Любите ли вы вкусно поесть? Вряд ли кто из православных точно ответит на этот
вопрос. И не потому не ответит точно, что не захочет отвечать, а потому что каждый знает, что объедение грех, и в своей мере борется с ним. Большинство ограничивается соблюдением постов, постных дней, а в остальное время «как Бог на душу положит». Но кладет на душу часто не Бог, а наша страсть к пище. И уж через нее, эту страсть,вкладывает в голову сам лукавый мысли, как бы и чем потешить наше тело. Любит русский человек поесть и, оправдывая свою беззаветную любовь, преуменьшает для себя значение пищи. Приглашает он гостей на чай, а культура чаепития совсем другая, чем, скажем, в Китае. Бывает так, что за чаем и чаю не видать или до чая подают столько блюд и напитков, что чай превращается в торжественный обед и ужин одновременно. Как все это знакомо каждому из нас!
Вспоминая сытно проведенный день, мы лишь ухмыляемся,
таинственно улыбаясь. Но есть еще и вторая сторона медали: для русского еда является не как у других народов простым насыщением пищей, а самым настоящим таинством. Во время этого таинства происходит самое главное: единение людей друг с другом. В трапезе люди не просто объединяются, но объединяют и свои души. И если меня когда-нибудь спросят: «Как объединить людей всего мира?» – то я, не задумываясь, отвечу: «В единой для всех трапезе». А если мне не поверят, то сошлюсь на древние времена, когда христиане объединялись в общем для всех столе, который носил название АГАПИ, то есть трапеза любви. Любовь же всегда жертвенна.
Вот и я, по своей любви к ближнему, оказался очень жертвенным человеком. Я
никак не мог отказаться от приглашения пообедать или поужинать после требы. Да и как отказаться, если люди, ожидая прихода батюшки, все свои лучшие чувства вкладывают в кулинарное искусство. Надо быть извергом рода человеческого, чтобы уйти и оставить хозяев один на один с плодами их труда. Вот почему батюшке приходится жертвовать временем, фигурой и даже собственным спасением. Всегда находится и множество оправданий. Некоторые из них гласят: «не то, что входит во уста, оскверняет человека, а то, что выходит из уст его» или «аще кто и смертное испиет не вредит ему». И действительно, уста разверзаются, и в них входит «смертное» в виде вкусностей и сладостей, а на каждое многолетие поднимаются бокалы еще более «смертного». Вредить оно не вредит, только голова наполняется легким туманом, и чувствуется, что пора и честь знать.
Если б вы знали, как тяжело уходить от тех, кто стал тебе по духу родным и
близким, и чей дом - твоим вторым домом. Любовь, она так притягивает!
Такова жизнь священника, и эти искушения не обходят никого. Не обходит и
расплата за вынужденные гастрономические излишества. Для меня она наступила уже в
довольно-таки зрелом возрасте. Сначала небольшое потолстение, затем небольшое
ожирение и в конце - жировая печень и огромный преогромный камень «за пазухой», т.е. в желчном пузыре. Ох, уж этот камень, ох уж и этот пузырь! Сколько бессонных ночей прошло в жестоких приступах, когда приходилось крутиться на постели, не зная, какую принять позу, чтобы облегчить страдания! Прошел год, второй, и в конце концов эти ночные бдения так надоели, что я пришел к выводу о необходимости кардинальных мер.
К этому пришел я задолго до того, как один из приступов не дал спать всю ночь, несмотря на громадное количество выпитого баралгина и но-шпы. Утром на службе мой вид был ужасающим. Прихожане, подходя к исповеди, спрашивали:
-Батюшка! Что с вами,вам не здоровится?»
-Да нет, просто не спал сегодня, бессонница одолела.3
-Ну, так дай Вам Бог здоровья, не болейте, пожалуйста!
-Спасибо, ни в коем случае – мне нельзя болеть.
На такие вопросы отвечал я в тот день в храме. Все соболезновали мне из-за моего плохого вида, а сам я был психологически готов к тому, чтобы разрешить эту проблему кардинальным способом: нет желчного пузыря и нет болевых приступов. Единственным контраргументом этому служило лишь логическое продолжение данного умозаключения:нет головы – нет и головной боли, нет головы – нет и человека, а значит, нет и проблем.
Но проблема была и состояла в том, где, когда и как. Я не знал, с чего начать, так как в больницу не ходил, медицинской карточки не имел, да и вообще ничего для своего здоровья не предпринимал. Нежданно-негаданно все разрешилось настолько просто и быстро, что можно отнести это лишь к усиленной молитве в тот день моих друзей,прихожан храма.
По окончании службы подходит ко мне одна прихожанка, доктор, и спрашивает то
же самое, что и все. То же самое, что и всем, отвечаю и я.
-Да нет же, батюшка, вы больны. У вас не было приступа ночью?
-Откуда вы знаете?
-У вас лицо слегка желтоватое, да и в глазах написано, что страдаете вы, по-
видимому, желчекаменной болезнью. Вам необходимо проверить свое здоровье, да и
приступ снять. Пойдемте ко мне в больницу, я вас «прокапаю» и подлечу.
Так, милостью Божией, по молитвам духовных чад своих оказался я в прекрасном
дворце, называемом больницей. Этот дворец построил богатый купец в приданое своей
дочери. У дома была богатейшая история. Построен он был в самом конце
восемнадцатого века. И после пожара в Москве при взятии ее наполеоновскими войсками чудом уцелел. В нем во время войны 1812 года находился штаб французской армии, и здесь кусал от досады ногти любимец Наполеона маршал Мюрат. Здесь за ранеными русскими солдатами ухаживали первые сестры милосердия. Говорят, что привозили в этот дом и раненого Дениса Васильевича Давыдова. Затем, в середине девятнадцатого века усадьба вместе с домом перешла к Голицыным, а чуть позже, во время холерной эпидемии, рядом были построены бараки. После чего все здание и бараки купила старообрядческая община для устройства больницы для бедных. А во время Великой Отечественной войны здесь лечили героев уже другого столетия.
После всех героев и бедных довелось и мне, грешному, оказаться в этом святом
месте. При чем сначала меня поместили в отдельной палате, и я наслаждался вниманием,которое оказывали моей персоне люди в белых халатах. Боль утихла и все вокруг казалось удивительным и необычным. Вокруг кружили прекрасные волшебные феи,которые что-то постоянно делали. Что они делали, для меня было совершенно неважно, - главное обо мне думали и заботились.
Лежу я на чудесной функциональной кровати,вдруг подходит один ангелочек и берет у меня кровь. Затем подходит другой и измеряет
давление, третьему почему-то надо знать температуру, а четвертый привозит непонятный аппарат с присосками и говорит, что ему необходима электрокардиограмма. Не хочу описывать все процедуры, которые есть в арсенале больницы, их, как поется в одной из песен, «всех не счесть», но мне было ясно, что я попал в рай, где ангелы Божии заботятся о моем обустройстве.
С утра ко мне подошли очень строгие, но не очень сердитые доктора. Это были
заведующий хирургическим отделением Владимир Алексеевич и палатный врач Алексей
Владимирович. Оба совсем разные по характерам, но удивительно дополняющие друг
друга, составляя единое целое.
-Здравствуйте! Как вы себя чувствуете!
-Прекрасно!
-А нам сказали, что к нам поступил тяжелый больной, чуть ли не при смерти!4
-Да нет, доктор, я в стадии предвкушения собственного воскресения!
-Ну ладно, Лазарь четверодневный, поднимите свою рубашку! Здесь болит?
-Нет.
-А здесь? А тут? А там? – прощупали меня всего, расспросили о приступах и
ощущениях, поставили диагноз, четко определив, что больной жив будет, если не помрет,и ушли.
Через какое-то время подошли две сестрички и перевезли меня прямо на кровати в общую реанимацию. Здесь было все по-другому. Шла упорная работа, а точнее борьба на передовой линии фронта за жизни и здоровье людей. Рядом стояли кровати, и на них лежали больные, уже оперированные, и один готовившийся к операции. Из соседней комнаты, соединенной большим проемом с нашей, доносились стоны и голоса: "сестра, а сестра!». Сестры подходили, но через некоторое время слышалось то же самое. И так весьдень и всю ночь.
Вскоре к соседу подошли врачи, расспросили, прощупали его и отошли. Через
некоторое время принесли белое исподнее белье, в которое он переоделся. «Почти как перед боем на войне»,- подумалось мне. Подъехала каталка, он перелез на нее, и его, укрыв одеялом, увезли. Мне это пока не грозило, и я блаженствовал, лежа под капельницей с лекарствами: я был при деле. Свободной рукой удалось дотянуться до подоконника и взять молитвослов. Я углубился в чтение канонов и акафистов.
Но полностью погрузиться в молитву не давали постоянные обходы врачей и
неугомонный сосед через койку.
Его звали Валера. Он умел заполнять внимание всех, и
был из тех, кого в народе называют шебутными. Когда-то футболист одной из известных команд, вся его жизнь была игрой в футбол. И играл он до тех пор, пока организм, испорченный курением и невоздержанием, не заставил его думать о своем дальнейшем существовании. Валера решил стать тренером и пошел на какие-то курсы. Но один несчастный случай разрушил все планы, вывел его из колеи и привел сюда. В
реанимации Валера был старожилом, вчера ему сделали вторую операцию - первая
оказалась в чем-то неудачной. Болезнь и боль не сломили его неугомонного характера, он любил жизнь и доказывал это всеми своими поступками. Из больничной палаты ему уже принесли маленький приемник, и Валера слушал музыку через наушники.
-Наташ, а Наташ! – звал он медицинскую сестру, - Наташ, у тебя закурить нет?
-Нет, не курю!
-А у кого есть?
-Не знаю, - отвечала Наташа, которой было не до того, поскольку всем было «до нее», и она постоянно находилась в движении. Ей приходилось следить за временем и вовремя исполнять назначения врача. Когда опустошалась бутыль в капельнице, она подходила и меняла ее. Мне казалось, что Наташа успевает следить за всем, даже за мимикой и интонацией больных. Я любовался тем, как она работает.
Небольшого роста, худенькая, но такой быстрокрылый ангелочек – она была необычайно красива в своей работе. «Она, наверное, и во всем такая быстрая и деловая. Супруг у нее должен быть счастливейшим из людей, он каждый день любуется тем, как благоверная порхает по квартире от стола к плите, от плиты к кровати, где он возлежит, как я на своей постели»,- думалось мне. Я уверен, так оно и есть. А если у нее еще нет супруга, то насколько глупымужики – не знают, где сокровище зарыто!
-Наташ, узнай! – и Наташа побежала искать ему курево.
Стоило ей найти для него сигарету, как оказалось, что у Валеры нет и спичек. И
опять та же история. В реанимацию входило и выходило много людей, но только одна
Наташа была в курсе всех дел.
Особо сильно Валера стал «доставать» всех к вечеру. Ему было скучно и
захотелось поиграть в карты. Как я понял, карты и Валера были неотделимы.
-Леш, у тебя карты есть? - поиск карт Валера начал с Леши, молодого санитара.
-Нет, Валер, нет.
-А у кого есть?
-Не знаю.
-А ты узнай!
-Сейчас не могу, занят.
-Ну, как освободишься, узнаешь? - Леша уходит от ответа, взяв ведро с мусором.
Едва появляется Наташа, как Валерина песня возобновляется по отношению к Наташе. Опросив всех сестер и врачей, Валера не сдается. Он проходит по кругу еще и еще раз. Просит сходить в ларек купить карты, вновь и вновь скулит, как будто от этого зависит его жизнь и смерть. Наконец Леша сдается и обещает сходить в палаты, как только освободится. Проходит достаточно времени, и у Валеры появляются карты. Добился-таки своего! Дальше по той же схеме начинаются поиски партнера. Они продолжаются долго.
Привозят из операционной моего соседа по койке. Эльдар, так его зовут, еще какое-то время спит, а затем просыпается от наркоза и начинает периодически стонать.
-У-у-у! Е-К-Л-М-Н! Вот зараза! - слышится от него. – Сестра!
-Ну, что ты, милый, больно?
-Хватает так, что нет мочи. Наташенька, сделай обезболивающее!
-Сейчас врач подойдет, если назначит, то сделаю.
Эльдар успокаивается и засыпает. К нему подходят врачи: Владимир Алексеевич,
который оперировал его, и Алексей Владимирович. Владимир Алексеевич внимательно
смотрит на больного. Эльдар во сне кричит и стонет, просыпается на минуту.
-Больно?
-Больно, доктор, схватывает, зараза, так сильно, что не могу терпеть.
-Ну, потерпи немного, это после операции, скоро пройдет.
-Доктор! Скажи сестре … У-у-у! Вот зараза! Пусть даст обезболивающее!
-Да, да, обязательно!
Эльдар засыпает, а Владимир Алексеевич пристально глядит на него, и в этом
взгляде чувствуется любовь и обеспокоенность. «С такими врачами не пропадешь!» –
думается мне, и вдруг возникает чувство неловкости за то, что я, у которого на данный момент ничего не болит, лежу здесь и занимаю койку, предназначенную для тяжелых больных. Доктора обходят больных и уходят из реанимации, а мы остаемся со своими проблемами. Валеру поглощает проблема партнера. На него смешно смотреть,но в то же время возникает чувство уважения к человеку, перенесшему подряд две операции, но все свое внимание отдающего не своему состоянию и болячкам, а какой-то там игре.
Мало ли, много ли прошло времени, но совершилось то, чего я никак не ожидал: у Валеры нашелся партнер. Одна медсестра, к которой Валера постоянно приставал с
предложением поиграть, наконец, смилостивилась и согласилась сесть с ним за карты. Время клонилось к позднему вечеру, все назначения врача были исполнены, и у сестер появилось маленькое окошечко во времени. Я восхищался партнершей Валеры: ей ужасно не хотелось играть, но она была исполнена чувством сострадания к больному.
Сам я отношусь к игре в карты отрицательно, как и к любой другой игре, которая развивает наши страсти. Страсть – грех, а с грехом надо бороться. Стремление во что бы то ни стало побороть, подмять соперника под себя развивает колоссальное себялюбие. Победа достигается и нечестными методами. В православии главным является совершенно противоположное - это умаление своего «я», уничтожение его и подчинение на службу Богу.
Валера же игрок. Причем игрок профессиональный. Карты и мяч с ним
неразлучны, он каждый день с мячом и с картами. Игра для него главнейший интерес в жизни. Как же умалить такую одержимость к картам? И вот, видя, что сестричка играет плохо и Валере скучно играть с ней, как только она отходит на минутку от его кровати, я даю ему совет: «Валер! А ты с ней в поддавки, чтобы было интересно!"
-А что? Мы можем побыть и дурачками. Мы не гордые. Игра, она и есть игра.
Многие актеры играют дурачков. Дурак дураку рознь! Станем и мы на время дурачками!
Играя в карты, Валера приговаривал: «Смиряйся дурак! Смиряйся! Поделом тебе!
Всю жизнь дураком был – дураком и умрешь!»
-Ты, что, Валер? – с обеспокоенностью спросила сестра.
-А что?
-Слишком рано думаешь о смерти!
-Помни о смерти, и вовек не согрешишь. Не так ли, Юр?
-Так-то оно так, но ты ведь грешишь даже тогда, когда твоя жизнь чуть ли не
висит на волоске! Все зависит от Господа, не забывай об этом!
-А я и не забываю. Знаю, что Он пришел ради грешников, а не ради праведников. С грешниками-то оно веселее, и в карты можно поиграть! Не так ли?
-Не богохульствуй! В карты можно всю жизнь проиграть, да не только земную, но и небесную.
-Ну ладно, виноват, грешен, каюсь! Это я только здесь, дома не буду - не с кем,понимаешь? Один я, как перст один!
-И понимаю, и нет. Мне кажется, юродствуешь ты, - не такой ты человек, чтобы
быть одному. Да и не может человек быть один! Бог с ним всегда.
-С Богом не побеседуешь, не поговоришь.
-А ты поговори, помолись Ему и расскажи о себе, попроси Его. Он тебе даст все,что надо.
-Мне бы человека близкого! Жену – это слишком много, была уже одна, да не
прижилась. Характер у меня не ахти. А вот подружку – это в самый раз, силенки на нее найдутся!
-Ничуть не много. Проси и будет тебе жена, да еще такая, что проживешь с ней
тысячу лет – ты же по натуре добрый!
-Твоими устами, Юра, да мед пить! Ну ладно, голубушка, надо нам и честь знать, да и тебе отдохнуть не мешает, – вдруг, резко оборвав игру, сказал он обескураженной его откровенностью девушке. – Спасибо за компанию и спокойной ночи! А тебе, сосед, - за добрые слова!
-Спокойной ночи, Валера! - ответил я, положив молитвослов на подоконник, и все дружно стали стараться уйти в сон.
Ночь прошла беспокойно, спать удавалось только урывками: то Эльдар закричит от боли, то крики из соседней комнаты: «сестра… а сестра…», - то какая-то возня и суета в соседней палате, во время которой включили свет. Что там произошло, я узнал рано утром. Оказалось, что умерла какая-то немощная старушка.
«Упокой, Господи, душу усопшия рабы Твоея, ея же имя Ты Сам веси!»- произнес
я, проходя мимо каталки с укрытым одеялом телом. Уже потом, расспрашивая о
происшедшем, узнал, что эту старушку привезли сюда родственники, которые не хотели, чтобы она умирала дома. Им так, по-видимому, было удобнее.
Из-за удобства и уюта или выгоды некоторые люди готовы и мать родную из дома
выгнать. Страшен этот мир, когда в нем такие люди. Господи, прости им! И что за чудные у нас врачи, согласившиеся взять болящую и не оставившие в окружении таких детей!
Дай Бог им здоровья!
Для врачей новый день в больнице начинается с обхода. Как только я услышал, что скоро обход врачей, то решил побыстрей привести себя в порядок. Взял полотенце, мыло, зубную пасту и бодрым шагом направился в умывальную комнату. По дороге встретилась группа врачей. Один из них, достаточно пожилой мужчина, говорит мне:
-Доброе утро! Как вы себя чувствуете? Я бодрым голосом:
-Спасибо! Доброе вам утро! Превосходно! – и побежал вперед к намеченной цели.
Только потом я понял, что совершил непростительную ошибку: как можно чувствовать себя превосходно в реанимации, а тем более, как можно в реанимации так шустро бегать?
Этим же утром меня перевели в коридор лечебного отделения. За мной прислали в реанимацию каталку. И тут я был приятно удивлен, так как за мной приехала Оксана. Оксану я видал и раньше, когда навещал одного болящего в этой больнице. Она меня поразила своей красотой. Эта красота необычная и, быть может, другие не назовут ее красавицей, но она настоящая красавица, только вне тех стереотипов, которые так любят сегодня. У нее особый тип красоты: восточный. Мне как-то не довелось спросить ее, из каких она стран, но суть не в этом, а в том, что восточная женщина - это особая женщина.
У меня в доме, где я живу, есть соседка, восточная женщина. Мы с ее мужем – друзья. Сначала, когда я не знал их, а только иногда встречал на улице, то сильно удивлялся. Муж идет один, а за ним шествует шагах в десяти жена. Потом, познакомившись, я спросил об этом.
-А у нас всегда так, это обычай! Я люблю так ходить, во-первых, не так стыдно, когда он выпьет, а во-вторых, у него много друзей и знакомых, с которыми он здоровается. Я не хочу стеснять его свободы и краснеть, когда он бывает груб. И вообще, я бы с удовольствием ходила в парандже, не люблю, когда мужчины на меня пялятся.
Вот она, психология восточной женщины! Нет, эта женщина не угнетена, она полна достоинства, которого иной раз не хватает нашим женщинам. Но Оксана поразила меня другим: я впервые увидал восточную красавицу, трудящуюся в больнице, на почве милосердия. Это был цветок редкой красоты. И выполнял цветочек те же функции, что и все остальные сестры. На нее пялились мужики, а она как будто этого не замечала.
Оксана находилась в постоянном движении: капельница, укол, давление, анализ крови, клизмы больным и подготовка к операции - все это она успевала. Успевала она и подмигнуть, ободрить, одарить улыбкой. Разговаривала Оксана каждый раз по-разному. Сначала на «Вы» - официально, затем, познакомившись, на «Ты»; когда нежно и ласково,а когда и грубовато. Все зависело от ситуации. Я оказался однажды свидетелем того, как один молодой парень, уже собиравшийся выписываться из больницы, пытался очень откровенно флиртовать с ней. Она ему врезала:
-Будешь приставать, – вколю тебе укол антигубораскатина, будешь знать тогда». Парень ретировался.Помогал Оксане перевозить меня Максим. Несмотря на свою молодость, этот молодой человек выглядел серьезным не по годам и был полон какого-то особого достоинства. Видно было, что он учился у сестер и выполнял все с величавой четкостью и скрупулезностью. Максим оказался очень тактичным человеком. Стоило мне оказаться в отделении, и я, обрадовавшись более широкой свободе, чем в реанимации, тем же бодрым шагом, что и утром помчался по коридору.
Максим сделал мне замечание:
-Вам не следовало бы так быстро ходить. У нас все больные ходят медленно. Посмотрите, как они ходят, и ходите так же.
Вот так да! Неужели он во мне увидал симулянта, как и тот профессор, что встретился утром! Этот комплекс «неполноценности» преследовал меня
до тех пор, пока мне не сделали операцию. Только тогда я смог ходить как все:
согнувшись и медленно.
Коридор в хирургическом отделении больницы «Медсантруд» был величественным
и громадным, не таким, как коридоры в других больницах. В нем хорошо было бы
кататься детям на велосипедах. Наверное, купец планировал дом для своей дочки,
учитывая размеры будущей семьи. А пока не успели родиться его внуки и правнуки, он на том месте, где находилась моя койка, давал балы. Оркестр размещался недалеко от поста медсестры, а там, где сейчас находится операционная, могла быть гардеробная.
Именно из гардеробной после смены туалетов выходили дочери и жена хозяина дома. Но это все в прошлом, а в настоящем я ощущал себя хозяином
этого обширного здания. На весь коридор всего три койки, рядом три стола, накрытые белоснежными скатертями, неподалеку столовая комната, медицинский пост в конце коридора, телевизор в углу и двери из палат, где лежат больные, - все это находилось в моем обозрении, ко всему я мог подойти и использовать по назначению.
Я ощущал себя хозяином. Но как бы я себя ни ощущал, настоящим хозяином всего этого и отцом всех больных был заведующий хирургическим отделением Владимир Алексеевич Глушко. Его фигура постоянно мелькала в коридоре. То он шел обходом с врачами, то летел оперировать больного, то спешил посмотреть на больного после операции - везде и до всего ему было дело. Он дневал и ночевал в отделении. Видно, отделение стало его детищем, которому он посвятил самого себя целиком и полностью. Он знал каждого больного и историю его болезни. Если бы меня попросили обрисовать внутреннюю сущность Владимира Алексеевича, то я дал бы ему прозвище «добрый доктор Айболит».
Когда подошло время обхода врачей, я узнал свою будущую судьбу, а точнее, я сам ее назначил. Подошли ко мне доктора и спросили, как я себя чувствую и что собираюсь дальше делать. Было две перспективы: одна – операция, другая – подлечиться и отправляться домой до следующего приступа. Я выбрал первую.
-Тогда мы будем Вас готовить к операции»,- сказал Алексей Владимирович, и я стал к ней готовиться. Этап подготовки оказался довольно-таки длительным: необходимо было снять воспаление с поджелудочной железы, сдать кучу анализов, пройти рентген, ЭКГ, гастроэндоскопию и еще одно обследование с не запоминающимся медицинским названием и проверкой изотопами. На следующий день меня обещали перевести в палату, и я успокоился, как и
каждый человек, судьба которого определена.
Вечером удалось заснуть быстро и крепко, но ночью меня разбудил разговор и
какая-то возня возле моей кровати. Привезли нового больного в кресле-каталке. Позднее я с ним познакомился ближе, а пока слушал, смотрел и удивлялся. Его положили рядом с моей кроватью. Это был полуслепой, где-то на два порядка диоптрий очки, восьмидесятисемилетний старичок. Он почти не мог ходить, и его с большим трудом перетащили с кресла на кровать. Врач, пришедший осмотреть Григория Ивановича {так звали старца}, начал спрашивать его, о том какие болезни он перенес в своей жизни. Тот ответил, что вырезал аппендицит.
- Когда же это было?
- В пятьдесят шестом году.
- А больше никаких операций у вас не было?
- Нет.
- Ну, Вы – молодец! А давление у Вас какое?
- Как у спортсмена!
- А у спортсмена какое, Вы знаете? – недоверчиво спросил доктор.
- Сто двадцать на шестьдесят.
- Но это мы проверим! Настя, измерь ему давление! – сказал он медсестре. Та
закатала Григорию Ивановичу рукав, обмотала руку и стала мерить давление: «Ну
и ну, - сто двадцать на семьдесят!»
- И больше Вы ничем не болели?
- Нет, не болел.
- Кто же вы по профессии?
- Врач.
- Врач? А какой Вы врач?- усмехаясь про себя, с удивлением спросил доктор.9
- Я биомагнетизер, лечу магнитными полями.
- Посмотрим, что у Вас болит, Григорий Иванович. Откройте живот! Так больно?
- Не больно.
- Так больно?
- Слегка.
- А так?
- Чуть-чуть.
Врач, обследуя Григория Ивановича, все больше и больше убеждался в том, что
болезни у него были лишь в зачатке, как у мужчин начала среднего возраста. Поражал Григорий Иванович не только своим здоровьем, но и своим характером - твердым,жизнеутверждающим и волевым. Он жил, не обращая внимания ни на какие внешние обстоятельства. Своего он всегда добивался. Это был настоящий боец в прямом и переносном смысле. В прямом, потому что участвовал в двух воинах: Финской и Великой Отечественной. Там он обезвредил порядка полутора тысяч мин и других взрывных устройств. Как ветеран и герой войны он обладал множеством льгот и, когда заболевал, кочевал из больницы в больницу. Дома за ним ухаживать было некому. Жена год назад умерла, разбившись, по его словам, как фарфоровая игрушка.
Когда утром меня перевели из коридора в палату, я, перетащив вещи, побежал
слушать Григория Ивановича. А он рассказывал уже другому соседу о том, как лечит
людей магнетизмом, как наказал женщину, которая своей ворожбой вызвала упадок сил у его дочери. В общем, все то, о чем рассказывают люди, занимающиеся такого рода
деятельностью, пытаясь привлечь внимание слушателей. Все это было не ново.
Вскоре,когда он сделал небольшую логическую паузу, вступил в разговор и я. Что я ему говорил? Я стал объяснять строение духовного мира, что Бог стоит над нашим миром и в духовном плане недосягаем для нас; что все мы стремимся приблизиться к Нему, но разделяет нас несовершенство и греховность человека. Для того чтобы приблизиться к Нему, необходимо принять Его законы, жить согласно им, только тогда мы можем надеяться, что приблизимся к Нему на порядок, соответствующий нашей святости. А пространство между Богом и человеком кишит всякими злыми нечистыми сущностями, которые обманывают людей, пытаясь предстать инопланетянами, святыми, родными, близкими и знаменитыми усопшими людьми. Общение с этими сущностями есть грех перед Богом, а следовательно, и удаление от Него. Я говорил, что дьявол – лжец и отец всякой лжи. Что он обманет всякого, кто задумает «прокатиться» за его счет. Григорий Иванович слушал все это очень внимательно. Показалось, что его мои рассуждения заинтересовали, но,заинтересовавшись, он начал опять про свое, и я понял, что он умеет слушать только самого себя. «Не мечи бисер, а слушай», - сказал я себе и
весь превратился в слух.
Врач биомагнетизер говорил много и охотно, позволяя себе перескакивать с темы на тему. Очень занимательны были его советы о том, как вылечить предстательную железу. Один из них он выдал как чистый рецепт.
-Аденома предстательной железы, - говорил он, - лечится благодаря корню лопуха. Осенью необходимо очистить корень, порезать на кусочки и высушить, положить в банки или кастрюлю, закрыть. В случае болезни заваривать как чай и пить. Через две недели предстательной железе все». Что означает это «все», я не знаю. Быть может, это конец предстательной железе, быть может,
конец болезни. Если кто захочет, пусть попробует: дорогу осилит идущий!
И еще об одном «рецепте» мне хочется вам рассказать, а также посоветовать как в
нравственном, этическом и богословском плане воспринимать его.
Был у Григория Ивановича один старый друг. Долго он его не видал и не встречал: заболел тот, и с каждым днем ему становилось хуже и хуже, так что и на улицу он не выходил. Болезнь не делает моложе, а наоборот, отражается на внешнем виде; года же все прибавляются и прибавляются. И вдруг, совсем неожиданно встречает Григорий Иванович дочку друга, Глашу, с каким-то совсем старым стариком. Оказалось, что это и был его друг.
-Кого я вижу! Глашенька, ты ли это? Ну, прямо кровь с молоком: такая статная и красивая! Женщина хоть куда!
-Я, Григорий Иванович! Да вы и сами молодцом, красавец и грудь колесом не то, что мой отец! – с упадком в голосе молвила девица.
-А что с ним? Где Петр Валерианович? Я его уже сто лет не видел! Что с ним?
-Так вот же он, неужели не видите?
-Ой! Прости Петр Валерианович, не узнал! Постарел ты, брат!
-Да не воспринимает он ничего, болеет. Весь в болезни до того, что не реагирует на людей. Еле вытащила его на улицу - таща чуть ли не волоком в больницу: профессора там приехали. Думаю, пусть обследуют они моего папочку!
-Да не верь ты им! Не умеют они лечить, только калечат и в гроб вгоняют!
-Мне и не надо их лечение, мне нужно только определить, то ли у него, что я
думаю, или нет.
-Что же ты думаешь у него такое?
-Я думаю, что у него аденома предстательной железы. Если это его основная
болезнь и причина всех других болезней, то я его вылечу. Это мой отец, и я хочу, чтобы он был здоров. Они его лечить не будут, он стар! А я его вылечу! Потом приведу на обследование, чтобы зафиксировали, что он здоров».
-Как же это? Чем ты его вылечишь, ты что – врач?
-Я не врач, но я его вылечу. Я его вылечу собой, своим телом. Я знаю, как лечить эту болезнь, мне нужен только диагноз. Я уже не одного вылечила, уж отца ли не вылечу, своего родного отца?
-Так это же грех! Тебе не страшно?
-Что здесь страшного? Он - мой отец, и я - его дочь; я его люблю и хочу, чтобы он был молодым и здоровым.
-Как же так? Отец с дочерью? Он не согласится, да и не сможет.
-Нет, сможет! Чтобы папе не было неловко, я ему глаза завяжу. Уж я его подниму! Он – мой отец, а я – его дочь! Моя плоть молодая: она и старика поднимет. Я ему дам молодость, и он помолодеет. Мой отец достоин этого! Я люблю своего отца!
-Я не знаю, вылечила ли она Петра Валерьяновича, но, как видите, есть такой
способ лечения простатита и аденомы простаты. Часто врачи бывают бессильны во
многих болезнях, а народная медицина ставит на ноги живых мертвецов, - пояснил свою мысль Григорий Иванович, бросив на меня лукавый и любопытный взгляд. Что можно сказать об этом примере и как судить об этом? Я просто отошел от постели Григория Ивановича, сославшись на какую-то надобность, и целый день ходил под впечатлением рассказа.
С одной стороны, я должен осудить подобное поведение женщины, т.к. согласно
всем нравственным и каноническим законам это явный грех, который осудил бы любой
духовник. С другой - поражает вера в силу дочерней любви и возможности дать исцеление через проявление этой любви. Это проявление своего рода жертвенности, а ведь Господь сказал: «Тот, кто душу свою положит за други своя, тот обретет ее».
Глаша грешила, а грех уничтожает душу. Но грешила она из-за любви к отцу, ради его спасения и здоровья, чтобы продлились дни его жизни. Если бы Христос здесь на земле столкнулся с этой женщиной, то что бы Он сказал ей? Осудил бы Он ее? Я сомневаюсь. И если б книжники и фарисеи пришли осуждать ее, то наверняка Он спросил бы их, исцелили ли они хоть кого-нибудь в своей жизни и подарили ли они кому-нибудь радость любви? Но в то же время поощрение подобных действий могло бы умножить греховность человечества: многие оправдывали б свои страсти подобной любовью. Есть и еще одна сторона вопроса, и я думаю, самая важная из всех. Помогла ли Глаша своему отцу или, наоборот, погубила его?
Жизнь наша временна, временно и все, что мы имеем в этой жизни: здоровье, богатство, телесные радости. И если отец Глашин получил все, что возможно в жизни, то получит ли он вечность, ради которой мы и живем? Я не нашел на это ответа и на следующий день подошел к койке Григория Ивановича со страхом, ожидая вопросов. Но, к моему удивлению Григорий Иванович даже не помянул волнующую меня тему. Он был расположен рассказывать, тем более, что собирался выписываться, желая праздновать день рождения и смерти своей жены дома.
В своем рассказе я уже упомянул о том, что жена Григория Ивановича разбилась
как кукла. Это произошло, можно сказать, в буквальном, а не в переносном смысле. Ее кончина с точки зрения любого православного христианина была страшной, а для
человека неверующего, скорее всего, красивой и легкой.
Ей в 1999 году исполнилось восемьдесят лет. Этот день стал и днем ее кончины. Она почувствовала легкое недомогание и вызвала врача. Не доверяя своему мужу и его пассам, более всего она надеялась на таблетки. Врач пришел и дал ей, по словам Григория Ивановича, таблетки, которые тот хотел положить на шкаф, чтобы затем по обычаю выкинуть в помойное ведро. Супруга раскусила этот его маневр и сказала:
-Нет, не надо, не клади на шкаф. Ты же выбросишь их потом. Уж лучше я сама
уберу их. Она повернулась, видимо за тем, чтобы подойти к серванту и спрятать их самой. Непонятно, каким образом, но старушка потеряла равновесие и упала. Врач бросился к ней:
-Что с вами? Как Вы?
-Ничего, больно только. Видно, кончина моя настала.
-Да, что Вы… Вы еще жить будете сто лет, - утешал ее доктор.
Забрали бедняжку в больницу и пытались сделать шунты, чтобы соединить кости.
Но в костях не хватало кальция, и они рассыпались при малейшем соприкосновении к
ним. Мышцы, когда делали операцию, порезали, и двигаться она больше не могла. Было только тело и голова. Сердце же оставалось сильным и здоровым. Что делать? Как дальше жить? Только сильная вера могла дать цель в жизни. У нее этого не было.
Она была человеком трезвым и здравомыслящим и отлично понимала, что жизнь
для нее становится медленным умиранием. Поэтому и попросила врача сделать сделать
ей укол, чтобы умереть быстро и безболезненно. Врач, видя сложившуюся ситуацию и
соболезнуя, сказал ей, что он этого сделать не может без просьбы со стороны родных. Тогда Марья Ивановна подозвала мужа. Он, как вы наверняка поняли, был человек опытный, а потому и не отказал, но и не согласился:
- Я понимаю тебя: как и что ты чувствуешь. Я бы согласился, но дочь – она будет против.
Дочь же тоже была дипломатом, она работала в МИДе и учила дипломатов, как
себя вести и что говорить. Поэтому, когда она предстала перед матерью, и мать попросила о том же, дочь не отказала, но и не согласилась:
- Мамочка, родная, милая моя! Горе-то какое для нас! Не могу я согласиться с
твоей смертью. Я понимаю твое положение, вхожу в него, но что я могу? Отец не
согласится.
- Нет, я говорила с ним: он согласится. Скажи врачам, не препятствуй мне! Я ведь живой мертвец. Помоги мне, милая!
Невозможно описать дальнейший разговор между дочерью и матерью, их
прощание. Да это и не надо. После посещения матери дочь пошла к врачу и передала ее просьбу. Ей дали документ, который она подписала. Затем сказали, что похороны будут послезавтра, что завтра она должна принести одежду для погребения матери.
Марью Ивановну сожгли, как и многих их родственников в Николо-Архангельском крематории. Поминки вместе с днем рождения праздновали дома.
Что я мог сказать в ответ Григорию Ивановичу? Я даже не поверил этому, т.к. знал,
что в России такая «медицинская практика» запрещена. Это где-то в других странах, но не у нас. Врет он все! – так думалось мне. Однако, после того как я поделился этим с опытными врачами, конечно, не называя имени больного, мне сказали:
- Так-то оно так, но ведь разные врачи бывают, скорее всего заплатили
родственники какому-нибудь извергу, вот он за деньги и совершил это. Сейчас часто
деньги правят бал, а не клятва Гиппократа.
Итак, теоретически и практически такая ситуация могла существовать. Тогда зачем мне Григорий Иванович рассказал об этом? Быть может, хотел он таким образом
исповедоваться? Что я должен был ему сказать? Что его жена практически покончила
жизнь самоубийством, и мало того, ввела в грех убийства и его, и дочь, и врача? Что она предпочла освобождение от временного мучения здесь Вечной жизни? Недаром Господь давал ей страдание на земле: Он за это страдание наградил бы ее. Она испугалась, так как страх перед мучением превысил страх Господень.
Возможно, я должен был ему сказать, что ему самому надо обратиться к Богу. Но ведь я говорил об этом, когда критиковал его за астральные путешествия, за общение с темными силами. Нет, не это надо было ему говорить. Рассказывал он не просто так, а с каким-то восхищением и гордостью за содеянное. Это был вызов не мне, а Богу. Каяться он не хотел: он утверждал себя в том, в чем он находился, – во зле, а злом это не считал.
Ночью мало кому из больных удалось поспать: разбудил всех Григорий Иванович.
Он сильно кричал и ругался:
- Ты зачем пришел? Уходи отсюда: здесь посторонним быть нельзя, здесь
хирургическое отделение! Не хватай меня за руки! Я не пойду с тобой!
- Григорий Иванович! Здесь никого нет. С кем вы беседуете? – спрашивали дежурные
сестры.
- Вот он, разве вы его не видите? Он пришел за мной.
- Кто, Григорий Иванович? Здесь никого нет.
- А этот?
- Это врач.
- Нет, не этот, а тот.
- Там никого нет.
- Нет, есть. Это следователь, он пришел за мной. Кто его пустил?
- Здесь нет никакого следователя. Григорий Иванович, успокойтесь и ложитесь спать.
Еле уложив спать бедолагу, через какое-то время сестрам пришлось опять
урезонивать Григория Ивановича. Он продолжал буянить всю ночь. Я же лежал в
постели и читал про себя молитву “Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его…” На
следующий день Григория Ивановича выписали.
Рассказывая о Григории Ивановиче, я отвлекся от основной темы повествования.
Не на одном же Григории Ивановиче “свет клином сошелся!” Было в больнице и много
других интересных людей. Когда я поселился в палате, то поразился больничному
братству, которое так сильно проявлялось во взаимоотношениях между болящими. Здесь каждый ощущал боль другого и был настолько сострадателен, что мне подумалось:
-Куда я попал? Уж не в первые ли века христианства, в то время когда любовь была основным критерием жизни христианина? Царство любви – вот как я назвал бы эту больницу. Только через страдания можно понять жизнь и путь Христа, а следовательно, только через страдания можно понять то, о чем Он говорил, Его Слово – Благую весть, или Евангелие.
Люди жаждали ответов на вопросы, которые встречались им в жизни и возникали
в голове. Мой сосед, который слева, был в свое время мастером спорта и чемпионом по классической борьбе. Ему чуть более шестидесяти лет, и страдал он двухсторонней грыжей. Эта грыжа была получена на строительстве фундамента собственного дома. На операцию мой сосед отправился в тот день, когда я появился в палате. Буквально часа через два его привезли назад, а во второй половине дня он встал, постоял немного, походил вокруг кровати, как бы соизмеряя силы, остановился у дверей в коридор и со словами: “Поехали!” направился к мужскому туалету.
- Силен русский мужик! Вот нация, которую сколько ни гони, ни трави, ни
уничтожай и ни унижай остается нацией победителей и покорителей космоса! –
высказался про Анатолия его сосед Николай. Я поддакнул, и у нас с Николаем
установились прочные дружественные отношения. Он был строителем и отвечал за
несколько строек. То, чем он сейчас занимался, это, по его словам, мелочи, по сравнению с теми стройками в каких он участвовал в лучшие времена. Интересно, что Николай в те времена не был членом партии, сейчас же поддерживал тех, кто противостоял правым, которые по всем законам природы были левыми.
-Силен лукавый, - сказал на это я, - но Бог сильнее.
Беседуя с ним, я ругал коммунистов, как перевертышей, занявших нишу
патриотических сил, и он с этим вполне соглашался. Согласие наше касалось и больницы, в которой мы лежали, и врачей, которые нас лечили.
- Ты, знаешь, Юр? То, что это одна из лучших больниц, можно доказать тем, что и «они» не пренебрегают ей. Сам Явлинский лечился здесь, правда, лежал в отдельной палате. Врачи были те же: нам с тобой сильно повезло. Не все еще успели разрушить!
Анатолий любил читать художественную литературу, и зачитался книгой Уайлдера
«Каббала».
-Юр, скажи, что такое каббала?
-Каббала – это тайное мистическое еврейское учение, которое свое понятие
о Боге, мире и человеке пытается обосновать и подтвердить текстами из
Священного писания. А так как священные тексты не всегда оправдывают
выдумки мистиков, то они придумали свои особые приемы символического и
аллегорического толкования их.
-Да нет, я о другой каббале! Вот в этой книге написано, что во Франции было
тайное общество под названием «Каббала», что оно было очень влиятельным, ставило пап и королей.
-Не знаю. Возможно, и было, во Франции чего только не было! Какая только зараза не распространялась из Франции: декабристы, масоны, революция!
-Когда я прочитаю эту книгу, то подарю тебе на память. Ты ее прочитаешь и если успеешь, объяснишь мне, как это понимать.
Прочитал я эту книгу уже после операции. В ней говорилось о тайном обществе,
члены которого считали себя избранными людьми, даже не людьми, а богами. Они
мечтали вернуть власть старых богов, идолов, которых изгнало христианство. Ничего
нового: все то, что уже было. Все эти тайные общества с их инициациями и посвящениями для того и придумывались, чтобы утвердить власть избранных над остальным миром. У человека на земле не должно быть кумиров, даже если этим кумиром пытаются поставить группу избранных людей. Как только человек или народ пытается стать кумиром для остальных, то в него входит бес. Поэтому фарисеи и книжники и ненавидели Христа, что Он отвергал власть избранных и утверждал власть над миром Истинного Бога. Христос любил Свой народ, не хотел, чтоб тот поклонялся ложным богам, в каком бы виде они ни были. А лукавый постоянно изощряется в поисках лазейки для возврата к старому идолопоклонству в новых формах. Об одной из подобных попыток повествовала эта книга.
Где-то дня через три положили к нам в палату больного с непроходимостью желудка,по имени Виктор. Он оказался большим проповедником православия, особенно любил он рассказывать про житие преподобного Серафима Саровского, который в каждом встречном видел образ Христа и всем говорил: «Христос Воскресе!» Рядом с Виктором освободилась койка, и на нее положили молоденького парнишку лет восемнадцати. Его звали Владимир.
Володя был самым молодым из всех, и ребята любили подтрунивать над ним.
Однажды медсестра пришла в нашу палату делать уколы, а Анатолий отошел по
надобности. Один из уколов полагался ему. Медсестра Юля спрашивает:
-Кому еще нужно сделать укол? У меня на эту палату три укола, а я сделала только два.
-Нехорошо, - говорит Николай, - так с нас спишут один укол. Придется тебе Володя, как самому молодому, принимать огонь на себя.
-Ничего страшного, укол это не больно. – подхватывает Виктор, - А Юля просто так не отстанет, у нее есть по плану укол, следовательно, она должна его сделать. Ты посмотри, Володь, как она на тебя смотрит, так и мечтает в твои молодые ягодицы вонзить шприц. Правда, Юль?
-Конечно, мне и главврач сказал, что если некому делать уколы, выбирай самых
молодых. Им, мол, жить еще долго и лекарство к концу их жизни как-нибудь да
рассосется. Так что снимай штаны, Володя! - подыгрывает Юля.
Володя, хоть и молодой, но парень не промах. Он оголяет зад и Юля притворно
делает ему укол.
-А что? Очень даже и неплохо. Юль, ты мне каждый день приходи делать уколы!
-Вот молодость! – восхищается Николай, - за красивые глазки все возможно, даже укол, а мне и за деньги не сделают!
Однажды, пошел у нас в палате разговор о любви, с любви он перескочил на
человеческие страсти, а дальше на потерю иммунитета у человека из-за этих
страстей. Вот тогда Виктор и рассказал нам историю о двух обезьянах:
-Видите ли, ребята, любовь для человека - это практически вопрос жизни и
смерти. Только благодаря любви человек может полноценно существовать. Вопрос
иммунитета напрямую зависит от нашей способности к любви и потребности в
ней. Да что там у человека! Даже у животных это один из определяющих моментов
существования. Я слышал, что какие-то ученые решили произвести эксперимент,
слава Богу, не над человеком, а над обезьянами.
В одной из клеток зоопарка находилась пара шимпанзе: самец и самка. В
зоопарке они жили довольно долго и были хорошей дружной семьей. Так бы они и
жили, радуя детвору, если бы в их жизнь не вмешались ученые. А ученые,
известное дело, люди жестокие и ради своих экспериментов не брезгуют ничем.
Такова их природа: познание выше чувства и сердца. В эту большую клетку они
поставили маленькую, поместив туда другого самца и, отняв самку у первого,
отдали второму. Что же произошло? Самец, у которого отняли самку, вел себя, как
повел бы в этом случае каждый человек. Он страдал, волновался, у него были
приступы ярости и гнева, но он ничего не мог сделать. На его глазах другой
забирал его самку, а та на его глазах изменяла ему. Все реакции униженного и
оскорбленного человека можно было прочитать на лице несчастного животного.
Только здоровое звериное сердце позволило бедному избежать инфаркта и
немедленной смерти.
Сама же смерть его не обошла. Скоро он как бы успокоился,
загрустил, стал меланхоличен и безразличен ко всему. У него стали появляться
старческие болезни, хотя он был еще довольно-таки молодой. Перестал ходить и
стал часто мочиться под себя. Его не обошла и аденома простаты. Все как у
человека. Да и выглядел он как бомж, а затем как бомж и умер. Причину смерти
врачи определили быстро и точно: потеря иммунитета. Да и где мог бедный
шимпанзе взять этот иммунитет при такой жизни, которая была сплошным
стрессом? Ученые же были счастливы: их предположения оправдались.
В палате после этого установилось что-то вроде гробовой тишины.
Никому не хотелось делиться мыслями о услышанном, чувствовалась глубокая печаль, и каждый занялся своим текущим делом. Ведь это только кажется, что больному делать нечего, что он лежит, не зная забот и проблем. Одним из важнейших дел больного, особенно оперированного, суметь вовремя, не утруждая кого-либо,
сходить в туалет. Это большое искусство, но я не буду рассказывать об этом, так
как тут область интимного.
А расскажу я вам о другую историю. Она очень печальна, но может
оказаться весьма поучительной для мыслящего человека. Только давайте
договоримся, что будем брать из всего только полезное для себя и близких, а не
будем осуждать тех, кто, по слабостям человеческим, оказался в очень тяжелых
ситуациях. Святые отцы всегда призывали бороться с грехом, а не с человеком, да
и Сам Господь говорил о необходимости сначала вынуть из своего глаза бревно,
чтобы суметь вытащить из глаза ближнего сучок.
Тот больной, о котором сейчас пойдет речь, лежал в отдельной палате. У
него болела поджелудочная железа. А у вас она никогда не болела? Она болит
совсем по-другому, чем желчный пузырь и печень. Мне кажется, что это более
противная и сильная боль. Сам я никогда не испытывал этой боли –
поджелудочная у меня в более или менее не плохом состоянии. У него же железа
была порядочно подпорчена, и он долго и сильно страдал, прежде чем попал сюда.
Очень богатый, но очень несчастный бедолага, не знающий что делать. Историю
жизни страдальца мне поведал Николай.
Оказалось, был он директором одного из казино Москвы. Зарабатывал дикие деньги! Один оклад составлял пять тысяч баксов! Была у него красавица жена и чудно красивый сын. Казалось бы, живи и радуйся. Но бес искушает, и возник у него так называемый служебный роман. Он бросил семью. Кто же она такая, ради кого можно было разорить все, что подарил Господь? Оказалось, это официантка, обслуживающая публику казино.
Часто эту официантку предлагали гостям за определенную плату. Ничего в ней особенного не было, рядовая молодая .…., каких много в теперешние времена. Сначала Владимир, так звали несчастного, днями не приходил домой, оправдывая свое
поведение срочной работой. Затем перестал появляться месяцами, уже ничем не
оправдывая свое отсутствие. Супруга от него заболела какой-то нехорошей
болезнью, потом оказалось, что он заразил и сына. Лечились всей семьей, но беда
не отошла от их дома. Не хотел Володя отойти от безумия и приходилось ему
постоянно лечиться, т.к. возлюбленная награждала его то одной, то другой заразой.
Антибиотики – основной метод лечения в этих болезнях, а они разрушали его
печень, дали осложнение бедному на поджелудочную железу. Разрушали до тех
пор, пока он не почувствовал приступы боли. Так он оказался среди нас, точнее в
отдельной палате, которую оплачивал баксами. К нему приходили обе жены,
официантка оказалась беременной. Видно было, как он метался, не зная, что
делать. Я с любопытством смотрел на него, но не увидел в директоре злачного
заведения прожженной личности, а человека скорее мягкотелого, чем жесткого и
жестокого. Когда я с ним познакомился, он рассказал мне, что у него дома есть
любимая игрушка – кукла, и показывал ее. Я просил показать фотографию его
сына, у него ее не было. А игрушкой оказался Пьеро, кукла Карабаса, поэтичный,
холодный и бледный юноша. Пьеро был одет в черные кружева и черный колпак.
Очень дорогая фаянсовая игрушка оказалась для него самым близким существом.
Когда я посмотрел на эту фотографию, то ужаснулся. Мне показалось, на меня
смотрит призрак из темного царства смерти, и стало страшно. Я понял, что
руководят им злые силы. Без собственной воли он справиться с этим не сможет, и
помочь ему может только святой старец. Я не мог не сказать, что его болезнь это
наказание Господне за грехи, что необходимо покаяние и отчитка в Троице-
Сергиевой Лавре.. Но он смотрел на меня недоумевающим взглядом и, как я понял,
не слушал. Болезнь, видно, не смирила его гордыню: он приписывал все
обстоятельствам и надеялся на собственные силы. Сил же у любого человека очень
мало, только Божественные сила может восполнять наши немощи и недостатки.
Недаром же русский человек надеется на помощь Божию. Без Бога, как говорит он,
не до порога. И в то же время поясняет: на Бога надейся, а сам не плошай. Без
самого человека Бог не сможет его исцелить.
Человеком, который по Промыслу Божию помог мне исцелиться, был врач
Магомед Магомедович. Был он мусульманином или нет – я не знаю. Однако мой
ангел-хранитель, сильно поволновался и даже пошел к батюшке настоятелю
советоваться и брать благословение - доверять или нет мои внутренности
неправославному. Я же ему вполне доверял, так как лицо у него было благородное
и доброе. Мне часто доводилось общаться с мусульманами в своей жизни. И я
заметил, насколько они иной раз честнее, преданнее и лучше иных
«православных». Правда, это были не совсем мусульмане, а люди, исповедовавшие
мусульманство лишь как традиционную религию своих предков. Все остальное, в
том числе и нравственные принципы, взято ими из русской культуры, т. е. от
православия.
Таким, видимо, был и Магомед Магомедович. Эти люди исповедуют Аллаха как
Единого Истинного Бога. Они, часто, не зная своего учения, опираются на наши
нормы и понятия любви к людям, которые едины во многих учениях. Один
мудрый человек сказал об этом следующее: «Соберите великих учителей в одной
комнате – и они во всем придут к согласию. Соберите их учеников в этой же
комнате – и они будут спорить из-за всего».
Как часто мы спорим, вместо того, чтобы делать! А те люди, которые
делают, что будет с ними, когда придет их время, и они предстанут на суд Христов
- помилует ли Он их? Я считаю, что обязательно помилует, ведь «помилование
зависит не от желающего и не от подвизающегося, но от Бога милующего», - так в
своем послании говорит апостол Павел. От Бога, от Христа будет зависеть их
помилование, а они много раз одевали, кормили и лечили Его в лице
нуждающихся в помощи. И здесь Господь поступит не так, как поступили те, кого
Он исцелял. В отличие от неблагодарных людей Господь воздаст каждому по
делам его.
Ко мне же пока Господь благоволил и давал то, чего я не заслужил:
исцеление через необычайной душевной красоты врачей. Магомед Магомедович
пришел осмотреть не столько меня, сколько мой живот, как поле своей боевой
деятельности. Что он там увидал, я не знаю, но, думаю, ничего хорошего в моих
жировых накоплениях не нашел. Запретил ужинать, а перед сном велел сделать
клизму.
Клизму мне делала Оксана. Строгим, не терпящим возражений голосом, она
велела мне снять штаны и заставила промыть все внутренности. Затем отвела в
палату, выдала исподние штаны, рубашку и вколола укол снотворного. Надевая
исподнее, я обнаружил громадную дырку на пятой точке, размером с седалище.
Пытался просить у Оксаны замену, но получил жесткий вполне обоснованный
отказ: «А зачем? Все равно во время операции штаны снимут!» Я смирился и
решил находиться в полном послушании у всех, кто занимается мной. А оно,
послушание, как известно, выше поста и молитвы.
Утром меня разбудили и заставили пропихнуть через ноздрю в горло и
далее прозрачный шланг. Этого я больше всего боялся. Но деваться было некуда,
– я стал объектом и предметом лечения. Меня положили на каталку, укрыли
одеялом и повезли. Больные провожали сочувственными взглядами. Потолки
квадратами и прямоугольниками пролетали перед моими глазами до тех пор, пока
я не оказался в операционной. С каталки перелез на стол, у изголовья стояли
анестезиологи и как ангелы-хранители боролись за то, чтобы боль мира сего не
коснулась подопечного.
Кто-то сделал мне укол, и при чтении Иисусовой молитвы
я отключился, а проснулся уже в реанимационном отделении. Ко мне подходили
врачи, сестры, спрашивая, как я себя чувствую. Чувствовал себя я неплохо, только
было два неудобства: первое - противный шланг в носу, который при малейшем
шевелении раздражал горло, второе – отсутствие на мне одежды и из-за этого
невозможность попытки встать. Как только кто-нибудь подходил, я умолял вынуть
этот шланг, а когда ближе к вечеру это сделали, то почувствовал то, что
испытывает грешник, когда его вытаскивают из геены огненной, – великое
облегчение.
На следующее утро за мной пришла Татьяна Михайловна, сестра из
реанимационного отделения, которая, видно по просьбе моего ангела, перевезла
меня к себе в отдельную палату.
Там через какое-то время появилась супруга,которая принесла мне одежду. Она имеет громадный опыт медсестры, а потому повелительным тоном, не терпящим никаких возражений, велела обвить ее шею руками и помогла в первый раз встать с постели. Я сделал первые шаги после операции и до конца осознал, почему в хирургическом отделении ходят так медленно и чуть согнувшись. Наконец я стал «больным в законе».
Татьяна Михайловна ухаживала за мной как мать родная, а я наслаждался процессом выздоровления, узнавая с каждым днем и часом новые возможности и перспективы в своей больничной жизни. А как только я более или менее выпрямился и стал ходить, не сгибаясь, то сильно-сильно захотелось домой. Всего несколько дней
оставалось до Нового года, надо было служить новогодний молебен в недавно
отремонтированном храме, и я стал проситься на выписку.
Домой добрался без посторонней помощи. Всем известно, что дома
заживать ранам и стены помогают. Был счастлив, рад, доволен, и ничто не могло
огорчить. Удивили меня только швы, которые были на моем теле. Один из них
оказался сделанным по форме молодого месяца, а второй - как звезда сверху него.
Ну и Магомед Магомедович! Спасибо Вам за такой оригинальный шов, он мне как
подарок от Вас! Спасибо за здоровье! Спасибо за все, что Вы делаете для людей!
Полумесяц со звездой на моем животе мне очень нравится, это даже прекрасно!
Ведь Бог создал звезды – и это было прекрасно! Он создал Луну и Солнце – и все
это было весьма хорошо! Я считаю Луну, Солнце, звезды, природу,
геометрические формы и знаки, которые существуют в мире, прекрасными и
своими. Мне, как человеку, Господь дал это в обладание. Это все мое и
одновременно Ваше, Магомед Магомедович, это принадлежит и всем тем, кто с
Вами трудится, и всем, кто с любовью и интересом читает мой рассказ, всем, кто
принадлежит Богу Любви, сотворившему нас! Все мы сыны Божии по благодати, и
это наше наследство! Из этого наследства не отдадим врагу рода человеческого
ничего, ибо он – ничто. Мы же, если имеем в сердце своем храм Бога Живого –
все! И нет на земле ничего ценнее человека, в сердце которого обитает Любовь!
Именно этой Любви я и молился, когда пришел в храм на Новогодний
молебен. Я молился, чтобы Всещедрый Господь благословил венец наступающего
лета Своею благостию ко всем людям, чтобы Он подал свыше благая Своя всем
людям Своим, град наш и вся грады и страны от всякого злаго обстояния избавил,
мир и безмятежие всем людям даровал. Хор пел песнь святого Амвросия, епископа
Медиоланского: «Тебе, Бога, хвалим…», - а у меня перед глазами проходили люди,
которые воплощали Слово Любви в мир. Я их всех любил и молился, чтобы в
новом году нашей жизни врачам, сестрам и санитаркам, и всем, кто подвизается на
почве милосердия и несет его в мир, Господь даровал мир, здравие, спасение,
прощение и оставления грехов, чтобы Он сохранил их на «Мно – о - гая лета!»
Незримый хор болящих и болевших, лечившихся и вылечившихся, лежавших,
лежащих и восставших поет всем вам: «Многая лета! Многая лета! Многая лета!
Спаси, Христе Боже!»