Сегодня день с утра чудесный был!
Морозно, безветренно, и снег глаза иголисто слепил, а к полуночи потеплело, буранит. В конуре без сквозняков и еда рядом.
При моём хозяине чего не жить, когда ни крику, ни подзадников.
Опять же – спи сколь угодно.
Хоть и долго у него в услужении, а не разберу, лучше лето иль зима? Весна да осень мерзкие с погодой, при них и сыро и грязь холодная к шерсти липнет, бывает пальцы так зябнут. Вот и маешься, покуда не подсохнет, иль морозом слякоть не прибьёт. А как тепло да сухо, тогда и день мясным духом полнится.
Жизнь, она хочь и собачья, но бывает ли лучше? Всё у меня имеется - и угол свой, и домочадцы добрые, а вот гостей, да приходящих всяких не жалую; чужие запахи с них и гомон жуткий.
Чую – не любят они хозяина, ему бы ухо востро держать, ан нет, кричит, ругается за моё откровенное недовольство. А кто ему, как ни я правду огласит и предупредит вовремя.
Бывало, какой пребыватель вонючий приблизится к моему углу и вот языком чесать. До чего бестолковые! Как я его слушать буду, когда он хуже соседского кота, чей галдёж непонятен и присутствие опасно. А мой-то, улыбается им, а то руку жмет. Не разумею…
Снегу нынче намело вровень с забором, так, шагни и во дворе будешь.
Погуляю покуда спит хозяин, глядишь, к утру следы заметет, он и не прознает о вылазке моей.
Месяц в снежной круговерти блином бледным повис, небосвод с проседью опустился низко, метёт свеже белым снежинки сырые к носу липнут, таят щёкотно, сугробы пушистые шуршат под лапами, бока ластят. Эх, до чего люблю такое!
Ух-р-р! На соседском сарае Рваный глазами светит.
До чего мерзкий кот! Завсегда норовит у моей загородки пройти.
Знает смерд - не достать мне его ни зубами, ни когтем! Голову ла'потник важно держит, рваным ухом поигрывает, лапы переставляет гордо, хвостом помахивает и глядит вперед, будто и нет меня рядом.
И дух от него - гаже гостей хозяйских. Порву гниду!
Вмиг сквозь снежную пыль к сараю, на сугроб у стены и тут же, передними лапами за край плоской крыши уцепился, задними в жесткое уперся и вот, на верху носом в плотный наст уткнулся.
Головой тряхнул, уши по щекам захлопали. Глаза открыл и лишь узрел кошачий хвост на другом краю дровянника.
Прыжка не вышло – увязли лапы, так и свалился в соседний двор.
Вдалеке глаза Рваного блещут. Ну, не разбираясь, к нему я и метнулся.
Забор невысокий одолел и … провалился в бездну!
Вот не понять; падаю, иль дна достиг?
Шевельнулся - под ногами твердь.
Вперед протиснулся, а взад не развернуться в узком проёме, так и уперся задворком* куда-то.
Сверху месяц искристо моргнул и вроде кто в нос иголками тычет.
Шерсть вздыбилась, из пасти пар валит. Веки ресницами липнут друг к дружке, мороз видать крепчает.
Так и стою дураком в узкой щели - прилечь боязно, вдруг примерзну к земле голой. Ноги стынью сводит – пальцев не чую и хвоста вроде нет, и подшерсток не греет, тут и зубы клацнули.
Холод до нутра добрался, вот-вот и сердце встанет. Вдохнуть стылого воздуха страшно; вдруг и околею…
Шевельнул мордой, глаза к небу и завыл я - смерть чую.
В сизой выси голубые звезды ярко блещут, переливаются и вроде идут они по небесам хрустно, ступают осторожно.
Вдруг, две желтые уставились на меня, сморгнули, вдоль узилища двинулись, и кажется, за собой зовут.
Я за ними; лап не чую и нюх не мой, лишь движение зрю.
Уткнулся в кругляк носом, зубами дерюгу ледяную прикусил, лапами кое-как до верху дотянулся и вроде на хвост встал, оттолкнулся им, в щель мордой уперся и, себя не чуя, свалился, куда и не ведомо.
Тёплым сенным духом повеяло. А пятна желтые к себе манят. Так, не знамо как пролез в прощелину, откуда молочным ароматом голову и вскружило.
Сучу лапами, к теплу живому ближусь...
К утру, лишь в тёмно-голубом тучки нежные малиново окрасились, почуял я в какой стороне двор мой.
А как солнце первым лучом свежий снег огладило, до угла своего и добрался. К полудню хозяин молока в казанок плеснул, потрепал меня за уши.
Глянул я на него покаянно, и лишь он калитку прикрыл, разгреб я под ней лаз - как раз, Рваному в пору.