Работа над криминально-молодежной драмой (время действия - 1985-ый год) движется. Поставил себе срок - закончить до весны. Захотелось обубликовать еще один эпизод. Сыроватый, конечно, но дико трудно удержаться от бубликации хотя бы отрывков, когда написано до хрена страниц, штук 400, наверное.
Синопсис эпизода: у главаря пацанской шайки (кличка Рубль) - роман с девушкой из чуждой ему среды - с хиппушкой Белкой. И вот Белка ведет Рубля на вечеринку в богемную компанию. Итак:
**
Белка, прогнувшись, раскинула руки и подставила лицо под капли дождя. Ее светло-голубая джинсовая рубашка вмиг потемнела на груди и плечах. Красные флаги на длинных металлических шестах шумно трепетали на ветру. Рубль обхватил Белку обеими руками за талию, легко поднял и утащил, болтающую ногами, под козырек подъезда. За несколько минут образовались лужи, на поверхности воды возникали и лопались большие пузыри. «Это надолго», - сказал Рубль. Белка порылась в мешковатой торбе, висевшей у нее на плече, извлекла мятую пачку Элиты и коробок спичек. Осмотрела, вертя в пальцах, кривоватую сигарету, нашла на бумаге порванное место, зажала дырочку пальцем. Рубль покосился на сигарету и придержал руку Белки с горящей спичкой; дунул на огонек, спичка потухла, испустив сизый дымок с резким запахом. «Эй?!» - воскликнула Белка и шутливо стукнула парня кулачком по плечу. «Сначала почмокаемся!» - сказал Рубль и привлек девушку к себе. «Хорошо еще, что не сказал, полижемся!» - Белка подставила Рублю полуоткрытые губы.
Ливень хлестал по автоматам с газированной водой; к ним подбежал мужчина в кепке, огляделся, сунул граненый стакан в карман мокрого пиджака и потрусил к подворотне. Ветер трепал плакат на торце здания, на плакате – бегущая девушка в белых трусах и майке, и надпись ОТ РЕКОРДА К РЕКОРДУ. Остановился желтый двухвагонный трамвай, открылись двери, никто из вагонов не вышел, никто не вошел, двери закрылись, и трамвай, дребезжа стеклами, покатил дальше, по мосту через железную дорогу. Женщина с синим зонтом процокала на каблуках мимо Рубля и Белки, порывы ветра рвали зонт в разные стороны, женщина хмурилась, ветер выломал спицы зонта, женщина, попытался вправить суставы спиц, но тщетно. Она поспешила к навесу на трамвайной остановке, зажав изувеченный зонт под мышкой. Белка вытащила сигарету.
«Здесь уже недалеко. Пробежимся? - сказала Белка, выкурив сигарету на две трети. – А-то ведь до утра может хлестать».
«Поскакали», - ответил Рубль и с брезгливым выражением на лице разогнал клубы дыма ладонью.
Они взялись за руки и побежали под тугими частыми струями, огибая самые широкие лужи и перепрыгивая небольшие, - мимо здания, обложенного мраморными плитками, мимо киоска Союзпечать и желтой, двухколесной бочки с надписью Kvass, с висячим замком на крышке, вдоль забора из высоких металлических пик, скрепленных круглыми щитками с изображением серпа и молота в обрамлении колосьев. Белка потянула Рубля к высокому эркеру. Забежали во двор, где полные и худые женщины поспешно снимали с веревок белые развевающиеся простыни, пододеяльники в цветочек, разноцветные махровые полотенца, полосатые семейные трусы и синие рейтузы со штрипками, бросали белье в эмалированные тазы и шустрыми полушажками, прижав тазы к животам и бедрам, улепетывали, шлепая резиновыми тапками по мокрому асфальту, к подъездам.
Белка остановилась перед дверью, ведущей в подвал; дверь по диагонали пересекали ровные полосы желтой, зеленой, оранжевой и голубой краски.
«Это здесь. Так и называется - Полосатая дверь. Очень известное место!»
«Кому известное?»
«Продвинутым людям нашего города», - ответила Белка и стала ритмично стучать по двери раскрытой ладонью. Через пару минут скрипнул засов, дверь приоткрылась, в щель выглянул полноватый бородатый брюнет лет тридцати пяти.
«А, Белка… Бонжур!»
«Хэллоу, Гном!»
«Кто с тобой?»
«Это Фрэнки! Фрэнки, это Гном, он мой приятель и коллега. А Фрэнки – мой лавер. Нравится?»
«Ничего…» - буркнул Гном, распахнул дверь и стал спускаться вниз по крутой лестнице, освещая путь карманным фонариком. Рубль разглядывал стены, покрытые разноцветными рисунками: круги, спирали, квадраты, треугольники Рубль засмотрелся, споткнулся и чуть не упал. «Здесь есть поручень. – сказала Белка. – Еще немножко вниз и налево…» Бородач, не предупреждая, скрылся за одной из неприметных дверок, оставив Белку и Рубля посреди просторного подвального помещения, освещенного тусклым светом настенных ламп в кожухах из металлической решетки. Серые вентиляционные и черные водопроводные трубы опоясывали помещение по периметру; на одном из вентилей висела раскрашенная гипсовая маска с оскаленными зубами и длинным, загнутым вниз носом. Рубль различил в полутьме женские и мужские фигуры, окутанные клубами сигаретного дыма. Люди сидели на табуретках, стульях, на полу, пили из бутылок или из стаканов, негромко переговариваясь. Худощавый субъект перебирал струны гитары, громко напевая: «Свобода есть, свобода есть, свобода, есть, свобода пить, свобода спать, с кем хочешь из народа…» Заметив вновь пришедших, он замолчал, поднял стакан с красной жидкостью в знак приветствия. Рубль задел плечом сооружение из металлических стержней, похожее на скелет антилопы, чертыхнулся: «Что это еще фигня?!»
«Инсталляция», - ответила Белка.
«Что?.. А по-моему, это классная вешалка» .
«Ну… можно и так использовать», - рассмеялась Белка, повесила на скелет антилопы сумку и потащила Рубль за руку в дальний угол. По пути она чмокала в щеки юношей и девушек. В углу Белка присела на вязанный из толстых веревок коврик, похлопала ладонью по его краю: «Садись».
«Садиться мне еще рано… Я пока только присяду», - ответил Рубль. Белка посмотрела на него непонимающе. «Сидят в тюрьме, - пояснил Рубль. – А те, которые на воле, присаживаются».
«Глупости какие! - ответила Белка, скривив губы. – То, чему ты среди своих приблатненных дружков научился, здесь не имеет абсолютно никакого значения. Абсолютно! Другая среда…» Белка закурила, Рубль поморщился и огляделся; глаза его уже привыкли к темноте. На грубо оштукатуренных стенах Рубль разглядел картины с изображениями геометрических фигур. У дальней стены на полметра от пола возвышался досчатый помост, черные занавеси свисали по бокам его. «Здесь театр, что ли?» - спросил Рубль. «Здесь – все! - ответила Белка, в ее голосе прозвучали надменные и гордые нотки. – Мы не опоздали?» - крикнула Белка, и сразу несколько голосов ответили ей: «Нет!.. Не опоздали!.. Когда это что-нибудь у нас вовремя начиналось?!»
«Расслабляйся пока, - сказала Белка Рублю, прижимаясь к парню. – Ты немножко напряженный какой-то… Это с непривычки. Ты не знаешь, как себя вести в незнакомой обстановке. Это ничего. Неуверенность, она пройдет», - она положила голову ему на плечо.
«Я всегда, в любой обстановке, знаю, как себя вести, и я всегда уверен…»
«Да, ладно? – иронично улыбнулась Белка. – Вина не хочешь выпить?»
«Ты же знаешь, я не пью».
«А вот я бы выпила…» - сказала Белка. И крикнула: «Эй, плеснет кто-нибудь из джентльменов мне вина?!»
«Я бы сразу плеснул, – обернулся к ней лысый юноша с серьгой в правом ухе. - Но мне казалось, что джентльмен, с которым ты пришла, сам поухаживает за тобой».
«Он еще стесняется», - Белка рассмеялась, приняла из рук юноши пустой стакан.
Рубль посмотрел на Белку недовольно, открыл было рот, но промолчал. Юноша налил в стакан Белки красного вина.
К помостом пробирался юноша на тонких ножках, но с огромной головой. Он с трудом тащил бобинный магнитофон, его лицо было напряженно-злым. Он поставил магнитофон на пол, тяжело вздохнул, осмотрелся кругом, сказал раздраженно: «Помог бы хоть кто!» - но на его реплику никто не отреагировал. Отдышавшись, подождав, пока руки перестанут трястись, повернул рычажок. Крутанулись бобины, раздался звук саксофона. «Странная музыка», - заметил Рубль через пару минут и приобнял Белку за талию. «Не нравится?» - спросила Белка. Большеголовый юноша прошел по сцене к заднику и поправил висящий на нем кусок белой ткани.
«Не то, чтобы не нравится… Необычная! Унылая какая-то…»
«Это Гарбарек».
«Что?»
«Не что, а кто! Ян Гарбарек».
«А-а-а… Ясно».
«Да, ничего тебе не ясно, – ласково улыбнулась Белка. - Какой ты смешной, однако!..» - вытянула шею и быстро чмокнула Рубля в щеку.
«От тебя конфетками пахнет», - сказал Рубль.
«Это – духи».
«Вкусные… А что это за люди вокруг нас?» - спросил Рубль, прижимая губы к уху Белки.
«А-а-а… Разные… - ответила Белка и поерзала, устраиваясь поудобней. - Поэты, художники, музыканты. Или просто очень продвинутые люди».
«Куда продвинутые?»
«Не куда, а какие! Разбирающиеся…»
«В чем?
«В музыке, в философии, в кино. Ну и так далее…»
«Понятно».
«Да ничего тебе не понятно, дурашка!» – Белка погладила Рубля по голове.
«Ничего. Соображу как-нибудь... Не последний лопух, наверное!»
«О, какой суровый. Ты мне нравишься, когда ты такой суровый. Опасный мужик!»
«Мужики – в поле, землю пашут».
«Не перебарщивай, однако, с суровостью, все хорошо в меру. Выпьем?» - Белка протянула Рублю свой стакан.
«Не пью же, сказал. Совсем, ты же знаешь. Даже вино».
«А я вот пью. И не только вино».
Юноша, притащивший на сцену магнитофон, пробрался к ним, склонился к Белке, чмокнул ее в щечку, посмотрел на Рубля злыми глазами, но Рубль ответил ему таким тяжелым немигающим взглядом, что юноша стушевался и быстро перебрался к другой парочке.
«Что это еще за головастик?»
«Фу-у… Какой ты агрессивный! Это – Артем Пэ.
«Что?»
«Пэ, это псевдоним такой. Артем у нас поэт… Жил когда-то в Америке поэт По… А Артем - поэт Пэ. Известный довольно. Пока только в нашей среде… - Белка обвела рукой помещение. - Но далеко пойдет. Потому что сечет фишку».
«Продвинутый, то есть?»
«Да, очень!.. – Белку сделала глоток и потерлась кончиком носа о шею Рубля. - Прогрессивный. Понимает, что актуально, а что вчерашний день».
«Хорошие стихи пишет?»
«Э-э-э… - Белка задумалась, наморщив лобик. – Ну-у-у… Прогрессивные, скажем так… Скоро сам услышишь. А ты разбираешься в поэзии?»
«Конечно, нет! Кто я такой, чтобы в стихах разбираться?»
«Не сердись, милый… Тебе это не идет. Ты выглядишь сильнее, когда спокойный».
«А почему все эти кексы тебя в щеку целуют?»
«Так принято в нашей среде. Это ничего не значит. Это просто дружеский знак внимания».
«Ну, тогда ладно, если дружеский. А то я уже примеривался, кому бы из этих дрищей нос сломать».
«О, да. Будь в этом образе! – Белку поправила рыжеватый вихор на голове Рубля. – Только, пожалуйста, не переигрывай».
Бородач по прозвищу Гном вышел из дверцы в стене, встал перед помостом, порылся пятерней в бороде: «Коллеги, я не мастер говорить, но меня попросили произнести тост… то есть, нет, извините, вступительную речь. Молодые литераторы, которых мы отрыли… то есть, извините, открыли!.. не так давно решили объединиться… э-э-э… в литературное объединение… Ну, вот, я же предупреждал, что не мастер говорить… Вобщем, творческая группа поэтов с названием Точка… символическое такое название, оно… Они, значит, выбрали для своего первого выступления мой скромный салон. Что, конечно, приятно. Предположительно, что нам покажут… они нам здесь представят… это… это синтез… Синтез словесного, театрального и изобразительного искусства… искусств… Что очень актуально на Западе… Синтетическое искусство, так сказать… Я живописец, мне трудно говорить, вобщем… сами все увидите и услышите… Прошу молодых творцов на сцену!» Бородач отступил в сторону, выключил свет. У стены, противоположной сцене, зажужжал диапроектор, луч пробил темноту, за сценой на белом экране появилось фотоизображение: плюшевый медвежонок, засунутый в трехлитровую банку. Белка ткнула Рубля в бок: «Это мой фотоснимок!» Рубль посмотрел на Белку удивленно. Рослый парень с длинными кудрявыми волосами взошел на помост, встал с краю, чтобы не загораживать изображения на экране. Щелкнул диапроектор, картинка с медвежонком исчезла, вместо нее появилась другая: обнаженный дядька с кудрявыми бакенбардами, с черным цилиндром на голове и с тростью в руках бежал по плоской жестяной крыше. «Это тоже твое?» - спросил Рубль ревниво. «Нет, Фрэнки, не мое, - ответила Белка. – Это экспрессионизм, а я – сюрреалистка!» Рубль вскинул брови, но вопрос не задал. «На сцене – Филипп. Мой хороший приятель. Он просто супер!.. Вообще, давай-ка помолчим…» - прошептала Белка, потому что на нее стали оглядываться другие зрители.
Рослый парень, мотнув головой назад, откинул кудри со лба, и кудри эффектно взлетели. Он стал декламировать наизусть, старательно выделяя каждое слово. Он удачно подстраивался под музыку, но казалось, что невидимый саксофонист аккомпанирует чтецу. Картинки на экране менялись одна за другой: девушки в распахнутых шинелях на голое тело, подводные лодки в густом тумане, юноши с накрашенными лицами и в женских платьях, мусорные баки, переполненные доверху… Звучал четкий голос Филиппа:
Сегодня я выпил пару чашек чая в привокзальной забегаловке, а за соседним столиком сидела девушка с прической а-ля кардинал Ришелье. Девушка улыбнулась мне застенчиво и мило. За окном - туман, туристы бродят в тумане, у них такие смешные шапочки на головах. А пока я наблюдал за туристами, рыжая девушка ушла, она так и не дождалась, что я подойду к ней и приглашу прогуляться по набережной. Допиваю вторую чашку и иду на работу. Я работаю на фабрике, производящей медицинские градусники, и это, действительно, первоклассные градусники, и поэтому стоять за конвейером не так уж и противно...
Чтец поклонился, кудри повисли до колен; зрители активно захлопали в ладоши, раздались крики: «Браво!»
«Интересно, да?» - Белка посмотрела Рублю в глаза.
«Ну, так… Это стихи?»
«Конечно, стихи».
«А рифмы где?»
«Какие рифмы? Кто сейчас пишет в рифму? Только комсомольцы какие-нибудь!.. Или замшелые пеньки. Весь Запад уже давно отказался от рифм. А у нас все по-старому… Только Филипп и его друзья просекли фишку. Они молодцы! Через десять лет никто уже не будет писать стихи в рифму, а они уже сейчас к этому пришли».
«Умники».
«Информированные, скажем так. Достают западные книжки стихов, сами переводят. С английского, с немецкого, с французского. Мне подарили машинопись… Стихи американских битников. В 60-е были такие. И французских сюрреалистов, эти в 20-х гремели. Писали без рифмы. Все что в голову взбредет. Отключали мозги…»
«Как отключали?»
«Разные способы есть…»
«Ну, я знаю только один способ… кулаком в башню. Мозги четко отключает!
«Хм-м…»
«Но скажи, если они жили в 20-х и 60-х… каких их там?..»
«Битники и сюрреалисты. Нет, сначала сюрреалисты, потом битники…»
«Неважно. Но если так давно они жили, то какие ж они современные? Это же старье, получается».
«Вот именно. На Западе, это давно все пройдено, а до нас только доходит. И то не до всех! А до самых…»
«Продвинутых, - Рубль громко рассмеялся и несколько человек в зале обернулись, посмотрели недовольно. – А этот поэт, он, правда, что ли, на фабрике за конвейером стоит?»
«Нет, конечно. Это его лирический герой…» - ответила Белка чуть раздраженно.
«А вон, еще один – лирический герой!» - Рубль показал рукой на сцену.
На помост, высоко поднимая колени, вышел следующий чтец. Чтец был одет в элегантный костюм с белой рубашкой и галстуком-бабочкой. Но на ногах у парня зеленели резиновые ласты, а на голову был натянут армейский противогаз. Цилиндрический фильтр свободно болтался на гофрированном шланге и раскачивался, как маятник. Зрители издали одобрительные возгласы. Белка дотянулась губами до уха Рубля: «А это - Жан Пистон. Псевдоним, конечно. Жан очень классный!»
«Я вижу, что классный, - сказал Рубль и усмехнулся. – Как он в противогазе читать будет? Неудобно же…» Сидящая рядом девушка в черном платье посмотрела на Рубля косо и тут же отвернулась, скорчив презрительную гримаску. Жан Пистон, надувая что есть силы грудь, стал издавать трубные звуки. Звуки подчинялись некоему ритму. Подудев, Жан Пистон сорвал противогаз и отбросил его за кулисы. Раскрасневшееся лицо чтеца заливал пот. Жан Пистон стал приплясывать, высоко поднимая колени, он шлепал ластами по помосту. В такт этим шлепкам Жан Пистон стал выкрикивать слова и сочетания слов. Рубль нахмурил брови, стараясь уловить смысл. Жан Пистон иногда переходил с крика на шепот:
…хана кубам кубам я хан айда на Кубу на Кубе байда кубинские трубы втыкаются в губы как дам по губам…
Резко оборвав поток слов, Жан Пистон, издал душераздирающий вопль и, глубоко приседая и высоко подлетая над помостом, упрыгал со сцены за кулисы под восторженные крики зрителей.
«Слышь, Белка, а вот этот Пистон, он ничего… мне даже понравилось, как выступал!»
«Да, неужели?» - спросила Белка иронично.
«Четкий клоун! Как пьяный лягух в костюме. Только у первого хоть было понятно, про что. А у этого вообще непонятно, бред какой-то. Какие кубы, какие трубы. Причем тут Куба?.. Но смешно!»
«У него фонетическая поэзия. Если Филипп ориентируется на американцев, то Жан – на французов и на русских авангардистов. На Маяковского, например, и всю его компанию…»
«Маяковский вот такой фигней занимался? Да, ладно… Вот так вот он, в ластах и в противогазе по сцене скакал?»
«Маяковский еще и не таким занимался. Но в школе тебе об этом, конечно, не расскажут».
Выступили еще трое авторов: болшеголовый юноша, юноша с длинной косой челкой и презрительным выражением на лице, а также толстенький кудрявый брюнет. Но они читали, уткнувшись в толстые тетрадки, вяло и тихо бубнили себе под нос. Рубль слушал невнимательно. Если в первом чтеце чувствовалась уверенность, внутренняя сила, а второй был эмоционален, порывист, артистичен и комичен, то чтецы с тетрадками угнетали своими тихими невыразительными голосами, унылой манерой чтения, однообразными стихами, полных стенаний, жалоб на душевную боль, одиночество, отсутствие любви и непонимание окружающих. Рубль полудремал, поглаживая Белку по животу. Белка смаковала вино, а когда стакан пустел, она протягивала руку в строну, и всегда находился некто, наполнявший ее стакан.
«Надо было этих зануд в середине выпустить, - сказал Рубль Белке, когда сцена опустела, а диапроектор перестал жужжать. – А то после бешеного Пистона эти нытики слишком бледно смотрятся». Белка ухмыльнулась скептически: «Френки, может, в тебе великий режиссер пропадает?»
К Белке, не глядя на ее спутника, приблизилась миниатюрная девушка в красном обтягивающем платье до колен и мужской шляпе-котелке. Пряди черных волос изогнутыми клинками лежали на скулах.
«Алинка!» - радостно воскликнула Белка.
«Белка! - в тон ей ответила Алина. – Пойдем, подымим».
«Я уже надымилась, кажется… Но пойдем. – Белка обратилась к Рублю. – Не скучай. Осмотрись, здесь несколько помещений. Пообщайся с людьми. Не будь таким букой».
Девушки, взявшись за руки, ушли; скрылись за одной из дверей. Рубль потянулся всем телом, повертел шеей, хрустнул суставами, огляделся. На него никто не обращал внимания. Юноши и девушки, среди которых были и несколько взрослых, лет под тридцать, мужчин и женщин, негромко переговаривались между собой, или молча курили, пили вино, задумчиво изучая подтеки на стене и беспорядочные пятна краски на полу. Рубль пересек задымленный зал, разгоняя клубы дыма ладонью. Остановился перед дверцей, за которой скрылись Белка и Алина, постоял, держась за дверную ручку, раздумывая. Оглянулся. У другой стены заметил прямоугольник еще одной двери, почти сливавшейся со стеной. Подошел к ней, открыл, заглянул: узкий коридор с размалеванными стенами вел в темноту, но из темноты доносились голоса. Рубль двинулся по коридору, касаясь рукой шершавой стены. Коридор расходился на два рукава, Рубль посмотрел направо и налево, повернул направо, потому что в конце коридора брезжил свет. Рубль очутился в помещении, где за широким столом сидел хозяин мастерской, бородач Гном. На столе: чайник, блюдо с квашеной капустой, бутылки с этикеткой 777, тарелка с пирожными. Бородач, заметив Рубля, указал ему рукой на свободный стул, сказал: «Угощайся, ну и вообще…» Бородач взял пирожное тремя пальцами, затолкал его в рот целиком, стряхнул крошки с усов и бороды; затем, еще не прожевав пирожное до конца, сложил пальцы клювообразно и цапнул с блюда здоровенную мочалку квашеной капусты и, задрав голову назад, опустил капусту в широко распахнутый рот. Захрустел волокнами; рассол заструился по щекам. Прожевав бородач сжал бутылку, полную на треть, и залпом, булькая, высосал содержимое из горлышка, взял ее капусты, стал хрустеть ею. С довольным видом выдохнул. Рубль ощутил этот выхлоп: сладковатый виноградно-фруктовый запах крепленого вина и терпко-кислый запах капусты. Бородач нагнулся, чтобы поставить бутылку под стол. А когда разогнулся, в его руке зеленела уже новая, запечатанная бутыль. Сорвал с горлышка фиолетовую жестяную крышечку, протянул бутыль Рублю. Рубль помотал головой: «Не пью. Совсем». Бородач понимающе кивнул: «В завязке?..» Рубль помотал головой. Бородач снова кивнул: «Тебе еще, наверное, рановато завязывать. В твои годы я только начинал служить Бахусу…» Бородач приложился к горлышку и сделал пару крупных глотков; икнул. Пошарил на настенной полке, нашел изогнутую курительную трубку и жестяную банку; набил трубку табаком. Раскурил с помощью спички, обжег большой палец, поморщился, уронил коробок на пол. Спросил:
«С Жанной давно знаком?»
«С Белкой?»
«С Белкой».
«Недавно».
Помолчали с минуту.
«Ты не очень-то разговорчивый», - нарушил паузу бородач. Рубль пожал плечами. «Жанка – способная. Но разбрасывается. Занималась у меня живописью года полтора, но бросила. На барабанах стала играть. В рок-группе. - Бородач усмехнулся. – Барабанит еще?»
«Не слышал».
«А ты не похож на остальных ее… приятелей».
«Спасибо!»
«Чем занимаешься?»
«В школе учусь. Сейчас на каникулах».
«Это понятно… А так, чем занимаешься?»
«Хобби, вы имеете в виду?»
«Можно так сказать, хобби».
«Фантики собираю».
«Я так понял, из тебя слова не вытянешь лишнего, - усмехнулся бородач. – Ну, ладно. Главное, в искусство не ходи!»
«Пока не собирался».
«И не думай даже! Искусство – это болото. Затянет, не вылезешь. На меня посмотри…»
Рубль оглядел бородача с головы до ног.
«Вот, правильно, не на что и смотреть, - бормотал бородач пьяненько, его язык заплетался. – А ведь подавал я когда-то большие надежды!..» Его трубка потухла, и он стал искать спички, хлопая себя по бокам и оглядывая стол.
«Упали ваши спички, - сказал Рубль, нагнулся, нашел коробок под стулом, протянул бородатому. – Вот».
«Сенькью…»
«Я пойду».
«Иди, конечно. Кто ж тебя держит?»
«Табачный дым плохо переношу», - Рубль поднялся, пошел к выходу, оглянулся. Бородач, не мигая, смотрел на блестящий бок бутылки. Его трубка, торчащая изо рта, опять потухла, но он упорно пытался высосать из нее дым.
Рубль двинул по коридору в другой конец. В полутьме разглядел парочку: длинноволосый мужчина лет под тридцать в заплатанных джинсах с бахромой и с обнаженным худым торсом сидел на деревянной колоде; на коленях у мужчины расположилась девушка лет пятнадцати в длиннополой юбке, задранной до колен. Мужчина затянулся папиросой, направил тонкую струйку дыма в маленький рот девушки, девушка зажмурила глаза, втянула дым, задержала дыхание. Открыв глаза, выдохнула дымок в лицо мужчине. Мужчина засмеялся, его ладонь легла на голую коленку девушки и скользнула вверх по ляжке, под юбку. Девушка хихикнула; в руке она держала синюю бутылку. Сделала глоток и протянула бутылку мужчине. Заметив Рубля, девушка ничуть не смутилась, только поерзала по коленям мужчины, устраиваясь поудобнее. Мужчина на Рубля даже не взглянул, он прижал к себе девушку и стал вылизывать ее ушную раковину языком. Девушка, поводя плечами, жмурилась, но Рубль заметил, что она кокетливо посматривает в его сторону. Рубль отвернулся и пошел дальше, свернул в узкий проход. Дверь в конце прохода была приоткрыта на пару сантиметров; за дверью горел свет; Рубль разглядел сероватые кафельные плитки на стенах и бетонный пол; толкнул дверь. В раковине громоздились разноцветные и разнокалиберные чашки и стаканы; из латуньевого крана с фарфоровым вентилем капала вода. На унитазе сидел хилый, но крупноголовый юноша, в котором Рубль узнал поэта Артема Пэ. Перед ним со спущенными до ботинок штанами стоял Жан Пистон, уперев руки в бока и выпятив таз вперед по направлению к лицу Артема Пэ. Артем Пэ рылся в трусах у Жана Пистона и, кажется, уже нашел искомое, но, заметив Рубля, испуганно посмотрел на него и замер. Жан Пистон обернулся к Рублю и, ничуть не теряясь, оглядел Рубля с головы до ног мутновато-озорным взглядом. «Присоединяйся!» - махнул Жан Пистон рукой, приглашая Рубля подойти поближе. Рубль резко развернулся и вышел из уборной. Захлопнул дверь и произнес сквозь зубы: «Тьфу, бля!»
Алина и Белка сидели на матраце, наброшенном на две толстые водопроводные трубы. Лампа дневного света на потолке помигивала и потрескивала. Алина расстелила между собой и Белкой черную шелковую косынку и разложила на ней украшения из желтых, белых и синеватых металлических стерженьков, кругляшек, спиралей, треугольников; из разноцветных ярких стеклышек, плоских, выпуклых или граненых; из бусинок, ракушек и кусочков полированного дерева. Белка внимательно разглядывала коллекцию, иногда касаясь изделий пальцами.
«Ручная работа, - сказала Алина. - Девчонка с подготовительных курсов делает».
«Нечто этническое. Класс!.. Латышка?»
«Да».
«Я так сразу и подумала. Вот чего латыши умеют, так это всякие стильные штучки-дрючки мастерить».
«Да, этого у них не отнять. Но зато я на наших курсах рисую лучше всех. Хотя педагог по живописи говорит, слишком уж яркие цвета у меня. В глаза бьет, рябит».
«У тебя классная живопись, Алина!»
«Спасибо. Но для нашей Академии слишком яркие цвета. Пытаюсь писать поглуше».
«Но ты же ломаешь себя. Свою творческую натуру».
«Да, а поступить-то хочется!»
«Ты в Москву поезжай. Или…»
«Хотелось бы, конечно. Но там такой уровень! Там первокурсники пишут так, как у нас и пятикурсники не сумеют».
«Алина, художественные вузы есть не только в Москве или в Питере. Но и в городах поменьше. Вот, например, Псков от нас недалеко…»
«Да, ну, прям. Поеду я в какой-то там Псков! Ты представляешь меня во Пскове? Меня!!! – Алина раздраженно скривила губы, нервно порылась в сумочке, достала запечатанную пачку Лаки Страйк. - Ничего… Я и здесь поступлю. Сожму зубы и поступлю. Не в этот год, так на следующий. – Алина сорвала с пачки целлофановую обертку, бросила ее на бетонный пол, устланный кусками картона. – Научусь… серенько писать и поступлю! – Алина крутанула большим пальцем колесико бензиновой зажигалки. Прикурила и протянула зажигалку Белке. – Слушай, а ты знаешь, что это за чувак с тобой?»
«Конечно, знаю. Я же с ним встречаюсь. Недавно познакомились. Я его Фрэнком называю. Фрэнки… А ты с ним, что, раньше общалась?»
«Да уж как же!.. – произнесла Алина возмущенным тоном, округлив глаза. - Но в лицо знаю. Он в паре кварталов от меня живет. Он из шпаны, за главного у них там».
«Не сомневалась, что за главного!» - сказала Белка и выпустила струю дыма в потолок.
«Белка, ты совсем дура, что ли? Они людей грабят по ночам, избивают. Может, еще и квартиры взламывают. Говорят…»
«Ну и пусть говорят. Ты видела, как он кого-то грабил?»
«Если и не грабит еще, то идет к этому… Его стезя! Он по натуре бандит. Видно же! Рано или поздно в тюрьме окажется, а ты ему передачки будешь носить…» Белка затушила сигарету о водопроводный вентиль, кинула окурок на картон и с ироничной усмешкой произнесла: «Нет, не буду. Другого бандита найду».
Рубль, обхватив Белку поперек туловища, вел ее из подвала вверх по лестнице. Холщовую торбочку Белки он повесил себе на шею. Девушка висела на парне, обхватив руками его шею, и глупо хихикала; ноги ее волочились по ступенькам. «Ой, туфельку потеряла! Мою стильную туфельку…» - запищала Белка и дернула Рубля за нос. Рубль закинул Белку себе на плечо, головой вниз, ее рыжие волосы повисли до его бедер. Ухватив девушку под коленные сгибы одной рукой, Рубль присел, пошарил свободной рукой по ступенькам, нашел туфельку. Дотопав до двери, распахнул ее. На черном небе серебрилась полная луна; Белка хохотала и шлепала Рубля по ягодицам. У входа в подвал стояло два хрупких длинноволосых юноши с папиросами в руках и толстая девушка с бритой головой; на коже ее черепа чернела татуировка: цветок с тремя лепестками, загибающимися влево. В ушах у девушки висели массивные серьги в форме гаек, на пальце серебрился перстень в форме черепа. Рубль обратился к девушке: «Оденьте ей, пожалуйста, туфлю».
«Туфлю одеть! – захохотала Белка. – Одеть!!! Одень мою туфлю... Моя туфля неодета, она голая, ей стыдно». Толстуха молча взяла туфельку и, крепко ухватив Белку за голень, натянула туфлю и шлепнула ладонью по подошве. Застегнув ремешок, толстуха похлопала ладонью Белку по ноге и сказала неожиданно нежным, тонким и мелодичным голоском: «Ну, ты, мать, и набралась сегодня!» Рубль кивнул толстухе: «Спасибо», - и двинулся прочь со двора. Белка потянула носом, принюхиваясь к дымку: «О, чую, чую, лучший в мире запах!» Белка пищала, болтала ногами, теребила свои взлохмаченные волосы растопыренными пальцами. Крикнула: «Дунуть хочу, дайте мне дунуть, чуваки!» Один из юношей вприпрыжку догнал Рубля у решетчатых ворот и, смеясь, попытался сунуть Белке в рот зажженную папиросину. Рубль обернулся к юноше, сказал: «Сейчас я тебя всю пачку заставлю сожрать». И парень отстал, а вернувшись к двери в подвал, покрутил пальцем у виска, и сказал негромко: «Быдляк какой-то!.. Где она такого откопала?»
Рубль с затихшей Белкой на плече, не торопясь, шел по тропинке между сараями и зарослями кустов. Слегка подбросил свой груз, взялся поудобнее. «Опусти на землю, а то сблевану!» - подала голос Белка. «Давай, давай, тебе полезно», - ответил Рубль. Его дыхание было ровным, он даже не начал уставать. Раздался негромкий звук: п-р-р-р-р. Рубль покосился на попу девушки, дернул ноздрями. Белка крикнула: «Эй, ты, спортсмен, кончай пердеть!» Рубль рассмеялся, ласково похлопал Белку ладонью по ягодице: «Не вали со своей жопы на мою». У перекрестка тропинки с асфальтированной дорогой, Белка взмолилась: «Я пи-писать хочу…» Рубль остановился, ухватил Белку за пояс джинсов, осторожно снял девушка с плеча, повел ее, придерживая подмышки, за киоск Союзпечать. «Давай, вот здесь, – показал Рубль на кусты, росшие за киоском у деревянного забора. – Я на стреме постою… Иди, иди, я не смотрю».
«Да, смотри на здоровье, тоже мне зрелище…» - пробормотала Белка, зевнула и присела под кустами. Рубль отвернулся. Пробежала длинноногая, но с коротким туловищем, взъерошенная пятнистая собака, шарахнулась в сторону, оглянулась, потрусила вдоль забора, тыкаясь носом в траву. По асфальтовой дороге медленно катил УАЗ желто-синей раскраски, с мигалкой на крыше, и Рубль спрятался за киоск. Проследил взглядом за удаляющимся автомобилем, и когда машина свернула в переулок между рядом хрущевок и фабричным забором, вышел из-за киоска.
Белка просидела в темноте, укрытая листвой, минуты четыре. Рубль глядел по сторонам. Белка, опираясь руками о землю, выбралась из-под кустов, потерла ладонями джинсы, поднесла ладони к ноздрям, принюхалась и хихикнула: «Ой, а я мокренькая!»
«Ты что, джинсы не сняла, что ли?»
«Забыла… - грустно вздохнула Белка, но тут же рассмеялась беззаботно. – Прям в джинсах и пописала!»
«Ну, ты чебурашка», – сказал Рубль и покачал головой.
У дверей своего подъезда Белка обхватила Рубля за шею, прижалась к нему крепко, потянулась губами к его губам. Рубль чмокнул ее легонько. «Ну-у! И это все?» - сказала Белка обиженно. «Иди лучше домой, спать», - ответил Рубль. «А слабо тебе?.. – Белка прищурила один глаз. – Слабо тебе меня прямо здесь?.. Отодрать! Пьяную, обоссавшуюся... Прям у предков под окнами! Слабо?»
«Дура ты, - ласково сказал Рубль и погладил Белку по волосам. - Ты как такая домой явишься? Лохматая, с мокрыми штанами. Что родители подумают?»
«Моим родителям это похуй! – крикнула Белка так громко, что Рубль вздрогнул и посмотрел вверх, на здание с темными окнами. – Понимаешь, им похуй? Им вообще все совершенно похуй! Понял ты меня, тупой ты чувак?!» И развернувшись, резко дернула дверь на себя, взбежала вверх по лестнице. Дверь, влекомая слабой пружиной, захлопнулась не сразу. Рубль поежился от ночной прохлады, передернул плечами и быстрым шагом двинулся прочь