Томно я поджег гашиша плюшку,
Дым вдохнул тягучий гашиша,
Посмотрев украдкой на старушку,
«До чего ж старушка хороша...
Ситцевая древняя хламида
И платок на маковке седой
Твоего ничуть не портят вида,
Погоди, родимая, постой...
Ты же меня в сердце поразила,
Как своих покойных трех мужей,
Тем, что шаркала себе из магазина,
Где купила хлеба и дрожжей.
Взгляд пустой, как бездна, профиль хмурый
И улыбка как вязанка дров
И чело твое все в кракелюрах,
Как картины старых мастеров».
Всю в кулак собрав свою отвагу,
Двинулся я ей наперерез.
Книги жизни жухлую бумагу
Я б ее для чтения отверз,
И перстом, слюною намоченным
Я б страницы желтые листал,
Помнящие времена Хрущева,
Ну, а может, статься и Христа.
Я себя старухе в ноги бросил,
Сердце жгло мое, как от огня...
Полетели булки из авоськи,
Коей она п*здила меня...
Я схватил в охапку ее тело,
Встрепенув тем скрюченный скелет,
Извиваясь, бабка захрустела,
Будто снова ей шестнадцать лет.
Но затем, извергши вихрь проклятий,
И ногой ударив метко в пах,
Вырвалась старуха из объятий,
Скрылась где-то в сумрачных дворах.
Пусть я для тебя еще зеленый,
В свои полных двадцать девять лет,
Но в собесах нашего района,
Отыщу когда-нибудь твой след,
И любовь всю на тебя обрушу,
Ты тогда не скроешься — нет, нет.
Пока ты жива, моя старушка,
Жив и я, привет тебе, привет...