POV Дженнифер
Сон не приносил успокоения. Нет, всё было наоборот: сон наваливался удушающим одеялом, проникал в сознание ядовитыми вдохами, забивал глотку и лёгкие, душил своими картинками, вынимая остатки разорванной души. Сон солёной водой поливал кровоточащие раны, острым ножом, самым тоненьким лезвием поддевал заживающие края и выпускал боль снова и снова, не давая ей срастись. Сон стал страшнее реальности, ведь днём я чётко осознавала, что произошло, и училась делать вдох, и ещё один, чтобы настроить организм на полноценную работу, а ночь ударяла под дых, выбивая воздух из груди и почву из-под ног, и дарила надежду, ложную, лживую надежду. И всё смешивается в один клубок, сливается в одну картинку, в одно лицо, и нет разделений — Чен/Чондэ — есть только одно лицо, одни глаза, и одна улыбка. И голос. Его голос. Он говорит: «Не спи, замерзнешь. Не будь такой дурой. Ты знала, что однажды я уйду. А помнишь, как я пришёл к тебе и сказал «Убей меня»? Ты — слабачка, а вот Минсок силён. Я благодарен вам обоим: тебе — за жизнь, а ему — за смерть». И он говорит это снова и снова, разными словами, сохраняя этот смысл. И его голос прошивает всё тело, выбивая нервную дрожь, окутывая то пронзающим холодом, то сдирающим кожу жаром. И это похоже на сумасшествие.
Я слышу, как они подходят к моим дверям и стоят, боясь войти. Мне кажется, я даже ощущаю, как они поднимают руку, чтобы постучать, и замирают, так и не решившись. А во мне всё напряжённо собирается и ждёт, готовое атаковать вошедшего, но никто не входит. Иногда только этот мальчишка Кёнсу молча оставляет поднос и закрывает за собой дверь. Ему проще, у него нет такой связи со мной, как у остальных. Я излучаю отчаяние и агрессию, и они чувствуют это. Вот только мальчишка совсем бесстрашный.
И я знаю, кто стоит под дверью чаще остальных. Он не поднимает руку, чтобы постучать, он просто стоит там и прислушивается к моему дыханию. И он — единственный, с кем бы я хотела поговорить, единственный, кого одновременно я не хочу даже видеть.
В этой комнате всё кричит о Чондэ. И большую часть времени я лежу с закрытыми глазами, чтобы не натыкаться взглядом на прошивающие насквозь воспоминаниями предметы. Но даже запах… Даже запах его витает в воздухе! Аромат моря Чондэ с ноткой корицы Чена. И каждый вдох причиняет боль, такую боль, что хочется выброситься в окно, чтобы больше не испытывать её. Но я не ухожу. Можно сменить комнату, любой уступит, но это слишком просто. И я нарочно глубоко вдыхаю раздирающий воздух и вновь захлёбываюсь слезами. Они оба заслуживают того, чтобы быть оплаканными. Они оба — маячки в моей жизни, и мир словно потух с их уходом: цвета стали блеклыми, звуки глухими, и только чувства стали ещё ярче, ослепительнее, острее. И ничего не хочется, ничего. Гори всё огнём, гори, сгорая дотла… И если это — справедливость жизни, то я отказываюсь жить.
***
Бэкхён говорит о Кае. Звуки пробиваются в мозг с трудом, протискиваясь сквозь заложенные от слёз уши. Что-то о госте, о том, что я — хозяйка. Хозяйка чего? Уж не собственной жизни точно. Но внутри противно ёкает. Возможно, для Кая это важно, это новый шаг, а я лежу, свернувшись под одеялом, и отказываю ему в поддержке, тому, кто однажды вынес меня, практически мёртвую, на руках. Именно он подарил мне новую жизнь, а я не рядом в такой момент. Чувство долга… А этот бесёнок знает, на что надо давить, не зря мы вложили в него столько сил.
Мне холодно даже укрывшись, бьющий озноб идёт изнутри. Приходится доставать тёплую кофту, чтобы хоть как-то скрыть мурашки, поселившиеся на коже.
И пара глубоких вдохов перед тем, как распахнуть двери в жизнь, в эту неправильную, жестокую жизнь, и сделать шаг за порог.
Они не ждали. Один лишь Кёнсу скользнул по мне взглядом и вернулся к еде. Остальные смотрели на меня, как на восставшую из мёртвых.
— Меня зовут Дженнифер, — собственный голос кажется чужим и неприятным, как звук сминаемой бумаги. — Простите, что не поприветствовала вас сразу, — кивнула маленькой блондинке, сидящей рядом с Каем.
Она тут же встала.
— Хёрин, меня зовут Хёрин, — и я вижу её волнение на кончиках ресниц, в еле заметном дрожании губ, но она смотрит прямо, взгляд не прячет, и я мысленно ставлю ей плюс за это. Дурацкая привычка, прилипшая от Бэкхёна.
— Очень приятно, — мой стул во главе стола пуст. Перед ним стоит пустая тарелка. Ровно напротив — Минсок. И мне нужны все силы мира, чтобы обойти и сесть на своё место.
— Что тебе положить? — заботливо поинтересовался Бэкхён, забирая мою пустую тарелку.
— Кто опоздал, тот сам себя обслуживает, — пробурчал Кёнсу, вытаскивая тарелку из пальцев Бэкки. — Инвалидов тут нет.
И мне неприятно и смешно одновременно — кого мы приютили? Но я послушно забираю свою тарелку и накладываю салат. Есть не хочется совсем, но и сидеть перед пустой тарелкой и пугать людей хочется ещё меньше.
— Вы не могли бы перестать пялиться на меня и начать есть? — скользнула взглядом по притихшим людям.
— Знакомься, Хёрин, это моя сестра, — фыркнул Кай, скрывая улыбку.
— Ты пролил сок на светлую скатерть, — процедил сквозь зубы Кёнсу. — И не фиг скалиться, после обеда ты её постираешь.
— Кто этот гном и почему я его терплю? — возмутился Кай.
— Этот «гном» тебя кормит последние пару дней, — не остался в долгу Кёнсу.
— Я мог бы и на дом еду заказать.
— Отлично! В следующий раз готовить придётся меньше, — и улыбка До была, ой, какой недоброй.
— Мы говорили о медицине в нашей стране, — вмешался Бэкхён. — Хёрин проходит практику в одной из городских больниц.
И народ потихоньку включается в беседу.
Молчат только двое — я и Минсок.
***
Он стоит под дверями. Не входит. Не стучит. Стоит. И между нами не напряжение — тишина, успокаивающая тишина, словно мы общаемся без слов через двери. И пусть бы он уже вошёл, сказал бы что-нибудь, дал мне возможность снова заплакать, но он там, с той стороны, и это начинает раздражать. При мысли о Минсоке откуда-то из глубины поднимается разъедающая ярость. У сердца ведь нет логики, ему не привести доводы, не объяснить, что произошедшее слишком закономерно. Сердце просто знает — у него забрали, его лишили, ему сделали больно, и мозг давно уже сдался, капитулировал, отдавая тело во власть обострённых эмоций. И тишина постепенно наполняется гулом, в голову устремляется кровь, оставляя и без того холодные пальцы. И Минсоку лучше уйти, честное слово, ему безопаснее уйти.
Но он стоит под дверью.
И под руку попадается настольная лампа. Грохот об двери наполняет каким-то восторгом.
— Уходи! Просто уходи!
И тут он ворвался в комнату, словно ждал моего всплеска.
— А я не уйду! Слышишь, я не уйду! — закричал он. — Даже если ты проклянёшь меня или останешься в этой комнате навечно — я не уйду! — и он дрожит, дрожит, как я, и смотрит безумно своими лисьими глазами, словно хочет в душу мне влезть одним только взглядом. И это сбивает с толку. Только что я собиралась разнести тут всё к чертям, и вдруг появляется смерч побольше и посильнее.
— Я не уйду! Ждал десять лет, подожду ещё! И могу следующие десять лет простоять под твоей дверью, мне не сложно!
— Я не хочу.
— Я хочу. Этого хочу я! Спроси у меня, чего хочу я!
— Чен…
— Мне жаль! Чёрт, мне, правда, жаль, но иначе было нельзя! И я знаю, что ты запуталась и не могла понять, кого любишь, но…
— Ты не знаешь! — я замахнулась, чтобы ударить его, но он неожиданно перехватил мою руку, сжимая запястье.
— Знаю! — зло выдохнул мне в лицо Минсок. — Знаю, что ты, непривыкшая к ласке, перепутала благодарность с любовью, что демон, один из тех, кого ты истребляла, сыграл на этом и стал частью твоей жизни. Я не оправдываю себя, но он — демон! Ты слышишь меня, Чен был демоном! И самое гуманное его решение — это умереть. Да, он пожертвовал собой! Честь ему и хвала! Но у него в этом была своя выгода! Он просто устал, Дженнифер, он не хотел жить. И толку объяснять сейчас, но однажды он показал мне, как я должен буду помочь ему. Знаешь ли ты, какие сны снились Чондэ? Не знаешь. Я знаю. Слава Богу, он забывал их к утру, но мы вдвоём просыпались в поту и ужасе от того, что когда-то совершал Чен.
— Это было давно, — и мои оправдания звучат жалко.
— Это его сущность! И меня корёжит от того, как ты убиваешься по тому, кто не пожелал остаться с тобой! Он мог бы спасти тебя тогда от публичной казни! Он мог бы спасти собственную шкуру, чтобы вернуться и забрать тебя! Но — нет! Он оставил тебе оболочку, чтобы потом вернуться, подразнить и добиться своей цели.
— Нет! Всё было не так!
— Разве?! Он сказал тебе? И кому ты поверишь?
— Это неправда! — дёрнулась, но он держал слишком крепко.
— Где та Дженнифер, которую я однажды встретил? Куда выветрились полученные тобой знания? Неужели ты забыла всё, что читала?
— При чём тут…
— При том. Демон по определению не может испытывать положительные чувства, и ты знаешь об этом, должна знать! Он не любил тебя, не потому, что не хотел, — он не мог! Он устроен иначе! Ты была ему интересна — это я согласен, ему было с тобой комфортно — это да, ты была ему выгодна — ещё ближе к истине.
— Заткнись! Заткнись, Минсок!
— А я люблю! Я люблю тебя, Дженнифер! — выпалил он и облегчённо выдохнул. — Я люблю…
— Минсок…
— И ни слова о нём, потому что ты — моя, — он говорит серьёзно и смотрит в глаза. — Моя, Дженнифер. И я больше никому не уступлю, слышишь!