприятного происшествия сильно переживает. Но всё же она сдержала первый свой порыв поспешить на помощь дочери, и продолжила гото-вить свою рыбу на пару, добиваясь какого- то, известного только ей, особого вкуса. -Что случилось, что там такое?- Преодолев в себе неприязнь к этой грубой, и яв-но, плохо к ней относящейся, прачке, спросила она намеренно громким голосом. -Чего!?- Откликнулась Глаша недовольным голосом, и это недовольство явно выразил-ось у неё на лице, настырная старуха отвлекала её от столь дорогих ей воспоминаний.                -Вы сами что ли не слышите, дочь ваша ругается с пьяным доктором!- Из этих слов её старуха опять толком так ничего и не поняла, обращаться же по-вторно к этой грубой, неотёсанной, бабе, она не захотела.                –От неё никогда, ничего не добьёшься!- Подумала она.                –Лучше сама пойду, всё у Нани узнаю, что там такое у неё с этим пьяницей- доктором.- Решив так, она заспешила, засуетилась возле плиты, склонившись над своей с вмятинами, алюминиевой кастрюлькой с, почти уже готовыми, рыбными тефтелями. На Глашином же лице снова засияла её странная улыбка, она улыбалась чему- то свое-му, очень дорогому для неё. Едва лишь долетели до неё первые крики из прихожей- яв-ные признаки, быстро назревавшего, конфликта, ей сразу же отчего- то припомнилось её прежняя жизнь в деревне, почти совсем теперь уже позабытая, пьяные мужики на па-сху!  Эта шумная склока, завязавшаяся между пьяным доктором и еврейкой, напомнила ей вспышки внезапной вражды, возникавшие обычно на праздники среди их мужиков, всегда, как казалось в то время ей, глупыми и непонятными в их взаимных претензиях. Но теперь отчего- то всё это воспринималось ею совсем по- другому, как что- то очень светлое и дорогое для неё. В это же время её благоверный, Анисим Евсеевич, также не испытывал никакого беспокойства от, надрывных выкриков Наины и ответного, глухого, Зубовского рокота, долетавших до него из передней, он продолжал упорно изучать старую газету, найден-ную им вчера на бульваре. Под стать ему оставался равнодушен к конфликту и Тарашкин, потому как раз в это же самое время перед ним на столе лежала большая тарелка, дымящегося, очень вкусного борща. А поглощение столь полезной для здоровья человека пищи он всегда ставил на много ступеней выше всякого иного дела, и уж во всяком случае, не допускал возможным отвлекаться на чью- то пустяшную ссору. Особое внимание вызывала у не-го большая мозговая кость с мозговым же деликатесом внутри, который он особенно любил. Тарашкин много чего повидал в своей жизни, в особенности в то страшное вре-мя, когда его- выпускника Уральского горного техникума, в двадцатом году внезапно призвали в ряды Рабоче- крестьянской Красной армии в качестве полкового чертёжни-ка. Да, была в те времена такая необычная, на наш непросвещённый, взгляд, должн-ость. И, что делать, он прослужил в этой должности почти год, созерцая все ужасы того страшного, жестокого времени, пока не свалился в мучительной, желудочной болезни, сопровождавшейся частым кровохарканьем, вследствие чего и был вскоре отпущен на лечение. Но при таких признаках болезни, конечно же, ни о каком лечении речь уже не шла, и он вскоре оказался в бессознательном состоянии на операционном столе, где оп-ытный врач в течение четырёх часов отрезал, и таки отрезал большую часть его желуд-ка. Врача этого, подарившего ему по сути жизнь, он запомнил на всю жизнь, и впос-ледствии всегда поминал его добрым словом. При случае любил рассказывать о нём, признавая его, как очень опытного, профессионала высочайшей квалификации. Веро-ятно, это не совсем соответствовало истине, но скажите мне, если бы и у вас отрезали большую часть желудка, и вы при этом смогли бы ещё жить, и дышать этим восхити-тельным воздухом, не прославили ли и вы своего спасителя!? Тарашкин после своего, поистине, чудесного спасения «врачом- вундеркиндом» не остался равнодушен к тем опасным и таинственным причинам, которые исподволь, тайным движением неких сил, довели его до этого крайнего изнеможения, а потом и со-всем толкнули на краю гибели. Врач- хирург, избавивший его от недуга, таким решите-льным и радикальным образом, мало чего полезного объяснил ему по поводу сути его болезни, разве лишь то одно, что у него была обширная язва желудка, достигшая поис-тине небывалых размеров. Но от чего, и как избегать с самого начала таких опасных процессов в организме, он ничего ему практически не растолковал, за исключением одного лишь, общего совета- беречь свои нервы, и тщательнее пережёвывать пищу. Чему теперь он и старался по возможности следовать, и сам тоже активно продвигал в массы этот его совет. Хотя, бывало, и сам вставал в тупик, задаваясь совершенно нераз-решимым, вопросом, относительно сохранении тех самых нервов.- Ну как тут можно было их сохранять!?-Вспоминал он те страшные, каким- то чудом благополучно им пе-режитые, боевые дни, теперь представлявшиеся ему каким- то сплошным, безумным бредом, когда то и дело, то кого- то собирались расстрелять, то, видно для разнообразия, принимались пытать. Напротив, его жена, Лариса, живо заинтересовалась, долетавшими до неё из при-хожей, гневливыми выкриками и восклицаниями, почти сразу же, она решила всё хоро-шенько разведать и разузнать в чём- суть этой, возникшей, склоки. Стараясь не привле-кать к себе ничьего внимания, она тихонько прокралась к дверному проёму, ведущему в прихожую, но остановилась, немного не дойдя до него, чтобы не попадать в поле зрения тех, кто находился на кухне. И там, затаив дыхание, оставалась некоторое время, вслуш-иваясь в, набиравшую силу, перепалку, стараясь уловить смысл происходящего. И уже вскоре она всё поняла, и, главное, что её очень поразило, было то, что это, оказывается, касалось самым непосредственным образом её сына. Лариса была экзальтированной женщиной, театр заразил её своей повышенной эмоциональностью, и от этого у неё даже выработалась определённая потребность в чём- то, возбуждающем, ярком и бередящем её нервы. Её влекли такие реальные эмоци-ональные надрывы а, не какие- то, уже поднадоевшие, наигранные, вспышки страстей. Чего она и добивалась в какой- то степени, правда, неосознанно, во время ссор с мужем. Войдя в это, бодрящее, чувство собственной вовлеченности в нервную атмосферу конф-ликта, она затем всё также осторожно вернулась к себе, чтобы передать все подробности, происходящего, Павлику, занимавшемуся в это время какой- то ерундой- рассматрива-нием картинок в одном из томов их семейной Большой советской энциклопедии. Павлик по началу отнёсся к словам её равнодушно, скандалов в квартире хвата-ло, все они были какие- то мелочные, и в лучшем случае над ними можно было только посмеяться.                -Ну, что в этом такого, что опять явился без вызова этот пьяница- врач Зубов!-                -Что в том, что сцепился он с Наиной Борисовной!- Павлик не понимал материнских во-лнений, казавшимся ему какими- то неуместными и странными. Он, вообще, не хотел говорить о такой чепухе. Ларису же, напротив, очень интересовало, как к этому отнесё-тся сын, и, что в дальнейшем может произойти из этого. Поэтому и выслушала его недо-вольство с улыбкой, ведь он ещё не знал, что все эти крики в передней касаются самым непосредственным образом его самого. И когда, наконец, она сообщила ему об этом, а именно, что этот выпивоха- Зубов рвётся сюда, именно, к нему с очевидной целью-  выпросить себе деньжат на выпивку, она в какой- то степени получила, что хотела. С  непередаваемым интересом, отчётливо изобразившимся на её лице в виде странной улыбки, наблюдала она за реакцией сына. Что касается самого Павлика, то ему никогда не нравились эта её, устоявшаяся, привычка превращать реальные отношения между людьми в некое подобие театраль-ной игры, явно заимствованная ею из её профессии. Конечно, это неприязненное чувство в нём возникало невольно, не как, вполне осознанная, реакция на материнскую фальшь. И теперь этот её взгляд, исподтишка наблюдающий за ним, пока он обдумывал её сооб-щение, был неприятен ему. Но само это сообщение он счёл крайне своевременным, пере-палка в передней вполне могла перекинуться к ним, и уже тем самым доставить ему са-мому, пугливо всегда сторонящемуся людей, необузданных, грубых, нарушающих свои-ми нарочитыми, развязными действиями спокойный ритм его жизни. Чего уж хуже- об-щение с человеком, еле ворочающего языком, и полу- осознающим своё присутствие в реальной жизн!                –Его не надо пускать к нам!- Ответил он протестующе.                –Да,- сразу же согласилась она, как и всегда во многом с ним соглашалась, и под-держивала сына. Он решил всё правильно, как она и ожидала от него.                –Нужно дать ему, чего он там хочет, и пускай потом идёт к себе!-                -Вот возьми,- он поискал что- то в своей тумбочке, после чего протянул матери три рубля. –Это те, твои мне на книгу, а я обойдусь пока. - Взяв деньги, Лариса поспешила опять в коридор, решив дожидаться, когда врач прорвётся уже сюда, и тогда она его здесь перехватит, и отдаст эти деньги. А, если уж Наине Борисовне каким- то чудом удастся отбить квартиру от, непрошенного, гостя, то- тем лучше, тогда она Павлику вернёт эти его деньги на книгу. Определившись таким образом с этим вопросом, она снова начала прислушиваться к, взволнованным, выкри-кам, доносившимся до неё из прихожей. Но уже вскоре её внимание привлекли совсем другие разговоры, не менее эмоциональные, однако, по счастью не достигавшие такого высокого накала страстей, и насмешившие её до слёз. На кухне за прошедшее время мало что изменилось, Глаша всё так же занималась стиркой, и результат её упорных трудов теперь уже был налицо, гора грязного белья, ле-жащего перед ней, превратилась в небольшую кучку, старуха же всё продолжала довод-ить до совершенства свои рыбные тефтели. По мере того, как скандал в передней прини-мал всё более неистовый характер, и голоса спорщиков становились всё надрывнее и громче, так что многие фразы долетали до Глашиных и старухиных ушей, они не смогли и далее оставаться к, происходящему, равнодушными. Первой не выдержала старуха, преодолевая неприязнь к этой грубой бабе, часто обижавшей её, и очень бесцеремонно порою «обрывающей» её в разговоре. Она спроси-ла своим старческим, но довольно зычным и гулким голосом, какой бывает у людей, страдающих глухотой,- что случилось, отчего такой шум?-                -Чего, чего!-Передразнила Глаша,- ясно чего!-                -- Дочь ваша ругается с пьяницей этим, доктором нашим,- ответила Глаша, на время также подавляя в себе неприязнь к старухе. При других обстоятельствах она и думать  бы не стала отвечать ей, или нет, но теперь, происходившее в передней, невольно притя-гивало её внимание, и развлекало её. И от того ей очень хотелось с кем- то всё это обсуд-ить, но, увы, никого, кроме этой нудной старухи, поблизости не было.                –У нас что, кто- то болен?- Поинтересовалась старуха, так и не уловив в словах Глаши какого- либо смысла относительно, творившегося в прихожей. Этот неуместный и явно глупый старухин вопрос, означавший лишь то, что она так ничего и не поняла из её слов, крайне возмутил Глашу,- ну и как с ней тогда говорить!- с возраставшим раздраж-ением подумала она.  Однако, желание обсудить пьяницу- доктора, глухое рокотание гневливых речей которого явственно доносилось до них из передней, заглушило в ней это чувство.                -Это- Зубов, наш доктор участковый, его все здесь знают.-                -Руки никогда не моет, халатов не надевает,- объясняла она этой тупой бестолочи всё во всех подробностях.                -К больным пьяный ходит, никого не слушает!-                -Ни «здравствуй» тебе, ни «до свидания», лекарства не выписывает, лечись себе, как знаешь!-                - Спросишь чего, в ответ одни грубости, невнимательный такой!-     Старуха слушала с, отсутствующим, видом, изредка откликаясь короткими воск-лицаниями,- что! В самом деле?-                -Что? Действительно так было!?-                - В такое трудно поверить!-                В результате всё, сказанное Глашей, она восприняла, как выдумки глупой дереве-нской бабы, которой из- за её невежества всё представляется не так и не этак, а её слова о докторе- явная насмешка и оговор их хорошего участкового врача. Она и подумать не могла, чтобы столичный врач, хотя бы в малой степени, мог соответствовать таким по-хабным описаниям. Всё же, сказанное ей, она сочла злостной, намеренной ложью зловре-дной прачки, придумавшей все эти глупости на скорую руку, специально для неё, чтобы впоследствии, в очередной раз посмеяться над ней, если бы она, скажем, надумала сове-ршить такую глупость- пересказывать всё кому- то из соседей. Поэтому она и слушала её в пол уха, с таким явным равнодушием, и затем наро-чито, дабы выказать своё пренебрежение ко всем этим Глашиным россказням, с нотой недоверия переспрашивала её. -Что, в самом деле - такой плохой доктор!?- Опять, чтобы только ещё раз почувс-твовать своё превосходство над Глашей, переспросила она.     Именно. эти- то её слова так рассмешили Ларису, сразу сообразившей, сколь бо-лезненно всё это отзовётся в Глашином сердце. И, в самом деле, Глаша, с ненавистью об-озрев противную старуху, подумала,- вот гадина! С ней, как с человеком разговорива-ешь, втолковываешь дуре, а она, тупая стерва, нос от тебя воротит, не верит ничему!-                Однако, скандалить с ней она не стала, лишь тяжело вздохнула, так и не ответив на фальшивый и явно лживый старухин вопрос, продолжая свою бесконечную стирку, подумав лишь про себя,- чего говорить- то с такой безмозглой, выжившей уже почти что из ума, старухой, лишь даром время с нею терять!- Мысли же старухи Швайк после слов Глаши беспокойно и безостановочно закру-тились вокруг её дочери, как- то неожиданно ей вдруг пришла мысль, а что и в самом деле что- то неладное приключилось в прихожей!? Тут же сразу ещё одна мысль овладе-ла ею, вдруг что- то плохое в самом деле произошло с её дочерью! И тогда она заспешила со своей рыбой, решив, наконец, покончить с ней, и пойти поскорее разузнать обо всём у Нани. К её нервному возбуждению теперь примешивалось ещё и некоторое любопытст-во в отношении их участкового врача.                А в это время тот самый доктор, донельзя раздражённый обвинениями, что не в бровь, а в глаз сыпались на него, из уст скверной бабы, стоявшей намертво на своём, и из каких- то своих, особых соображений, перекрывавшей ему проход в коридор и далее к комнате его вчерашнего пациента. И, до такой степени ставшей теперь для него непрео-долимой преградой, что он уже просто и не знал, что ещё ему предпринять! И когда он, сопровождаемый визгливыми голосками «ангелков», подстрекавшими его к более реш-ительным действиям, попытался отодвинуть её в сторону со своего пути. Мелкими ша-шками он продвигался к проходу, за которым тусклой полосой угадывалась часть кори-дора. а там уже до квартиры Тарашкиных было рукой подать. Однако, как выяснилось почти сразу, подобные детские шутки с такой суровой  женщиной явно не проходили.                Раскинув руки широко в стороны, и перекрывая ему проход, одновременно впи-ваясь в него своим ненавидящим взглядом, она вскричала: «Вы что добиваетесь, чтобы я сына позвала, или, может быть, милицию мне сюда вызвать!?- На самом деле это была её лишь пустая угроза, после расстрела мужа в далёком, но хорошо всем известном, городе Солнца, построенного на берегу большой реки, где он работал главным инженером, она дала себе зарок, никогда более в жизни не связываться с такими опасными организациями. Уверенная, что её угроза охладит напор наглого врача, Наина Борисовна тут же резко отступила назад, впиваясь бешеным взглядом в, насупившееся, багровое лицо Зубова. Тот сейчас же подался назад. Нет, и ему тоже ми-лиция была совсем не нужна, да, и сынок этой непробиваемой женщины также вызывал у него некоторые опасения. Однако, и совсем сдаваться он не собирался.  -Вот, гадина, не пускает, не пускает, стерва, помешанная!- Загалдели недовольно «ангелочки».                –Давай спроси, спроси её, чего это она тебя не пускает!- Загалдели требовательно они своими писклявыми голосами то самое, о чём он буквально только что сам подумал, и в чём намеревался её уязвить.    -Вы сами- то чего делаете? Мне- врачу не даёте пройти к моему больному!- -Пускай, я не против, вызывайте вашу милицию, можете и сына тоже вашего сю-да позвать!-  Добавил он не очень уверенно.                -Посмотрим,- добавил он глубокомысленно, кивнув на, черневший на стене в при-хожей, телефон.                -Молодец, вот и молодец, с ней так и надо, пускай теперь сама подумает, что ей де-лать!!- Радостно поддержали его «ангелочки.» Поддавшись уговорам своих невидимых помощников в каком- то невольном наи-тии, Зубов теперь ни в чём на самом деле не был уверен. Потому что ничего рассудочно-го и достоверного в его, затуманенной алкоголем, голове теперь не было. А «ангелочки» возьми, да и огорошили вдруг его приятным известием,- денежки- то для тебя уже при-готовили совсем рядом, здесь они сохраняются!-                -Скоро получишь, принесут их тебе!-                –Хорошо, я позвоню,- зловещим голосом согласилась Наина Борисовна, отвечая на его вызов, и, в свою очередь, отчётливо сознавая, что всё то, чему она всегда так про-тивилась, ей сейчас придётся всё- таки совершить, вследствие какой- то непонятной, та-йной и неподвластной её воле, логике перепалки с этим, вконец опустившимся, пьяным врачом. Она отчётливо сознавала, что ничего хорошего из этого получится не может, во- первых, потому что сразу отправится кобыле под хвост её срочная работа с костюмами, и тут же, как бы вслед за ними, немедленно полетят все, причитающиеся ей, денежные выплаты, во- вторых, её неизбежно будут таскать по кабинетам, и ей придётся терять время на это дурацкое, никому ненужное, дело, писать и подписывать, никому ненуж-ные, протоколы. Но более всего её беспокоило то, что впоследствии, весьма возможно, это дело очень плохо отразится, как на её собственной судьбе, так и на жизни всей её се-мьи. Потому что та старая, зловещая тень угрозы, когда- то занесенная над её семьёй из- за гибели мужа, никуда не делась, и до сих пор незримо продолжает висеть над ними. Но, кроме этого, сразу же начнутся всякие глупые разговоры между соседями, полезут с расспросами, и не только к ней самой, но и к её близким, а она всегда этому исподволь противилась, охраняя покой самых близких и дорогих ей людей. Так уж устроен как- то очень странно человек, что в некоторых ситуациях он про-сто не способен переступить через какие- то свои, казалось бы пустяковы, личные амби-ции перед посторонними и совершенно чуждыми ему людьми. И в результате поступает не как, одушевлённое, мыслящее, существо, а, как бездушный робот- автомат, следую-щий, заложенной в нём, программе, и потому не способный преодолеть её молчаливым приказам. Таким первичным толчком, действующим в нас, чтобы сработала эта програ-мма, неизменно бывает наше, безмерно раздутое, самолюбие. Собираясь исполнить свою угрозу, Наина Борисовна решительно шагнула к теле-фону, и уже было потянулась рукой к телефонной трубке, как Зубов, будто только того и дожидался, в ту же секунду шмыгнул в коридор, наконец- то, обретая свободу действов-ать, чем немедленно он и воспользовался.                –Куда!- Негодующе воскликнула Наина Борисовна своим хриплым, прокуренным, голо-сом, цепкой, худою рукой хватая Зубова за его грязный, помятый плащ, и пытаясь, так-им образом, удержать его, не позволяя ему двигаться дальше.                –Вот он- пьяница, вконец опустился поганый алкоголик!-                -Ему всё ни по чём! Ни стыда нет у него, и ни совести!- Добавила ему вдогонку она, по-нимая, что уже ничего не сможет сделать, чтобы защитить квартиру от его посягат-елств. В этом её неукротимом желании во чтобы то ни стало выставить за дверь этого, грубо попирающего покой их квартиры, пьяного врача было не только отторжение все-го хамского, не считающегося ни с кем, и ни с чем, образа поведения, но также и, не впо-лне ею осознаваемый, яростный протест против той неумолимой, чуждой силы, которая так безжалостно сломала её собственную жизнь. Между тем, Зубов уже успел достигнуть прохода в коридор, и был бы уже совсем недосягаем для стоических потуг Наины Борисовны остановить его, когда б в самом уже проходе он не столкнулся с приземистой старухой в старом, драном халате с кастрюль-кой в вытянутых руках, спешившей навстречу ему.                –Вот чёрт!- Вырвалось невольно у него, потому что кастрюлька в нетвёрдых, старухин-ых руках тот час же подскочила вверх, и из неё плеснуло на него чем- то очень горячим и рыбным. Отпрянув назад, и морщась от боли, он сумел каким- то чудом помочь стару-хе удержать её вонючую кастрюльку. Неожиданное столкновение оказало на старуху странное действие, она застыла в оцепенении на некоторое время, ни на что не реагируя. Зубов стряхивал с себя капли горячего навара, попавшие на его плащ. Вскоре, очнувш-ись от своего забытья, старуха закричала гулким, старческим голосом,- не суйтесь ко мне! Я же рыбу несу!-  И тут же увидев дочь, переключилась на другое,- Нани, скажи мне, что случилось, почему шумим?-                -Что у вас произошло?- При виде матери суровое лицо Наины Борисовны, доселе искажённое угрюмой ре-шимостью- добиться своего, и, всё- таки, выгнать из квартиры непрошенного гостя, ста-ло быстро меняться. Перед Зубовым, невольно отступившего назад, и теперь снова ока-завшегося у двери, предстала какая- то совсем другая, очень ласковая и добрая женщи-на. -У нас всё хорошо, ты не беспокойся,- откликнулась она с улыбкой, в которой сквозила и тёплая, снисходительная усмешка над чудачествами престарелой матери, и  сочувствующее сожаление к её, всё более возрастающей, старческой немощи. -Но шум! Мы всё слышали, скажи мне, что происходит?-                -Не переживай, ничего плохого здесь не случилось.- Повторила Наина Борисовна всё также любовно. -А крики! Ну я же слышала их…-                -Иди, мама, иди к себе.-                -Я потом тебе всё объясню,- добавила она, провожая мать, уже скрывавшуюся за дверью, своим тёплым взглядом. И сразу, будто по мановению волшебной палочки, Наи-на Борисовна снова «натянула» на себя свою хмурую, донельзя раздражённую личину. Брезгливо и презрительно обозрев Зубова, она с издёвкой произнесла,- мы, кажется, с ва-ми в милицию звонить собирались!-И не дождавшись от него никакой реакции на свой язвительный выпад, продолжала,- хорош, воспользовался моментом, пока я на несколь-ко секунду отошла! И это- современный врач, как это всё - мелко, низко и подло!-                -И ничего подлого нет, подумаешь цаца какая!- С новой силой загалдели в уши Зубову «ангелочки».                –А денежки- то мы всё равно получим, получим!-                -Волосы будешь рвать на себе, а всё равно ничего сделать не сможешь, не удастся, злюка ты чёрная!-                -Теперь я вижу, что вы- за человек. Нет, куда вам,- она опять презрительно огля-дела Зубова, после чего уже убеждённо заключила,- нет, никакой вы не врач восе!- -Нет, я- врач, и пытаюсь сейчас попасть к больному,- ответил Зубов миролюбиво. Эта женщина теперь отчего- то перестала ему казаться злющей бабой, или, как про себя её он раньше называл, ведьмой. Это она своих от меня защищает,- подумал он с долей сочувствия к ней. Эх! Если б не эта, сосущая постоянно в нём, жажда, столь необходимая ему сейчас, доза спиртного, он не стал бы ни на чём настаивать и ушёл отсюда. Но жаж-да эта, к сожалению, была, и никуда не девалась, но всё более, и более томила и жгла его, заставляя искать способы добавить ещё, этой, разрешающей все препоны, огненной вла-ги. Увы! Он не мог отступить перед этой нервной, донельзя взвинченной, и по- видимо-му очень усталой женщиной, по каким- то своим, особым пристрастиям, вцепившейся в него лютой хваткой паука, терзающего свою жертву. И вот теперь, прямо на его глазах, натянувшей снова на себя, злую свою личину.                –Ступайте отсюда, идите в вытрезвитель! Вы- пьяны!- Продолжала гнуть свою «железную» линию Наина Борисовна.-                -Ты что ли наливала!- бойко вскинулись защищать Зубова «ангелочки»,- и даже если пьяны, тебе- то что, язва чёрная!-                -Да, я выпил,- мрачнея, и как- то весь переполняясь задумчивой грустью, неожи-данно признался Зубов. Он вдруг подумал: «Не лучше ли мне с женщиной, способной до такой степени любить своих близких, поговорить открыто, без фальши и уловок, и по-пытаться слегка и осторожно тронуть тайные струны её души.                –Вот- оно!-                -Первое слово правды!- Торжествующе возгласила она,- продолжайте, я вас слу-шаю.-                -Врёшь, гадкая, это- не первое, совсем не первое,- принялись они снова его защи-щать.                -Вы не можете меня понять, к сожалению никто не может!- Уныло и горько зак-лючил он.                –Ха, ха! Понять вас не могу!?- -Эка невидаль! Было бы что понимать, а тут и понимать- то нечего!- Презритель-но усмехнулась она.                –Подлая, злая зазнайка! Понять нас- не просто, ты вот никогда нас не поймёшь, маленькая!- Загалдели «ангелочки» довольно злобно и вызывающе.                -Не выдумывайте о себе слишком много, видали и не таких.-                -Вот здесь,- Зубов коснулся рукою груди, стараясь не обращать внимания на рез-кие выпады Наины Борисовны,- кровоточит страшная рана.- -И что? Надо обязательно поэтому пойти и налакаться до бесчувственного состоя-ния!-                -Какая же- гадина!- Возмутились «светоносные мотыльки»,- издевается над сам-ым сокровенным!-                -Вы просто меня не понимаете, насколько больно бывает человеку, и как ему при-ходится с этим жить!-                -Да, да, вот именно, жить, между прочим, с этим приходится!- С энтузиазмом вскричали «венценосные».                -Если бы вы, хотя бы в малой степени могли ощутить всё это, тогда бы вы не…-                -Хотя бы в малой!- Тут же перебили его «светоносные.» -Ни в какой малой, и тем более уж в большой- тоже! Она ничего, ничего не смож-ет. Почему? Да потому…, потому что просто она- кукла мёртвая!- Добавили они всё на тех же своих высоких, взволнованных тонах.                -Это вы мне говорите?!- Лицо Наины Борисовны исказила вдруг болезненная, му-чительная гримаса.                -Вообразил себе чушь, он, дескать, особенный такой живёт среди нас, и потому, уж конечно, ему позволено на всех плевать.-                -Ничтожество, самолюбивый эгоист! Ау! Пора кому- то проснуться! Да вы пони-маете, хотя бы то, что вот прямо здесь у всех, у всех сплошь жизнь изломана, эта,- кив-нула на Куролеповскую дверь,- воспитывает одна сына, та,- показала на, невидимую из прихожей, дверь Маниной комнаты,- одна дочь подымает, муж бросил, еле перебивают-ся, дальше женщина лет за шестьдесят, живёт одна. И ничего, живёт тихо и достойно, никому не гадит, там- семья, он капельдинером работает, жена из деревни, и тоже еле концы с концами сводят.                –И вы мне сказки тут рассказывать будете про какую- то рану!-                -Вот это- «здравствуйте, уже приехали!»- Заверещали все разом «ангелки»,- да, это- чума какая- то болотная, просто бесчувственный чурбан, ну как с ней после этого разговаривать!- -Бесчувственный чурбан, бесчувственный чурбан,-запели на разные лады «озарё-нные».                -Вы- бесчувственная женщина, слова доброго не дождёшься, стена кирпичная!- Горькая обида закипела в душе Зубова. Он уже жалел, что открылся этой, по каким- то своим причинам очень взвинченной, и злобной еврейке.- Нет, с такой откровенничать- только зря время даром терять.- Решил он для себя окончательно.                -Ну что ж, пускай, наплевать! Ей удалось в этот раз, она «переиграла» его со сво-им, почти неприкрытом, цинизмом.-                -Посмотрим, как ей покажется, когда ей всё расскажу, с чем нам- врачам прихо-дится иметь дело!-                -Вы не понимаете, конечно же, это- всё верно, жизнь- трудна и у многих она иска-лечена! «Жизнь искалечена, жизнь искалечена!»- Язвительно передразнил он её,- а вы попробуйте- ка вот с этим жить, когда вам ещё приходится ежедневно заниматься боле-знями людей, десятков людей!-                -Вздор, к чёрту!-                -Пустая трата времени!-  Зубов вдруг ощутил в себе сильнейшее отвращение к да-льнейшим препирательствам с этой непробиваемой женщиной,- с ней нужно решать всё быстро и по деловому, сразу, а я только с ней время теряю!- «Ангелки» было снова заладили своё: «Он из тебя кровь пьёт, а ты стоишь, уши развесил! Уши развесил, уши развесил!» Но Зубов уже их не слушал.                -Послушайте, вы- умная женщина!- Сказал он с сердечной дрожью в голосе.                -Ну, зачем нам с вами «бодаться», вы всё понимаете, я тоже всё понимаю, не буд-ем время терять, и мучить зря друг друга.-                -Одолжите мне пять рублей, и я вам обещаю- через неделю вам всё верну, чест-но!?- Заключил он несколько сконфуженно.                –Таким, как вы, я даже копейки не дам!- живо откликнулась она, будто заранее дожидалась, когда он её об этом попросит, и явно различимая злоба послышалась ему в её голосе.                –Всё, как я и думала!-                -Врачебный долг, оказывается, уже тут и не причём!-                -Всё дело, ну конечно же, в деньгах, восхитительная наглость!- Заключила она ун-ичижительно, глядя на него с ненавистью.                -Убирайтесь! Денег от меня вы никогда не получите, даже и не надейтесь!-                -Дай ей пощёчину, дай, дай, дай!- Заверещали мстительно «ангелочки.»                –Прощать этой злюке ничего нельзя!- Подстрекали они его.                –А денежки- то всё равно мы получим, получим!- Будто вспомнив, что- то своё до-рогое, но давно позабытое, переключились они снова на любимую тему.                –Вот они где- совсем рядом! Для нас приготовлены, и ждут, подходящего. мгнове-ния!-                Только теперь до Зубова стало понемногу доходить, что эта женщина ненавидит его не на шутку, по- настоящему, по каким- то своим особым, ей одной только известн-ым, причинам. Более того, её неистовые выпады показывали со всей очевидностью ему, что её эти проявления сродни настоящему безумию, и потому она скорее предпочтёт здесь лечь костьми, чем позволит ему пройти в, зиявший перед ним тёмным пятном, ко-ридор. И, таким образом, уже при входе, возникла по- истине неразрешимая задача, как-им- то образом исхитриться и всё же обмануть эту жуткую психопатку. Зубову редко ко-гда приходилось сталкивался с подобными изъявлениями неприязни, если же нечто по-хожее всё же случалось, он предпочитал лучше уйти в сторону, чем ввязаться в прямую «драку.» Но теперь, когда робкая надежда его получить нужную сумму рассыпалась уже в самом начале, едва он переступил порог квартиры, это отозвалось в нём болезненно и подавляюще. Единственное, что теперь оставалось ему, это- в неистовой лихорадке иск-ать выход из, создавшегося, положения, перебирая в уме всякие способы каким- то обра-зом убрать с дороги психованную еврейку! Но что бы такое не появлялось у него в голо-ве, уже через секунду он отчётливо видел, что это ни что иное, как полная ерунда, годя-щаяся лишь для детских сказок, или же, в лучшем случае, для глупых фантастических измышлений, встречающихся в фантастических же рассказах. И тогда он морщился, с отвращением отбрасывая всё это от себя.  По временам ему мерещились совсем уж фантастические картины. Так, в некий моментт, ему пригрезилось: как он, словно конченный идиот- любовник, бросается ей в ноги, и молит её о прощении! И затем, как бы уже окончательно, свихнувшись с ума, признаётся ей в любви! Поймав себя на этом, Зубов понял, что потихоньку и сам начи-нает уже сходить с ума. Одновременно со всей этой умственной его лихорадкой перепа-лка его с еврейкой не утихала ни на минуту И в этот лихорадочный, запальный момент его поисков выбраться из, приготовленной ему судьбой, западни, «ангелочки,» не оста-вили его одного, но продолжали всё так же ободрять, напоминая ему, что нужная сумма уже есть, приготовлена специально для него, и находится совсем рядом. Но для того, чтобы получить её, ему надобно, наконец, совершить последнее усилие. И они подстре-кали его к действиям очень опасным и наказуемым, предлагая ломить напролом, мол,- нечего более церемониться с этой сумасшедшей!- Но он, как мог, удерживал себя от этой крайности, хотя и был уже достаточно уто-млён, и почти сломлен всем, происходящим сейчас с ним. Однако, не до такой всё же степени, чтобы поддаваться таким авантюрным призывам, толкавшим его явно на ху-лиганские действия. И в этот момент, когда накал страстей в прихожей достиг, казалось уже, своего предела, им начало вдруг овладевать совсем другое чувство, странным отголоском его лихорадочных поисков способа проскочить в коридор. Оно вырастало из, спрятанной где- то глубоко в его душе, горькой обиды за себя несчастного. И это чувство всё более и более затмевало и обволакивало собой все прежние его, яростные устремления. И он, бе-звольно поддался этому горькому своему чувству, которое немедленно болезненно и гро-мко выразилось в таких его словах: «Как вы смеете говорить мне такое!» Запальным, больным голосом крикнул он ей, яростно озирая её своим взглядом.                -Я- врач, каждый день мотаюсь по больным, лечу и забочусь о вас, часто случает-ся, что до самой ночи, потому что обязан помочь всем! А вас у меня- не два, и даже не де-сять! Много больше!! И, хочешь- не хочешь, но приходится подыматься по многим лест-ницам, бывает, до десятого этажа!-                -Куска хлеба съесть за день не успеваю, и всё только для того, чтобы только бы успеть, и не опоздать!-                Распаляясь всё более, он теперь уже «заражался» собственными жалостливыми описаний нелёгких будней участкового врача. -Я прихожу и лечу вас от тяжких недугов, подымаю вас на ноги! За какие- то жал-кие гроши копаюсь в ваших отвратительных телах, в омерзительных бактериях и мик-робах! От чего же я  не бросаю это тяжкое бремя? Но продолжаю заниматься этим тяжк-им, неблагодарным трудом, от чего, спросите вы меня?!- Зубов победоносно усмехнулся, уничижительно и мрачно обозревая, стоявшую перед ним в угрюмой позе, сутулую, яв-но озлобленную, усталую женщину, неприязненно морщившуюся при каждом его слове. И не дождавшись от неё ответа, поучительно разъяснил,- чтобы на вашем лице вновь за-сияла улыбка счастья!- -Вы что же! В самом деле верите во всю эту чушь?- Иронично и злобно усмехнул-ась Наина Борисовна, прервав своё угрюмое молчание.  -Да, верю! Представьте себе,- нахмурился Зубов. Он было и дальше собрался ей изливать свои адовы круги участкового врача, да-бы повергнуть к ничтожеству и, возможно даже, совсем разрушить каменное сердце, не-сокрушимой, еврейки. Как тут, неожиданно, произошло нечто такое, едва ли допускав-шееся Наиной Борисовной, даже самыми смелыми её прогнозами (причислим сюда и её фантазии), тем более в такие нервные минуты её жизни, как теперь. Женщиной она бы-ла холодной и расчётливой, редко позволявшей себе «ступать» на столь неоснователь-ную почву, ничем необоснованных, прогнозов. Что касается Зубова, то он был готов уже давно ко всему, уж так печально и беспросветно складывалась теперь его жизнь. А произошло ничто иное, как самое настоящее чудо, то самое, о котором без конца ему нашёптывали, и в чём убеждали его «ангелочки», им самим, правда, всерьёз, до кон-ца не воспринимавшееся, а, как оказалось, напрасно. Чудо пришло к Зубову, как это всегда и случается, самым обыкновенным образ-ом, внезапно из темноты коридора к ним в прихожую «вынырнула» лёгкой тенью мило-видная женщина (конечно же, то была мать Павлика). К этому времени ей уже достаточ-но надоело слушать запальчивые крики и гневные, взаимные обвинения, доносившиеся из прихожей, и она уже было собралась вернуться к себе в комнату, как тут же вспомни-ла о  настоятельной просьбе сына, которую тут же и решила исполнить. И тогда, сделав всего несколько шагов, она вошла в прихожую, и без малейшего промедления сунула эти самые деньги в руки Зубова, пояснив всё единственной фразой,- возьмите, это вам от Павлика.-                Зубов изумлённо воззрился на мятую, зелёную бумажку, воплощавшую в себе ту самую исходную его, очень желанную, цель его появления здесь. Правда, за горячими, язвительными спорами со злобной еврейкой, старое его, изначальное стремление- полу-чить деньги, как- то немного потускнело и даже стало забываться, отодвинувшись в сто-рону. Так что теперь уже ему требовалось некоторое время, чтобы разобраться в самом себе, ведь, временами ему теперь даже казалось, что он более всего хотел бы доказать этой подлой еврейке лютую, свою правду об участковом враче. Между тем, и нужная ему сумма, была уже тоже в его руке, и постоянно напоминала о себе, и обо всём, что у него было связанно с ней. Получилось же вследствие такого вот цейтнота времени вот что, Зубов так и не сумел до конца разобраться в себе, (разумеется, исключительно, лишь из- за этого цейт-нота), и потому поступил крайне неожиданно и странно (даже для самого себя). Что же касается Наины Борисовны, то она воочию теперь смогла получить подтверждение то-му, в чём была уверена уже с самого начала, а именно, что перед ней выпендривается самый, что ни на есть, настоящий подлец и негодяй. Безусловно и то, но так ли уж нуж-но нам говорить об этом, немалую роль в этом казусе Зубова, сыграла та самая водочка, которая теперь вольготно погуливала в его жилах. Однако, пора уже пояснить, в чём оно, это дело, заключалось, а состояло он в том, что Зубов взял да и отказался от, предложенных, денег, ответив матери Павлика буква-льно следующее,– большое вам спасибо, но, вы понимаете, какая незадача, извините ме-ня, но мне пять нужно!- Причём, всё это он пророкотал ей самым легчайшим и нежнейшим голосом, резко отличавшегося от того, каким буквально только он препирался с Наиной Борисовной.                –Очень прошу вас, будьте так добры, добавьте ещё два, я обещаю вам, ровно че-рез неделю всё верну,- попросил он, удивляясь сам тому, что только что слетело у него с языка. Во след этой несообразности, произошла ещё и другая, как бы во след первой, и в противоположность самым твёрдым ожиданиям Наины Борисовны, что Зубов получит, и получит без промедления и сполна, на свою очередную наглость, надлежащий отпор. Лариса же, будто повинуясь какому- то неведомому никому, навязчивому импульсу, со-всем не возмутившись этой его наглостью, но восприняла всё, как само собой разумею-щееся. Она покорно кивнула ему, как бы соглашаясь с тем, чего тот нахально добива-лся от неё, и потом исчезла во тьме коридора.                –Лариса, вы что!?- С запоздалым изумлением возмутилась, и даже вознегодовала Наина Борисовна.                - Не смейте ничего давать ему, это же- просто неприлично!- Крикнула ей она вдо-гонку.                -Он же шляться к нам начнёт! Та ещё каторга будет!- Добавила она в пустоту ко-ридора, поворачиваясь затем к Зубову.- Ну вы и наглец!-                -Никакой вы не врач, обыкновенный побирушка- алкаш!-                -Как низко же вы пали! Позор! И не сметь мне рассказывать ваши сказки, где вы там и зачем ходите! Мы про вас всё хорошо знаем!-                -Да!- Перебил Зубов неожиданно обиженным и срывным голосом.-  -Я выпил, всё правильно!- -Имею право, между прочим, в свободное время!-                -А про меня вы ничего, ничего не знаете, так и запомните себе!-                -И ещё! Не вам судить меня! Свой врачебный долг я выполняю, хожу, мотаюсь по домам каждый день, лечу больных. Столько- сколько нужно.- Зубов вдруг тяжело вздохнул, задыхаясь от, внезапно охватившего его горького, больного чувства жалости к самому себе. Он продолжил, дрогнувшим голосом,- и когда я, в трудную, невыносимую минуту жизни,  обращаюсь к вам, добрым и милосердным с пустяшной, ничтожной просьбой о помощи!- Чёрные глаза его глядели на Наину Борисовну строго и безжалостно, по небритой щеке катилась слеза,- не подарить, мне не надо это,- продолжал он горькую свою прав-ду,- но одолжить лишь мелкую сумму!!-                -И что ж?!-                -Вы издеваетесь надо мной, гоните и толкаете меня вон!-                -Что ты! Перестань сейчас же! Не унижайся перед этой, бесчувственной.- Впере-бой заверещали, взволнованные, «ангелочки!»-                -Пойми же, наконец, её ничем не прошибёшь! Немедленно перестань,- пытались вразумлять его они. Но, уже овладевшая Зубовым, и набиравшая в нём силу, горькая об-ида на всё, что происходило с ним в жизни, а также на ту старую, продолжавшую  ещё саднить в нём, страшную беду, жгли и распаляли его,- вы не пускаете меня на порог! От-казываете в пустой, мизерной малости! И что! Где она тогда, эта ваша хвалёная челове-чность!-                -Нет её у вас - пустота!-                - Перестаньте сейчас же!- Обжигаясь очередной папироской, неистово взвизгнула Наина Борисовна ещё более сипато, чем это было недавно.- Хватит молоть здесь ахинею! Вы не с детьми здесь разговариваете!                –Убирайтесь к чёрту, я вас уже слышать не могу! Надоел совсем, никаких сил с ним нет!- Чем бы могла закончиться эта горячая свара, один бог знает? И уж во всяком слу-чае, ничего хорошего от этого ждать не приходилось, ибо каждая сторона, буквально, рвалась и «горела» в неистребимом желании побольнее «укусить» своего противника. Но, слава богу, всё обошлось, и ничего такого, непоправимого, не случилось. И всё это благодаря лишь одной Ларисе, её поспешному, своевременному, возвращению. В, счита-нные, секунды собрав деньги, она поспешила обратно, и, как уже говорилось, крайне своевременно. Потому что с её появлением, враждующие, стороны, так и не утолив в се-бе безоглядную жажду цапнуть, побольнее унизить, и, уж коли такая «благодать» подва-лит, в грязь, в прах затоптать своего противника, теперь же будто устыдившись столь явного изъявления своего зверства, тут же попридержали свой пыл. И тогда Лариса, во-спользовавшись этой их заминкой, со странной улыбкой, понятной лишь ей, то ли из- за своего смущения, или же от понимания, что не к месту вторгаться в чужие распри, пос-пешила сунуть деньги Зубову, и потом сразу же отступила назад, растворившись во тьме коридора. С её уходом конфликт, казалось, должен был сейчас же возродиться с прежней си-лой но, этого не произошло. Как не раздражена была Наина Борисовна наглым вторже-нием к ним горького пьяницы- врача, и как, в свою очередь, не горело у того сердце от её «несправедливых» обвинений, оба они почти одновременно почувствовали, что почва для распри исчерпана полностью, и продолжать зря трепать свои нервы просто бессмы-сленно. И, хотя оба они продолжали ещё обмениваться колкостями, сам нерв конфликта быстро слабел, и  теперь они это делали скорее по инерции, чем по какой- то своей внут-ренней потребности. В результате Зубов получил всё, что хотел, и мог уже праздновать победу, еврейка же, как ни пыжилась, и не исходила в злобе, осталась ни с чем! Можно было бы подумать, что Зубов сейчас же поторопится к своим «товарищ-ам,» с нетерпением дожидавшимся его на улице, но почему- то он ещё медлил, и никуда пока не уходил, будто чего- то ещё ждал. Полученные, Ларисины деньги он сунул в кар-ман своего плаща, и, казалось, совсем теперь позабыл о них, и о всём том, что было с ни-ми связано. Что касается Наины Борисовны то всё, только что произошедшее, она немедлен-но восприняла, как своё личное поражение, и возобладание того, чему пыталась она все-ми силами воспрепятствовать всё это время. Но также ещё, как очевидную, непростите-льную глупость и  предательство этой дуры- Лариски, своим поступком, явившей, прос-то-таки вопиющую бесхарактерность и безответственность! И теперь окончательно получалось, что этой своей подачкой она, по- сути, распахнула «ворота» для подобных типов, как этот врач- алкаш, совершенно спившихся, и опустившихся! Понятное дело, негодяй- врач здесь долго теперь не задержится, но получив всё, чего хотел, он поспешит скорее к своим собутыльникам праздновать победу. И, как не горько было ей это сознавать, с этим она уже ничего не могла поделать, как не клокотало внутри неё всё от негодования. И теперь ей только и оставалось, что вернуться к себе, к своими, оставлен-ным, делам, чтобы, продолжая ими заниматься, делать вид, как- будто ничего плохого, из ряда вон выходящего, у них не случилось! Но это уже было выше её сил, продолжая вся внутренне кипеть и раздражаться, она, чтобы утолить, хотя бы немного, горечь своего поражения, поспешила переключи-ться на Ларису, мгновение назад скрывшуюся в коридоре. Высунувшись через дверной проём, и погрузившись сразу же в его сумрак, она, едва различая силуэт, удаляющейся от неё, Ларисы, принялась кричать ей вдогонку: «Так, милая моя, порядочные люди не поступают! Вы что же, не понимаете, что таким образом приваживаете к нам в дом вся-кую шпану?!» И далее всё в том же духе отвержения, и осуждения этого Ларисиного откровенно слабовольного и глупого поступка, она продолжала кричать ей вослед, и среди прочего, такое: «В наше время такой доверчивой, моя дорогая, быть нельзя!» И также ещё: «Вы хоть понимаете, что вот из- за вашей этой вот безответственно-сти все теперь пострадают, неужели этого понять нельзя?»                «К нам, ведь, теперь всякая шпана начнёт шляться!» И далее, всё в таком же вот вызывающем духе она выговаривала ей в продолже-нии несколько минут, и даже тогда, когда Лариса уже скрылась за своей дверью, зная из собственного же опыта, что никакие коридорные разговоры утаить от остальных обита-телей квартиры просто невозможно. Однако, все эти её попытки что- то объяснить Ларисе, а заодно и всем остальным  обитателям местных щелей и углов, были заведомо безнадёжны и напрасны, в том числе и в отношении самой Ларисы! Потому что правильно понять все упрёки Наины Борисо-вны о, вполне вероятных, последствиях, произошедшего, она просто не могла, как ни хо-телось бы того последней. А всё из- за того, что она была дочерью священника, и с детс-ких лет впитала в себя твёрдую уверенность в необходимости помогать своим ближним, в том числе даже таким вот, как этот врач, почти совсем уже потерявшим человеческий образ. И хотя грубые реалии советской действительности её буквально подталкивали и заставляли приспосабливаться, фальшивить и даже лгать в иных случаях, в своих обы-кновенных, житейских делах она старалась, всё- таки,  поступать правильно, в соотве-тствии со своими старыми привычками, уже таких далёких и дорогих ей, её детских лет. В общем, все запальчивые доводы Наины Борисовны о том, что: «Одарять день-гами кого попало- в высшей степени вредно и недопустимо уже просто потому, что это неизбежно привнесёт в, размеренную, жизнь их квартиры хаос и неразбериху,» не могли найти у неё сочувствие и поддержку. Хотя, если бы вот прямо сейчас кто- ни будь попро-сил бы Ларису объяснить, для чего это она всё сделала, она бы так и не нашлась бы, что на это ответить! Такими вот парадоксами наполнена наша жизнь, и с этим поделать, увы, ничего невозможно, просто потому, что большинство из нас живёт механически, особо не задумываясь над целями и смыслами нашего существования! Но вот, наконец, Наине Борисовне надоело оглашать пустынное пространство ко-ридора своими запальчивыми нравоучениями, и пробормотав напоследок что- то уже для собственного успокоения, она повернулась, чтобы вернуться к себе, в полной увере-нности, что находится в прихожей одна. И тут же опять столкнулась с Зубовым, кото-рый по каким- то своим причинам ещё оставался в прихожей, и как- будто ждал чего- то ещё. Отпрянув от него от неожиданности назад, она с удивлением воззрилась на него, и тут же сообразила, что Зубов всё слышал, то неприятное и обидное, что только что она кричала о нём в коридор Ларисе. И довольная улыбка появилась на её всегда хмуром лице, но почти тут же, горевшая в ней сизым огнём неприязнь к попрошайкам и безде-льникам, не знающим другого занятия, как только выпрашивать деньги у тех, кто сво-им горбом, в поте лица добывает себе пропитание, дала о себе знать. И она с прежней запальчивостью и злостью крикнула ему,- что, ещё деньги потребовались! Убирайтесь вон, вам никто здесь больше не подаст!-                -Деньги!- Усмехнулся Зубов, и горькая ирония прозвучала в его словах.                -Вот- они, эти деньги, я могу их, хоть сейчас, вернуть.- Он достал из кармана плаща, си-льно измятые, Ларисину трёшку и два рубля, и презрительно оглядел их.                -Давайте, я ей передам,- живо откликнулась Наина Борисовна, будто только того и до-жидалась от него. Она демонстративно выставила свою ладонь, при этом лицо её ис-казила презрительная усмешка. Зубов быстро и боязливо отдёрнул руку с деньгами назад,- э, нет, кому угодно, то-лько не вам! Вам я не дам ни копейки, никогда!- Добавил он внушительно.                -Фигляр жалкий! Просто- пошлый фигляр, убирайтесь вон, хватит уже трепать мне нер-вы!- В неистовстве вскричала Наина Борисовна.                -Я сейчас сына позову, и он просто вас выставит на лестницу!-                -Я ухожу, ухожу, только скажу вам напоследок, вы- очень плохой человек!- Распахнув широко дверь, он вышел наружу, после чего с оглушающей силой, её захлопнул, ещё раз напоследок заставив содрогнуться робкие сердца местных обитате-лей.                -Мерзавец!- Было последнее, что он услышал, уже находясь на лестничной площадке.

Разногласия между Наиной Борисовной и Ларисой на этом, конечно же, не закончилось. Уже утром следующего дня между ними состоялся новый раунд взаимных выяснений и нападок, касающихся того же, животрепещущего, вопроса- посещения квартиры, непро-шенными, гостями. Теперь всё происходило уже в несколько расширенном составе. По-мимо самих спорщиц присутствовали и некоторые из соседей, как оказалось, вполне, ос-ведомленных в подробностях вчерашнего скандала. Правда, эти новые лица так и не ре-шились открыто вступить в спор, и высказать своё отдельное мнение, лишь вздохами и сочувственными взглядами они исподволь поддерживали одну, или другую сторону. Наииа Борисовна повторила свои вчерашние доводы, существенно сбавив жар вчерашнего своего негодования, поскольку Лариса представляла собой лишь, весьма, слабого поборника «негодяя-доктора». При этом она упирала, как на моральную сторо-ну дела, так и на саму опасность приваживать в квартиру кого- попало, людей, опустив-шихся, и потому готовых на самое мерзкое дело. Лариса могла ссылаться лишь на сына, на его настойчивые просьбы отдать, наконец, эти деньги врачу, дабы заткнуть эту, не знающую удержу, прорву споры, и тем самым успокоить все споры. Ответ этот ни в ма-лейшей степени не утолил, кипевшее в Наине Борисовне, негодование, но, наоборот, дал дополнительный повод для новых её нападок. Словом, распря между ними вскоре набрала новые обороты, и, и поехало, и, каза-лось, уже конца- края этому не видать. Однако, как это не покажется кому- то странн-ым, в действительности всё в самое непродолжительное время стало каким- то чудом затихать, пока, наконец, совсем не утихло. И всё это случилось из- за того, что споры эти и выяснения постепенно зашли в такие непроходимые дебри, что Наина Борисовна, уже измотанная вчерашней перепалкой, почувствовала большую усталость и недомогание. От чего, неожиданно для всех, вдруг громогласно заявила, что выходить и открывать дверь больше никому не будет, мол, пускай теперь сами со всем этим разбираются, как хотят, а её уж теперь- увольте. Добавить к этому что своё, никто не решился, а потому, некоторое время помявшись в замешательстве, все вскоре успокоились и убрались во-свояси. Квартира погрузилась в своё обычное полусонное состояние Казалось бы, автору уже можно было бы потихоньку двигаться дальше, прилежно следуя за, измышленной им, линией сюжета. Однако, он просто не в состоянии отказать самому себе рассказать ещё об одном, крайне занимательном, событии. Происшествие это- гораздо более мелкое, и случилось оно на кануне, уже вскоре после ухода Зубова, и при этом нельзя как лучше характеризует местные нравы, и по- своему очень точно от-ражает состояние умов обитателей квартиры! Едва лишь Зубов скрылся за дверью, и в квартире постепенно установилось то об-ычное, присущее ей, состояние всеобщего умиротворения, повсеместной тишины и по-коя. И, именно, тогда- то в прихожую опасливо высунулась лупоглазая голова младшего Куролепова. По просьбе его матери, горячо поддержанной всеми остальными Куролепо-выми, уговаривавшей его, выглянуть наружу, и там разведать- что там и как? Просьба эта сопровождалась важными оговорками, что сделать это надо очень и очень осторож-но. И только в том случае, если всё в конечном счёте там окажется спокойно, и никакой такой угрозы как для него, так и для них не существует, потом ещё разведать одну конк-ретную и очень важную для них ситуацию о тех местах, где им всем иногда поневоле приходится бывать. И помимо прочего узнать окончательно и наверняка: «Убрался ли, наконец, из квартиры этот свирепый чёрт, их участковый врач, непонятно из- за чего, вдруг так не кстати, взявший, да и «слетевший с катушек!» «Или же эта ехидна ещё где- то прячется, только и выбирая момент, чтобы цапн-уть кого- ни будь из них побольнее за нос, или ещё куда, не приведи Господь!»  И вот теперь, убедившись, что в прихожей всё в порядке, и потому несколько ос-мелевший, Толик на цыпочках подобрался к коридору, и осторожно заглянул в него, пытливо изучая его, утопающее в сером сумраке, и отдающее сизой дымкой, простран-ство. Такому же пытливому изучению вскоре подверглись и все остальные помещения общего пользования. В прихожую он вернулся, держа уже в руках довольно большую, алюминиевую кастрюльку внушительных размеров, которой немедленно принялся на ходу размахи-вать в разные стороны, охаживая ею, ни в чём не повинные, сундуки, тюки, в которых, завёрнутые в старую материю, находились какие- то вещи. Остановился он лишь тогда, когда в прихожую высунулась хмурая и очень злая голова Наины Борисовны,- что ты делаешь, идиот? Прекрати немедлено!- Грозно приказала она ему, следя за ним своими большими, чёрными глазами. И он, весь взъерошенный, и запыхавшийся от своих дура-цких, бесшабашных выходок, безропотно ей повиновался, отнёс кастрюльку обратно на кухню, а вернувшись назад в прихожую, под, неотступным, полным молчаливой угрозы, взглядом еврейки, продолжавшей на него своё гипнотическое воздействие, поспешно юркнул к себе.  Наина Борисовна, терпеливо дождавшись его ухода, и, обращаясь уже более к две- ри, за которой исчез молодой ухарь, с яростью пробормотала,- с такими вот идиотами приходится жить в одной квартире!- Высказавшись таким образом, и тем самым неско-лько успокоив себя, она тоже вернулась к себе. Толик, вопреки всем мрачным ожиданиям Куролеповых, невредим и целёхонек, оказавшись среди своих, терпеливо дожидавшихся от него горячих вестей с мест боев-ых действий, не стал, как это можно было бы от него ожидать, всё тут же им выкладыв-ать. Хмурый, и как будто чем- то очень недовольный, он ни в малой степени не обращал внимание на, вытянутые в молчаливом вопросе, лица родных, неспешно занявшись сво-ими делами: причесался, стряхнул с брюк следы пыли, после чего поправил, выбившу-юся из штанов, рубашку. А в это самое время его ближайшую родню буквально разры-вало от жути неизвестности и неопределённости их дальнейшего существования! Поми-мо этого мы ещё умалчиваем о, присущем им всем, жгучем любопытстве ко всему необ-ычному, и редко когда случающемуся! И среди этих их вопросов были, к примеру, та-кие: «Что ж такое натворил у них этот зубастый зверь- доктор, в самом ли деле он убил эту, приставучую еврейку строящую из себя не пойми чего, ,?»  А также: «Чем же, в ко-нце- концов, все его безобразия закончились, и вызвал ли кто- то из жильцов мили-цию?»  Немало их интересовала также драка, которая завязалась совсем рядом, и буйное громыхание которой, они все хорошо слышали, и по поводу, именно, неё, во первых, ко-го с кем, и, в заключение, самое главное для них всех теперь, не опасно ли им, после всей этой кутерьмы, выйти наружу, чтобы взглянуть на всё уже своими глазами! Первой не выдержала старуха Дарья, некоторое время ревнивым оком следившая за неторопливы-ми действиями внука, -когда же этот олух, наконец, соберётся, и закончит все свои глу-пости, и расскажет им в подробностях обо всём!- Но так ничего и не дождавшись от этого изверга, и вконец потеряв всякое терпе-ние, она принялась кричать на него своим трескучим, старческим голосом, награждая внука всякими нелестными именами,- хватит тебе, изверг проклятый, валять дурака, и изводить нас! Давай, олух малорослый, говори нам сейчас же, чего такое там было у них!-                Что касается Толика, то он мотал души своим родственникам не просто так, не из простого баловства (хотя, если разобраться, то и его тоже в его поступках было немало), но вполне с определённым умыслом. К этому времени он отчётливо уже понимал, что отношение к нему в семье совсем не такое, какое хотелось бы ему самому. Что тут лиш-него болтать, когда они все просто ни во грош его не ставят, и относятся к нему скорее, как к дурачку и недоумку, чем к, вполне, самостоятельному и серьёзному человеку. Всё это ему очень досаждало, буквально мучило, и изводило его всё последнее время, и он, конечно же, не собирался и дальше терпеть всё это. Но твёрдо поставил себе целью исп-равить всё это как можно скорее, и самым радикальным образом.  В связи с этим твёрдым его намерением появление в квартире, «взбесившегося,» доктора было куда как кстати, поскольку позволяло ему показать им всем наглядно, кто здесь настоящая сила, и кого следует здесь слушать и уважать! Словом, Толик не просто так, а, вполне, намеренно изводил своих близких, и в этом своём стремлении добился, прямо сказать, немалого. Первые же крики и очень обидные и неприятные слова в его адрес, выкрикива-емые бабкой Дарьей, он прервал решительно и самым радикальным образом, сообщив им всем,- будете на меня орать и обзываться, ничего вам не скажу, хоть сдохните!- После таких его слов родственникам уже не оставалось ничего другого, как затк-нуться и ждать, когда его милость сама уже соизволит им всё рассказать, и хотя бабка Дарья ещё пыталась что- то противопоставить вразрез ему своё негодующее и осужда-ющее, но на неё все сразу же так зашикали, что она сочла за благо заткнуться до лучших времён. Хотя в душе её всё так же по- прежнему полыхало и кипело, и поэтому она дала себе тотчас же мстительный зарок- улучить непременно впоследствии, подходящий, мо-мент, и так хорошенько тяпнуть родного внучонка, чтобы он хорошенько и навсегда запомнил, кто здесь- старший, и с кем тут следует считаться. Толик же, насладившись абсолютной тишиной, установившейся в комнате, и, вы-тянутыми, лицами родни, глядевшей ему, буквально, в рот, Толик рассказал им, как психопат- врач напал на него в самый последний момент, страшно и неожиданно, прямо у них на кухне, когда у него уже ничто не предвещало беспокойства, и он заканчнвал ос-мотр квартиры. «И тут- на тебе зубилом по роже! Псих этот выскакивает из- за плиты, где хоронился всё это время, и волчьими своими зубищами вцепляется тебе в шею!» Обозрев с недовольным видом родню, которая доселе, вроде бы спокойно, и с, не-ослабевающим интересом, слушала его, теперь же принялась махать руками, ухмылять-ся и недоверчиво крутить головами, Толик с видимой злобой осведомился: «Что! Не ве-рите? Ну, смотрите тогда!»                «Неправда, неправда, когда вот оно- налицо!» Добавил он по- прежнему со злобой, но те-перь к ней прибавилось чувство превосходства и даже высокомерия.                С силой распахнув он ворот своей рубахи, и обнажил шею, и наглядно, показал всем, что никакого вранья нет в помине, и след яростной борьбы и зверств психопата- доктора вот он- имеется налицо! И, действительно, большая, свежая царапина немалых размеров алела на его белой, худосочной шее. Но, конечно же, о настоящей причине по-явления этого «наглядного» свидетельства его схватки с безумцем- доктором, он благо-разумно умолчал. А таковой явились совсем не докторские зубы и «когти», а всего лишь его собственная неосторожность в недавнем «сражении» с тюками и сундуками. Насла-дившись унижением родни, явно растерявшейся перед таким очевидным свидетельст-вом проявления его силы и геройства. А уж это- то за ним они никогда не признавали, а теперь вот, пожалуйте: «Кушайте на здоровье!» И потому они уже теперь и не знали, что бы такое придумать, и чем бы таким побольнее им «укусить», вконец обнаглевшего, их отпрыска! Толик же, ощущая себя полным хозяином положения, продолжил свой страшный, но, в конечном итоге, победоносный рассказ о схватке с, очумевшим, врачом. Так, среди прочего, он поведал им, что в некий самый страшный и критический момент он оказал-ся в руках безумца- доктора, зажавшего его между своих коленей. И тогда он из всех сво-их своих сил (потому что иначе всё уже- конец) рванул вниз, к полу, извернулся, и, бук-вально, чудом выскочил из цепких, докторских рук. И в тот же момент, воспользовав-шись временным замешательством доктора, тут же хватил его по голове, первой попав-шейся под руку, сковородкой, и по башке его, и по спине потом, и по ж…! Словом, так его отхлестал, что он потом лишь только мычать и мог. А, отлежавшись немного, он по-тихоньку пополз к двери, кое- как открыл её, и всё, там его только и видели!                - У нас теперь он больше никогда не покажется, побоится, сволочь!- Пообещал он всё с той же хмурой и недовольной рожей.                -Потому что знает, «паразит», кто его ждёт теперь здесь!- Этими своими победоносными измышлениями ему удалось несколько успокоить родню. Правда, зная его постоянную привычку к вранью, они сразу же многое, из его «откровений» отбросили, посчитав за явную ложь. В то же время они говорили сами себе: «Не может же быть так, чтобы у него всё сплошь было одним враньём, «ну, хотя бы что- то должно оказаться правдой!» И вот это- то и позволило им ощутить за собой неко-торую смелую и решительную силу. Но временами на них опять накатывал такой страх, что сердца их замирали от ужаса, и страшные картины одна ужаснее другой невольно возникали перед ними: «А что, если прямо сейчас, озверевший, врач вдруг откроет эту дверь, и шагнёт в их комнату, и, оглядев всех своим безумным взглядом, гаркнет- «ну что, попались!»» Как раз в такие- то мгновения щуплая фигура Толика и казалась им особенно не убедительной. Правда было и то, что теперь они чувствовали за собой не-которую силу, чувствовали себя бодрее, и смотрели на их, новоявленного, защитника с долей надежды. Но внутри себя так до конца и не решили, стоит ли им так уж доверять этому, неоперившемуся, своему отпрыску, уж больно горазд был их Толик сочинять вся-кие разные небылицы!                Но пора уже оставить нам эту замечательную квартиру, с такими, разными и при-мечательными её обитателями, и потихоньку двинуться за нашим главным героем, да-бы попытаться проследить его дальнейшую жизнь, увы, «катившуюся» по наклонному, всё более опасному, руслу. И вот теперь, очутившись один на лестнице, Зубов ещё мысленно оставался весь в нервной перепалке с зловредной еврейкой, и горел весь от раздражения и негодования. Своими нападками и злющими уколами еврейке удалось зацепить в нём что- то очень уж болезненное, и давно исподволь его томившее, и ждущее только момента для своего выхода. Он же, давно уже ощущая в себе это больное, щемящее чувство, старался нево-льно его всячески от себя отодвинуть, заткнуть в дальний угол, боясь даже подумать об этом.                -До чего дошёл!- прошептал он, и ангелочки, доселе всё время хранившие молчавшие, вдруг живо подхватили эту горестную его ноту.                –Дошёл, докатился, увы!- Повторяли они без конца.                - Из- за каких- то двух- трёх рублей и так унижаться!-                -И перед кем!- взял он неожиданно другую, не менее томившую его, тему.                –Злюка, злюка поганая замучила совсем!- И на это живо откликнулись ангелочки.                –Перед этой…!- пытался он подобрать, подходящее, слово.                –Стерва лютая, замучила меня совсем!-                --Замучила, замучила, ещё как замучила!- Снова оживлённо заверещали- белокрылые.                -Достала меня, гадина!- снова повторил он безнадёжно, ощущая себя слабым и соверше-нно «разбитым».                -Я теперь из- за неё даже идти совсем не могу! - Промычал он, поникая духом. И эта, ду-шившая его, схватившая изнутри мёртвой хваткой, боль всё никак не отпускала, продо-лжая удерживать его е некоторое время на лестничной площадке, возле двери злопо-лучной квартиры, В тяжком состоянии какого- то молчаливого само- борения провёл он несколько минут, ощущая себя старым, «разбитым» стариком.                –До чего дошёл!- повторил он жалобно и просительно, будто искал у кого- то сочувствия и поддержки. Но, увы, никого, кто бы мог его сейчас поддержать, поблизости не было.                -Пора с этим кончать!- неожиданно всплыла из каких- то тайных глубин его души эта зловещая, жуткая мысль.- Пора кончать,- повторил он механически, почти не вдумыва-ясь, и не осознавая до конца страшный смыл этих слов. Постояв на лестничной площадке в угрюмом молчании ещё некоторое время, он, наконец, тяжко вздохнул, немного приободрившись, и потихоньку двинулся к лестнице. Медленно, на неверных ногах он начал спускаться вниз. Временами он оступался, и тог-да резко и опасно вдруг проскальзывал вниз, сразу на несколько ступеней, еле удержи-ваясь, вцепившись руками за поручни.                А в это самое время его «товарищи» по весёлому делу распития крепких напит-ков, оживлённые ожиданием скорого появления новой порции «зелёной» радости, но теперь уже сильно озябшие, и истомлённые, затянувшимся ожиданием, угрюмо пялил-ись на дверь, из- за которой должен был показаться их благодетель. И всякий раз, едва начиналось её неровное движение, оба единодушно замирали, испытывая что- то сродни небольшому экстазу, за которым, увы, всякий раз следовало очередное разочарование, терзавшее их огрубелые сердца. Шло время, а Зубов всё никак не было, и от этого их ож-идание уже начало превращаться в что- то сродни горькой муки. Но когда- то всему приходит конец, закончилась, наконец, и для них эта горькая мука! Дверь подъезда, как это уже бывало не раз, снова дёрнулась, и по ползла, набирая ход, открывая за собой тёмный зев подъезда. И, о ликование, о трепет сердец, возродив-шихся снова к жизни, всё- таки, наступил этот, такой желанный, момен ! В сумраке по-дъезда, всё более узнаваемый, замаячил, так хорошо им знакомый, мощный силуэт их бесспорного «предводителя!» Воодушевление и радость тот час же изобразились на ли-цах обоих собутыльников, уже трепетавших в предвкушении, как новая порция живи-тельной влаги оживит их понурые тела своей, оглушающей, тлетворной силой. Радостными криками приветствовали они своего благодетеля, и уже было кинул-ись к нему, чтобы хорошенько расспросить, как у него там всё прошло, и удалось ли, всё-таки, заполучить эти, очень им недостающие, деньги? Или, увы, всё пошло напере-косяк, и потому на очередной праздник им надеяться нечего, лишь только зря изводить себя в бесполезных ожиданиях. И вот как раз, это самое, огорчительное, сразу же и обнаружилось, превратив мгновенно в ничто их робкие ожидания. Потому что, едва только увидев их, умильно улыбающихся, и приветливо спешащих ему навстречу, Зубов угрожающе зарычал, при этом его хмурое лицо исказила злобная гримаса: «Ааа, прорва бездонная! Уже- здесь, во-дочки захотелось? Пошли вон!» Страшным рыком встретил их благодетель, смутив от неожиданности, и даже немного испугав их. Они застыли с глупыми лицами на том же месте, где застал их злобный, Зубовский окрик, не понимая, что им делать, и как отве-чать ему. Однако, своим, пропащим, скудоумным нутром они всё же догадались, что с Зу-бовым произошло что- то очень уж нехорошее. потому что такое, явно невменяемое, по-ведение их товарища могло означать лишь одно, а именно, что все их робкие ожидания не оправдались, и ещё, что с их товарищем случилось что- то уж очень плохое, потому что такого, раздражённого, Зубова они никогда раньше ещё не видали. И тогда они было совсем уже приуныли, и смирились с тем, что никакого послед-него, и оглушающего пития у них не будет, и даже совсем крохотной, «сиволапой» не на-йдётся. И оставалось им потому лишь одно- бесцельно маяться возле магазина в хлип-кой, некудышней, и никогда ещё не сбывшейся, надежде, что объявится какой- ни будь, такой очень необыкновенный, и исключительный добряк. И  возьмёт он вдруг, и подой-дёт к ним тихонько, и скажет им нежным голосом, так- то, мол, и так то: «Не пожелаете ли вы, и не сделаете ли ему такое великое одолжение вместе с ним испить немного водо-чки, закусив солёным огурчиком и ломтиком «Любительской», или, на худой конец, за-нюхать всё куском простого ржаного хлеба. Но, увы, увы! Такие сладкие грёзы им только порою мерещились в их, ослабевш-их от постоянного пьянства, головах. В той же грубой, реальной жизни, которую они ве-ли уже долгие годы, им оставалось лишь одно- тихонько тащиться в своё грязное, неухо-женное, жилище, чтобы в тяжком сне кое- как скоротать, уже быстро надвигавшуюся, ночь. А дальше? Увы, всё то же, такой же унылый день, и новые, мучительные поиски проклятых денег. Пока оставалось ещё время, они предпочитали стоять у магазина, на своём при-вычном «посту». Слишком уж жутко им было оставаться одним, наедине с одним собой, в своём грязной, безнадёжно запущенной, квартире, в нескончаемой веренице путанных, мучительных мыслей, вопивших ему всегда об одном и том же: «Ты пропал, ты оказал-ся в бездонной, поганой яме, и нет от туда тебе никакого исхода, совсем нет!»                «И потому тебе уже должно быть совершенно ясно, что когда- ни будь ты сдохнешь пря-мо вот здесь!» С такими тяжкими, изматывающими душу, мыслями приходилось им всякий раз проводить несколько часов кряду, пока тяжкий сон не отяжелит совсем их веки, и не за-волочёт сознание своей непроглядной, сизой дымкой. И даже уже тогда, их угасающее, сознание до конца не отпускало их, но начинало водить их по тёмным, жутким лабирин-там, их изувеченного алкоголем, сознания. В томительной, тяжкой муке бродили они по жутким, искривлённым, пространствам до утра, изнывая всякий раз от страха, и так и не находя из него выхода. И то ещё было хорошо, что ты спишь в своей собственной, хо-тя и донельзя грязной и убогой, но зато своей собственной квартире. А не где- то там, по счастливому случаю, выделенному тебе из жалости, углу, на, сваленной в кучу, картош-ке, или же на горе угля, набросанном кое- как, и где попало, в грязной, убогой котель-ной. Таким образом, едва услышав на своё радостное приветствие в ответ от Зубова грозное рычание, они предпочли благоразумно отойти назад, понимая, что с человеком, находящемся в таком тяжком, почти безумном, состоянии что- то выяснять, во- первых, бесполезно, а во- вторых, себе же дороже окажется. И в результате они всё пятились и пятились, пока вдруг не очутились под одним из тех, высоко подвешенных на столбе, фонарей, а точнее сказать- под двумя светильниками, освещавшими столицу в те, уже весьма, отдалённые от нас, годы. Светильники эти очень напоминали сундуки средних размеров, в каждом из них были помещены по две газовых трубки, светивших таким си-нюшним и холодным, светом. Оказавшись, именно, под таким вот городским фонарём, растерянные и немного сбитые с толку, Хвост и монтёр Степаков поняли, что убрались достаточно от Зубова и его внезапных, непонятных и явно недоброжелательных к ним проявлений. И тогда они с живостью принялись обсуждать между собой, что же такое могло с ним случится в эт-ом, оказавшемся, не таким уж приветливым доме, будь он совсем неладен! И, мол, ка-кая- такая сволочь сумела огорчить до такой степени их товарища, и даже чуть ли не довести его до полного озверения, что даже со своими хорошими товарищами он теперь отказывался обо всём говорить!? Они также немного поговорили и о том, чем бы таким они смогли его утешить? Но эти их разговоры и попытки что- то для себя понять, и в чём- то разобраться, так ни-чего существенного им не принесли, потому что никакими достоверными сведениями они не обладали, и ничего существенного не знали о, произошедшем с ним. Промаявшись ещё какое- то время в совершенно бессмысленном состоянии, ког-да и тем уже никаких для разговоров у них не осталось, они оба, не сговариваясь, уже начали было подумывать- не убраться ли им восвояси? Но тут Зубов, находившийся всё там же, где остановился, выйдя из подъезда, и пребывавший в каком- то непонятном со-стоянии отрешённости от всего, творящегося вокруг него. Вдруг, наконец, пришёл в се-бя, и подал им знак, чтобы они подошли к нему. И они снова кинулись к нему, хотя к эт-ому времени в их головах творилась уже полная неразбериха, и они не знали, что им те-перь и подумать! Порою им казалось, если уж сорвалось у тебя дело, то чего ещё там «зу-бы- то чесать,» и чего выяснять ещё, когда и так всё уже понятно! В то же время они не решались от него отмахнуться, слишком уж нужным он всегда оказывался для них, а, помимо этого, столько общего, их объединяющего, к этому времени уже было у них за спиной. Немного приободрившись, но, так до конца и не понимая, чего ещё требуется от них Зубову, они с насторожённо и с опаской, готовые в любой момент броситься прочь от новой его вспышки ярости. Но тут он им сообщил такое, чего они не ждали, и уже ждать от него не могли после всего того, что случилось между ними недавно! Но всякое такое радостное событие, как известно, очень быстро задвигает в дальний угол памяти всё безрадостное и неприятное, что, казалось бы, ещё совсем недавно терзало и так ран-ило твою душу. Это самое и произошло с ними сейчас, сердца их немедленно застучали неровно, и их охватило то, хорошо им известное, сладостное возбуждение и предчувствие скорого вкушения того, что они любили, и ставили давно уже выше всего остального в своей жизни.  -Деньги я достал, вот- они!- Вдруг огорошил их он невозможным, сногсшибатель-ным, известием. Лица собутыльников немедленно вытянулись в молчаливом изумле-нии, но продлилось оно совсем недолго, почти тут же необыкновенное воодушевление сразу же охватило их, и они были уже готовы броситься бежать, куда угодно, по первом же знаку Зубова, чтобы, наконец, купить то, что составляло сосредоточие и весь смысл их теперешней жизни! Но тут опять они обратили внимание, что Зубов, как был уныл и мрачен, когда он только появился из подъезда, таким же и продолжал ещё теперь остав-аться! А это не только их снова удивило, но начало уже немало раздражать, потому что, уж если тебе удалось раздобыть деньжат, и ты собрался повеселить себя и своих товари-щей, тогда к чему же всё портить и коверкать своим кислым видом и личными твоими неприятностями? -В чём дело, друг?- Задавались они, недоумёнными, вопросами.- Неужели, хотя бы на время, нельзя отбросить прочь всё худое, что гнетёт и мучает тебя непрестанно, и ти-хо отпраздновать со своими товарищами это маленькое, радостное событие!-                -У вас же- такая кислая, «раздавленная» рожа, будто по ней только что грузовик проехал!- Но долго гадать и рассуждать по этому поводу они не стали, оба забулдыги были те ещё тёртые «калачи,» и умели быстро применяться ко всяким условиям нашей, изме-нчивой, жизни и её крутым и внезапным поворотам. Тем более, что Зубов, успев уже вытащить из кармана свои мятые «бумажки,» то-же потихоньку начинал злиться и раздражаться, возникшей заминкой. Он явно спешил побыстрее сунуть им в руки деньги, чтобы уже начались и «завертелись» те обычные, мелкие хлопоты, которыми всегда предварялся небольшой их пикник на обочине. И всё это, действительно, вскоре завертелось и закружилось, переходя в свою обычную, нара-ботанную годами совместного пития, суету и мелкие хлопоты.  Вручая им деньги, Зубов подробно напутствовал их, что им следует взять в мага-зине, и о чём позаботиться. -Добавьте чего ещё у нас там оставалось, и берите два сучка, колбаски сто пятьде-сят грамм, и обязательно буханку чёрного!- Распитие обычно происходило здесь же, в том же самом подъезде, из которого то-лько что вышел Зубов. Но почему- то теперь место это ему категорически не понравилось, и он повёл их в дальний угол двора, где был разбит небольшой скверик, и в нём детская площадка. Скверик с трёх сторон был окружён домами в два- три этажа, и в, уже сгустив-шихся, сумерках виден был плохо, при свете двух тусклых фонарей, один из которых уны-ло возвышался тут же на, покосившемся, столбе, в самом центре детской площадки. Вто-рой криво выглядывал из подворотни, ведущей к Фурманову переулку, однако, путь к не-му надёжно перегораживали тяжёлые, старинные ворота. Их сугубо интимный «пикник» на свежем воздухе уже в самом начале был сильно подпорчен появлением, нежданных, свидетелей. Не успели они разложить на столике не-хитрую свою снедь, как уже в трёх- четырёх окнах отчётливо обозначились  силуэты этих назойливых любителей испортить всякое, уединённое, и сторонящееся посторонних, зави-стливых глаз, дело. С неотступным вниманием, достойным лучшего применения, они упо-рно пялились на приготовления наших героев, будто в их, вполне, обыкновенном занятии таилось и было сосредоточено что- то очень уж удивительное и, чрезвычайно интригую-щее. И такое нарочито назойливое внимание их, к сожалению, сохранялось, и, как казал-ось, даже временами усиливалось всё то время, пока шло приготовление к потреблению «явств», а потом, собственно, и само их вкушение. Впоследствии выяснилось, что любите-лей понаблюдать за делами, не терпящими посторонних глаз, гораздо больше, к концу скромного их «пиршества» число лукавых наблюдателей увеличилось почти вдвое. И это пристальное, неотрывное созерцание совершенно чуждых дел продолжалось  всё время до тех пор, пока наши герои уже не начали собирать какие- то свои остатки (полагая, что они когда- то ещё могут им пригодиться), и совсем не удалились из сквера. И лишь тогда, при том с явным сожалением они, наконец, оставили свои наблюдательные посты.                Всё это немало портило то, ожидаемое, и заранее предвкушаемое нашими героями, удовольствие от потребления крепких напитков и той, всегда необходимой, нехитрой сне-ди, какая была приготовлена ими для этой цели. Ведь, что ни говори, но назойливые, голо-дные взгляды совсем не пустяк! Что же можно сказать о людях, обладающих столь, чрез-мерно болезненным, любопытством, пытаясь понять, и хотя бы как- то объяснить такое назойливое их поведение! Ведь, они тратили своё собственное, драгоценное время впус-тую, совершенно не задумываясь о том, что его можно было бы употребить с гораздо бо-льшей пользой. За примерами далеко ходить не надо, ведь, буквально в это же самое вре-мя миллионы и миллионы советских граждан буквально выбивались из сил, внося своим, напряжённым, трудом немалый вклад в дальнейшее развитие нашей отечественной техни-ки и промышленности.   Эти же подлые бездельники потому только, что им удалось каким- то чудом увиль-нуть с фронта, крайне необходимого нашему государству, осмысленного, труда, были го-товы чуть ли не повылезать из своих окон, сгорая совершенно пустяшным желанием, хотя бы мысленно приобщиться к, столь вожделенному для них, распитию крепких напитков! И, прозябая в таком бессмысленном, пустом занятии, они убивали своё свободное время! Однако, всё, сказанное, есть не что иное, как только мои же собственные, досужие домыслы, и не более того. Реальным же фактом оставалось то, что эти самые жители из соседних домов, действительно, своим назойливым вниманием немало испортили самое любимое и, даже можно сказать, сердечное дело наших бесприютных героев. От чего во-преки, всегда имевшей место у них, привычки немного продлить, растянуть это маленькое своё удовольствие, они спешили скорее со всем покончить. Ибо невозможно в веселии и удовольствии распить водку, хорошенько всем, что есть, зажевав, когда стоишь, озираясь всё время, под пристальными взглядами чьих- то чуждых, голодных и завистливых глаз. К тому же, вопреки, заведенному уже давно между ними ритуалу, тщательно выме-рять всем равные дозы, теперь всё напрочь было отброшено Зубовым. Едва они пристрои-лись кое- как вокруг небольшого столика на детской площадке, как Зубов, ничего не гово-ря, и не объясняя, хищной рукой схватил бутылку, и жадно, будто утоляя нестерпимую, жажду, прильнул к ней, и молча, не отпуская, сразу отпил более половины. В этот ужаса-ющий момент собутыльники только и могли, что скулящими, жалкими  всхлипываниями выражать свой категорический протест, творящемуся произволу.                Наконец, с видимым сожалением оторвавшись от бутылки, Зубов объяснил собу-тыльникам, изнывающим от чрезмерного, в одни уста, расхода пития, дальнейший про-цесс потребления «драгоценного» напитка: «Это было моё, остальное будет всё поровну!» Что и было проделано с великой тщательностью при помощи одного маленького, разме-ром с рюмку, стаканчика, всегда служившего им в качестве минимальной меры. Наконец, всё закончилось, но они ещё стояли некоторое время молча, будто, так быстро завершившееся, удовольствие, вскоре должно было продолжиться. Первый ушёл Зубов.                « Ладно! Пойду, может, ещё свидимся, а может быть и всё, конец мне будет.»- уныло по-обещал он им, уходя.                «Что это с ним? Что- то он- не того!» Удивился Степаков, глядя на, удаляющуюся, груз-ную фигуру Зубова. Несмотря на постоянное самоуничтожение чрезмерными дозами кре-пкого пития, самой безысходностью бесприютной их жизни, тем не менее оба зубовских собутыльника крепко держались за жизнь, свято веря, что впереди у них есть ещё многие и многие годы. Отчего и, сказанное, Зубовым подействовало на них тяжело и неприятно, оба сразу съёжились и погрустнели.                «С ним всегда не то было, психом был, таким и остался!» Подтвердил Хвост.                «Ничего, вот увидишь, завтра как миленький опять к магазину припрётся».                «Эх, жизнь! Всё один почти что слопал! А нам- ничего!»                «Послушай, у тебя нельзя сегодня перекантоваться, так не хочется мне опять на картошку лезть.»                «От неё такой холод пробирает, прямо до костей всего.» Переменил неожиданно  тему Хвост, ёжась и кутаясь в свой куцый, рваный халат.                «Нет, никак не могу! Понимаешь, из- за соседей всё, объяснял же!» Будто от боли смор-щился Степаков.                «Они на меня в милицию жаловаться ходили из- за запаха и грубости. Вобщем- никак, сам на пупах держусь.»                «Пойдём от сюда, у магазина, может, какой ещё знакомый объявится, предложит, может, махонькую!» Вскоре собутыльники уже опять стояли под фонарём у магазина, в совершенно без-надёжном ожидании появления какого- то необыкновенного благодетеля.                Зубов же к этому времени  уже успел углубиться в умиротворённую тишину вече-рнего Сивцева Вражка, он решил побродить по пустынным арбатским переулкам, чтобы как можно дольше оттянуть момент своего возвращения домой. Причиной тому были со-седи по квартире, и в особенности та злющая и зловредная Татьяна Николаевна, работав-шая библиотекарем в знаменитой Ленинке. Она обитала, к великому её огорчению, как раз в том самом убогом, узком пенале, о которых ранее уже шла у нас речь (пеналы эти были неизбежным достоянием многих высоких старинных, коммерческих зданий Москвы, осо-бенно её центра). И поскольку такой даме, как Татьяна Николаевна, совсем не чужды бы-ли определённая изысканность, и свои своеобразные представления о красоте, в том чис-ле, и о достойном устройстве собственного жилья, она всеми силами стремилась, хотя бы как- то украсить его, смягчить его, вопиющее, уродство и убожество! Но увы, увы! Вся-кий раз, достигнутый, результат совершенно не соответствовал тому, к чему она всеми своими силами стремилась.    И после многих и многих таких безрезультативных попыток она, наконец, поняла и утвердилась в том, что даже самые её удачные попытки каким- то образом украсить, заву-алировать безрадостную монотонность её жилья- совершенно бесполезны. Увы, подавля-ющая, серость её миниатюрного «владения» напрочь забивала все, вымученные ею ноча-ми, перестановки той немногой, неказистой мебели, какую она могла вместить в него. А также некоторые, своеобразные и недорогие украшения как- то: матерчатые коврики и яр-кие картинки, коими она пыталась, хотя бы немного, оттенить и подавить эту, преоблада-ющую, серость своего жилья. По правде говоря, она желал не так уж и много, всего лишь придать своей комнатёнке, хотя бы немного приличный вид, но даже и это ей никак не да-валось в руки. И в результате после многих и многих таких её попыток она, наконец, при-шла к выводу, что для того, чтобы осуществить это её желание, нужно обратиться к совс-ем другим возможностям и сферам. Оглянувшись вокруг, она по- началу ничего достойного для себя не увидела, и бы-ло совсем уж приуныла, и опустила руки, но как- то неожиданно, уже той же самой но-чью, проснувшись ровно в четыре часа утра, она сказала сама себе- «Зубов!» И сейчас же, улыбнувшись, и удивляясь самой себе, сказала: «Он же- совсем пропащий, пьяница про-питой!» И сама же себе сразу возразила: «Но, нет, нет! Он всё- таки,  врач, на работу как- то ещё ходит, попробую.» Дальнейшие события следовали одно за другим довольно быстро. Уже следующим утром, слегка принарядившись, она во всеоружии появилась на кухне (напомню, в те, «благословенные», времена кухня была для всех общая) и, как охотник в засаде, ожидала его там около часа. Но этот, подлец, так и не появился! И в течение всего дня она не раз выглядывала в коридор, чтобы разведать, текущую, обстановку, Лишь уже вечером, часу в десятом, он обнаружил своё присутствие в доме, ненадолго выйдя, чтобы наполнить чайн-ик водой из- под крана. Она успела поймать этот момент, выскочив тут же на кухню.                «Добрый вечер, Павел Григорьевич! Чай собрались пить, вот возьмите, я вас конфетками угощаю.» Говорила она ему, чарующе улыбаясь.                Зубов, глупо ухмыляясь в ответ, поскольку уже был сильно во хмелю, ответил ей совсем невпопад: «Не пью я чай, милая, сырой водой вот всегда отпиваюсь.»  После чего молча удалился, одет при этом он был в какие- то старые, давно уже нестиранные, и пото-му уже ощутимо попахивавшие помойкой, пижамные штаны. Такова же была на нём и ма-йка, некогда белая, а теперь определённо серого цвета. В каком- то безумном, самой ей непонятном, порыве, причём, явно роняющим перед соседями её достоинство, она крик-нула ему вдогонку; «Давайте я вам что- ни будь простирну, приносите, я буду ждать!» На это Зубов буркнул совсем уж что- то невразумительное, и, как ей показалось, очень обид-ное.                «Нет у меня ничего! Привязалась, поганка!»                Собственно, с этого дня, с этой до смешного нелепой её попытки завоевать внима-ние Зубова, и завелась в ней эта неприязнь к Зубову, и с течением  времени только усили-валась, подогреваемая всё тем же, сложившимся, тупиком в её попытках как- то обустро-ить своё жильё.