Семён… Спишь?
Спит.
Они всегда спят, когда мне надо поговорить.
Семён спит, и ему снятся рыбы. Они плещутся в сияющей воде, голубой, как небо. Только спины блестят. Лосось? А здесь рыбы нет, но ему всё равно снится рыба, всегда.
Я читаю его сны, как открытую книгу. Они каждый раз одни и те же.
Зачем он всё время носит с собой нож? А если поймают, арестуют? Впрочем, он вряд ли дастся живым.
Я свихнусь, если ни с кем не поговорю.
Иван… Спишь?
Спит.
Не понимаю, зачем он с нами пошёл. Ему бы художником быть. Пишет что-то непонятное на листках бумаги. Пишет и носит с собой. Я пробовал читать – не понял, о чём. Кажется, даже обо мне. Я учил? Нет, я такому не учил.
Что он видит во сне? Рыб. Но не таких, как Семён. Они крупные, золотые, нездешние. Дрожат плавниками.
Яков… Спишь?
Спит.
Я же просил вас не спать… Мне надо поговорить, очень надо, иначе я сойду с ума. Хотя… как вам это объяснить? Что объяснять?
Якову тоже снится рыба. Огромная рыба, и он плавает с ней наперегонки в океане. У него даже, кажется, на плече татуировка с рыбой.
Всё верно, рыбакам снится рыба, особенно если они вырваны из своей стихии и никогда больше туда не вернутся. Они теперь со мной… Это я поймал их. Теперь я рыбак. Им суждено другую рыбу ловить. Но я всегда один.
Когда я уезжал, исчез на свои сорок дней, разве кто-то из них вспомнил обо мне? Я сидел на сизом песке, один, и воспоминания рвали меня на части. Я был рыбой, выброшенной на берег. Им не было до меня дела, что происходит внутри меня, никто даже не спросил. Им не было дела до того, что я вернулся другим.
Им нет до меня дела, все оставили меня и сейчас оставят. Я этого не хочу. Не хочу верить. Я не хочу уходить. Пусть всё останется так, как есть…
Тоска давит меня, как огромный питон. Когда ощущаешь себя одним в целом свете, перед лицом чего-то страшного… да, с этим можно жить в мире, но я не научусь.
Иногда, когда я почти умираю, я говорю с отцом, мысленно. Я не знаю, кто он, никогда его не видел. Я говорю, обо всём- он не отвечает, но я представляю себе, что он просто глухой, не слышит или спит. И мне легче.
А сейчас- слышит ли он меня?
Мне нет нигде места, я пью и не могу напиться. Смогу ли я выпить то, что он мне предложит? Хватит ли у меня сил? Я ничего не изменю, иначе нельзя…
Я поднимаюсь и иду по саду. У деревьев ночью синие листья. Останавливаюсь перед одним из них, крепко прижимаюсь лбом к стволу. Больно. Я не хочу уходить, не хочу сейчас. Больно. Я хочу жить, дышать… О чём я? Ничего уже не изменить.
Один вздох, ещё… Я снова могу дышать ровно. Как бы я всё это объяснил им, тем, кто каждый день видит во сне рыб там, где и в помине нет воды?
Остальные спят в фургоне чуть поодаль от этого сада, где мы заночевали. Летние ночи тёплые. Воздух пьяный. Эти трое уже здесь- хорошо, что я ничего им не сказал.
У фургона меня встречает Матвей:
- Зря мы Юдина отправили в город с деньгами. Вот как чувствовал, что свалит и кассу с собой прихватит.
Я пожимаю плечами:
- Не свалит- места незнакомые. Может, заблудился где.
Дальше всё было очень быстро. Уазик, шум…
Взъерошенный, пыльный Юдин подошёл ко мне и царапнул щетиной по щеке:
- Я всегда с тобой, помни.
Из уазика вышли крепкие ребята в синей форме, с нашивками.
- Таак, документы покажите свои… Хрис- тен- ко? А регистрация где?
- Да это фокусник тот, вчерашний.
- Не, не фокусник. Переворот он готовит, листовки в центре разбрасывал.
- Короче, попал ты, парень.
Никогда думал, что это так больно, когда выкручивают руки. Едва устоял на ногах.
Это только начало- что дальше будет… Но я выстою. Я должен.
Конечно, Семён сразу руку за пазуху, где нож. Мне хватило одного взгляда, чтобы его остановить.
- Ничего, всё нормально, это ошибка. Днём отпустят, не ходите со мной. Увидимся.
Внутри уазика пахло резиной, было тесно и нечем дышать. По голове, дубиной, ногой, зачем… Я куда- то провалился, только слышал хохот и голоса рядом.
И был день…