Жестокая

Лоснились лоском мои кожаные туфли, а водочка блестела в хрустале. Красные ковры на полах, дубовые панели потолка, клубился никотиновый туман, играл скрипач на веселый мотив. Я сидел у окна, попеременно поглядывая на вход, чтобы не пропустить тебя, не пропустить момента, когда ты стряхнешь с волос легкие снежинки и бросишь робкую улыбку всему залу, близоруко выискивая мой силуэт. И чего стесняться очки носить? Оранжевой горкой горели на кремовой скатерти мандарины. Дело к Новому году. У стойки метрдотеля высилась приземистая елка, украшенная пышным "дождиком" золотого оттенка и красными шарами. Я достал сигарету, официант принес пепельницу. Затянулся. Раз, другой. Смахнул прах бумаги и табака. Раздавил оставшееся. Налил "беленькой", чокнулся с графином. Ты не явишься? Меня мотнуло внутри. Как же так? А эти идиотские цветы, спрятанные в подсобке, а заказанная у скрипача песня? Налил еще, налил еще, еще, еще, налился теплотой. За окном мело. Таксисты подвозили к входу гостей. Увозили гостей. Мужчины, открыв галантно дверь даме и посадив оную у шофера, сами лезли на заднее сидение, перед этим аплодируя ногами буроватой слякоти. Я вышел из формата, отказался ради этого вечера от прошлой жизни, а ты не пришла, сука. Пепельница насыщалась, графин истощался. Музыка плыла, царапаясь о высокие потолки, мне захотелось набить скрипачу морду. "Приноси еще", - белая спина официанта уплывала летним облаком в чащу людских тел. Напиться так не сложно. А если ты все же придешь, я в таком виде, да и к лучшему, пускай, выговорюсь. Представил, что ты напротив, мурлычешь песенку, мотив знакомый, а слова никто никогда не вспомнит, исполнитель умер в гастролях от хренового привокзального беляша. Застонала скрипка, я опрокинул рюмку, водка заплакала на брюки. И вот я уже еду назад, с растрепанным белым букетом, в шатком трамвае, методично отрывая розам бутоны и швыряя их за приоткрытое окно. Темная квартира на окраине. Звонко засмеются в пакете бутылки. Резать колбасу можно и без досточки, не боясь поцарапать стол. *** с ним, со столом, ведь ты не пришла! Теперь включить Расторгуева и уплыть за крутые берега по туманной реке, которая вынесет к раннему утру, перебранке мусоровозов, шарканья тапочек Аркадия Николаевича, свистящему чайнику. Нет, нет. Мотаю головой и мычу. Неееет. Беру мандарин, раздавливаю его. Следующий очищаю аккуратно, съедаю корку. Голую и ароматную, в белых прожилках плоть возвращаю в горку. Как же горько. Вываливается все в воронку, в пульсирующую глотку, которую не передать, и тону в красных коврах, в визге виолы, прикрывшись, как пледом, дубовыми панелями и хмельным угаром.