29 декабря 2010 года
Я нарядил красивую, пушистую елку игрушками и гирляндами.
И она, сияя разноцветными огнями, невероятно торжественно и празднично вписалась в интерьер нашей небольшой, скромной комнаты.
Нина ничего не сказала, только заметила, что елка должна стоять в углу, а не по центру. И когда я где то лазил по магазинам, что бы купить подарки, она сделала перестановку мебели и затолкала елку в угол.
Я пожал плечами, давая понять, что спорить бесполезно. Нина лукаво и как-то многозначительно на меня посмотрела. Тебе не нравится? Да нет, мне все равно, тем более, что она уже там стоит. Нина наклонилась к моему уху и тихо сказала. Елка в углу, к деньгам. Я покачал головой, скептически улыбнулся и нерешительно возразил. Знаешь Нина, мне все равно куда ты ее засунула и где она будет стоять, но деньги тут вообще не причем. Откуда им взяться? Артем в армии, Алешка отдыхает в Египте.
На следующий день, когда мы уже позавтракали, к нам позвонила красивая, молоденькая девушка, с улыбкой приглашая меня и супругу пройти к машине и проехать к начальнику пенсионного фонда в кабинет для Новогодних поздравлений. Я был не мало удивлен, когда начальник пенсионного фонда Адам, в присутствии сотрудников отдела торжественно вручил нам конверт с деньгами, пожелав крепкого здоровья, всех благ в Новом году и с огромной благодарностью поблагодарил за воспитание нашего замечательного сына Артема.
Который два года проработал под его руководством и уйдя в Армию, оставил глубокий след в коллективе своей безупречной, безукоризненной работой. Своей теплотой души, светлой улыбкой, трудолюбием, какой - то невероятно притягательной мягкой и в то же время твердой порядочностью. Он поставил себя как руководитель над коллективом и вместе с тем слился, вошел в этот коллектив, заставив с уважением и доверием относиться к себе.
Моя жизнь щедро наградила меня идиотами и подлецами. И я всегда понимал и жалел о том, что у меня никогда не было настоящего учителя, который научил бы меня профессионально драться.
Я смотрел на его шрам под левым глазом и внимательно следил за рукой, в которой раскачивалась недопитая бутылка водки. Ты помнишь? Слегка наклонившись, он показал на большой рубец чуть ниже глаза. Я искал тебя. Ох, как я тебя искал. Наглые, слегка прищуренные глаза смотрели с презренной ненавистью. Я мысленно пытался расслабиться, но все тело напряглось, пытаясь в любую секунду уйти от удара. Главное не быть скованным и все получится, думал я. Мне показалось, что он тоже так думает, прощитывая каждое мое движение. Стоя на крепких ногах передо мной, он до хруста сжимал и разжимал левый кулак, повторяя. Ох, как я тебя искал. Я даже не пытался встать. Мне казалось, он ждал этого. Но я все сидел на лавке, откинувшись чуть в сторону, и внимательно следил за бутылкой. Кто старое помянет, тому глаз вон, спокойно сказал я. Трудно было угадать, рискнет он или нет. Теряя контроль и здравый смысл, люди идут на отчаянный шаг. И иногда это срабатывает. К тому же, я сижу, а он стоит передо мной как грозный идол и это дает ему шанс. Видимо десять лет, пока я был на севере, не охладили его кровь и мстительную ненависть. Что - то его удерживало. Время напряженно шло. Сердце отбивало секунды. Пять, десять, двадцать. А может ему водку жалко. Ведь такие, за стакан водяры, удавятся, подумал я. И водка здесь не причем. Очко сыграло. Даже спустя десять лет он не забыл, как я завалил его под себя и с остервенением бил окровавленную морду. Я не мог разорвать костюм, в рукавах и внутри его была вшита леска и он крепко завернул его мне на голову. Но этот ментовский прием не помог ему. Я успел засадить ему пару раз, вложив всю силу своих крепких рук. Какие - то мужики начали разнимать. Он разжал руки, и я в одно мгновенье уже стоял над ним. Его тяжело подняли и повели в магазин.
Я работал тогда в зоне на башенном кране и вечером после работы наш вахтовый автобус заезжал в хутор Калинино, в детский сад за детьми. Это был 84 - й год, наверно июнь или май, не помню, но точно знаю, что не прошел месяц после операции желудка. Рубец был толстый и красный и напрягать его на такого кабана было еще рановато. Но мне всегда везет как утопленнику. Надо же было зайти в этот долбаный магазин и купить консерву. Толик подошел ко мне и прошипел как удав в самое ухо, пойдем выйдем. Уже смеркалось. Не в далеке стоял наш вахтовый автобус. Было тепло и тихо. Я вышел на крыльцо и он схватил меня двумя руками за грудь. Ты избил моего брата Антона, прохрипел он. Я попытался его успокоить. Послушай Толик, давай встретимся через месяц и поговорим как нормальные люди. Я после операции и мне нельзя драться с тобой. Но он прошипел, ты пидорас, ты моего брата .....Он не договорил. Я рубанул его консервной банкой изо всей силы под самый глаз. Он упал через две ступеньки, вскочил, по инерции пятясь назад, и я как ураган полетел к нему. Убью сука, заорал я. Он раскачивался как боксер на ринге, пытаясь уйти от удара, и бросится на меня. Я, чтобы не промазать, со всей силы метнул ему в грудь консервную банку. Хотелось еще раз в рожу, но я боялся промазать. Он принял удар, хрюкнул и метнулся ко мне. Мы сцепились в яростной схватке. Я как всегда в драке, сделав подсечку под левую ногу, оказался сверху. И успел ударить в нос и в подбородок. Он сжимал подол костюма двумя руками, пытаясь задушить. Но я с остервенением бил его куда попало, пытаясь освободится от удавки. И уже порвал рукав у плеча, когда два крепких мужика оторвали меня, уговорив его разжать руки.
В свете больших окон магазина я увидал его окровавленное лицо. Его повели в магазин, а я, поискав несколько минут смятую консервную банку, сел в свой автобус. Это тебе за Нину. Сука.
В тот далекий летний день они встретили меня у подъезда и попросились в гости распить пару пузырей. Че мол тут во дворе ни стаканов ни закуски. Посидим, поворкуем и разойдемся как в море корабли. Толик улыбнулся, какой - то ехидной улыбкой и похлопал меня по плечу. Ну что, пошли, Там, где я родился, не принято отказывать в гостеприимстве. И я посадил их за стол. Нарезал помидор, хлеба, открыл консерву. О чем был разговор, не помню, но после третьего стакана Толик стал наезжать. Что - то ты мне не нравишься, что то, ты какой - то ни такой повторял он, раз за разом. Его брат Антон улыбался, показывая на пальцах, один плюс два будит три, давая понять, что их двое, а я один. Давай паря, гони в магазин, а мы тут посидим, покалякаем. Нарисуй еще пару пузырей и будет в самый раз. Я решительно встал. Все пацаны, тихо поднялись и за ворота. Нина пришла с работы и ей надо отдыхать. Толик встал, отодвигая стол. Ты нам не нравишься Паха. С тобой по хорошему, а ты какой - то ни такой. Еще не закрылась дверь, а Толик уже крепко держал меня за грудки. Ты нас не уважаешь Паха. Он все туже сжимал на моей груди рубаху. Я не долго думая ударил головой в переносицу. Навалился Антон и замелькали кулаки. Выбежала Нина, закрывая меня от Антона. Она кричала, да отцепитесь вы от него. Антон, пытаясь ударить меня ногой, нанес удар Нине выше колена и она, застонав сквозь слезы, присела у дверей. Я схватил Толика за волосы и со всей силы рванул на себя. Выскочил сосед по площадке Максим. Здоровый, крепкий как медведь. А ну вон от сюда! Петухи. Братья, обгоняя друг друга, спустились на нижний этаж. Забери сука! Я швырнул клок волос, вырванных с головы.
Нина, пригибаясь в коленях, роняя слезы, добралась до кровати. Как я завтра на работу! Зачем ты их привел! Она упрекала меня сквозь слезы, показывала огромный синяк. Я целовал ее прекрасные руки, ее колени и просил прощенья. Мне было обидно и стыдно перед ней.
Между ними разверзлась пропасть, как только супруги поняли, что во многих отношениях при всей их уступчивости и снисходительности друг к другу, их взгляды на жизнь противоположны.
Будим уходить тихо, огородами, грустно сказала она.
1996 год осень
Распаляясь все больше и больше, я уже не контролировал себя. Повышая голос, обрывая ее на полуслове, я гневно кричал. Почему они приходят, приезжают и приползают в мой дом? Зачем ты их тащишь сюда делать колонку, подрезать виноград, привозить шифер? Я что, не могу это сделать сам? Что ты позоришь меня? Они что мужики? А я кто, хер собачий? Нина оправдывалась, не соглашалась, упрямо защищая себя. Это меня злило еще больше. В гробу я видал такую жизнь! Вон тачка стоит. Сяду и уеду, хер найдешь! Живи хоть сто лет с этими пидарюгами, целуйся с ними! Мы помирились почти сразу. Мне стало жаль ее и она прижалась к моей груди со слезами повторяя. Ни кто мне не нужен. Ты что, сума сошел! Я тебя очень люблю! Я очень тебя люблю! Она повторяла это и слезы текли по моей рубашке и я гладил ее прекрасные волосы, ее прекрасные плечи. Целовал любимые губы. Если мы расстанемся, я через неделю сума сойду. А я думала, ты там себе нашел какую – ни будь кладовщицу. Она сквозь слезы улыбалась и всхлипывала, утирая мокрые глаза.
Он думал, что достиг самого дна, но тут с низу постучали. Как твоя фамилия? Яксук. А жена? Як сука, с нуддистского пляжа, невозмутимо ответил он.
Я уже пятый месяц жил на даче. Иногда приезжал домой. Купался в ванной, смотрел телевизор, запасался продуктами и уезжал на неделю – другую копать, сажать, полоть, собирать урожай, не спеша вспоминать свою долгую не легкую жизнь и писать дневники. В кафе, у дороги было недорогое пиво, и я брал пару полтарушек и шел к соседу Андрюхе по даче играть в домино и в карты. Мы не спеша потягивали пивко с Ленкой и часов в 11, вдоволь наигравшись в карты, я шел домой спать. Так прошло лето, и наступил сентябрь.
В теплый солнечный день я ходил по огороду с лопатой, обкапывая фруктовые деревья. Урожай был закатан в банках, картошка уже лежала в подвале, только поздняя капуста, подбоченевшись огромными сочными листьями, гордо глядела на меня плотными бело – зелеными кочанами. В этом году был хороший урожай персиков, клубники, вишни, ежевики и помидор, а остальное так себе, как всегда. Что – то родит в этом году, что – то в следующем. Но я всегда благодарил Бога, какой бы урожай он мне ни дал. Зашел Андрюха. Павел Васильевич, мы в Дивноморск едем, ни хочешь прокатиться с нами? Он смотрел вопросительно, глядя мне прямо в лицо. Чего я там забыл Андрюха. Мне и тут не плохо, да и работы много. Надо теплицы готовить к зиме. Огород капать, деревья белить. А ты в Дивноморск. Да и у тебя на даче конь не валялся, все заросло бурьяном. Да за грибами Павел Васильевич, туда и обратно. Ну, может день, два поночуем. Позагораем, покупаемся. Так вы купаться или за грибами? Что – то ты финтишь Андрюха. Я посмотрел в его хитрющие глаза и понял, что он что – то недоговаривает. Ты Андрюха не юли хвостом, а говори прямо. Вы купаться или за грибами едите? За грибами, за грибами Павел Васильевич. Грибов нарвем и проедем на море по отдыхаем. Я с сомнением еще раз посмотрел на Андрея. Действительно последнюю неделю прошли грозовые дожди и где – то на перевале, а может за перевалом сверкали молнии и глухо гремел гром. Я на мгновение почувствовал запах моря и плеск соленой волны и что – то далекое и такое близкое сердцу напомнило те далекие и безвозвратно ушедшие годы. Я неопределенно пожал плечами. Там грибов, Павел Васильевич хоть косой коси: алений язык, белый грип, грузди. Мы прошлый год набили полный багажник, завалили заднее сиденье. А какой там воздух, кедровые рощи, костер, рыбалка. Он вопросительно посмотрел на меня. Ну, на пару дней, ну дня на три. Я нехотя согласился. Хорошо. Заедем ко мне, я скажу, что уезжаю на море, хмуро ответил я. Лена поедет с нами и еще Тузик. Я махнул рукой и пошел собираться.
Андрей умело вел машину, скорость была за сотню, и он часто обгонял и мягко притормаживал, сбрасывая скорость. Но вот на повороте он пересек сплошную линию, обгоняя автобус, и как будто их сам черт сюда поставил, пост Гаи. Сержант махнул жезлом и через
пять минут Андрей вернулся и как ни в чем небывало, продолжил путь. Настроение было подавленное и, глядя на извилистую дорогу, я угрюмо спросил. Сколько? Триста. Я замолчал, на долго, недовольно глядя на собаку, которая все время меня раздражала. Горы сжимали дорогу со всех сторон, расступаясь красивой, зеленой долиной, наполненной душистым ароматом разноцветных цветов. Красота природы всегда покоряла меня, и, глядя на горные потоки рек, дубовые рощи и вековые сосны, склонившиеся на склонах гор у самой дороги, я постепенно успокоился. Ладно, может и правда, грибов привезу. Нина обрадуется. Если завтра или после завтра приеду, она даже и не заметит, что я уехал на море. Мы бродили по склону уже больше часа, и хоть бы один гриб. Да тут даже поганки не растут, возмутился я! Павел Васильевич, ей богу прошлый год здесь было грибов валом. Валом, передразнил я, так куда же они делись? Мы спустились к машине и через пятнадцать минут подъезжали уже к дикому пляжу. Собственно говоря, пляжа вовсе и не было. Был кедровый лес и десятка полтора палаток, разбросанных на большой поляне, поросшей кое – где огромными разлапистыми кедрами. Берег моря был далеко внизу. и, чтобы искупаться, или позагорать, нужно было спускаться по крутому скалистому склону, перевитому толстыми извилистыми корнями , перелазить через упавшие стволы деревьев, прыгать по острым каменистым ступенькам и продираться сквозь зеленый кустарник. Палатки поставили две. В одной расположились Ленка с Андреем, в другой продукты, питьевая вода, лодка с сетями, бутылки с пивом и кастрюли с ложками и вилками. Ну, а машина досталась мне.
Андрей начал готовить сети. Что, прямо сейчас пойдем ставить что ли? Спросил я. Покушаем, Павел Васильевич, отдохнем и спустимся к морю. Ты как не против нуддистского пляжа? Какого пляжа, не понял я? Нуддистского. Ну, голым походить. Какого черта? Раздраженно спросил я. Ты что, голый, что ли пойдешь рыбачить? Да нет, но там, на пляже все голые, и мужики и бабы. Голые, это что, совсем без штанов что ли? Ты что, охренел Андрюха! Ты зачем меня сюда привез? Бабы голые. Нуддисты. Это что, секта что ли? Да ни секта, Павел Васильевич. Просто на пляже все купаются и загорают совершенно голые. Вот сейчас спустимся, и увидишь. Ну и бардель ты мне устроил Андрюха. Не мог сразу сказать про этих уродов. Голожопые. Ну, совсем оборзели. Ленка, ты что, тоже, без штанов на пляже валяться будешь? И не стыдно тебе? Чтобы при мне оба в штанах ходили. Черт бы вас побрал всех.
Я прыгал с одного уступа на другой, цеплялся за кустарник, обнимал стволы деревьев, сползал по толстым извилистым корням, а за спиной громоздился мешок с лодкой, веслами, с сетями, с насосом и полторушка пресной воды. Андрюха предложил перекурить. Ты уж извини, Павел Васильевич, у меня смещение позвонков. Ты ведь знаешь, как я упал с крыши. Ты как?
Что как? Ну, сколько еще можешь понести, если рыбы наловим. Смотря, сколько наловим. Ну. Если килограмм сорок. Что, сорок? Сорок килограмм рыбы, мокрые сети двести метров, лодку, насос, весла? Ты что, Андрюха, хочешь чтобы я все это тащил в гору? Мне шестьдесят восемь лет. Ну, за два раза Павел Васильевич. Андрюха, ты либо тупой, либо хитрожопый. Ты что, меня привез сюда, чтобы я этот мешок таскал туда – сюда? Рощи, костер, грибы. Андрюха, нахрена мне такой расклад? Ты что, не мог сразу мне сказать. Я, наконец, понял, зачем я сюда приехал. Мы спустились к морю, и я отстал, прыгая по камням. Дороги не было. Все было усыпано мелкими и крупными валунами. Пот заливал глаза, и очки постоянно съезжали с носа, готовые упасть и разбиться. Матерясь, я запрыгнул на огромный камень и, потеряв равновесие, рухнул на совершенно голую, старую задницу, загоравшую под камнями. Истеричный визг быстро поднял меня на ноги. Ты что, не мог в другом месте упасть? Возмущенно закричала она. Ослеп, что ли!
Убери этот проклятый мешок с лопатами. Не мог в другом месте упасть. Она повернулась в пол оборота и огромная грудь, такая же сморщенная как и ее задница перевалилась на мою сторону. Ходят тут прыгают, места другого нет. Вон отойди к морю и падай там хоть весь день до вечера. У, какая противная баба, промычал я, извиняясь и растирая ушибленную ногу. Пока догонял Андрюху, наткнулся еще на десяток, стоящих и лежащих, совершенно голых нуддисток. Они, не обращая на меня внимание, отдавались ласковым, теплым лучам солнца и объятьям теплого морского ветра. Я догнал Андрея. Ты не мог другого места найти, отвечая на его улыбку, раздраженно спросил я? Здесь дно песчаное, Павел Васильевич, а эти бабы будут у нас арентиром, когда мы выйдем в море. Он приставил длинный шест к отвесному скалистому берегу и, вытащив сети и весла из мешка, стал готовить лодку. Мы без проблем вышли в море. Отдаваясь теплому морскому бризу, я налегал на весла. Стоп, Павел Васильевич, а то уйдем в открытое море. А там подводное течение. Берег едва просматривался и мы с Андрюхой, собрав сети, стали потихоньку спускать их на воду. Привязали поплавок к якорю и Андрей, махнув рукой, выпрыгнул с лодки. Греби, Павел Васильевич, я поныряю. На следующий день выбирали сети. Я сидел на веслах и потихоньку подгребал в направлении сетей. Ну не греби, не греби, Павел Васильевич, ты все время наезжаешь на сети. Когда набегала волна, сети оказывались под лодкой и Андрюха все время упрекал меня, вытаскивая из под лодки рыбу. Я давал задний ход, и Андрюха раздраженно кричал, греби, греби, Васильичь, ну сил нет тянуть сети. Мы, чертыхаясь, радовались, как дети, восторженно восклицая. Ого! Смотри! Какая кефаль, а краб, краб смотри! Ух, ты, скат! Подтягивай, подтягивай. За хвост не хватай! А что? Да, долбанет, мало не покажется. Но скат расправил могучие крылья, плеснул в нас соленой водой и медленно погрузился в глубину. Эх, ушел. Смотри, смотри еще кефаль. И окунь. А там, что - то дальше! Ого, какой краб и ерш! Ух, колючий и еще смотри, пара окуней. Набили почти полный мешок, а Андрюха все вытягивал и вытягивал рыбу. Восторга не было границ. Крабы ползали по дну лодки и я не знал куда деть ноги. Все! Андрюха опять вывалился из лодки и махнул рукой. Греби, я буду рядом. Плавал он просто отлично, то надолго ныряя в глубину, то догоняя или обгоняя лодку. Через прибой прошел легко. Вовремя спрыгнул почти у берега и успел затянуть лодку до наката волны. Не обращая внимания на голых баб, растянулся на горячем крупнозернистом песке. Ух, хорошо! Шевелиться не охота. Так бы и лежал всю жизнь. Не знаю, сколько было в мешке рыбы, но я медленно лез и лез, преодолевая метр за метром, цепляясь за кусты и коренья, подтягиваясь и обливаясь потом, я поднимался вверх, беспрерывно глядя на крутой склон, за которым стояли палатки. Андрюха нес весла.
Ершей и крабов не возможно было распутать. Колючие плавники, жабры, хвосты, клешни. Все перемешано, перепутано, забито морской травой, шевелилось, кусалось, кололось. Я, наконец то, вздохнул. Все.
Последний метр из двухсот собрали в пучек и подвесили сохнуть. Лена уже скоблила большую, еше живую кефаль, которая виляла хвостом и сверкала мелкой чешуей, разлетавшейся в разные стороны. Пахло дымом, морем, рыбой и я, развалившись на душистой хвойной перине, наслаждался холодным пивом. Прошло три дня. Я ходил за дровами, собирал шиповник, разводил костер, играл в карты, ел, спал, жарил и варил рыбу. Что – то беспокоило и не давало покоя. Я сказал Андрею. Что? Нина меня потеряла. Давай домой собираться. Ты что, Павел Васильевич! Где ты еще так отдохнешь? Я устало посмотрел на Андрея. Нина меня потеряла. Она уже всех на уши поставила. Я же, не сказал ни чего. Ее не было дома. Павел Васильевич, мы же договорились, ну давай еще недельку, другую. Давай позвоним, поговори с ней, объясни, что мы отдыхаем, рыбачим, купаемся. Ну, давай, Павел Васильевич, он достал телефон. Я оторопело разинул рот. Позвонить! Так давай же, черт бы тебя побрал. Что же ты, раньше то ни сказал! К моему удивлению я сразу услышал гневный голос моей красавицы. Она плакала и говорила обидные слова. Меня не слушала. Говорила, что я ее бросил. И что она всех черкесов на уши поставила. Искала телефон Андрюхи. И что она была и у Андрюхи и у Заура. И у свата Андрюхи и на даче. И что не может ни как дозвонится. И что со мной что – то случилось. И что я пропал и она не спит и не ест и надо заявлять в милицию. Караул, кричу я. Успокойся. Я жив, здоров и скоро приеду. Живи там хоть до Нового года, сердито перебила она и выключила телефон. Андрюха улыбался. Ну, вот Павел Васильевич, а ты переживал. Наливай пивка, успокойся. Он налил полную кружку, и я хотел было уже выпить, но он, оглядываясь по сторонам, в три огромных глотка, опрокинул ее до дна и, переведя дух, вытер губы. Ты что, удивился я? Он мотнул головой на палатку. Ленка свечки ищет в палатке. Ааааа, понимающе, кивнул я, и шепотом добавил, давай еще. Ты что, ее боишься? Да нет, ни в этом дело. Я же закодировался. Если сорвусь, хана. Я удивленно сморщил нос. Ты что, не знал, Павел Васильевич? Да откуда. Прошло пять дней. Мы сняли второй улов и пригласили соседей. Их палатка стояла рядом. Андрюха пил без удержу. Стоило только Ленке отойти или отвернуться, он опрокидывал рюмку и наливал новую. Заспорили за рыбалку с соседом. Громко доказывали, стучали в грудь и в пьяном угаре, обнимая друг друга, перешли на баб. Я уже третий раз женился, шептал сосед. Все бабы одинаковые и все смотрят на лево. Я ее за титьку, а она меня сука по роже, орал Андрюха. Ни какой совести, братан. Лупила как Тузика. Глаза ГНЕВНО сверкали, отрожаясь в тусклом пламени догоравшего костра. А, скат падла ушел! Ушел вон туда, в Турцию. Он махнул рукой, пьяно хватаясь за стол. Всех переловлю. Всех переловлю мерзавцев. Все Черное море будит у меня в кастрюле кипеть. А этого козла морского, этого ската суку, сам задушу вот этой могучей рукой и съем живьем. Он посмотрел по сторонам и презренно сплюнул. Ленка? ПОЗВАЛ ОН ГРОЗНО. К ноге, мерзкая баба! Где мои сигареты! На следующее утро Андрюха выполз из палатки и сунул мне двести рублей, молча показывая на Дивноморск. Нет, уперся я. Иди сам. Три туда, три обратно. Да еще ведро пива тащить. Ближний путь по камням прыгать. Павел Васильевич, я не могу за руль, он дохнул перегаром. Ну, давай, сгоняй! Час туда, час обратно. Посидишь на пеньке, попьешь пивка, наслаждаясь морем. Ну, Павел Васильевич, ради бога, сгоняй. На девятый день рано утром я лежал в машине, уныло глядя на огромные, мокрые кедры. Моросил дождь. Штормило. Шум прибоя доносило даже сюда. Вода с шипением отходила назад и огромной волной бросалась на берег. Идиоты. Сколько можно спать в
этой чертовой палатке. Чтоб вы провалились, когда вы только выползете. И принес же меня черт в эту даль. Кого только ни уговаривал. Кого только не просил. Мест нет. Ни кто не берет. Уехали почти все, а этим нудистам и дождь нипочем. Собака пронеслась мимо меня и, подняв ногу, поссала на заднее колесо. Пошла прочь, тварь! Заорал я. Но Тузик, не обращая внимания, потряс мокрую шкуру и скрылся в палатке. Два нудиста и собака, ворчал я. Дождь усиливался. Крупные капли дождя стучали по крыше, растекаясь по стеклам. С шумом налетал ветер, и капли воды проникали в салон. Я плотнее закрыл стекла. Ну, пьянь нудистская, сейчас я вам устрою дымовую завесу, поплачете вы у меня вместе с вашим Тузиком. С трудом, но все же разжег костер, который нещадно дымил. И искрясь и потрескивая, густой дым пополз к ненавистной палатке. Я подбрасывал и подбрасывал смолянистую хвою, охапками сгребая по всей поляне. Давай, давай, души их, шептал я. В дыму уже была вся палатка, когда показалась полупьяная, опухшая Андрюхина рожа. Узкие глаза слезились и. пытаясь разглядеть, кто дымит, матерясь и вытирая лицо от слез и дождя, он двумя прыжками выскочил на свежий воздух. Ни чего не понимаю. Идет дождь, и какой – то дым лезет и лезет в палатку. Дышать не чем. За ним выпорхнула Ленка
с собакой. Павел Васильевич, что вы делаете! Зачем вы нас душите дымом? Я спокойно повесил чайник. Сейчас вот чаю попью и буду вас всех связывать. Закину всех троих в багажник и поеду домой. Ленка посмотрела на Андрея. Давайте хоть спрячемся от дождя. Мы зашли в большую палатку с продуктами. Я объявляю вам ультиматум. Сегодня последний день. Если Андрюха нажрется, я связываю вас всех веревками, какие есть, обматываю сетями, рот забиваю тряпками, чтобы вы не орали, и поеду домой на вашей машине. Ленка всполошилась, видимо поверив тому, что я не шучу. Павел Васильевич, ну давайте мы вас отвезем в Дивноморск. Там ходят автобусы, маршрутки, мы вам купим билет. Нет, твердо сказал я. Вы меня привезли, и вы меня отвезете. Даю вам час на размышления. Мы здесь по месяцу отдыхаем. Мы приезжаем сюда на все лето вот уже десять лет. А вы приехали и поехали. Я резко махнул рукой. Я не шучу, черт вас возьми. Вы меня обманули. Я ведь вам не мальчишка. Я быстро вышел и пошел к машине. Андрюха подошел через пять минут. Как же без рыбы? Павел Васильевич. Нет грибов, ну хоть рыбы наловить надо.
Нину Васильевну угостим. Ну, один денек давай еще порыбачим. Сегодня поставим, завтра снимим. Андрюха, заорал я, посмотри, что творится! Шторм! Черт тебя подери. Как ты через этот вал перелезешь? Я вылез из машины. Иди сюда! С крутого обрыва я показал на берег, где кипела вода. Перелезем, перелезем, упрямо твердил Андрей. Я и не через такие перелазил. Я яростно сплюнул. Пропади ты пропадом Андрюха, я наверно ни когда от сюда не уеду! Ну как можно ловить рыбу в такую погоду. Андрей стоял, опустив руки и по его бороде, сверкая, стекали потоки дождя. Ну, ни дай бог, если нажрешся завтра!
Меня перевернуло уже второй раз вместе с лодкой, и я с трудом вылил из нее воду. Огромный вал поднимался у берега неожиданно и грозно нес на песчаный берег, обдавая пеной, травой, мхом, палками, прибрежным мусором и песком. Нещадно лил дождь. Очки заливало водой. Я ни чего не видел, удивляясь, как я их до сих пор не потерял. Мы опять выждали и ринулись в море, остервенело, гребя веслами и руками, разрывая легкие криком и неимоверным желанием вырваться в море. В лодке было уже полно воды, но огромного вала, что обрушивался на нас, все не было и не было. Мы оторвались от берега. Кажется прорвались, кричал Андрюха, вычерпывая ковшом воду. Греби не останавливайся, надо подальше уйти! Ветер порывами налетал, отбрасывая нас в сторону берега, по голой спине стучали капли дождя. Но я упорно налегал на весла, пока берег не скрылся за плотной пеленой дождя. Все, давай здесь Павел Васильевич, а то унесет в открытое море. Поставили сети и
Андрюха нырнул в воду. Волна плавно поднимала и грозно опускала с огромной высоты мое ветхое судно. Дождь не переставал и ветер сильными порывами подгонял к берегу. Я увидал его, когда лодку уже несло к огромным валунам. Я не успел выпрыгнуть. Ревущая, пенистая волна понесла, завертела и опрокинула. Вал зашипел, закрутил, завалил палками, корнями, камнями, бревнами. Швырнул и яростно отступил. Я с трудом встал, кое - как оттащил лодку и бросился ловить весла. И если бы волна снова обрушилась на меня, я бы уже не выбрался на берег, не хватило бы сил.
Я шел согнувшись, оступаясь на скользких камнях. Жестоко колотил озноб. Особенно, когда налетал шквал ветра. Я приседал, прижимая мокрые руки к груди, дрожащими губами повторяя, безумие знак избранных. Видимо надо мной смеялся сам Господь Бог.
Но к удивлению моему рубашка и штаны в целлофановом мешке были почти сухие и я сразу согрелся.
На следующий день стоял плотный, серый туман. Мелко моросил дождь. Огромная волна с грохотом падала на берег, с шипением отступала и набирая силу где то в глубине морской бездны, поднималась над берегом, обрушиваясь всей своей мощью. Мы, молча, разделись. Как только волна отступит, бежим следом. Я кивнул. Приготовились, держа лодку, и как только волна пошла от берега, по команде ринулись в море. Андрюха уже был в лодке, когда я чуть замешкавшись с веслами, залез и заорал. Подвинься! Дай сяду! Но нас уже подняло к небу. Я греб изо всех сил, но все было напрасно. Грохот волны, шипенье, свист ветра, крики, брань: все ушло под воду и с не вероятной силой в диком водовороте, выбросило на берег, как не нужный мусор, скопившийся у прибрежий. Мы вновь и вновь бросались в море, но море не пускало нас, не давая забрать эти чертовы сети и уже в который раз неистово переворачивая к верх ногами, вертя, крутя, забивая рот и нос песком, мхом и травой.
Андрюха, жди самую большую волну и следом за ней. Давай! Давай! Я орал и бежал, едва удерживая лодку. С размаху, боком кувыркнулся в нее, и уже на корточках греб веслами, остервенело, упрямо и яростно. И Господь смилостивился. Море пустило нас в свое царство и гостеприимно раскрыло нам свои объятья. Словно громадные, могучие руки поднимали нас на огромную высоту и бережно опускали в бездонную пропасть. Волна не захлестывала, она бережно и сурово опускала нас и поднимала вновь. Это все я делаю для тебя! Слышишь? Я кричал в пространство, стиснув до боли зубы. Для тебяяяя! Слова вырывались стоном. Едва нашли поплавок, стали вытягивать скрученные и забитые травой сети. Кое где попадались ерши и крабы, десятка два крупных морских окуня, синюха и больше ничего. Кефали не было ни одной. Я направился к берегу, тревожно думая, правильно ли направляю лодку. Но вот смутно показался склон крутого обрыва и на гребне огромной волны с невероятной скоростью стал приближаться каменистый берег. Это конец! Но лодку бросило между двух громадных валунов. Господи! Ты опять не дал мне умереть! Едва вытащил мешок с сетями и рыбой, побежал к лодке. Волна обрушилась вместе с лодкой, переворачивая меня и лодку, и я едва встал по пояс в воде, как новая волна опрокинула и понесла по камням, бревнам, песку и отступила.
2010 год лето
Вагон с Д.С.П. разгружали втроем. Спешили. Время оставалось в обрез и всем хотелось до пяти закончить работу. Я обрезал крепежную проволоку, собрал пленку и не складывая, сбросил с вагона. После выгрузки мы собирали доски, куски Д.В.П., пленку, в общем все, что было не нужно кладовщикам и арендаторам, и тащили к себе в бытовку. У нас у каждого был свой угол и мы заваливали его до потолка, пока оставалось место, а потом увозили домой или на дачу. Вагоны были угольные и мы после выгрузки, выметая угольную пыль и мусор, вылезали грязные, потные и уставшие как собаки. Особенно тяжело было, когда стояла жара под сорок, железные вагоны накалялись так, что нельзя было дотронуться рукой, дышать было нечем и мокрое от пота тело покрывалось угольной пылью и копотью. Подошел мотовоз и я махнул рукой. Все, увози! Мы подобрали крепежную проволоку, доски, пленку и довольные, что, наконец – то закончился тяжелый изнурительный труд, пошли в бытовку. Аксенов, растопырив пальцы веером, размахивая руками, подлетел ко мне. Паха, не пройти, не проехать. Завалил своей пленкой проход, куда я положу доски? Я сложил фигу и сунул ему под нос. Вот тебе, а не пиво. Ишь, расщеперил крылья, раскудахтался. Куда положу, завалил проход! Не знает он куда положить. В жопу себе засунь. Туда как раз все доски влезут. А очко пленкой заткни и проволокой закрути. Вова сменил гнев на милость. Паха, ну два месяца уже лежит, не пройти, не проехать. Хорош орать Вова, я уже договорился с машиной. Будит тебе проход. Всем налью, а тебе во, я повертел фигой. Да я уже смотрел в холодильнике, там ни чего нету. Это для тебя нету, а пацанам налью. Грех после такой каторги не выпить. Все, отвали Вова. Я поднял пленку и стал ее туго сворачивать. Этот кусок сегодня увезу, чтобы ты не спотыкался. Вон мужики уже все купаются, а ты как старая баба на базаре разорался. Веревку лучше дай, пленку перевязать, и собак гони отсюда. А то эта рыжая повадилась тут ночевать. Чуешь, как воняет. Вова потоптался
вокруг своих досок, где же ты его прячешь, и, подкравшись сзади страдальческим голосом, заскулил, Паха, ну не томи, налей полкружки, спаси лучшего друга. Я медленно повернулся, глядя на хитрую улыбающуюся рожу. Это кто, урка, ты что ли, лучший друг? Падла, да ты за кружку пива продаж меня вместе с досками, вместе с этой бытовкой и моими корешами. Все Вова, исчезни, иди морду вымой. Ты как будто ей сажу подметал в вагоне. Да ты на свою посмотри, обиделся Вова. Будит и в нашем холодильнике праздник. Сегодня у тебя есть, завтра у меня будит. Через полчаса, Гришка распаренный, красный, заросший густыми, черными волосами выпятив могучую грудь молча встал передо мной с большой, черной от заварки кружкой. Паха, мне сказали, я спокойно перебил, вытирая полотенцем мокрую голову. Чего тебе сказали? Это кто же тебе сказал, вон та болаболка? Так ты ведь знаешь, что он трепло. Паха, я тебя знаю, ты зря трепаться не будешь. Он нетерпеливо ждал, когда я открою свою кабинку с одеждой. Когда ты успел сбегать? Ты же все время был на вагонах. Так я за ножницами бегал, помнишь? Ну.
Ну! Ну! Так ты! Да нет же, что ты такой тупой. Санька, укладчик подвернулся, ну я и дал ему стольник. Так ты что, две взял! Гришка, ешкин кот, посмотри какое у тебя пузо! Разве тебя напоишь одной. Пока я наливал прохладное, пенистое пиво, Гришка довольно урчал. Давай, давай, доливай, доливай, покруче. Да ты пену – то, пену то отхлебни, отсоси пену – то! Паха, не борзей, обижусь! Да ладно Григорий, ты же друган, ты же меня знаешь. Я шучу. Выскочили Вовка, Юрка, Мишка. Мокрые, красные, распаренные горячим душем, сразу полезли за кружками. Да вы хоть штаны наденьте, голожепые нехристи. Наливай, наливай Паха! Шесть вагонов на пятерых. Охренеть. Вот отпахали. Юрка, дели шабашку. Шесть вагонов, тысяча двести и что там еще? Двадцать подъемов, еще четыреста. Ну, в общим по три сотни. Нормально. Я вытащил вторую полтарушку. Оооо, заорали в один голос мужики. Ну, ты Паха, молодец! Ну, ты, даешь! Нашел же время сгонять за пивом!
Я с трудом запихал пленку под сиденье маршрутки. Пол пакета выглядывало и я поставил на него ноги. Ну вот, будет чем грядки накрывать, компостную кучу накрою, да и бревна от дождя накрыть надо. Оставалось одно свободное место и я, отвернувшись к окну, смотрел на проезжую часть дороги. Вдруг что – то тяжелое и большое опустилось на мою левую ногу. Меня сразу придавило к окну. Я быстро обернулся. Ооо, какая огромная баба. Она почти закрыла меня всем телом и моя голова, доже полголовы едва выглядывала из под ее жирной , толстой руки. Горячие, мягкие ляжки почти накрыли мои ноги. Ширина ее задницы была разов в десять больше моей. Я с трудом стал выдергивать себя, чтобы вылезти. Но дверь захлопнулась и дорога замелькала, набирая скорость. Короткими, толстыми пальцами, увитыми перстнями и кольцами, женщина, опустив голову к моим коленям, стала доставать деньги на проезд, совершенно не обращая на меня внимание. Я возмущенно посмотрел в салон. В удобных и просторных креслах сидели худые и стройные бабы, с улыбкой поглядывая в мою сторону. Вот не повезло, хоть вылазь и стой всю дорогу. Я дохнул на нее пивным перегаром, заеденным старой вяленой рыбой. Она дернулась и замерла, скосив на меня усталый, брезгливый взгляд. Стало легче дышать. Я чуть – чуть пошевелился и чтобы ногам было поудобней, пнул каблуком пакет. И вот тут – то потянуло из какой – то помойки. Такая вонь, такая вонища, что лучше ни когда не нюхать, ну ни когда и ни где, чтоб мне сдохнуть. Потому что мой перегар по сравнению с этой вонью, аромат полевых цветов. Я прильнул бледным носом к стеклу, готовый не дышать, совсем не дышать, ни когда не дышать. Она наверно пернула падла, подумал я. А может это пот так воняет. И как только мужик спит возле нее. Наверно нос тряпками затыкает. А может напердят оба и спят довольные. Она опять посмотрела на меня, укоризненно – надменным взглядом. От стекла тянуло свежей прохладой и я наслаждаясь, втягивал ее маленькими глотками. Бывает же такое думал я. Сидит на мне, пердит, и слова не скажи. А если скажешь, я посмотрел на мелькавшую дорогу. Вот с такой скоростью я буду кувыркаться, если она двинет меня в гневе. Женщина выходила на одну остановку раньше меня. Грузно вылезая, она показывала на меня толстым, потным пальцем и гневно выкрикивая что - то, все время тыкала, тыкала в меня красной короткой ладошкой. Что она говорит про меня, спросил я? Ты воняешь, как сто дохлых собак, сказала пожилая адыгейка. Слава богу, приехали. Я зашел в дом. Вот, получай. Ты просила, я привез. Нина с улыбкой встречала меня с работы. Фу, опять пиво пил! Ой, как провонял. Иди, купайся. Я несколько раз проходил мимо пленки, морщась от непонятно откуда идущей вони. Павлик, от куда такой запах? Может пленка твоя воняет? Да не знаю, Нина. Чего ей вонять, это же пленка. Да ты разверни ее.! Ого, да ты знаешь, какой она длинны! На целый вагон. Ну все равно, посмотри. Как ты пришел, появился запах. Вынеси за дверь, да разверни. Я вынес пакет за дверь и развязал. Развернул раз, другой, третий и скривил рот. Даже, когда я жевал таракана в брусничном варенье не было так противно. Я выматерился. На меня смотрело вязкое вонючее говно, размазанное внутри пленки. Вовка насрал. Падла, жепу на портянки порву! Нет, не может быть. Это собака два месяца оправлялась, а я свернул и завязал. Что же делать, подумал я? Здесь этот пакет не размотаешь. На мусорку отнести, жалко. Когда еще вагон с Д.С.П. придет, закрытый пленкой? А может и вообще не придет. Отвезу на базу размотаю и отрежу негодную, подумал я. А сейчас в целофановый мешок засуну и завяжу, чтобы не вонял. На следующий день я подошел к остановке. Народу как всегда было не протолкнуться. Все старались уехать на работу и как только подходила маршрутка, все лезли сломя голову, не обращая внимание на старых и молодых. Главное не опоздать на работу. Я пробрался в середину толпы и как только подошла маршрутка, меня плотно сдавили со всех сторон и вместе с пакетом затолкали в самую середину салона. От дверей, от дверей отойдите, закричал водитель. Дайте закрыть двери! Меня сдавили еще сильнее. Большой пакет пленки я сначала держал под мышкой, но постепенно стал опускать его все ниже и ниже, к ногам, где было ни так тесно. До Краснодара ехать 30 – 40 минут и схватившись одной рукой за поручни в верху, я уткнулся головой в широкую, мягкую спину и почти задремал, слегка покачиваясь то в право, то в лево. Люди разговаривали, передавали деньги за проезд, а я досыпал с хорошим настроением новый день. Маршрутка останавливалась иногда, кто – то выходил, кто – то заходил. Но я безмятежно посапывал на чьей то широкой мягкой спине. Пакет я опустил совсем под ноги, рука устала. На конечной все будут выходить и я выйду. Душновато немного, но ни чего, думал я. В моей жизни бывало и похуже. На севере в одной комнате по двадцать человек спали и ни чего. Когда заехали в Краснодар, до конечной оставалось три остановки, и тут сзади
меня мужик заорал ни своим голосом. Подождите! Подождите!
Дайте пройти! Мне выходить. Оттолкнув меня в сторону, он ломанулся к дверям и не глядя под ноги, споткнулся об мой пакет, с диким криком, ударившись мордой о железную спинку сиденья и ухватившись мускулистыми руками за голову нафраереной с утра пожилой женщины, матерясь ей в самое ухо, взревел. Какой казел положил этот мешок под ноги? Дама заверещала. Что вы так орете! Уберите свои грязные руки! Что вы в меня вцепились? Водителю маршрутки было пофигу, кто там упал или не упал. Он заорал – выходить будешь, или я поехал? Мужик матерясь и проклиная все мешки на свете и чемоданы, под ногами, с окровавленной мордой выскочил из маршрутки. Пока сыр да бор, я наклонился к своему мешку и увидал в нем огромную рваную дыру. Я уже решил бросить этот чертов мешок с пленкой и пролезть поближе к дверям как широкая спина вдруг резко развернулась и до боли знакомые глаза обожгли меня страшной ненавистью. Перекрывая шум в салоне, огромный красный рот выбросил первую порцию жутких слов. Ты, как будто сдох три года назад! Орала она. Ты воняешь как дохлая собака? Я что, должна нюхать это? Я внимательно слушал, опасаясь, что она вцепится в меня своими потными ручищами. Но тут маршрутка остановилась и я выскочил, не доехав две остановки. Жалко, подумал я, пленка уехала. Но проехав двадцать или тридцать метров , маршрутка остановилась и из нее вылетел мой мешок.
2016 год февраль
Я хочу, чтобы перед вами, внуки мои и правнуки открылся неведомый мир литературного искусства, который ты полюбишь всем сердцем. Я хочу, чтобы опираясь на опыт и знания, имея свои взгляды и убеждения, вы стали писать профессионально и интересно. К вам, любимые мои внуки и правнуки я обращаюсь из далекого прошлого. Чтобы стать настоящим писателем, надо проникнуть в глубину чувств, познать невероятно прекрасный и невероятно жестокий мир нашего общества и писать так, чтобы люди хохотали до слез или страдали, вытирая мокрые глаза, чтобы люди отбросили миллионы написанных романов и повестей, а читали твои. Чтобы читая рыдали и плакали, или забыв про свои не удачи и радости, хохотали, и орали, размахивая руками. Вот, родные мои, тогда я с далекой звезды улыбнусь вам и пожелаю удачи. И если ты сможешь это сделать, можешь смело писать, если нет, даже и не пытайся марать бумагу.
Только дневники. И когда придет настоящий писатель с фамилией Анкудинов, он из наших дневников напишет замечательный роман.
Дачник. Лето. 2016 год
Утром первым делом открыл один глаз, второй думаю пока не буду, что напрягаться с утра, я же на пенсии. День ясный солнечный. Не
спеша натянул носки. Одна радость, носки хоть всю жизнь обувай, ни кто слова не скажет. Мастера, прорабы, механики – вся эта мелочь пузатая, испарилась. Что хочешь делай, куда хочешь иди, хоть никуда не ходи, хоть стой всю жизнь, хоть на кровати сиди. Я покрутил головой. Шея как на шарнирах скрипит. Мазал же вчера скипидаром. А толку.
Я ворчал, не спеша одевая штаны. Пишут, пишут мелкими буквами. Читаешь, читаешь. Вроде не должна скрипеть, а она скрипит. Так в какую же сторону рулить? К этим пройдохам что ли? Я зашел в курятник с кастрюлей зерна и тут как ураган, на меня налетел здоровенный бролерный красный петух. Огромными крыльями он лупил меня по лицу, а потом впился острыми когтями в руку и долбанул в тыльную часть ладони так, что потекла какая – то черная, густая кровь. Кастрюля наклонилась и на рассыпанное зерно кинулись еще десять озверевших петухов. Я отпихнул красного петуха кастрюлей и когда тот снова полетел на меня, пнул его под самую жопу так, что он чуть не перелетел через ограду. Но петух даже и не думал отступать. Я кое как успел сунуть кастрюлю за дверь и уже на лету обеими руками поймал его у самой груди. Я стал рвать его по чем поподя. Вырвал хвост, сдавил озверевшую клюкастую морду, мял, бил, рвал перья и так саданул его об землю, что тот лежал некоторое время и не двигался. Победа была за мной. Я это понял, как только все петухи отошли от кормушки. Вот так подлюки, сказал я гордо, ваша тут не прокатит. Я тут главный, а этот хмырь кинется еще раз, инвалидом сделаю. Так и передайте. Я погрозил окровавленным кулаком. Можете падлюки не кукарекать, я и так знаю, почему на меня этот крендель напал. Повторяю самым тупым, последний раз. С девочками надо обходиться деликатно. А вы, зверье пернатое, что с курами сделали? На них живого места нет. Целый день, целый день с утра до вечера топчите, топчите, топчите. Общипали так, что на голове и на спине ни одного пера ни осталось. Искусали, изодрали, до гола раздели сволочи, и орете в три глотки. Перегородка! Все! И не видать вам больше куриной красоты. Гарем закрыт на ремонт. Котенок грыз наконечник шприца острыми зубами, захлебываясь теплым молоком. Проглотил пару кубиков и сжал зубы. Ты что подлюка рот закрыл! Я совал, совал наконечник шприца, но котенок уперся, хоть тресни. Я помял худое, грязное пузо. Что за мать тебя родила! Два дня уже нету. У крылечка выстроелись кот Васька и собака Шарик. Я высморкался и заорал, пошли нахрен все! Шарик мухой проскочил под воротами, а Васька Шилов растворился в картофельной ботве. Достали гады! Мявкают, гавкают, кукарекают. Пожрать некогда!