Примечание: образ Сальери и его возможные чувства основываются только на моем, так сказать, авторском восприятии. Строки, выделенные кавычками, взяты из разных частей «Реквиема ре минор» Моцарта.
1.
«Сколь великий трепет настанет, когда придет Судия, что сурово все рассудит».
Антонио открывает глаза.
Сегодня ему сказали, что гениальный Моцарт умер, и Антонио не знал, почему это должно его расстраивать и вообще хоть как-нибудь трогать. Вольфганг не был ни его другом, ни врагом — он был лишь одним из людей, с которыми Сальери иногда пересекался на премьерах опер и других событиях музыкального мира. Когда на сообщение о смерти Моцарта Антонио ответил легким кивком и вернулся к своим делам, собеседник упрекнул его в малодушии.
А потом в одном шумном переулке он впервые услышал свое имя, сказанное с небывалым пренебрежением, из уст хозяйки дешевого трактира, известной сплетницы.
Сначала Сальери и вовсе не думал, что это такая уж большая проблема. Вена всегда казалась ему скоплением сплетен и склок, и спустя годы Антонио лишь сильней убеждался в этом. Однако в глубине души появилось легкое беспокойство о недопустимых слухах, а позже сплетни, в которых звучало имя обоих композиторов, настолько часто стали достигать его ушей, что сердце порой сжималось в предчувствии нехорошего, страшного конца.
Что бы он ни говорил, как бы ни пробовал искоренить мерзкие и абсолютно беспочвенные подозрения, значения сказанное его устами уже не имело.
Сальери убил Моцарта, решила Вена.
2.
«Посрамив нечестивых, пламени предав их адскому, призови меня с благословенными».
Антонио кажется, что каждый его вдох теперь — нечто отвратительное и неестественное, каждое слово, исходящее из его уст — проклято, и когда он выходит на улицы Вены, за спиной слышатся смешки. В каждом проходящем мимо человеке Сальери видит презрение, и тяжелый, осуждающий взгляд мерещится даже на портретах в картинной галерее, которую он так любит посещать в те дни, когда вдохновение ускользает от него и душа просит созерцания.
Больше Антонио не посещает галереи и на прогулки не выходит, не желая и дальше развивать в себе паранойю. Дни его становятся короче и однообразнее, а затем превращаются в один сплошной поток времени, когда Антонио сидит в потрескавшемся кожаном кресле и иногда приветствует кухарку, приносящую ему обеды.
В мыслях его, в этом ворохе воспоминаний и обрывков мелодий, возможно, превратившихся бы в скором времени в целую оперу, постоянно проскальзывали три слова. Он старался не думать о них, не придавать значения сказанному сплетниками и злыми языками, но эти слова казались сильнее его самого и не позволяли забыться.
Сальери убил Моцарта. Вернее, даже не так.
Сальери отравил Моцарта.
Звучит красиво и поучительно. Так, чтобы спустя несколько поколений рассказывать своим сыновьям о завистливом отравителе, который поддался злу и был наказан за это безумием. Можно еще прибавить, что Моцарт умирал в острых муках и что Антонио травил его несколько раз, во время каждой их недолгой встречи, улыбаясь в лицо гению и расхваливая его восхитительную оперу «Волшебная флейта». Так родится еще один потрясающий умы сплетников образ — лживый Сальери-лицемер, готовый свести в могилу любого, кто талантливее его.
Антонио смеется. Его окружают одни лицемеры, но именно он удостоится чести для всех называться таковым.
3.
«Полон слез тот день, в который восстанет из праха осужденный человек».
Нет лучшего способа распознать боль, чем погрузиться в нее, позволить ей завладеть собой на несколько мгновений, а затем вынырнуть, не успев завязнуть в разрушающем разум страдании. Антонио погружается в свою боль, признавая, что нет ничего прекрасней ее — боли осужденного невиновного, чью честь втоптали в землю с могилы покойного Вольфганга Амадеуса, почти жертвенной боли человека, на которого обрушили несуществующий грех, дабы пресечь недобрую молву о всеми любимом гении.
Его боль дает ему сил некоторое время, ободряя своей красотой и жертвенностью, и сначала Антонио думает, что она ничего не попросит взамен.
Когда в Вене внезапно вновь обсуждают другие вероятные причины скоропостижной гибели Вольфганга, говорят о неизвестной болезни, об ученике Зюсмайере и его изменах с Констанцией, говорят о Реквиеме и человеке в черном… Сальери уже не слышит их.
Антонио погружается в боль с легкостью, подобно той, с какой он мог часами музицировать у клавесина, но вынырнуть из утягивающего в страдание омута оказывается куда труднее.
4.
«Так пощади его, Боже, милосердный Господи Иисусе. Даруй ему покой».
В палате для умалишенных Антонио чувствует себя почти так же, как и в старом кожаном кресле. Для него не существует больше никого, кроме пары родственников, зачем-то навещающих убийцу, и ничего, кроме всепоглощающего, необъятного чувства вины. Сальери отравил Моцарта.
Сальери совершенно точно отравил Моцарта.
Возможно, это было лишь помутнением рассудка и поэтому детали убийства в его памяти не сохранились, возможно, он был серьезно болен и находился на тот момент в забытьи, считал это сном, что угодно, но он убил, убил, точно убил, иначе бы не говорили, а ядовитый порошок оставил у себя в квартире и если найдут, если найдут…
Беспросветное отчаяние и дикая, невыносимая боль от совершенного им греха заставляют Сальери разбить маленькое туалетное зеркало, которое ему разрешили иметь в качестве награды за поведение, не причиняющее неудобств. Кистью левой руки он сжимает один из осколков так, что сразу течет кровь, капли ее падают на ступни, на холодный пол. Некоторое время думает, прежде чем поднести его к горлу.
«Аминь».
Антонио закрывает глаза.