Джулит

Александр ШАЛГЕЙ

Д Ж У Л И Т


У юной Джулит (пыталась освоить «одну из древнейших женских профессий») неудача за неудачей. И вдруг -- посчастливилось!




(На 2-ю или 4-ю страницу обложки) 
  В  романе «Джулит» рассказывается о людях и событиях на острове Мадагаскар, в портах Марсель и Мариуполь, на озере Селигер. Какими они представлялись и их запомнил офицер корабельной службы, который еще и после демобилизации не расставался с морем (более 25 лет работал на транспортных судах орденоносного Азовского морского пароходства).
  Автор не сомневается: у читателей «Джулит» непременно будут оценки его труда, отличающиеся одна от другой. Для одного это сентиментальное и целомудренное повествование о несчастной девушке; для другого – редкой смелости откровенная эротика; для третьего – нагромождение банальностей, приправленных бессовестным описанием быта и «работы» проституток (да еще и с подробностями  интимных сценах) – это ли не та порнография, что за пределами дозволенного? и т. д.
  Вот уж действительно, как говорится, «каждому сметь свои суждения иметь» -– в соответствии с его «испорченностью нашей цивилизацией», его представлениями о морали и подлинных жизненных ценностях. 

























                «И милость к павшим призывал».
                А. Пушкин




                Г Р У З  П Р И Б Ы Л

    Под серпастым-молоткастым  кумачовым флагом теплоход «Докучаевск» прибыл из черноморского порта Новороссийск в порт Таматави. Что в Индийском океане на берегу огромного острова Мадагаскар.
    В трюмах теплохода «мешкованный груз» - десять тысяч тонн цемента. Весь он предназначен для важнейшего в стране строительства – новой резиденции (или дворца) недавно избранного президента.
    Груз правительственного значения. Теплоход сразу поставили к причалу и разгрузку цемента не доверили портовикам. Не успели закончить швартовку судна, как в порт прибыли военные грузовики с офицерами и солдатами в таком количестве – будто за день-два намеревались выгрузить из трюмов и вывезти из порта все десять тысяч тонн.
  - Планируют нам стоянку здесь под выгрузкой, «второй», сколько? – с улыбкой Константин Георгиевич (первый помощник капитана) уточняет у Юры – второго (грузового) помощника капитана. – Полторы недели?
   - Девять с половиной суток.
   - Похоже с пустыми трюмами уйдем отсюда послезавтра?
  - Солдаты не докеры, - Юра сомневается. – Поживем – увидим!
  «Второму»  полных двадцать четыре года. Позволительно быть и  не таким уж службистом, как он. Тем более – при его-то характере (общительный, веселый, для себя и не стесняясь товарищей исполняет из оперетт предназначенное не только для его любимого Бони – вперемешку и с придуманное для Сильвы, Баядерки там или еще для кого-то). К тому же и внешние данные  у него: редко из понимающих и знающих мужчин какая не приостановится на улице и с добрыми намерениями не посмотрит ему вслед.
   Но Юра на женский пол – не только в портовых городах – ноль внимания. Травма у него сердечная из-за одноклассницы Наташки. Вышла замуж, кода он был на втором курсе Высшей «мореходки». Вышла удачно и живет вольготно. 
   «Зачем, Наташенька, такое ты сделала? – Юра с болью в сердце про себя спрашивает почти ежедневно, зная, что ни от нее и ни от кого не получит утешительного ответа до конца жизни. – Милая моя Наташка, - зачем?!»
   Должно быть не найдет он ответа (и тоже до конца жизни) сколько ни спрашивай себя: «Зачем запомнилось о ней все, что узнавал как бы и без желания о ней что-либо знать? Например, что у нее две доченьки Аня и Лизаветка (конечно похожие на нее)? Что прошлым летом всей семьей они отдыхали у Черного моря в Скадовске?.. Зачем даже это запоминаю и берегу, тая от всех, как самое дорогое, -- по сути не нужное теперь ни Наташеньке, ни мне – Поезд – ушел!.. Зачем еще и такое вдруг да на всю мою жизнь?!»
  Прячет он боль сердечную от посторонних в бесшабашные песенки и частушки.  От себя за такое не спрячешься, но в чем-то помогают. Особенно разудалое в словах: «Первым делом, первым делом самолеты! Ну а девушки… и т. д.»
  Моряк, судоводитель. Почему для него «самолеты» -- буквально все, что имело и имеет отношение к штурманскому делу и к его командирским обязанностям.
  Юру после училища назначили на теплоход «Докучаевск» четвертым помощником капитана. Здесь он вырос до второго помощника (что значит не только петь «первым делом самолеты» -- но не хуже пилотов и любить свое дело!
  На «Докучаевске» – нигде  и никогда такого бы не могло случится – он встретил вот уж поистине «девушку своей мечты». Встретил, чтобы вскоре понять: их встреча не к счастью, а на беду.
  Если бы Джулит неожиданно и незваной не появилась  на круглосуточной («стояночной») вахте второго помощника капитана, а его теплоход не стоял под выгрузкой в мадагаскарском порту – кто знает, какой могла быть история. На ползу кому-то или на беду все бы случилось-получилось. Но сослагательного характера мнения в этом случае могли быть самое, что ни наесть, ни к чему.
                В  ПОРТУ
   Переход в полном грузу теплохода «Докучаевск» от Новороссийска до острова Мадагаскар проходил в основном при благоприятных погодных условиях. Муссоны в Индийском океане только зарождались где-то на севере и ни один из них не успел ничего плохого сделать ни теплоходу, ни его водобоязненному грузу и никому из членов экипажа. 
 После ошвартовки судна к причалу, кому положено от властей порта, карантина, таможни и представители высокочтимого грузополучателя  долго не уходили на берег, расхваливая русскую водку и все подряд закуски под нее. В послешвартовочной суете вне внимания оставалось кто, как и с кем общается.
   Чем и воспользовались боцман и старший матрос в образовавшийся перерыв --, по сути, в их рабочее время. После того, как день и ночь была «вода-вода, кругом вода» всегда с удовольствием смотришь на такое, что не качается и тебя не качает.
   В мадагаскарском Таматави причалы, краны, пакгаузы такие же, как в других портах, но какое-то время такое впечатление, что все это видишь впервые.
  На самом-то деле в этом порту было и кое-что необычное. Прежде всего – необычайный коктейль из теплого влажного воздуха Индийского океана с щедрыми добавками в него запахов корицы, ванили и чего-то еще маняще вкусного.   
  Боцман и старший матрос, облокотившись на планширь фальшборта, посматривали на суету солдат вокруг им непослушных автомашин и заодно на все подряд знакомое им в незнакомом порту. Надеялись, что вдруг «зацепится глаз» - увидят они что-нибудь интересное, небывалое.
   Прибытие в Таматави судна с грузом ли под погрузку – событие первостепенной важности для каждой, кто освоила, начинает ли овладевать древнейшую женскую профессию. Исключение составляли только суда из социалистических стран – известно было им, что на таких и ломаного гроша не заработаешь.
  Но почему-то стоит на причале, то убегает подальше от солдат и от «Докучаевска», но потом снова и снова возвращается мадагаскарочка в коротком белом платьице.
Среди серо-коричнево-грязного в порту, потных камуфляжей на плечах и ногах солдатских, она была из-за своего белого платья ромашкой-цветком, нечаянно оказавшимся на куче хлама.
   Не из-за нее ли столько душистого манящего как бы от корицы и чего-то еще? Даже Индийский океан – готов на веки- вечные оставаться океаном (ни за что не превратится с живописными берегами или в бездну голубую небесную).
   Мадагаскарочка стояла и смотрела от начала до конца на швартовку теплохода под красным флагом. Не ушла, а даже и  на сколько можно приблизилась к борту и, задрав голову, смотрела на «советика» моряков – на их лица, руки в брезентовых руковицах и на все, что ей было видно с причала. А потом – и на то, как моряки разговаривали, кивая в ее сторону и не переставая наперегонки улыбались.
  Боцман послал ей воздушный поцелуй. Она ответила, весело пританцовывая, подняв как можно выше ладонь со своим поцелуем. Что и вдохновило бывалого моряка на повторное послание. Более откровенное и страстное.
  Для чего оголил обе ладони. Сдернул с них новенькие брезентовые «рукавки», прижал их животом к фальшборту и, как можно ниже пригибаясь к причалу, метнул в нее двойным воздушным поцелуем.
  Но не тут-то было – ему тотчас же недвусмысленный «от ворот поворот!». Белолепестковый цветочек, хулиганистая мадагаскарка обеими руками отбивалась от сердечных порывов неуклюжего ловеласа, давая понять что ее интересует не боцман, а тот, что стоит с ним рядом и тоже «ест ее глазами аж прямо» с белым платьицем и  соломенными тапочками на голых ногах.
  Неуместно было бы удивляться этому. Старший матрос – девятнадцатилетний, рослый, до шоколадного цвета загорелый и в лице вроде бы ни одного явного изъяна.
  Правда, настораживало что-то не сразу понятное. В чертах лица было столько сладко-конфетного, затаившейся кукольно правильной красивости, что, не дай Бог, если то и другое сохранится и когда Ромка вполне повзрослеет, возмужает!
   Но с его лица (какое оно есть -- без грима и ретуши) – если сделать фотоснимок и поместить  на первой странице обложки  модного журнала – тираж, глядишь, и увеличился бы в разы.
  Словом, первый парень на деревне (если представить себе жилую надстройку «Докучаевска» деревней с населением в ней  тридцать восемь человек. Из коих только четверо женского пола – повар, пекарь, буфетчица и дневальная).
   Боцман воспользовался тем, что, кроме него,  больше  было некому, стал знакомить молодежь -- с первого взгляда влюбленных.
   -- Роман, – боцман кулаком постучался в бравую грудь матроса-молдаванина.
   Ромашка, демонстрируя свою догадливость, радостно закивала головой. После чего последовало и уточнение имени – выбирай, мол, из них любое:
   - Можно просто коротким Рома или проще – Ромка.
   Ей понравилось – Рома. Так понравилось, что она было начала в плавном ритме кружиться. Но один тапочек настолько был ненадежным, что соскользнул с ноги. Это не помешало Ромашке веселиться-радоваться.
  - Ро-ме-о! Ромео, - обеими руками перебросила на палубу теплохода ею изуродованное красивое мужское имя.
  После чего она, обеими руками обводя себя снизу вверх от колен до головы, представилась:
  - Джулит! Джу-лит!
  Впереди и после дважды произнесенного имени были какие-то слова. Но моряки их не запомнили – потому что не расслышали как следует: на причале гомон, автомобильные ворчания. Да и сама Джулит явно перегрузила свое имя веселым смехом (над собой ли смеялась, над ею придуманным именем, над недогадливостью ли моряков: сочетание Рома, Ромео и Джулит не менее красиво, чем легендарное Ромео и Джульетта).
   После неизбежной влюбленности с первого взгляда не могли быть не неизбежным и все, что потом случилось- приключилось. Неожиданное не только для Ромки и Джулит. Вдобавок и с такими последствиями, которые в чем-то и какое-то время были бедой, цепью неудач не только для мадагаскарки.
  На советских военных кораблях и транспортных судах с двенадцати дня – обеденный перерыв на целый час. Кому потом не на вахту – успевают в своих каютах и отдохнуть. Тишина при этом как бы для того, чтобы не потревожить  адмирала, если на корабле он со своим штабом и в этот час вздремнул (почему и называют моряки – «адмиральским часом»).
   Джулит приходила в этот час на свидание. Маневрируя между военными грузовиками и ловко уклоняясь от солдат, пытавшихся ее поймать и лапать. После чего она  пряталась в одном и том же месте – под нависавшим над причалом отвалом носовой скулы теплохода.
   Старший матрос Ромка торопливо обедал, ускоренным шагом приходил туда, где брашпиль (огромная лебедка, чтобы поднимать якоря с морского дна) и там прятался. Невидимый с грузовой палубы и с мостиков кормовой надстройки, он плашмя  ложился на отогнутый фальшборт и, перегнувшись, свешивался к причалу. Старался быть  на дюйм или полдюйма поближе к Джулит.
   Спуститься к ней на причал  «на минуточку» – ему никто не разрешит. А сделать это без разрешения – все равно что пересечь государственную границу и,  получив на территории сопредельного государства шпионское задание, вернуться (никому не докажешь потом, что тебя не склонили к измене Отечеству).
   Джулит успела выучить и запомнить два русских слова: «моя хорошая» - Ромка их часто повторял на разные лады всегда самым ласковым голосом. Иногда слова эти менял местами и добавлял другие слова – ей непонятные, но конечно из тех самых лучших, что он знал и считал самыми подходящими при такой ситуации.
   Первым было у них при каждом свидании -- она произносила оба русских слова. Не забывала их сопровождать воздушными поцелуями – более горячими, чем были при их первой встрече.
   Вдвоем она знали с полдюжины английских слов, более или менее подходящие для выражения пылких чувств. Но они в своих  любовно-сердечных разговорах ими не пользовались.
   Когда ему девятнадцать, а ей на три-четыре года меньше, так ли нужны им еще и звуковые символы – слова на его, ее еще ли на каком-нибудь языке? Да и общепринятые жесты не нужны им – когда о многом самом нужном, главном  для них в то время говорили их глаза?
  Джулит спрашивала себя и его то и дело. Неужели нельзя что-нибудь сделать этакое необычное, чтобы Ромео мог бы к ней притронуться, а она к нему?
  Предприимчивая, решительная увидела она чей-то открытый иллюминатор. Показывает моряку, подпрыгивая под иллюминатором: зацеплюсь, мол, руками и ты меня втащишь к себе в каюту через такую же  круглую дыру.
 Он ей втолковал, что его каюту не со стороны причала, что  нет у них лодки даже и надувной, чтобы она могла приплыть к противоположному борту.
 Пыталась вдохновить его на «подвиг». Ромео разговором отвлечет, мол, вахтенного у наружного  трапа она и прошмыгнет мимо них на грузовую палубу или через предварительно приоткрытую дверь – сразу в жилую надстройку.
 Наконец – терпению Джулит вот-вот конец – она решилась на очень рискованное?  На четвереньках она по двум швартовым тросам приползет к Ромео на шестиметровую высоту и там он ее встретит.
  «Сорвется и упадет на бетонный причал – смерть!» - Ромка не сомневается, а Джулит никак этого понять не может.
  Она сначала попробовала: проползла на высоту метра на полтора и потом осторожно спустилось. Ее веселые озорные глаза хвастаются и убеждают моряка: смотри, мол, как хорошо у нас получится.
  В самом деле: сначала и потом сколько-то все у Джулит ладилось. По толстым веревкам она поочередно подтягивала себя все выше и выше, после чего делала короткие шажочки ступнями, то и дело соскальзывавшие на их прежнее место и даже ниже.
 Но вот правая нога так соскользнула, что какое-то чудо спасло безрассудную мадагаскарку. Она опрокинулась на правую веревку – но не через нее. Поэтому и осталась верхом на тросах, а не под ними на причале и с разбитой головой.
 Не на четвереньках, а когда верхом – скорость передвижения замедлилась. Но не оставаться же на одном месте?!
  Наконец вот они и долгожданные мгновенья!
  Ромка подхватил Джулит подмышки и перенес через фальшборт к себе на палубу. Два-три глубоких вдоха и с откуда-то взявшимся «вторым дыханием» больше бегом, а где-то и ускоренным шагом – они преодолели грузовую палубу и затаились в укрытии.
    Ничего более надежного, чем его каюта, (решилось само собой) им не найти. Но и пяти минут не прошло, обнаружилось, что каюта старшего матроса оказалось  для них никаким не укрытием.
  Заметил их в каком-то из коридоров жилой надстройки или когда по трапам спускались на нижнюю палубу некий моторист имя рек. На теплоходе «Докучаевск» бдительность всегда на высоте, а в зарубежных портах – втрое, вчетверо выше.
  От «имя рек» телефонный звонок вахтенному у наружного трапа и деловой разговор.
 - Спите там или что? – с дружеской насмешкой знакомый голос моториста.
 - Чего тебе надо?
 - Ничего. А вашей вахте достанется на орехи!
 - Разыгрываешь?
 - Нисколько. Мух вы там ловите или что ?!. Проститутки гуляют по трапам надстройки! Одна только что вбежала в каюту вашего Ромки.
  Джулит об этом пока ничего не знала и не догадывалась. Она сидела на единственном стуле в каюте старшего матроса и смотрела прямо перед собой на что попало. На приклеенные к перегородке цветные картинки из журналов – в основном девушки в пляжном одеянии, их лица вместе  грудью в профиль и под иными ракурсами. Попадались и фотокарточки взрослых – должно быть родителей моряка.
     Они глаза в глаза пока- что не смотрели. Надо было отдышаться после беготни и переживаний – набраться сил для полноценного взгляда.
  Поскорее чтоб такое наступило, он стоял рядом и обеими руками держался за спинку стула – ни на шаг не отходил. Слышал – может и всего-то ему казалось – как бьется его сердце. Или – ее: через стул и свои руки неужели не могло что-то проникать к нему от прелестнейшей Джулит?

                «ДИВЕРСАНТ»
  Джулит – в ней все было в напряжении – услышала  первая осторожный стук в дверь. После короткой паузы повторилось – более строгое, настойчивое – требование того, кто был за дверью в коридоре.
  Ромео было оставил на какое-то время без внимания нежданного третьего лишнего даже и когда тот распахнул дверь и громко заявил о себе.
  - Пришел за тобой, Ромка, и… это, - проститутка по своей сути, как и слово для таких предназначенное  женского рода. Но  вахтенному матросу вдруг взбрело, что перед ним не знакомое по названию,  женское, а вроде фантастического божества – почему и сказал «это».
  Молдаванин-красавец как только услышал слова матроса – понял их смысл и значение. Спинкой стула потревожил Джулит и, когда она встала, первым пошел к выходу из каюты. 
  - В столовую, - на всякий случай подсказал вахтенный матрос и отшагнул от двери так, чтобы Ромка не спутал – в какую сторону по коридору ему идти. – «Второй» там ждет.
  При иных обстоятельствах – не окажись поблизости «сумасшедше красивой» мадагаскарки – матрос бы слово-в-слово повторил ему сказанное вторым помощником капитана: «Ромку немедленно ко мне, а бабу из его каюты за шиворот и вышвырнуть  на причал – никакого чтоб  духу от нее не осталось!»
  Планета Земля, как выяснили наконец наши предки (сделав многолетние наблюдения и тщательные расчеты) шарообразная и крутится – безостановочно вращается вокруг людьми придуманой земной оси.
   Отчего и пассат все время дует и дует с востока через тот же Индийский океан. Проветривает остров Мадагаскар и его порты с причалами. Заодно освежает воздух и в каютах жилой надстройки ошвартованного в Таматмви теплохода «Докучаевск». Для чего двери кают капитана и его первого помощника были распахнуты во всю ширь.
 - Выгляни в дверь! – слышит помощник голос капитана (между их дверьми шага четыре). – Или возьми трубку – по телефону говорить будем! – Словами и тоном произношения капитан пытается подражать популярному герою из вчерашней кинокомедии «Волга-Волга».   
  Помощник выглянул.
  - «Второй» докладывает: поймали диверсанта вместе с сообщником. Посмотреть бы на них и может помочь? – предлагает капитан вариант. – Не наломал бы дров наш Юра. Или более важных дел по горло, Константин Георгиевич?
 - Сей момент, - помощник сразу и вышел из каюты. – Сбегаем-посмотрим.
 - У нас Юра такой, что и перестарается, если вовремя не придержишь.
  Первый помощник появился в столовой, когда «суд строгий и справедливый» в открытом заседании начал исследовать наиважнейшее в преступно деянии. Так считал не только Юра – он в роли судьи (на его вахте ЧП – чрезвычайное происшествие – ему и начинать служебное расследование).
  Со всех сторон у Джулит «словесный барьер». Судья и никто в столовой не понимает ее родного языка, а она из русских знает всего два слова. Готова давать показания на французском, но «советика» командир в ответ и в основном-то невпопад переводит ее слова на английский.
  В остальном служебное расследование проходило как положено. Скамейки для подсудимого не было – Ромка стоял в дальнем углу от входа в столовую. Мог бы спиной  придерживаться о стальную переборку, за которой камбуз. Но он – демонстрируя покорность и дисциплинированность – ни к чему не прикасался. Стоял как бы по стойке смирно.
  У той же переборки – в максимальном удалении от Ромки – стоял пекарь Клавочка. У нее все по-серьезному ладилось до сегодня с красивым молдаванином. И надо же было такому случиться: рейс на богом забытый Мадагаскар, в проклятый порт Таматави и здесь неожиданное Ромка зарулил «влево».   
   Еще один представитель лучшей половины человечества здесь же -- дневальная Зина. За день до выхода из Новороссийска ей исполнилось восемнадцать. На Мадагаскар – в ее жизни первый рейс и сразу (надо же!) в далекий Индийский океан. Сколько надо оморячилась и к ней ототносятся почти как к взрослой. Уважают за доброту, красоту и одинаковое внимание ко всем. Дневальная – в столовой кормит, считай, весь рядовой состав «Докучаевска». Одно у нее все время не ладится – все больше боится огромного матроса Облапа. 
  Страху не убавилось, когда поняла, что самое опасное для нее не то, что у этого кубанского казака не только огромные силы  исполинской руки (не потому ли и Облап) и он такой большой, что Бог мог бы из на него расходованных материалов слепить четыре (три – как минимум) девушки таких, как Зина.
  Боялась она его глаз. На других неужели смотрел он по-другому?
Карие глаза у него были вполне обыкновенные. Но в каждом его взгляде в них  столько доброты, что у Зины вряд ли будет столько же (чтобы не обижая его -- такого доброго, -- достойно отвечать  своим взглядом).
  Почему ей, а не кому-то, придется Облапу отвечать  добротой и все нарастающая уверенность, что это неминуемо – девушка не задумывалась. До ее сердца (простительно – сего-то восемнадцать лет) пока не доходило.
  Она простоя боялась его, не думая о причинах. Почему  и делала все, чтобы его нигде, кроме как в столовой не видеть, никогда не встречаться один на один.
  Кроме обязательных за завтраком «Доброе утро и приятного аппетита!» и потом дважды до конца дня «Приятного аппетита!» никаких слов нигде, кроме столовой, от Зины пока что горемыка матрос не слышал. Боялся – вдруг да когда-нибудь напугает нечаянно так, что и голоса ее не  услышит.
  С полдюжины собралось пожелавших присутствовать при служебном разбирательстве разгильдяйского Ромкиного проступка. На правах присутствующих на суде они толпились в столовой у входной двери. Кто позже подходил –для таких было достаточно места в коридоре.
  Константина Георгиевича пропустили вперед и при этом Облап немного посторонился. Никакого злого умысла у него не было  - так само получилось, что он оказался за спиной Зины. Да так близко от нее, что дышать боялся. Но больше всего боялся – вдруг и она услышит не меньше, чем он, как бьется его «безнадежное сердце».   
  Неожиданностью было для вахтенного матроса, что чудо мадагоскарочка, свернул с прямого пути к наружному трапу и вслед за Ромкой вошла в столовую. Тот по небрежной отмашке Юры догадался где его место – как самого настоящего разгильдяя.
  Джулит на минуту-полторы смутила Юру. Одним из преимуществ его характера была способность быстро и, как правило, принимать единственно правильные (в чем он сам никогда не сомневался) решения.
  Но в этот раз произошел сбой – из-за внезапного появления незнакомой девушки. Правда -- не только совсем юной, но и с  небывало изумительной внешностью.
   Не от ума Юры, ни от  его человеческих чувств явилось и непонятным было – куда в нм  адресованным было впечатление от вошедшей. Впечатление такое и его сразу столько, что  Юра ощутил подобие головокружению. Такое, что вмиг и пронизало в нем не только сердце там и душу, а все (вот уж действительно -- от головы до пят).
 Не сразу, но вахтенный помощник капитана сделал-таки все, как положено. Юная – даже если и очень юная, - дама есть дама. Джулит он встретил стоя.
  До этого он был единственным в столовой, кто сидел на стуле. Жестом обеих рук в сопровождении фраз по-английски пригласил  Джулит к столу и сесть на любой стул. На тот, что рядом с ним или который напротив него.
  Она – видит, что ее Ромео там, где сесть не на что – решила стоять. Одно это – ее взгляд ему в лицо возможно был дополнением – окончательно поставившим Юру «на место». Оставить которое не имел права – ни разу и не пытался:  себя не чувствовать судьей, хозяином положения при служебном расследовании.
  Тогда (помогло бы, что он и по возрасту  старше Джулит) – мог бы ей покровительствовать, помогать  в чем-то. Так нет же!       
  Почувствовал  такое сразу, что потом  оставалось неизменным, пока они были вместе. В них столько одинакового (если не родственного), что они и право имеют и должны общаться  не иначе -- а как друзья.
  Такая мелочь, казалась бы. Он перед ней (из-за нее и для нее – того не заметив) поправил форменную фуражку с безукоризненно белым чехлом, а потом и разгладил красную нарукавную повязку. Она смотрела на это с готовностью помочь ему и не скрывала -- ей понравилось как он одно поправлял, а другое разглаживал.
  Взаимопонимание между ними наладилось. В что-то помогали жесты к тому многому, что говорили и говорили их глаза. И вдруг такое недоразумение, что «ни в сказке сказать!»
 Джулит в третий раз повторила «моя хорошая» - то одной, то обеими руками показывая на Ромку. Немного может быть и для хвастовства (полюбуйтесь – как я говорю по-русски). Но прежде всего – чтобы воспринимались более убедительными ее показания: она одна во всем виновата – Ромка ей немножечко помог (просто  не мог, мол, не помочь -   потому, что хороший человек).
  Юра – поистине медвежья услуга – решил зримо продемонстрировать ее смешное «моя хорошая». Все мы – и без тебя, милая мадагаскарочка, -- знаем что Ромка действительно парень что надо.
  С неуместной веселой улыбкой – рот до ушей – Юра в улыбку (явно сдуру) добавил неуместный жест. Собрав четыре пальца руки в кулак, большой палец выставил от них вверх. 
  Такое на языке жестов у проституток не всегда соответствует что имел ввиду «советика» командир. Для Джулит – ей на беду – было известно только то, каким этот жест используют, профессионально оценивая в мужчинах по-настоящему мужские качества.   
 Из-за чего и негодование у нее. Мне, мол, все-таки не верят бестолковые эти «советики»!
 Она взяла нижнюю кромку платья в зубы, оправила подол сзади – не мешало чтобы ей оголить себя  почти по пояс. Из пальцев левой руки  сделала такое, что  перед этим получилось у Юры – и давай…
  Большим отогнутым пальцем показывает – местами даже и притронулась – на перемычку ее белых длинноватых трусов. Да еще и бессовестно раздвинула ноги.
   Из-за этого  и началась кутерьма!
  Все мужчины, правда, проявили мужество – ни один из них ни дрогнул, не отвернулся. Проявилась и любознательность неугасимая, и воспетая в песнях легендарное: сам погибай, но товарища – выручай!
  Почему и решили не оставлять «второго» в беде. Стоять за него до последнего дыхания.
 А у представительниц лучшей половины человечества – поголовно паника.
 Клава стремглав метнулась за стальную дверь камбуза и заперла ее за собой на все задрайки. До предела крутнула их рычаги-рукоятки.
 Зина закачалась вперед-назад, зажмурилась и приготовилась упасть замертво ничком на палубу или как попало сесть – ноги не держат. 
 От всего,  что показывала мадагаскарка не только мужикам, дневальная еще и отвернулась – перепуганная до больше некуда.  Но когда увидела не просто рядом, а почти вплотную  Облапа!   Никому и ни себе так и не могла объяснить почему в тот же миг не умерла.
 Кубанский казак – не будь дураком – обхватил Зину ладонями-лапищами своими, осторожно притиснул к себе, немного приподнял и по коридорам вынес на верхнюю палубу. Индийский океан дыхнул на нее ласковым пассатом и девушка догадалась, что пока не умерла.   
  Прошлое совсем немного. Она приподняла веки и увидела глаза Облапа такими, что решила вообще никогда не умирать. В его глазах она увидела и отражение своей доброты, от всего сердца им одобренной. Это, мол, Зина милая, и  самое милое в тебе и сколько мне надо.
  Но она притиснута к нему так, что под ногами у нее не палуба, а пустота. Она потянулась и он догадался – удивительно догадливым оказался (как потом выяснилось - догадливый во всем) – не размыкая ладоней дал возможность дневальной проверить себя.  Ноги-то ее снова держат ли. Не упадет сразу, когда никого нет поблизости, кто бы успел ее подхватить.
  - Хватит! – тихо, но вполне своим голосом, попросила Зина. – Больше не надо! Спасибо!
 (Не знала – как там у поэта «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется!» - что эти самые слова и почти всегда в той же последовательности ей предстоит произносить много, много раз. С уверенностью, что Облап тотчас же  проявит понятливость.
  Сделать все, чтобы ей -- в первую очередь ей -- было хорошо. Снова и снова чтобы Зина  была бы им довольна.) 
  В столовой служебное дознание в это время скомкалось до того, что стало ни на какое дознание не похоже. И всего-то из-за разночтения одного и того же кулака с отогнутым большим пальцем.
  Только что без слез Джулит в отчаянии опускается на колени рядом с Юрой. Отвернулась от него и от всех. Что-то непонятное говорит и почти неслышное – похоже  на торопливое шевеление губами  для кого невидимого, кто на нее смотрит.
   Рукой то и дело крестит грудь. Глаза полузакрыты или их нет – куда-то спрятались за ресницы.
  Просит самого Бога помочь ей втолковать бестолковым. Всем, кто в столовой «Докучаевска». Но больше, чем кому-то еще, тому что в белой фуражке (ведь он только что понимал  ее даже и лучше,  чем она сама себя понимала.
   Она им рассказывала правду: ничего, мол, плохого она и ее Ромео не сделали, не собирались делать  ни в его каюте и нигде.
  Юра принимает решение (как всегда – единственно правильное). Присел перед вконец расстроенной девушкой так, что одним коленом опирался о палубу. Говорил при этом ей что попало и не зная зачем – (нисколько не нужное -- Джулит и без слов его понимала).
 Тому подтверждение: оставив Бога в покое, смотрела и смотрела только в глаза моряку -- непрерывно и не моргая. Таким же наверняка был и его взгляд. Потому что Юра почти сознавал, как сначала одна-две искорки (на самом деле – всего лишь на них похожее), а потом ручейком, ручьем, потоком хлынуло в него от Джулит. Не сомневался, при этом, что и в нее от него хлынуло такое же.   
  Когда потом об этом вспоминал Юра, то для большей понятливости  пытался отказываться от потоков искраподобного. У нас мгновенно, мол, получилось в нечто туго сплетенное, а из искр – и никакого шнурочка не сплетешь!
  Но получалось все равно в его представлении такое, из чего тоже ничего не сплетешь. Вот где может и проявили себя его пресловутой аура и невидимая, неведомая аура милой Джулит?   Одно остается несомненным: нечто с таким же сплелось в неразрывное -- вдруг, неожиданное, но желанное (сначала ему в голову не приходило – что сплетенное-то на веки вечные!).
  Ему было не до того, что в столовой теплохода не они вдвоем. Тот же Константин Георгиевич их видит и все столпившиеся у входа.
  Не для них, а для единственной Джулит он предложил помочь ей встать с палубы. Ладонь протянул и едва не притронулся к ее локтю. Но она – «рванулась испуганной птицей».
 Ни к чему вроде бы и  не прикоснувшись рывок вверх и – стоит на своих двоих. Ждет с тревогой: Юра (когда будет подниматься) – не притронулся бы к ней. («Это же надо: в ней оказывается  еще и такое - недотрога?!»)
   Это сколько же горя и горючих слез на белом свете из-за одного и того же. Из-за женской пугливости, чрезмерной осторожности!
  Джулит стоит рядом и газ не спускает с Юры. Видела, как тот жестом кому-то ответил. Оглянулась и поняла: в столовой у двери кто-то решительно вмешивается в то, что и без него делалось не плохо, как должно.
  Юра тому, кто у двери, показал три пальца. Попросил разрешение продлить расследование на три минутки. Потом уступил: мне, мол, хватит и двух минут – показал два пальца.

                НЕ КАЖДОМУ ВСЮ ПРАВДУ СКАЖЕШЬ
   Считай с разгильдяем Ромкой в основном и главном (спасибо самоотверженной Джулит) -- разобрались. Но для Юры не менее важно и еще одно.
  На его суточном дежурстве ЧП. С него спрос: как «диверсант» проникла на борт советского судна? Налицо непростительное – чья-то халатность или на много хуже: кто-то от начала и до конца помогал Джулит. Кто?
 То же самое надо было бы знать и вахтенному матросу у трапа (кто это из его товарищей такое проморгал на своей вахте?) А что Ромка оказывается был готов ей прочь – кого ни возьми, мол, сделали  бы то же самое (когда она «черт знает, какая красивая и вообще»).
  Матрос у трапа как раз был из тех, кто любят поговорить и, прежде всего, рассказывать о хорошем чем-нибудь. Не по душе ему были такие, кто умел рассказывать и о плохом.
  Если тебя слушают, изволь рассказывать о хорошем и красивом. Почему и сам он: чем больше узнавал того или другого, тем охотнее рассказывал. И когда об одном красивом  – сам видел и другие не раз говорили – рассказ у него получается лучше.
 Много ли он знал о Джулит? Ну конечно больше, чем кто-то из членов экипажа (Ромка – не в счет). Почему и успел рассказать – слушатели нашлись – о там, какой увидел Джулит в каюте плотника (рассказывая, от восторга, едва не задохнулся).
  Признавался, что не помнит: он дышал или даже забыл как это делают, когда их как бы конвоировал. Ромка знал дорогу в столовую – шел первым, «черт знает какая красива» за ним, а конвоир топал последним.
  Ему хотелось идти строевым шагом – при исполнении ответственного поручения, что ни говори. Но четкого удара растоптанными кроссовками по стальной палубе, считай, строевого шага и у других бы на получилось  не получалось).
  В каюте он ее увидел красивой всю сразу и значит вообще одну красоту. Но когда шли по коридору и друг за другом поднимались по ступенькам трапа, его и ошарашили одно за другим подробности. 
  Ее походка – будто и не касается пятками палубы и ни одной из ступенек трапа. Не взмахи рук – у бабочек такое может быть или может у веточек сирени, когда ветерок притрагивается еле-еле.
  Каждая рука – может на нее похожа отломанная рука Венеры Милосской (он где-то читал, что нашли где-то не одну, а сразу обе). А ноги такие – тот никакой не моряк, если на не на них смотрит в самую первую очередь, - матрос живет надеждой, что когда-нибудь о них что-нибудь подходящее скажет. А пока не помнит, не слышал ни от кого ни одного слова, соответствовавшего чтобы самой малости на ее пятке или тому, что у нее в натуре выше ступни.
  Скорее всего о розовых пятках Джулит он рассказывать не станет. Разве – попадется если по-настоящему все понимающий собеседник (тот же самый Константин Георгиевич – первый помощник капитана, помполит, -- или когда на ходовой вахте ночью признается «второму».
 Вон и Ромкина мадагаскарка убедилась,  «второй», из всех на «Докучаевске, самый понятливый. Она ему  не успевает показать весь жест, едва головой шевельнет – Юра ее понял и своим жестом начинает спрашивает о другом.
  Но сначала закончим о пятках Джулит. Они у нее конечно же «прелесть что такое». Но только одна из ни – левая прикрыта, как надо задником ее бедненькой обувки. Правой досталось порванное: обрывки соломки – из какого-то ненадежного местного лыка сплетены ее тапочки – торчат назад и в правую сторону.
  Скажи эту правду кому из не понимающих – считай, все пропало. У такого померкнет навсегда рассказанное о черт знает какой красоте Джулит.
  В том-то и беда. Правду – самую как есть правду знаешь, да не каждому всю  скажешь.

               ПРОСТИТУТКИ – ТОЖЕ ЛЮДИ!
 Вахтенный у трапа матрос видел почти все, что происходило в столовой. Отошел немного от верхней площади трапа и  смотрел через иллюминатор, от которого было метра два до «второго» и немного больше до Джулит.
  Он больше, чем на свою ладонь, приоткрыл иллюминатор и, ее только видел почти все, но и слышал многое из того, если кто о чем-то говорил. Обмен информацией у Юры с Джулит был в основном жестами. Что-то она ему говорила -- «второй» слушал, соглашался с ней, потом о другом спрашивал.
  Спрашивал громким голосом. Не только Джулит, но и чтобы Константин Георгиевич слышал. Был в курсе их разговора. Убеждался чтобы: Юра не зря просил дополнительных три минуты – каждую тратит на самое необходимое при добросовестном служебном расследовании.
  Матрос хорошо слышал Юру и понимал каждое его слово, но почти не видел его лица – тот стоял, отвернувшись от иллюминатора. А Джулит – если бы не смотрела на «второго» не отрываясь – могла бы встретиться глаза в глаза с вахтенным матросом.
 Но хорошо, что этого ни разу не случилось – оно бы смутило матроса и мешало бы ему рассматривать девушку. Через улыбки и серьезность на лице читать ее задушевное (в пределах его грамотности – скорее малограмотности – по этой части).   
  Важным из им прочитанного он считал. Во-первых, что Джулит не умеет врать и никогда этому не научится. Во-вторых, признавая себя виноватой, она о себе не думает. В пределах необходимого все время жалела своего Ромео. А с какого-то момента у нее настоящая и сердечная  боль (признаемся – до таких глубин в тот день матрос не успел додуматься и это мы сделали за него) да еще и с нарастанием из-за «второго», смущенного Юры.
  Тот ее конечно же – и не скрывает этого ни от кого – ее жалеет. От чего у нее на лице то и дело радостная улыбка. Но это все «дитячий лепет» в сравнении с ее радостью иметь возможность  самой жалеть «второго».
  Этакое недоразумение сказывалось, но по сути не мешало
ему исполнять роль судьи. А ей – свидетеля (с готовностью вместо Ромки сесть на скамью обвиняемого -- в роли главного преступника).
  Из четких вопросов Юры и жестов Джулит, иной картины и не придумаешь. Кроме той, что нарисовало воображение матроса – ничего в ней неправдоподобного, выдуманного не найдешь.
  По носовым швартовым Джулит полезла-таки наверх -- сколько Ромка ее ни отговаривал. Но Юра этого не может понять.
  Свои вопросы «второй» уточняет жестами. Высотища, мол, вон какая, «веревки» под тобой то прогибаются, то отгибаются в разные стороны, а внизу не «соломка подослана» -- камни, бетонный причал!
  Не словом – не жестами ее, не всегда понятными даже «второму» - делом она сметает, как мусор, сомнения Юры. Иди, мол, куда подальше все, что о ней подумают если, кто увидит еще раз ее ноги ничем не прикрытые и почти до самого-самого.
  Юра слепил наскоро щиток из ладоней. Прикрывает за него свои глаза или пытается от посторонних спрятать промежность Джулит – защитить ее от повторного обвинения в бесстыдстве.
  Можно сказать, перестарался.
  Она поставила ногу на его пустовавший стул. Подол платья соскользнул от коленного сустава до нижних кромок ее трусов. После чего ей оставалось и всего-то: скомкав снова отодвинуть было соскользнувшее платье и приподнять  низ того, что не в обтяжку  держалось за бедро. Но там – почти сразу -- нет не самое-самое женское?..   
   Что может быть более убедительным и достоверным? Гляди Юра и все, кому видно от дверей, через иллюминатор -- вытянутое черное пятно кузбасслака или чего-то не менее липкого. Подтверждение тому, что верхом Джулит пришлось сидеть на толстых, далеко  не стерильно чистеньких веревках и по ним ползти.
   Единственное, в чем ее упрекнуть можно было. Она вроде бы как себе в удовольствие (похвастаться, когда есть чем и возможность для подходящая – Джулит в этом отношении была не безгрешной -- или чтобы у нее был повод дружески посмеяться над стеснительностью Юры) не проявила стыдливой торопливости. Дольше, чем надо бы, оставила ногу соблазнительно голой (обнаженной – если говоришь об этом по-культурному или заставляешь себя думать, что снова ты в таком-то музее бесполо смотришь из толпы праздных ротозеев на ногу Венеры, Психеи, дерзкой Дианы и т. д.).
  Юра не мог не видеть меньше, чем матрос. Он был на много ближе к девушке и, главное, понимал больше него что с Джулит происходит. Он более ярко и с недосягаемыми для других подробностями представлял, как она с хулиганской отвагой  (пренебрегая смертельной опасностью) – над «бездной» карабкалась от бетонного причала к стальному фальшборту «Докучаевска».
  Судилище кончилось. По какому-то малозаметному движению головы или руки начальника, одиноко сидевшего за столом у входа, Ромка не своей походкой (им временно сделанной для кого-то) вышел из столовой. Юра скрестил над грудью ладони – всем понятный многозначительный жест.
  Финита ла комедия, мол, Джулит. Мое тебе спасибо огромное – за помощь в расследовании. Но прежде всего за то, что не другая ты какая-нибудь; за то, что встретилась мне – убедила, что «и невозможное – возможно!»
  Константин Георгиевич и вахтенный матрос (ему по-младости простительно) проворонили такое, о чем, правда, они вскоре и забыли. Суть «такого»: каким был прощальный (последний) взгляд Ромки на Джулит и как она лишь боковым зрением отметила, что он уходил из столовой (как оказалось -- ушел и из ее сердца  навсегда).
  Первый взгляд и – после него любовь до гроба. Об этом и в романах на всех языках, в состязаниях поэтов – кто скажет лучше, и в подлинно народных песнях.
  Но вдруг любви конец – неожиданно и навсегда? Что внятно сказано об этом? «Режь меня, жги меня – я другого люблю, умираю любя?»
   Джулит не умерла в столовой «Докучаевска» и Ромка не пытался ее резать. Но что-то же произошло? Почему – если ее Ромео был «молод и смел» (вдобавок с конфетно-соблазнительной внешностью)? Трагедийное (если и всего-то в предела х пошлой драмы) неужели его и ее последний прощальные взгляды зримо не проявилось?
   Когда помполит вкратце докладывал капитану, у которого вдруг сформировалось неофициальное сочувствие к Джулит (Ромка, мол, парень что надо – почему бы из-за него не попытаться лезть на стену или по веревкам глупой девчонке с острова Мадагаскар?)
  Смущает ее профессия в будущем?
  Сказался житейский опыт и многократное пребывание капитана в разных странах-иностранных:
  - Проститутки – тоже люди!
  Заодно капитан четко сформулировал и распоряжение старшему помощнику (тот как раз вошел в каюту капитана):
  - Строже контролировать вахтенных у трапа! Не прятались чтобы в тенечек -- всю вахту стоять на верхней площадке наружного трапа. Смотреть в оба -- на все носовые и кормовые швартовые!
  А ведь только что капитан смеялся, когда первый помощник ему рассказывал, что некая Джулит призналась: «По двум толстым веревкам» на четвереньках вскарабкалась на «Докучаевск».
 - Сказочка это, комиссар, для Иванушки-дурачка, - капитан пытался погромче засмеяться – не получилось. – Мадагаскарочка твоя кто? Проститутка и по совместительству циркачка!
  Последние слова слышал и старший помощник  (с ним и шпшандером как раз вошел в каюту капитану). Почему и сразу всем задан вопрос:
 - Кто бы из вас решился по швартовым с причала карабкаться на верхнюю палубу?
  В ответ – недоуменные взгляды и недвусмысленные пожатия плечами.
  - А кто-нибудь из матросов? Любой из членов нашего экипажа решился бы на такой фокус?
  - Сумасшедший если?.. – первым (как бы и от имени всех) засмеялся старпом. – Но у нас такого  нет.
  - Ромку, пока отсюда не уйдем, - без берега!
  Константин Георгиевич решил, что из им сказанного о Джулит – как ни старался – упустил что-то, не сказал главного о ней. Но добавлять к сказанному еще что-то в неблагоприятной для этого обстановке – было бы неуместно.
  Собственно, и для себя (так, чтобы всеобъемлюще) он пока что сформулировать бы не мог – что же оказалось главным в Джулит. Не только для него главным, но и для всех.
  На редкость откровенная, решительная, умная и конечно отчаянно смелая. О чем не объяснить «в двух словах» ни старпому, ни капитану).   
  Позже «комиссар» признался самому себе. Что не просто он болельщиком  был на судилище в столовой  -- всецело в нем было в пользу Джулит. И она это знает (женски-й взгляд всегда пронзительнее и мудрее мужского).
 Проявилось это у него и у нее, когда уходила Джулит из столовой и как бы запнулась поблизости от стола, за которым помполит сидел. Сразу обмен жестами обеими её и его руками.
 Она для уточнения спросила о своем бывшем (в ту минуту – уже бывшем) Ромео. Не виноват, мол, а вы его накажете?
  Ответом он ее успокоил: страшного, мол, с ним ничего не случится – не надо ей беспокоиться, волноваться.

                КАТЕГОРИИ ЛИ РАЗРЯДЫ
  Как Юра и полагал, у солдат и офицеров с выгрузкой цемента будет несравненно хуже, чем у докеров. Правда: оказалось -- хуже некуда.
  Рвут бумажные мешки. Вот-вот по щиколотку россыпи цемента в трюмах и его на немного меньше на причалах. С «боевого дежурства» снятые грузовики ломаются в порту – чаще всего, когда на них груз.
  Стоянка в порту затягивается: темпы выгрузки изо дня в день все ниже. Почему и пригласили шипшандлера: заказать кое-что из скоропортящихся продуктов.
  Тот приехал со своими ценниками, и со старпомом они составили основной заказ. После чего пришли к капитану за окончательным «добро» и на случай – может надо что взять для гостей-иностранцев на капитанские представительские.   
  Когда вошли к капитану, прервался разговор. В нем -- по догадкам шипшандлера – был вроде как спор из-за  женщины (какое-то количество русских слов он знал).
 Смекнул: главной в «шарша ля фам» могла быть юная «девица», из-за которой званного гостя попросили на сколько-то освободить нижнюю площадку трапа. Просил его вахтенный помощник капитана.
 Он же сразу извинился, когда шипшандлер поднялся на верхнюю палубу. Не скрывая, что для дежурившего офицера покинувшая  судно  была на много более желанной фигурой, чем он.
   Почему офицер потом так пристально следил за ее каждым шагом со ступеньки на ступеньку. Явно переживал заранее: вдруг соскользнет ее нога с какой или она оступится, когда шагнет с площадки трапа на замусоренный причал.
  После извинения офицер поручил – а мог бы сам – матросу провести шипшандлера в каюту старшего помощника капитана. Значит – наиважнейшим тогда  было для него (это был Юра) смотреть и смотреть вслед одной из «низкопробных девиц».
 С одной стороны – пришлось ждать, пока «девица» спустится по трапу на причал. С другой стороны – похоже о ней шел разговор и в каюте капитана. 
  Были основания, словом, у коммерсанта  вести разговор не только о продуктах и напитках. К тому же и время есть: не спеша капитан  прочитывает цифры в ценниках.
  «Он и о людях судит, как о предметах купли-продажи, - не зря заподозрил Константин Георгиевич, - женщины у него по сортам и категориям, с ценами в конвертируемой валюте в зависимости от квалификации и красивости! И до чего же с удовольствием он о том и другом  говорит!. Несомненно, что старается и с личной выгодой – в каких-то борделях ему за это платят.» 
  С его слов. Самые дешевые – разовая услуга в пределах карманных расходов моряка и любого случайно или с определенной целью оказавшийся в порту.
  С такими у пожелавшего «любовь» где попало, наскоро – сошлись на полчаса там какие-нибудь и разошлись. Таких услуг бери не хочу в портах, мол, всех стран и не только Африки или Азии.
  Категория выше -- когда «любовью» занимаются, уединившись в какое-нибудь помещение. Обычно -- где есть и какая-то постель. На сколько денег хватит, на столько часов дама твоя. Приходится приплачивать за качество услуг: дамы этой категории более умелые. Не огранично проявление  фантазии уединившихся (у него и у нее, как правило, всего лишь «свое прочтение» заимствованного из суперэротического чтива, из специальных теле- и интернетпрограмм для сладострастных и одуревших в погоне за самым модным и современным в «настоящей любви»).
   Наконец такое, что предназначено только для моряков.
   Можно обзавестись надежной сожительницей (если позволяет каюта и в распоряжении моряка  и соответствующие «златые горы»). Безукоризненное выполнение всех обязанностей и жены, и страстной любовницы все дни и ночи, пока судно в Таматави под выгрузкой или погрузкой – гарантировано.
   Не так часто, но случалось, что моряк увозил с собой понравившуюся им подруг в Европу, Америку. Чаще – до ближайшего порта Африки или Азии. Не каждая из увезенных потом возвращалась на Мадагаскар. 
  Слушавшие все это в каюте капитана ждали – когда наконец иссякнет никому  ненужная информация. Не скрывали своего нетерпения и удивления: шипшандлер не в луны ли свалился – никого на суде с красным флагом не соблазнить ему ни дешевенькими, ни самыми дорогими, в совершенстве овладевшими торговлей женскими прелестями?
   Но известно: раз увидеть -- на много убедительнее, чем сто раз услышать. Смекалистый же коммерсант встретил только что на трапе «Докучаевска» не лежалый, но и пока что не самый дорогой (опытный глаз оценил мгновенно) товар - правда все более модный (одна из побед в «эпоху сексуальной революции».

                БЕДА ЗА БЕДОЮ
  В последние дни – их было три или на один-два больше – досталось Джулит незабываемое. Такое, что с горючими слезами у нее не только из-за физической боли в правой ноге.
  И не хотела она и не могла заставлять себя воздерживаться от соблазна. Когда в порту – вечером ли днем – хотя бы раз пройти по причалу, где продолжалась выгрузка цемента.
  Тайно, украдкой проходила – чтобы ни вахтенные с «Докучаевска» и никто из видевших Джулит на этом теплоходе ее  не заметил. А она – вдруг бы да и увидела с кем стояла какие-то минуты рядом и даже сколько-то на коленях.
  Потом она сто раз ругала себя – откуда и зачем тогда появилась у нее никому не нужная появились робость и трусость. А самообладание и дерзость – вдруг исчезли!
  И все это – когда единственный раз Джулит повезло! Случилось долгожданное среди бела дня: от «советика» моряка стояла так близко, что  боялась – не услышал бы он ее дыхания, не скрипнуло бы что у нее под ногами или под рукой.
  У военных грузчиков случилась авария с еще одним грузовиком – лопнула резина на двух колесах. Грузовик оттолкнули подальше от трюмов (не мешал чтобы выгружать цемент) и тот скочебенившись  стоял  под верхней площадкой трапа «Докучаевска».
  Никем не замеченная Джулит перебежками от грузовика   к грузовику прокралась и затаилась  у наружной дверцы пустой кабины грязной машины. Так что немного не над ее головой оказался трап теплохода.
  Стекла в серой пыли, но все-таки видно ей было и такое, на что бы ее глазам никогда не смотреть. Но все-таки смотрела и смотрела – то с ревнивой завистью, то еще как-то (из-за чего на глазах появились слезы).
   Сначала следила за каждым шагом Юры. Когда он спешил на корму теплохода и там осматривал швартовые концы, а потом – когда неторопливым  шагом оттуда возвращался.
   В тот  самый час Юра, осмотрев натяжение кормовых швартовых канатов, намеревался с той же целью пройти на бак. Шел, пристально всматриваясь то на одно, то на другое за пределами судна.
  Такое в последние дни считал он обязательным и необходимым для него. Потому что – где еще, как ни на причалах или у какого-нибудь из портовых сооружений вдруг да и появится неуловимая Джулит. Втемяшилось ему с первого же дня – дурь неистребимая! – что ему еще раз увидеть ее суждено только издали. Она от или от далеких ворот порта идти будет, или наоборот – возвращаться к воротам.               
  При этом, несомненно, пройдет не останавливаясь. В сторону, где выгружают «Докучаевск» - и откуда Юра будет на нее смотреть – конечно даже ни разу не глянет.
Таким вот нерадостным у грузового помощника капитана было настроение все подряд последние дни. В нем надежды не прибавлялось при рассуждении: из ниоткуда вдруг появилась Джулит, не для того ли, чтобы  исчезнуть внезапно и вдруг снова
появится?!
  Почему он и не заметил, когда миновал камбуз, ни дыхнувшего на него оттуда через распахнутую дверь очередным чем-то вкусным.  Но  пара девичьих лукавых глаз его (второй раз проходившего мио, как слепой,) -- заметила.
  - «Второй», возьмите вот вкусненького! – в протянутой к нему руке у пекаря Клавочки ее очередное душистое изделие с румяной корочкой. 
 Пришлось вернуться и своеобразно высказать свое извинение за непростительное невнимание к пекарю:
  - И всегда, как ни посмотрю, -- наша Клавочка прелесть! А  ее ручек творение  – обязательно шедевр!
  - Сначала попробуйте! А то сразу – хвалить начинаете.
  Он протянул было руку – никак нельзя отказываться от вкусненького. Но вдруг руку спрятал за спину и во все лицо испуг – хорошо, мол, что вовремя вспомнил о смертельно опасном для него.
 -  Сначала ты откуси сколько-нибудь!, - на пекаря смотрит с тревогой, почти со страхом.
 - Что вы?.. Обкусанное после меня будете есть?
- А как же? Но обязательно только после тебя, - сразу и объясняет причину своего испуга: изобразив многозначительность во взгляде, крутит пальцем над соблазняющим угощением, - Вдруг там  приворотное зелье!
 - Зачем такое говорите? – Клавочка и верит и не верит ему. На всякий случай – чтобы не боялся «второй» - немножко (только зубами – нигде ни прикоснулась губами) откусила и сразу плетушку-завитушку отдает ему. – Вот вам -- берите!
  - Спасибо!.. Другое дело – теперь я спокоен… А то знаешь?
  Конечно же  девушка не знала что Юра имел ввиду. Она хотел бы знать причину его страха и заодно его пожалеть: вид у «второго» настолько не как всегда – посочувствовать ему и пожалеть было бы кстати.
  - С каких-то пор – Клавочка пойми, предупреждаю серьезно, - я весь от тебя без ума. Прими от меня самые искренние признания и сразу прости мои пламенные чувства!
  - Зачем такое говорите? – обида не обида, но юная пекариха на всякий случай прихорашивается.
  Попыталась одернуть со всех сторон поварской халатик. На случай плавания в тропиках, Клавочка, подражая поварихе, укоротила халатик. Перестаралась оказывается и теперь боится при ком-нибудь наклониться: в тропическую жару у нее под халатиком из белья только самое, без чего никак нельзя.
  - Знаешь, красавица ты моя ненаглядная, - откровенные признания не мешают ему и откусывать от плетушки и пережевывать. – Давай откровенно. Было дело, что когда-то мне сыпанула какого-то зелья?
  Красавице хочется быть еще на сколько-нибудь красивее. Как раз обеими ладонями когда выискивала нет ли какой складочки на груди, она перехватил смешинку в глазах Юры.
  Случается что мужик умнее женщины, да только вряд ли бывает, чтобы какая-нибудь женщина оказалась не хитрее мужика. Почему Юра и не успел додумать дальнейшее для себя в роли его любимого опереточного Бени.
 - Страшно подумать! Это же сколько неугомонной страсти из меня вырвалось бы на красавицу Клавочку – если к тому, что раньше  ты подсунула, сегодня добавилось хотя бы и грамм!..
 - Ну «второй» дает! – к его плохо спрятанной усмешке добавляется откровенный девичий звонкий смех. – Я с хохоту умру! Держите меня!
  Не получилось умереть. Но от хохоту Клавочку в самом деле водило из стороны в сторону да еще с глубоким наклоном. Того и гляди потеряет равновесие и упадет на палубу или головой врежется в отгиб стального фальшборта.
   Для подстраховки, Юра метнулся к ней с распростертыми руками – в случае чего, схвачу даже и в объятия. Выручу девушку.               
 - Ну такая ты, «Клавочка на лавочке», хохотушка -- не знаю что и сказать! – конечно знал как и какие слова сказать (на какое-то время Бони вернулся в Юру), но ничего так и не сказал – ушел молча.
  Но из той грусти, чем был переполнен только что, кое что поубавилось. Может быть как раз и того, что было самым горьким, самым тяжелым – основой нынешней  его повседневной грусти.
   Джулит все видела и слышала. Условного смысла в словах было не разобрать – он был ей и не нужен. Мелодия их голосов была достаточно красноречива. А когда к услышанному добавлялось то, что видела?!
   Какими были у него руки (может он и обнимал девушку, но глаза у Джулит перед этим сами (чтобы ее пожалеть) могли на сколько-то зажмуриваться. А то, что мелькало перед его лицом из под полы беленького халатика бесшабашно веселившейся девушки, почему-то его нисколько не смущало. Это же, мол, насколько близкие у них отношения!
  И на самом деле у Клавочки в те минуты появилось «дикое желание»: взять и влюбиться в Юру. С Ромкой у нее все проще и понятнее, а у «второго» - то песни поет всем на радость и вдруг – в последние дни как больной – где-нибудь один-одинешенек да еще и смотрит в ту сторону, где причалы порта, глухие пакгаузы и за ними пустота океана.
 В океан ли смотрит? Или на сколько-то ближе – на пакгаузы и на причалы в порту?.
  Совпадало по времени: в какие-то часы дни в  Джулит рождалось и стремительно нарастало желание быть поближе к теплоходу «Докучаевск». (Очень хотелось – не знала и не пыталась понять зачем ей это нужно -- увидеть «советика» командира.)
  Вот и увидела его! Даже и снова услышала его голос в непонятных ей словах!
  Не это ли и помогло ей  и еще  что-то новое для нее (если даже и понять не все)? Что на двоих может быть одна радость. Хотя бы и от того,  она из-за кабины грузовика смотрит и видит желанного. И этого ей достаточно, забыть чтобы о ревности и зависти к хохотушке (что   живет себе, горя не ведая, на том же теплоходе какой-то непонятной для Джулит жизнью -- а для них  как бы и самой  обыкновенной).
  Чем более веселым был командир-моряк (по-другому не называла – Джулит не знала его имени), тем на сколько-то меньше оставалось ей из всего в них общего. Из веселого и из общей радости, счастья, не безмерно же Всевышним предназначенного им на двоих.
   Юра доедал плетушку-завитушку (тот случай, когда мы говорим: за двумя зайцами погонишься – на одного не поймаешь).    Он откусывал сколько-то как попало – забыв, что это угощение от Клавочки, что бывает еда вкусной и не вкусной. Жевал дольше, чем надо и глотал, удивляясь – зачем это делает.
  В то же время Юра смотрел туда (второй заяц), откуда «работал» пассат и в той стороне видел все больше и непонятного, и ненужного ему. И все это в хорошо ему знакомом сочетании из причалов, солдат с их грузовиками, пакгаузов и в просветах между ними бескрайнее – что принято называть океаном.
  Во всем этом разве может быть необыкновенное? Чудо? Да и не только здесь, а где-нибудь на свете – если у них не имя Джулит?
  Вчера и позавчера, и во все дни – сколько ни смотрит Юра – не появлялось в порту ничего. Не только самой Джулит – признаков даже о том, что она когда-то здесь была.
  Жилая надстройка теплохода «Докучаевск» и столовая в ней – реальность. Значит и реальностью было и дознание, и Джулит – главный свидетель. Реальность и трап – возле него Юра стоит.   Значит было и такое: она спускалась по трапу и он волновался: не помешало бы ей что-нибудь благополучно сойти на причал.
   Ну а после этого?.. Ничего реального!
   Следы ее заметены цементной россыпью, сто раз по ним проехали грузовики и пылили своими сапогами солдаты. Так и хочется повторить самое грустное в песне: «Позаростали стежки-дорожки, где проходили милые ножки!..»
   Необъяснимо происходившее в эту минуту (возможно всего-то не успело на какие-то секунды проявить себя в лучшем виде?) Юра не почувствовал – органы чувств здесь ни при чем, а то, что в нем более чуткое: совсем рядом - лишь немного ниже его ног - и «милые ножки». и вся, как есть, Джулит.
   А ей-то что помешало явиться какая она есть? Отмахнувшись от увиденного и услышанного только что. (У двери в камбуз Клавочка со своим угощением, он готов предотвратить ее падение на палубу ли удар о фальшборт – все, все это какое же ничто! Пылинкой не имело права оставаться в глазах влюбленного (влюбленной).
  Но какие-то мгновения разве что нужны и такое заметить – чтобы вовремя смахнуть эту пылинку-мусоринку. Почему Джулит и оставалась сколько-то на седьмом небе -- от того, что ее глаза увидели «советика» командира каким он в ней живет. Ни в чем и ни на сколько другим.
  У нее все готово было его позвать к себе. Это было бы слово по-русски. Знала она два слова и пока выбирала какое из них громко скажет – потеряны ею были может и самые судьбоносные  секунды. В которые надо было успеть вместить ею наконец облюбованное  коротенькое «Моя!»
Задержала неуверенность: вдруг не получится громко. Вдруг не хватит сил, чтобы крикнуть хотя бы и одно коротенькое слово?!
  Конец его грусти и ее полных тревоги приготовлениям был внезапным и безжалостным. Телефонный звонок заставил Юру отвернуться, отойти от трапа и кому-то по телефону сказать непонятных сколько-то слов. Вернув телефонную трубку вахтенному матросу, он торопливо зашагал к двери в жилую  надстройку и в ней исчез.
  Для Джулит было это – и встреча, и расставание без единого слова, без мгновенного хотя бы глаза-в-глаза. Случилось такое, что она согласилась бы называть самой большой бедой и горем. Каких, после смерти матери, у нее ни разу  не было.
  Средь бела дна с пустыми руками ушла она в свою клетушку – по-другому ее временное жилье не назовешь. Дала полную волю слезам и не поднималась с постели никуда и ни за чем.
  Одно за другим вспоминала все, что было в порту и оно тонуло, но никак не могло утонуть в слезах. Потом стала себя спрашивать.
  Он, услышав и узнав  ее голос – начал бы искать глазами? Она вышла бы – отделилась от грузовика и он бы ее увидел? Было бы у него столько радости, сколько у нее?   
   Не могло не быть!
   Потом неизбежным бы случилось. По трапу вниз он к ней бегом, а она – ему навстречу. Подобное Джулит  видела когда-то у конце какого-то интересного кинофильма (эти самые последние кадры не она одна – многие в зрительном зале сопровождали аплодисментами и радостными выкриками).
  Но у нее-то встреча с «советика» моряком была бы ни киншиками выдуманной. А на самом деле: в порту, на запыленном причале – не на золотисто голубом пляже, как в кино?
  Джулит все думала и думала – и со слезами в закрытых глазах, и когда глаза держала открытыми, без слез: «Что с нами было бы потом?»
  Ответа не находила такого -- чтобы в нем ничего не выдуманного. Но каким-то утешением было для нее даже слово «нами» в ее вопросе. Будто не слово, а Мама ее маленькую гладит по головке и уговаривает: не плачь, мол, не надо плакать – ушибла коленочку, потеряла дорогие  для тебя фантики? Ножка заживет, а фантики вдруг да и найдутся.
   В похожую на эту  ночи (до похорон матери) думала: завтра уеду из города к Маме в наш маленький домик с подобием сада и огорода возле него. Не знала Джулит откуда у них домик. Может отец успел построить, когда у него была денежная работа и трезвым он был чаще, чем после ставших регулярными «встреч» с  дружками- собутыльниками. «Встреч» сначала коротких, от случая к случаю. Вскоре такие, что и до поздней ночи, и до утра. А потом -- длились по двое-трое суток. Случалось -- и больше.
  Похороны отца Джулит помнит. Мать плакала, а у нее не было ни слезинки – от обиды на отца. Он все реже и все меньше приносил денег домой, а теперь, мол, и вообще нечего от него ждать. В драке его кто-то чем-то ударил, а может и в самом деле –  упал и головой ударился о мостовую так, что пришлось хоронить.
  Жили вдвоем на то немногое, что матери удавалось заработать. Она ходила и, где могли ей хотя бы немного заплатить, соглашалась на любую работу. Выгодным было осенью – когда убирали урожай в садах.
   Когда была дочь маленькой, мать брала ее с собой (не оставлять же малышку на весь день одну). А когда подросла Джулит, помогала матери: с подоконников и листьев цветов стирала пыль, приносила и подавала матери то щетку, то пустое ведро.
   В школу Джулит ходила с радостью. Интересно ей было узнавать что-нибудь новое и сегодня такое сделать, чего еще вчера не умела.
  Училась хорошо. На удивление преподавателей, ей никогда  среди ровесников не было равных по арифметике, а потом и по математике.
   У матери то одна болезнь, то другая. Нередко и на хлеб денег не хватало – где уж там покупать хорошие лекарства.
   Выросла смышленой здоровой девочкой. Незнакомые на год и два давали ей больше, чем было на самом деле.
   Другие в том же Тамтави устраиваются на постоянную какую-то работу. Не всегда на очень хорошую, но хватает им на житье- бытье, кое-что и родителям присылают.
   Мать ей ничего посоветовать не могла – только предупреждала об одном и том же: будь осторожной, береги, мол, себя. Подсказала при расставании где ее дочь могла бы найти жилье самое не дорогое (сама не помнила когда последний раз была в городе, но из соседей кто-то город вроде бы знал, как свои пять пальцев, - подсказали где и что в Таматави).
   Устроилась с жильем в трущобах. Крыша над головой, стены с единственным окошечком. На подоконник если пристроить подушку, а остальное разложить на единственном в лачуге столе - можно спать, вытянувшись во весь рост. Ширина всей жилплощади полтора метра, почти два метра в длину и высота такая, что можно ходить не пригибаясь.
  В день приезда пошла узнать хотя бы что-то о работе. Узнала, что в магазинах для нее работы не найти. Одета и обута в такое что с ней о работе и не разговаривают. Окинут опытным взором с ног до головы и без слов, с усмешкой головой показывают на дверь.
  Стала искать – где бы ее взяли посудомойкой ли уборщицей. Потратила на поиски весь второй день и весь вечер – нигде никому не нужна. Стала думать-гадать как быть. Уром третьего дня вышла на поиски с готовностью как угодно добыть все равно как и все равно за какие  гроши. За исключением: не воровать ничего и ни у кого не выпрашивать подаяния.
  Зашла в церковь с единственной просьбой. Владыка всемогущий чтобы ей помог найти людей, кому нужны ее руки и во всем, как у матери, добросовестность.
      После молитв – третьим заведением, куда она зашла -- было кафе с тремя столиками и с единственным посетителем. Он «в меру» выпил (может опохмелился) и говорил так, что многое из его слов кока что  можно было понять.
     Услышал он, что девушка согласна на любую работу, умеет делать то-то и то-то. Хозяин кафе начал вежливыми словами оформлять ей  отказ.
  - Такая краля -- в посудомойки! – захохотал подвыпивший. – Иди в порт -- моряки тебя озолотят! Со мной  сейчас куда за угол потемнее и сразу…
  Он полез в карман и оттуда выгреб горсть монет. Из другого кармана – пока монеты падали ему под ноги – со второго приема вытащил тоненькую пачку разноцветных купюр.
  - Идем и сразу, - сделал он две неудачных попытки встать на ноги, - Все твое! – деньгами хвастается и скалит мокрые зубы. Те же самые деньги показывает хозяину кафе: - Может у себя нас пристроишь на часок – заплачу сколько скажешь!
   Наверно хозяин кафе сказал (назвал сумму).
 «Краля» не слышала. Выскочила из кафе и быстрым-быстрым шагом подальше чтобы и поскорей спрятаться от предложенных ей денег. Остановилась под деревьями где была скамейка. Долго на ней сидела в недоумении: предлагаемое пьяным – неприемлимо, позор, неужели в ней что-то нехорошее, если   даже и такое предлагают?   
 Когда успокоилось и надоело сидеть без дела – стала считать. Из уважения к цифрам и вроде любви к математике у нее сохранилось: малейшая возможность – считать что-нибудь и пересчитывать – стала суммировать достоинства монет, рассыпаных под ногами «влюбившегося в нее с первого взгляда».
  Окажись эти монетки не на полу в кафе, а у нее в руках! Она пошла бы и купила большой пакет молока, три тепленьких булочки. Но если купит не три, а две и прибавит гроши, что у нее есть -- хватит на сладкий пирожок и на фруктовый сок (всего лишь на яблочный – самый дешевый).
  После полудня решилась она сходить в порт. Посмотреть на пароходы, что там делают и какие на самом деле моряки – не в кинофильмах какими показывают и не на открытках.
  Она подошла к проходной в порт и спросила можно ли  войти. Охранник небрежно кивнул и показал на проезжую часть ворот: иди, мол, там, а не через проходную – не тревожь меня по пустякам.

                КОГДА ВПЕРВЫЕ -- ПЕРВЫЙ РАЗ
  От первых посещений порта в памяти Джулит сохранилось разное. Многолюдие – прежде всего – и, при этом, вроде бы нет никого (как на улицах города), не знающих зачем они здесь.
  Не это ли дисциплинировало ее? Она четко определила: что ей в порту надо увидеть прежде всего и обязательно. Тех – одну хотя бы – кого, за их «любовь», моряки озолотили.
  Нашла. Не сразу, но зато и без особого труда. Потому что  догадалась: если моряки живут на своих кораблях, то и с предложением своих услуг женщины приходят на причалы – без труда моряки чтобы их находили.    
  В тот день торговавших женскими прелестями был пять или шесть. Включая такую, что на сколько-то моложе и ростом пониже да и во внешности – несравнима с Джулит. Совсем еще плоскогрудая подросток была в школьном форменном платьице – донашивала его или ей кто-то посоветовал предлагать себя в таком «соблазнительном» (на любителя) виде.
  На выходе из порта, охранник ее задержал. Показал рукой – выходить полагается не через ворота, а через проходную.
 «Обыскивать собирается – вдруг да украла что-нибудь?» - приготовилась девушка и к такому.
  Никакого обыска. Охранник показал ей на пальцах – когда никто третий не мог видеть  - сколько монет ли бумажек она  обязана положить в его ладонь.
   По-отечески понятливый попался. Поверил, что ни гроша не заработала Джулит (показала, вывернув наизнанку оба кармана своего платья, что у нее всего две монетки – две или три черствых булочки себе купит где-нибудь поблизости).
  Отеческое проявилось и в  другом. Охранник даже вышел из проходной, когда показывал новенькой где лежалый хлеб она может купить -- за четверть цены в сравнении со свежим.
  На другой день Джулит шла в порт знакомой дорогой. В церковь не вошла. Остановилась перед входом – не решилась в храме просить о греховном. В ее коротенькой молитве перед входом в храм была высказана просьба, что владыка и сегодня ей помог не выпасть из его руки.
  Наблюдал она вчера за торговлей женской любовью и сообразила. Чем дальше от полудня и ближе к вечеру, торгующих  и покупателей на своеобразном базаре прибавляется – спешить ей с предложением своего никому неизвестного товара не стоит.
  На следующий день пришла в порт, когда солнце поднялось так, что рассталась до завтра с океаном и выбирало горы, за которые бы ей спрятаться до утра.
 Как она и полагала, женщины собирались почти там же. В широком промежутке между причалами и пакгаузами. Но в этот раз – на сколько-то ближе к воротам порта.   
 Оказывается: базар не имеет постоянного места. Купля-продажа сегодня поближе к одному причала, а завтра – к другому (если ночью или только что утром к нему поставили откуда-то прибывшее судно). 
 В планы Джулит не входило – сразу же внедриться и затеряться в толпе «своих» в порту, все знающих проституток. (Кто знает – как они встретят новенькую? Еще одну – когда у них случается из-за клиентов скандалят?)
  Она укоротила шаг. Могло быть и остановилась бы в нерешительности через пару шагов – присмотреться, поосновательнее разобраться что к чему, набраться храбрости.
- Извините!.. День добрый! – неуместно интеллигентский и не совсем по-мужски звучал голос ее догонявшего молодого человека. Добротная одежда по моде для взрослых, но для него пока непривычная: серые брюки со «стрелками» до новеньких серых шершавых туфель, светло-синяя рубашка – из нагрудного кармана белый уголочек вроде бы как носового платочка.
   «Спросит о чем-то, - у Джулит подобие улыбки – подбирает слова для ответа с ее извинениями, -- сама в порту не знаю где что!»
   Но оказалось, что она знает. По крайней  мере, как потом оказалось, из им необходимого известно ей на сколько-то больше чем знал юноша (хотя был и года на два старше Джулит).
 - Может согласитесь?… – по всему лицу его разлился румянец ярче того, что был на щеках, – Пойдемте со мной?.. Понимаете…
  Последнее слово было не нужным. Она поняла: ее любовь он готов купить – с ней разговаривает клиент.
  Должно быть он приготовился к какому угодно ответу (первая попавшаяся проститутка вдруг да и откажет -- не согласится). Торопливо назвал сумму и ощупал карман где у него деньги (мог забыть дома или вдруг потерял бы дорогой сюда). Она выразила свое согласие с не меньшим волнением, чем было в его просьбе и предложении.
  Ни одного слов ему в ответ, ни взгляда ему в глаза, ни жеста рукой ли головой. Глядя перед собой так, будто его не было рядом, – решительно прибавила шаг. Он от нее ни на сколько не отставал.
  Со стороны если кто на них бы смотрел. Двое , мол, знакомых по его или ее вине с опозданием встретились только что и спешат куда-то – боятся не опоздать бы и туда. Почему в эту минуту ни до кого, ни на чьи взгляды и не обращают внимания.
  Он стройный, ладный и лицо симпатичное (Джулит сколько-то успела рассмотреть – он прятал от нее глаза и вместе с ними пряталось лицо, на коем с выражением беспокойства или вины и с готовностью, как принято говорить в таких случаях,  от стыда  провалиться сквозь землю.
  «Ему стыдно больше, чем мне!» - близкая к истине догадка прибавила Джулит решительности. Что во многом и помогло ей в тот «решительный час, в тот решительный день».   
   Джулит в тот час вчера, пока была в порту, заметила. Пары шли уединяться куда-то в противоположную сторону от въезда в порт и обязательно огибали  дальние пакгаузы.  Туда и она шла.
 Клиент не сомневался. Юная девица, предлагающая свои женские прелести, найдет самое подходящее для них место. Его забота – от нее не отставать и не спугнуть.
  На самом-то деле, она готова была идти и на любой край земли. Туда, где на сколько-то потом- потом (если даже и в минутах поззже) неминуемо случиться то, на что решилась. Шла «куда глаза глядят» и пыталась прятать за браваду свой стыд от себя и от кому суждено стать первым в ее жизни мужчиной.
  Стыдилась даже про себя произнести слова «мой клиент». Зная, что завтра придется привыкать еще и к прозвищу «проститутка», и к еще каким-то словам, что не нужны  ей были  вчера и позавчера, до минувшей ночи и даже до нынешнего утра.
   Все пакгаузы у них за спиной. Справа – за полосой высокого бурьяна затопленный и как бы никому не нужный огромный сухой док. Потом снова бурьян и за ними   занятый своими огромными проблемами Индийский океан. В сравнении с ними, мусоринка то, что волнует и тревожит Джулит и ее спутника.
  Впереди – многотонные бетонные кубы и сдвоенные из них громадины.  Никакой, вроде бы, к ним тропинки не просматривалось, но за ними нашли они сразу следы недавнего пребывания одной или даже поочередно двух-трех пар.
  Раздевались молча. Собственно – избавлялись (в связи с необходимостью) от  такого, что в надвигавшуюся на них минуту могло бы ему или ей мешать.
  У него торопливости больше – потому что отвлекался от нужного на ненужное. То и дело взор бросал на пальцы ее рук (с явным намерение посоветоваться или спросить у них: «Нужное ли делаю и так, как надо?»)
  Привычно сдернул с одной ноги носок и сразу же (ловко и быстро получилось в него) и с другой, например. Сделал никому не нужное. Чем сразу же  дал знать о своем неумение элементарного и о незнании общеизвестного.
  Ненужное не менее заразительное, чем плохое. Джулит обязательно в эти минуты одновременно со Студентом  избавлялась бы от носок или чулок, если они окажись что из них на ее ногах (вместо того, чтобы смеяться над глупостью клиента, --проявляла бы себя не менее глупой).
  Впрочем ее «глупость» могла бы оказаться и кстати. Благодаря ей на три- пять секунд или на сколько-то отдалилось бы для Джулит неизбежное (на что она вынуждена была себя уговорить –наконец решиться).
  Неумехи сверху до низу, вдоль и поперек – по сегодняшним понятиям. Не намеревались в чем-нибудь хотя бы соблюдать соответствующие советы, инструкции, рекомендации – устные, печатные с яркими убедительными иллюстрациями или талантливо экранизированными.
  Случайное и до чего же неблагоприятным было стечение обстоятельств! Начали они с  до чего же не по писанному. А потом продолжали: каждый надеялся, что другой знает больше его. И кончилось – до чего же не по-современному  -- с явным оскорблением, основ и самой сути сексуальной революции! 
 
  Позор! Молодой человек – похоже студент или окончивший только что лицей – в самом начале неизбежного  (тоном как бы сорвавшегося в бездну с крутого обрыва) вдруг спрашивает неумеху Джулит: «И… дальше?»
  Это и не рыцарское даже средневековье с подвигами во имя дам (включая таких, кто ни в чьих подвигах не нуждались). А из что-то более,  более древнего – не из доисторической ли древности?
  Мы готовы согласиться насчет древности многого в хомо сапиенс. Прежде всего: что в нас преобладают физиологические инстинкты, формировавшиеся не веками и тысячелетиями, а возможно и миллионы лет. Усовершенствовать их, рационализировать тотчас же и как попало– по сути, уродовать – в  самом-то деле проявление чего? Человеческого ума или безумия, достойного – орангутангов и  горилл?
  Вместо ласкового, тысячу раз подумав, осторожного прикосновения к нежнейшим инстинктам – трах-тарарах по ним первым подвернувшимся под руку каменным рубилом, дубиной ли кулаком с кастетом!
  А как же -- если у нас через край уверенности? Мы выше в поднебесьи  созданого Творцом или состарившейся Матушкой Природной! Вы что -- против нас?!
  Это же что ни на есть дискриминация! Всюду что разрешено бесконтрольно, повседневно и круглосуточно скотам (не забывайте: в тот же день – считай заодно со скотами был создан и человек!) – почему запрещено человеку даже и в темное время суток?
  Вполне возможно, что будет наконец-то все наоборот – когда на всех континентах окончательно и бесповоротно победит сексуальная революция!  Утвердится тогда (во всех на правах, естественно) обращение друг к другу: «Ваше высокочтимое скотоподобие!»
  Что касается «дальше» - не в самом походящем месте сказанное клиентом Джулит. И главное: самим-то им нужное ли – когда не до этого (последнее знает и каждый сексуально малограмотный).
  Джулит разрешила не успев подумать (разум у нее и у него не известно где затаились -- ни во что не вмешивались) – сказывалось не только незнание самого элементарного из рекомендаций модных прославленных сексоисследователей.
  Она решительно и одновременно моргнула глазами, оставила их закрытыми, и к этому  добавили недвусмысленное сверху вниз головой. Перестаралась в своей доверчивости.
  На сколько-то больше, чем она, перестарался и он. Упрека, правда, ему от нее за это не последовало. Не успела.
Может и по другой причине.
  А ведь в ожидании боли Джулит успела закусить нижнюю губу. Потом – забыв о ней -- так прикушенной губу и держала. И пока у него – покоряясь инстинкту – входили  в нормальный ритм его вздрагивания, а она их догоняла, и сколько-то потом.
 Там, где единственный раз промелькнула боль, в лад к  ритмам клиента, давало о себе знать другое. Как бы желание снова и снова встретиться с то, от  чего разольется по  всей Джулит нечто противоположное боли, неловкости и стыду.
  «Нечто» едва ли ни до ногтей мизинчиков на ногах проникало. Везде  воспринималась как желанное, как самая большая радость. 
   За миллионы лет природа это ж сколько раз пробовала то одно, то другое! Ради одного только этого «нечто»!
  Но вряд ли успела выбрать наилучшие из ей доступного. Не поэтому ли Джулит и кусала губы, когда проходило ее превращение из девушки (куколки) в женщину (бабочку с широкими расписными крыльями). А ведь предстоит ей когда-нибудь стать еще и матерью!
  Первый раз у него и у нее. Не поэтому ли они так испугались
внезапного предупреждения. Воспринято оно было едва ли не со случайно не вырвавшимся наружу  воплем: «Неминуема нам гибель!»
  Восприняли они это предупреждение о их неминуемой гибели одновременно? Или  сначала ворвалось в Джулит -- от нее без промедления  проникло и в него?
   После чего на сколько-то все в них  было сладостно как бы и парализовано. Почему и без их сопротивления.
  Вряд ли такое может быть без участия закодированного в наших инстинктах на те минуты, когда всем правит подсознание. На сколько-то оттеснив от всевластия разум.
 Не от вмешательства ли («помощи») сознания на нынешнем уровне его развития у нас рождаются тысячи и тысячи малышей, обреченных на пожизненную инвалидность?
  Не грядет ли вслед за сексреволюционными новшествами пора нашей гибели? Когда инвалидов и не желающих работать на планете окажется на сколько-то (или во сколько-то раз) больше, чем способных трудиться на себя и на «дядю» (на миллионы и миллионы физически и умственно изуродованных во имя скотского минисчастья).
  Так ведь и среди пока что способных работать сколько таких, что невольно, вынужденно перерождаются в человекоподобных. Руки-ноги человечьи. Да и голова вроде бы способна оперировать цифрами -- в пределах четырех арифметических действий у многих получается блестяще.
  Но появились-то на Божий свет они  с какой, о Боже!, изуродованной иммунной системой души и сердца? С детских лет не в состоянии противостоять никаким соблазнам.   
  Хапают все подряд – что ни попадет на глаза или под руку. Почему со временем ни сердце человеческое у них и ни душа, а два встроенных в организм контейнера для мусора и пищевых отходов (не больше и не меньше)!
  После такого естественно. Инстинкт, мол, и подсознание виной тому, что обнаружилось и не цивилизованного, и некультурного, без красивости (по нынешним нормам) в поведении Джулит и ее  самого первого  клиента.
  Не было никаких то наглухо закрытых, то полусомкнутых глаз – они таращили их друг на друга. И спрашивали об одном: з-за кого, мол, это случилась? Наверно моя вина? Не такое ли и ты о себе думаешь?
   Испугались, что – какое там о чем-то думать? - если  потом не могли вспомнить многого и самого простого. Кто из них успел (первым ли догадался) целовать ее (или его) губы. С перепугу сколько-то времени оставались более жаркими чьи губы (его или ее)? Какая пара зубов первая заявила о готовности кусаться играючи под их наконец-то улыбки и смех?
    Кто зачинщик всей этой кутерьмы – из которой не торопятся выходить, забывая что они почти голые?
  Или хотя бы на миг узнавать в кутерьме: где и сколько женского  и где иное – по каким-то признакам принято считать  мужским? Что какое-то время для Джулит и «Студента» не имело значения – даже и когда они одевались, то часто путали мужское с женским.
  Когда готовы они были пребывать сколько угодно  опрокинутыми как попало в вечное блаженство. Когда они друг в друге (единое вон уже сколько времени) – есть ли смысл время отсчитывать в минутах, секундах, часах? Когда любое мгновение блаженства имеет право быть вечностью!
  И едва ли не как самым важным было – почему им и запомнилось по-особенному. В их памяти не могло не сохраниться не одинаковым: какими они вернулись в нынешнюю явь из безпамятства. (На самом-то деле, не минуты ли их «беспамятства» были явью настоящей? Подлинной?).
  Кто из них первым подчинился пресловутому физиологическому инстинкту – Джулит или он – значения для них не имело. Они лежали в обнимку в четыре руки, притиснулись друг к другу, не осуждая (скорее – довольные) что это как раз мешает им дышать. Что еще хуже – и не считали нужным делать хотя бы изредка вдох ли выдох.
  Так ведь после этого – неминуемо смерть!
   Кто сотворили и в этой части пресловутый инстинкт вряд ли прекратили свою творческую деятельность. Внесут изменение в свою конструкцию -- чтобы  сохранить любовь на земле. До минимума сократить возможность для произвола и фальши («сколько людей, мол, столько и любовий»).   
   Внесут, обязательно внесут творцы всего самого лучшего на Земле изменения, исправления в судьбоносные для человека инстинкты. (Если Владыка всего сущего не выдал им уже проектное задание: планету Земля избавить от людей -- и с такой же добросовестностью  это сделать, как в свое время при уничтожении осатаневших ихтиозавров и динозавров.)
    Клиент-«Студент»  оделся раньше, чем Джулит. И это, когда он то и дело отвлекался – помогал Джулит подняться на ноги, найти что-то из белья (когда раздевались -- они и спешили, и волновались – одежду оставили в беспорядке и где попало). Не помешали ему и шнурки туфель.
  Надо было их  стягивать в аккуратные надежные узлы. Он торопился – выгадывал время: вдруг да понадобится Джулит и еще в чем-то помогать.
  Торопился и когда начал заправлять в карман рубашки треугольничек фиктивного носового платочка. Тот выскользнул из его пальцев и успел упасть на все еще  голую ногу Джулит. Там они платочек и поймали в две руки – не дали соскользнуть с ноги на гоолую доску.
   Они все еще оставались настолько вместе, что не могли себя представить друг без друга. Она – не быть частью его, а он – снова на неизвестно какое время оставаться вне ее!
   Да, это не всего лишь недоразумение? Из-за того, что на  Джулит  женская одежда. А он -- в своем мужском да еще и случайно отделяется от нее еще на шаг?
  Потом – когда она имела дело с другими клиентами – до чего же у тех все было другим. Несравнимым. Как на зореньке ясной  чистое небо во всю ширь несравнимо с попыткой обезьяны это небо нарисовать. Пальцами передней лапы или хвостом. Случайно где-нибудь на пляжном песке или на «холсте», для этого номера поставленного на арене цирка.
  «Студент» мог бы и уходить – что через пару минут и произошло. Но перед уходом успел достать из кармана брюк сложенные вдвое сколько-то банкнот и с ними ждал, когда снова на миг повернется     проститутка -- их увидит и возьмет.
   «Забыл что ли? – Джулит разглаживает на себе все, прихорашивается перед переходу от дока к воротам из порта. – Он же мне все отдал – как только мы  пришлив и спрятались за этими каменюками!» - за этим ее удивлением сразу и сочувствие: «После что было – сама не такая ли?…Как меня зовут, радоваться надо -- что не забыла!»
  Достала она из кармана юбки -- и такие же банкноты, и перегнутые вдвое. На протянутой к нему ладони  показала их ему    – ты мне заплатил.
  Он свое. Даже и шагнул к ней поближе. К тем, что у нее на ладони добавил все, что достал из кармана брюк, и  единственный раз после того, как вернулся в вертикальное положение, посмотрел Джулит в глаза.
  С минуту или больше длилось после этого их молчаливое прощание. Стояли и смотрели на что-нибудь друг у друга, избегая встреч глазами.
Он помог Джулит понадежнее взять в горсть все деньги. Не скрывал своего опасения.
  Подсознание -- в чем-то наверно и сознание -- подсказывали ему: ни эти и никакие деньги ей не нужны  – или нечаянно их выронит или бросит ему под ноги. То, что произошло в нем (несомненно – и в ней) остается живым. Оно такое, что не измерить никакими деньгам, ни слитками золота, ни навалом собранными со всего мира драгоценными изделиями-шедеврами из бриллиантов.
  Деньги, при этом, не просто не к месту. Величайшее из изобретений, с какого-то времени все больше и больше становится причиной гибели самого хорошего. Не только такого,  что вокруг человека, но и самого человечного в нем самом. 

                Д Е Н Ь Г И
  Те самые металлические или бумажные знаки, что являются мерой стоимости при купле-продаже. Настолько внедрились не только в сознание, но и в душу человека, что вот-вот станет несокрушимой уверенность, что нет в подлунном мире и за его пределами чего-либо,  что не продается или нельзя купить.
  Слышишь название, читаешь ли подпись под изображением предмета,  видишь  ли его, как жизненное явление – в тот же миг перед внутренним взором подобие  шкалы, встроенной с детства в нашу память и во взрослое наше сознание.
Циферки тощие сопровождают одно и цифры с нулями, не редко и со многими нулями -- как бы и рожденные вместе с недоступным всем и каждому предметом, явлением.
  Почему и бесшабашно веселенькие слова куплета:
Всюду деньги, деньги, деньги!
Утекают – как вода!
 А без денег жизнь какая?..
Не годится никуда!
Нет, до такого рода умствований Джулит не созрела. Почему и не   воспринимала себя предметом купли  (скорее – аренды, чаще всего, даже менее, чем на час).
    Деньги попадают ей в руки – это за ее добросовестный труд. Работа у нее от  (к сожалению) не из самых приятных. Не чище, чем у тех, кому приходится за кем-то убирать нечистоты (напакостил кто-то, а ты собирай эту мерзость, выноси и выбрасывай в помойную яму или куда попало).
  Ощущала, что деньги действительно быстро утекают (как вода), расходуются. Почему ей то и дело приходится, отказавшись от обеда, ужинать черствой булочкой, молоком и двумя ломтиками дешевой брынза (тогда и на завтрак у нее к чаю третья булочка и третий ломтик брынзы).
  Джулит в день своей презентации в качестве портовой проститутки до вечера жила полная  надежд на удачу в грядущей мгле. Не ужинала: королевский пир у  нее тогда сам по себе получился.
  То да се чисто женское (сказалась и неопытность) – не на минутку, а больше задержало ее в бурьянах у дока. Когда обогнула самый крайний пакгауз, ее «самого первого» -- след простыл.
  Глазами искала и искала светло-синюю рубашку и его серые с острыми стрелками брюки. А в голове: «Он думает обо мне или о том что с нами случилось? У меня – больше от «случилось», чем о ком-нибудь (о себе – даже). Ни от кого не слышала, что не просто голову теряешь, не зная – из-за кого-то или чего-то во мне самой… Какое там «во мне»: когда как бы ни на земле и нигде ничего моего (от меня, какая есть) теперь не оставалось!» 
  Ни в чем до конца не разобравшись, ничего не поняв юная женщина (с внешностью все той же девушки Джулит) прошла через проходную из порта. После этого зашагала (заблудилась) по «протоптанной дорожке» и купила уцененных четыре булочки.
  «Что же это я? – со смехом Джулит ругнула себя. – В левом кармане горстища денег! В правом – еще больше! А купила на ужин- завтрак что?.. Снова эти булочки? Никакие не булочки, а кривобокие бильярдные шары! Пока в молоке, кипятке не побывают – ни от какого нисколько не откусить!
  По дороге, пока шла домой понакупила всякой вкуснятины. В единственном пир не получился королевским. Домовладелица напомнила квартирантке, что накипятить (если даже нагревать кипяченую воду) не на одну, а на две чашки чаю – вдвое больше расход электроэнергии. Электросчетчик – не забывай, мол, -- у нас один, общий.   
  Свой первый заработок в порту разделила Джулит на две неравных части. Где было больше – послала матери. На те денежки, что остались, купила самое необходимое в ее положении (по ее мнению) белье и самое главное.
  А главным оказалось платье из белого дешевенького гипюра. Легкое, рисунчатое настолько, что спрятанного под большие листья и лепестки фантастических цветков почти столько же, что видишь голым. И еще – другие этого не ценили. 
  Если крутнется Джулит, подол платья под ней колоколом. Много было попыток у нее: крутнуться так, чтобы развернулся подол в плоский зонтик. Ни разу пока что зонтиком не получалось.
  «Наверно радостного во мне пока не хватает, - философствовала овладевавшая древнейшей женской профессией. – Будет большая настоящая радость и тогда…»
   В тот день, когда купила платье и впервые надела его, Джулит придумала платью имя – Подарок от него. Имя своего самого первого не знает – «Студент» (полагала – это прозвище ему будет временным).
  Все надеялась его встретить если не в порту – вдруг да на какой-нибудь из улиц в городе. По внешности – могла бы его и узнать. По голосу – вряд ли.
  За все время, пока они были вместе, ни одного слова он и она так и не сказали по-настоящему громко и чтобы своим голосом. Каждый раз приходилось каждое слово говорить с  оглядкой.
  Притаившись возле затопленного дока, они разговаривали приглушенными вполголоса. Окружающая, так сказать, внешняя обстановка их к этому обязывала.
  Но куда более значительным (почему и не могло не влиять на их голоса) – до испуга новое, что происходило в них. Для чего не было у них ни одного подходящего слова, ни голоса, чтобы такое слово как надо произнести.
 В первую минуту их встречи он уговаривал Джулит пойти с ним было почти то же самое: конечно слова произносил не своим голосом.
   Даже возможность хотя бы такой встреча долго жила сначала надеждой, а потом мечтой в ее не сладкой жизни. Такой, когда засыпаешь со слезами – то и дело преследовали неудачи, -- а с утра готовить себя к «работе» (выглядеть что бы не хуже других).
 Унынье вообще не в характере Джулит – почему после смерти и похорон матери горе ее не обезоружило. Ну и что, если  из-за  расходов еще и на похороны, пришлось отложить на неопределенное потом покупку  туфель.
   Когда-то нарядные тапочки из золотистой соломки – продырявились. Тот, что на правой ноге, то и дело забывает для чего она его надела – норовит соскользнуть с ноги и отстать .
  На такие же тапочки денег бы хватило. Но Джулит видит: все дамы и девицы на «работу» к причалам порта приходят в приличной обуви. Из-за чего так несуразно выглядит ее ровесница – та, что спецодеждой сделала свое форменное школьное платьице – в туфельках на высоченных каблучках-шпильках. Но не в заношенных же до дыр тапочках – какие у Джулит?
  Нет, по- настоящему не озолотили моряки никого, с кем Джулит встречается на причалах порта.  Она и перестала отличать моряков от портовых рабочих, конторщиков по каким-то делам в порту, крановщиков ли водителей грузовиков, «развлекавшихся» с ней по охотке в свои часы безделья.
 Разница только в том, что у одного одни забавы – как бы не осовремененные, примитивные пока что, «не культурные». У другого -- «утонченные», осовремененные. Такой, не сомневайтесь, регулярно и от корки до корки читает специздания, регулярно смотрит послеполуночные кинофильмы. После чего, вдобавок, -- общается с ему равными, на голову ли выше его в теории и практике по части сексуальных восторгов.
  Не тот возраст, мал житейский опыт у Джулит. Многое она пока не способна разглядеть и оценить. А что видит – чаще всего одна оценка: значит оно, мол, и должно быть так и только таким.
 Согласившись таким образом на то, что каждому свое,-- не приходило ей в голову, что между людьми могут быть равенство и братство. (Когда могла только и видеть: в большом и малом на каждом шагу неравенство и различие.
 Те же рестораны для чего? Если, прежде всего, не для того, чтобы напоминать каждому – кто он и где его место «в нашей жизни сложной?
   Здесь один демонстрирует свою возможность заказать на обед уникальный трюфель ценой в миллион долларов.   А на ужин ему подадут по особому жаренные как бы равноценное соловьиным язычкам, еще  и с немыслимо дорогая свежей приправой («только что сверхзвуковым самолетом доставленной с японского острова Окинава».
    Такому с холуйской угодливостью и картинным подобием припрыжку приинесут в хрустальной вазочке испанских устриц (с перепугу они робко моргают глазками – вот- вот какую-то из них подденут золотой вилочкой и живой проглотят).
  Наслаждение от них, нет ли, - в самом желудке или в чем-то пониже его – не имеет значения. Главное то, что у него денег столько, что покупает недоступное для других.
  С завистью любуйтесь как им купленное с дрожью в коленках приносят вышколенные холуи. «В мире устроено так, что  все только для меня и таких, как я! Менять наш порядок на другой не позволим. Для чего и содержим, щедро оплачивая,  защитников привычного для нас.
 Таких кто, за деньги (очень кстати и до чего же необходимы деньги еще и для этого!) готовых на все – «жополицую полицию» и дивизии в многомиллионных армиях.
  А у другого на столе что? По большим праздникам -- котлета по-киевски. В обычные дни дома ли в ресторане – что-нибудь   скромное плебейское в щербатой наскоро вымытой (чаще – наскоро протертой мокрой кухонной тряпкой; до того привык что не улавливает помойной вони).
  На обед у него сопливые макароны с кусочком куриного крылышка. А на ужин – картошка,  полусожженная при небрежной поджарке, и случайная приправа. Нет, конечно же, -- не с острова Окинава.
   На щербатый край общепитовской тарелки брошено с полложки не поймешь чего и какого цвета. Подавальщица кричит- клянется, что при ней повар выскребал остатки , мол, из банки с бумажной этикеткой «Бычки в томате».
  Кто из этих двоих -- человек? О ком, когда говорят, все в каждом слове должно звучать гордо?
  То же самое с обувью (для такой-то и такой --несравнимые столбики цифр; ценники). С одеждой ли, где продают автомобили, распределяются кресла в зрительном зале – нельзя не присутствовать, если что-то обещает исполнить безголосая (поет напрямик одной голой душой) старушенция.
  Наконец, когда в твою постель в королевских- президентских апартаментах пятизвездной гостиницы предлагают бабу (или на каждую ночь сразу две и обе высшие пробы во всем -- по утверждению сексзнатоков). 
   Но как со всем этим быть? С давних пор обычным, привычным, узаконенным? Главное: как это – вдруг да без денег?!
  Это пришлось бы снова и в который раз начинать сначала. Разбираться: кто же в самом деле человек и кто нуждается в очеловечивании. Или – деньги оскотинили кого: все в нем стало настолько не человеческим, что придется впихивать в гроб таким, как есть -- двуногим животным с брюхом и зубами.
  Деньги такое и столько натворили на планете Земля?
  Скорее всего – не только деньги. Им в помощь были зависть, жадность, ненасытность – другие какие-то рудименты, затаившихся  в человеке до поры до времени.
  Нет, деньги не сплошь беда и самое ненужное. Не они ли и дисциплинировали хомо сапиенс какое-то время – очеловечивали его?

                САМА ПО СЕБЕ, СИРОТА
   Мама болела – достались ей неизлечимые болезни. Джулит ей посылала и посылала деньги, на них соседи покупали матери из самых нужных (по рецептам врачей) дорогие лекарства.
   Больная благодарила дочь за внимание и тревожилась. Работа, вижу ,мол, у тебя хорошая, денежная. Себе-то оставляешь хотя бы и четверть того, что теперь могу тратить на лекарства? Будет возможность – с работы отпросишься и отпустят – приезжай. На последнюю – не дай Бог – прощальную с матерью встречу.
   Джулит собиралась, готова и могла бы поехать. Но приехав, ежедневно пришлось бы обманывать Маму. И это – когда хозяйка ее коморки в первую же неделю «вычислила» откуда у квартирантки вдруг столько денег.
  Если  она вначале упрашивала оплату за жилье отстрочить и отстрочить. И вдруг погасила все долги, внесла предоплату на месяц и покупает  наряды. В них под вечер идет «гулять», но никогда, правда, не возвращалась чтобы уж слишком поздно.
  - Гостей никаких, еще раз предупреждаю, - «домовладелец» чеканила каждое слово, - сюда не приводить! 
   Какой может быть гость? Чтобы пройти от двери к окну, приходится табуреточку задвигать подальше под  стол.
   Квартирантка никого не приводила. Не замечено было, чтобы ее кто-то провожал, сопровождал на улице до ее жилья. Но владелица трущоб не снижала бдительности. Почему Джулит стала подумывать о переселении все равно куда.
   Одна – возможность вскоре появится у нее: все заработанное тратиь на себя. С долгами (похороны, поездки домой и назад – пока нашли ей покупателя, на неопределенное время безденежного) все уладится и тогда…
   В первую очередь – купит туфельки. На витринах двух магазинов она видела и красивенькие, и не очень дорогие. Одна теперь – даже и об таком не с кем поговорить, посоветоваться.
   Впрочем – с платьицем получилось у нее лучше не придумаешь. Но ни с кем ведь не советовалась – сама себе купила и все. Подол у платьица оказался такой, что кружись да радуйся. Но и то, что над грудью, оказалось не только нарядным.
  Одна из дам на тусовке в порту упрекнула Джулит: почему ты, мол, плоскогрудая: «Мальчишеская у тебя грудь. Знай – в нашем деле ценят, когда все при всем».
  На самом деле оно так наверно и оставалось пока что. На руки-ноги и все другое в ее организме хватало «стройматериалов». А обе половинки ее груди всего лишь четко обозначились. И на какое-то время –  стоп.
  Словом, особых успехов у Джулит пока не было. Но не было и причин ей жаловаться на судьбу. Редкий день оставалась она без внимания клиентов – может извращенность вкусов у одних, а у других любопытство еще ли что-то срабатывали в ее пользу.
   «Процесс пошел!» - самое подходящее было бы эту фразу позаимствовать у одного время популярного политического деятеля. Вписывались в этот процесс и приостановки, перерывы – если даже и по вине Джулит.
  Две приостановки во времени совпали, когда стоял под выгрузкой теплоход «Докучаевск». О «советика» моряках Джулит захотелось узнать что-нибудь самой – слышала о них на тусовках разное.      Ни на чем  как бы и не основанное хорошее, а плохое – никто не помнил, чтобы кто-то когда-то говорил из побывавших на судне под серпастым-молоткастым флагом.
  Главное же: не  было ни у кого из торговавших любовью ни одной «полноценной встречи» с кем-то из неприступных моряков  такого судна. Кто-то что-то от кого-то слышал когда-то и т. п.
   Какие-то несовместимые сочетания! Оно и раззадорило Джулит просто  посмотреть хотя бы на швартовку большого судна (команды и выкрики, беготня швартовщиков по причалу и моряков где-то наверху по палубам).
  Впервые тогда же и увидела «советика» моряков. Сразу двух и одновременно – когда оба с веселым вниманием смотрели на нее.     Они затеяли обмен воздушными поцелуями. Необычные какие-то, веселые. Да только из-за языкового барьер ей приходилось догадываться о чем они ей говорили и часто переспрашивать.
  Такими пустяками началось, а кончилось… не видно конца-края!   Впрочем: разве для Джулит мало того, что она видела и слышала сначала в столовой «Докучаевска? А через сколько-то – видела и слышала притаившись под трапом теплохода за кабиной скособоченного грузовика?
  Не конец ли всему?!
  Удивительным так и осталось. Что переполненная горючими слезами, Джулит сразу же не дала им волю. И никаких рыданий до конца дня и всю ночь – когда они рвали грудь, ломали ей руки, душили за горло.
  В чем-то помогло ей справиться с большой  бедой – малая (утром,позавтракать чтобы – не оказалось для бутерброда ни булочки, ни ломтика брынзы. По дороге в порт купила – насобирала монет в карманах  – булочку из тех, что за четверть цены. Чем и была сыта.
   Не сегодня, так завтра все забудется – жизнь пойдет по наметившейся колее. За первый день и за другой с удачным вечером настолько обогатилась, что и свежие булочки снова у нее на столе, молока вдоволь, бутерброды с колбасой и с нормальным сыром, чай не с вчерашней заваркой.
  На третий день – вообще-то Джулит считала цифру три для нее счастливой – соблазнились ею двое. Но такие, что вместо обычной в таких случаях двойной заработной платы – беда и горькие слезы.
  Первым был из конторских – так его оценила Джулит. Не из портовых служащих: сопровождал привезенный на причал груз или глава какой-то фирмы снова  прислал его в порт за какими-то бумагами. При нем был и новенький тощий «дипломат».
  Пока шли к месту «любви» он проявил себя не только веселым, но и болтливым, и как бы щедрым.
  - В белом платьице, смотрю, но такая «зеленая» -- сумеешь все как надо? – предлагал он Джулит вместе с ним посмеяться.
  Она молчала. Как бы и не слышала его слов. Он ее молчание понял, как нежелание говорить не по существу.
  - О кей, - похлопала его рука по карману брюк и там зазвякали вроде бы монеты.- Не волнуйся, малышка! –  пальцами многообещающий перестук по крышке дипломата: мало будет карманных, мол, добавим и отсюда. 
  Был он с мясистым брюхом и на столько рослый, что рядом с ним Джулит выглядела как бы еще и в раннем подростковом возрасте.  «Раскормленный для мясников бугай!» – эта оценка  у нее осталась неизменной, пока и не рассталась с конторщиком.
  Для модных выкрутас (он это сам знал) был и тяжеловат и не проворен. Зато в остальном проявил себя предусмотрительным.
  Пришли за мусорную свалку (место оказывается и конторщику знакомое). Много раз и многими использованные  две широких доски были никем не заняты. Но ни из рваных газет, ни рыжего куска какого-нибудь из боковины картонного ящика – никакой  подстилки.
  Раздетым сел конторщик на доски – без суеты и торопливости. Опершись одну ладонь, другой погладил доски  - не торчит ли такое таинственное, откуда могут быть занозы. После этого, кряхтя и бормоча непонятное,  опрокинулся на спину.
 Ничего «нового» не выдумывал. Что его не устраивало, говорил вежливо -- как бы даже и просил. Например: «Давай мы теперь подвинимся вниз!» Другое ли затевает – среди его слов обязательно «мы». Будто и о ней думает ни на сколько не меньше, чем о себе.
  Помог даме сесть на него верхом. Для своего удовольствия или проверить – умеет ли она и по-такому.
  Оказалось умеет. Еще и так раззадорила конторщика, что ни на сколько ее не отпуская от себя, он перевернулся и подмял Джулит под себя, как десятипудовый медведище.
   Рослый, длинный. Перегибается, но дотянуться у него не получилось ни до ее плеч, ни до лица. На полпути уткнулся в макушку ее головы губами и зубами. Женскими волосами набил  рот – ни слова потом не мог сказать, а только рычал, как зверь. Ручищами исподнизу облапал – боялся что ли: вдруг из-под него начнет вырываться и вывернется (неужели не чувствовал, что она задыхается и еле жива?). Зверь – никакой не конторщик!
  Одна щека Джулит вплотную к шершавой доске. Другой она завязла в жирной плоти клиента. Сбоку щель – пропускает к ней сколько-то воздуха.
  Но на своем пути воздух растворяется в смеси из испарений мужского пота, чего-то скорее каплеобразного, чем похожего на подобие газа. Такое зловоние, что гортань и легкие, нос и рот отказываются эту смесь пропускать через себя. Тошнит – не задохнешься, так вот-вот захлебнешься в рвотном, что своим брюхом он выдавливал из ее желудка.
  Медведищем, зверищем  оставался и еще сколько-то после того даже, как настал конец его «наслаждениям». Высвободился в проститутку от его томившего и возбуждавшего (оказалось  ого-го сколько!). «Перекур» из полдюжины вдохов и выдохов сделал, оставаясь ни с места, и – щедрую дозу добавил туда же и такого же из своих скотских резервов.
  Щедрым оказался по этой части. А для юной Джулит – почти подростка -- даже и чересчур щедрым.
  Его тяжестью она была какое-то время как бы и приклеенной к обеим шершавым доскам. Но вот наконец  у нее хватило сил -- сначала  села. Набиралось постепенно сил столько чтобы Джулит сначала перевернулась на четвереньки, а потом и встала.
 Конторщик в это время все пытался напялить штаны хотя бы немного на самый низ жирного своего пуза.  Напялил. Следующая проблема: долго не мог шпенечком пряжки в дырочку ремня. Наощупь не получается и не получается, а чтобы глянуть что и где там – брюхатость мешает.
  Непокорные ремень и пряжка не мешали вовсю «работать» его языку.
 Удивлялся десятипудовый клиент умению Джулит. От чего у конторщика - слов не хватает, чтобы рассказать --  сколько было всяческих удовольствий.
  - Спасибо, малышка! – он полностью одет и в руках у него диплом. – Огромное тебе спасибо: все умеешь и так старалась – за что и благодарю.
  У Джулит платье ошиблось – впопыхах надевалось на нее задом наперед. А потом она так запуталась,  голова застряла в рукаве.   Высвободила голову из-под платья и видит: клиент почти выбрался из нагромождения хлама и мусора.  Сейчас и уйдет – ей не «позолотив ручку».
  Без единого звука был ее крик души. Весь -- только во взгляде и во многом другом на ее лице да еще в руке, протянутой к конторщику.
   До конторщика все это беззвучное дошло. Услышал ее бессловесную мольбу – остановился и объяснил.
 - Зеленая ты еще и глупая- глупая. Повзрослеешь – поймешь: не всякому обещанию надо верить. А денежки, --  хлопал по карману ладонью пока и Джулит не услышала звон монет, - Не тебе одной нужны. Их многим и мне – побольше бы! Всегда не хватает – лишних нет!.. Повторяю: за все  тебе спасибо, малышка!  Не обижайся, не поминай лихом. Все у нас получилось и «О-кей!», и, как там еще -- «Се ля ви!» 
  Время еще есть – солнце ни одним лучом за горы не зацепилось. На тусовке дам не убавилось, но Джулит к ним не пошла – остановилась в сторонке.
   Есть неписаное правило для всех – многоопытных и начинающих торговать любовью. У кого было дело с клиентом – посторонись, не мешай тем, у кого не было пока что ни одного.
  К тому же в Джулит кипела обида и злоба. Не могла она придумать какие-то еще слова – кроме негодяй, мерзавец, подлец – какие надо будет обязательно сказать конторщику, если его  встретит.   
  Почему и заметила второго в тот день клиента не сразу. Лишь после того, как тот сильными толстыми пальцами правой руки в обхват вцепился в ее левое плечо. Ни слова не сказав, не заметив ее взгляда (если бы даже и заметил – оценил бы его, как пустое, обычное у девиц в таких случаях) --  сдернул  с места и потянул за собой.   
  Первым было (оказалось и единственным) что не болтлив, как подлец конторщик. Но когда молчаливый толкнул ее вперед – иди и веди меня сама знаешь куда – эта резкость насторожила. 
   Не из тех ли он, кого проститутки называли кто как. Но чаще -- «Гадина» и «Стерва».
  Рассказывать подробно что-либо о «любовных свиданиях» с такими ни одна не решалась.  Настолько, мол, мерзко и гадко, что ни одного слова для такого рассказа не найдешь.
  Стерву, что для своих наслаждений выбрал Джулит, звали Виктором. Таким же было имя у его первейшего друга – почему Стерва и откликался на короткое прозвище  Вик.
  Его автопогрузчик после обеда был около часа в работе и потом вместе с Виком. В их пакгауз никто не приезжал за ящиками или пакетированным бездельничал грузом. Такое то и дело повторялось: когда у него «пустой» до конца рабочего дня целый час (иногда и  больше).
  Вик отпросился «быстренько за сигаретами и чем-нибудь прополоскать горло». А перед этим успел в который раз перечитать преинтереснейшее и полюбоваться на «картинки».
  Собственно, с первого раза, когда Вик на них любовался («одуреть – до чего же здорово!») и читал откровеннейшие к ним пояснения, появилось у него страстное желание «попробовать еще и по- этакому».
   Когда в кабине автопогрузчика последний раз перечитывал все и с жадностью вглядывался в «картинки», тогда и решил. Зачем откладывать на какие-то завтра-послезавтра? Сегодня же и надо сделать все, как на картинках!
   А рекомендуют читателям два автора: как мужчине проявлять себя настоящим мужчиной, суперменом. Для этого, прежде всего: никакого словесного слюнтяйстова, а тоько дело -- решительные действия. Не забывая, что жестокости в действиях сумермена чем больше, тем лучше.   Никаких там слов-разговоров! Не видеть, не признавать ничьих нежеланий, не слышать уговоров и просьб – никакого снисхождения из-за слез («настоящая баба тогда на самом деле от тебя будет в восторге – ножки станет сразу целовать; чем больше самых живописных следов оставишь на ней от своих кулаков и ног…»).    
  У каждого свое представление о современности культуры. Каждый вправе себя считать самым культурным и все, что делает – пример для других. Учи неучей, но и сам не ленись – усваивай новое и новейшее.
  Когда шел Вик – он всегда знал где найти бабу для мимолетной любви –  шел и выбирал издали такую, чтобы и эта  была бы наиболее подходящей. Худо- бедно, если не во всем, то хотя бы не очень брыкалась и не вздумала  бы дать ему «сдачу».
  Окинул опытным взором «базар» и видит -- в сторонке стоит вполне подходящая. С ногами, фигуркой да и лицом – лучше, чем фотомодель (та, которую охотно нанимают, чтобы она в одиночку и с умелым напарником выделывала соблазняющие позы для еще одного щедро иллюстрированного популярного «бульварного чтива».
  «Не из многоопытных (брыкаться не будет); не сложившаяся даже и в девушку (значит – гибкая, податливая); строгость, обида, как бы и злоба даже (но мы не из пугливых и не из сентиментальных – справимся). В свои около тридцати лет познал Вик многих- многих женщин.
   Почему и редко ошибался, когда выбирал себе нужную для удовлетворения похоти (в последнее время и не только для этого – для демонстрации себя настоящим суперменом перед Виктором тем же).
   Что стоит в сторонке – это же чистый холст на подрамнике. Такие  внушительные красные и синие мазки смелой кистью (кулаками и пинками), мол, оставлю, дружок мой Викторо, загляденье будет не для одного тебя. Любовь у меня с ней должна получиться точь в точь, как в книжечке, что дал ты мне и всего-то на один день (очередь, мол, нетерпеливых читателей у тебя вон какущая).
   Вот уж сегодня постараюсь! Получиться такое, что, многим (глядишь -- и тебе, Витенька) не по зубам!
   Пока Вик вел, решительно подталкивая, Джулит куда надо, успел он о многом себе сказать. И так много потратил слов, что потом легче легкого ему давалась роль неразговорчивого настоящего мужчины.
  Ничего необыкновенного у Вика не было  в его суперменских планах- замысла. Они вписываются в подобие соревнования между приятелями.
  А ну у кого в этот раз – у тебя или у меня  получится лучше. У кого почти все как рекомендуют исследователи и знатоки сексуальных проблем. Кто-то из на вдруг в чем-то и превзойдет пределы авторитетнейших рекомендаций.
   Джулит потому и не ушла домой – осталась в порту. Надеялась – к ней подойдет кто-нибудь. Все равно кто. Лишь бы не из таких, как конторщик.
  Ей с первых же мгновений стала ясно. У нее на плече рука не второго конторщика. Но прошли первые секунды и у нее тревога: «Вдруг да вцепилась в меня лапища Стервы, Гадины?!»
  Тревога то отступала на второстепенное куда-то и вдруг возвращалась такой, что страху было  как бы и меньше.
  «Не возвращаться же домой ни гроша не заработав? – напоминание, что у не возможность  купить на ужин – грошей на одну уцененную закаменевшую булочку!.
  «Были у других встречи и «любовь» у одной с Гадиной, у другой со Стервой? – своеобразное подтверждение присказке «Не так страшен черт, как его малюют!» - Встречались, как-то поладили и живыми вернулись. Не без пользы: в чем-нибудь более опытными стали и вряд ли так уж и совсем – с пустыми руками. Если другие вытерпели там какое-то, что хуже некуда…»
  Джулит свое думала. Не догадывалась о том, в что в голове у Стервы -- для чего ему нужна. Для такого, как всем, или в чем-то не похожем на обычное.
 . Схватил за плечо и потянул за собой? Такое часто. Ни слова не сказал, жестом не показал куда ведет? Она и без него знала – куда и зачем.
  Когда подтолкнул – чтобы не за ним шла, а на шаг  впереди  – стало и обидно, и вроде бы стыдно. Ее будто бы он застал на месте пакостного дела – воровства, например, - и ведет куда следует. 
  Была попытка высвободить свой локоть – не тут-то было. И то же самое, когда укоротила шаг --  будет, мол, со стороны, что идут они в дружеском под руку.
  После такого началось ее «не по себе». Что вполне соот ветствовало одному из пунктов, прочитанных Виком в интереснейшей книжице: партнершу сразу начинай готовить, чтобы ей втемяшилось -- предстоит во всем быть покорной и  ждет ее не  самое лучшее в  жизни.   
  Не помнит он дословно (да и не запомнишь: написано в книжечке заумным профессорским языком: слова такие, что не каждое выговоришь, хотя но все о нужном ему). Держи, мол, за локоть или плечо так, чтобы чувствовала твою беспощадную силу. Боялась чтобы: ее малейшее непослушание, вразрез ли что с его желанием (всего лишь не сразу догадается о каком-то из них) -- наказание будет неминуемым и жестоким. 
  Пришли они  к двум доскам за кучу хлама и мусора. Джулит впору было с всем здесь ей знакомым поздороваться. В досках наверно живым еще оставалось сколько-нибудь от ее тепла.
   Вик непроницаемом молчанием одобрил ее выбранное место. Отцепился от ее плеча. С готовностью кулаком ударить и посильнее (своими словами, но как раз и такое рекомендует один из  профессоров) оттолкнул достаточно подготовленную (напуганную) проститутку от себя. Иди, мол, и готовь поскорей какую ни на есть «постель» для себя и для меня!
  При этом все такое же грозное молчание. Не знаешь, мол, что ли зачем ты здесь? «Постель» есть: раздевайся -- готовь себя!
  Без платья и всего, что могло быть «лишним» она вот уже и сидит  на крайней доске, вовсю вытянув перед собой ноги . Затравленным зайце запуганным и обреченным поглядывает наверх. 
  Он стоит над ней одетый, пальцы рук всунул в карманы заношенных  замусоленных джинсов.
  «Передумал! – первым пришло ей спасительное ей в голову. – Повернется и уйдет: оценит ее прелести (подумает подобно конторщику) -- «совсем зеленая»!
  Суровый партнер, если и уловил бы радостные ожидания  Джулит, не позволил бы себе расслюньтявиться. Расстаться с ней, не получив удовольствия – не реализовав с блеском своих планов- замыслов. «Зеленая», совсем еще молоденькая (никакая не девица – девчонка) – ну и что? Мне какое дело? С такой разделаюсь как следует – Витечка от зависти задохнётся, «сдохнет».
 Нет, Вик не позволит себе действовать, пренебрегая напечатанным в красивенькой  книжице. И где в подтверждению напечатанному сделанные со смаком фотографии, одна другой привлекательней (завлекательней?).
  Почему со всей строгостью дважды отмахнулся головой. Предупредил: ничего не оставляй на себе – от начала и до конца нужно мне все как есть голое.
  Голая – так голая. Ведь и это пустяк в сравнении с тем гадостным, о чем она слышала на тусовках. Не заставил бы раздевать себя  и возиться в его паху – все- превсе  готовить…«по- хорошему».
  Не то запустит свою пятерню в  волосы и – голова ее в полном его распоряжении. Вертеть  будет и совать лицом куда ему вздумается.
  «Надо, от и до надо осуществить задуманное! – Вик не простит себе: вдруг да не осуществить, когда вроде бы все идет, как надо. Девица перепугана – вон какая уступчивая (до чего же правильно все написано в красивенькой книжечке!). 
  Очередным в задуманном было: находить один предлог, другой, третий – чтобы всласть поработать кулаками. Оставить разных, повсюду и как можно больше на ней следов о себе – следов от настоящего супермена.
  Сдвинулась чтобы от края доске поближе к середине дощатого помоста– первый «мужской» удар ей в бок. Такой, что она даже на сколько-то и подпрыгнула.
  Не поэтому ли (при торопливом перемещении) отстала у нее  правая нога? Нам какое дело – врезал он кулаком по ноге. Не он, а она должна думать – там ли, где ему надо, нее ноги.
   Да, под острым углом (как надо) сгиб в коленях. Но возьми-ка сгиб вперед (к своей груди) – не словами, а кулачищем в ее грудь «полезный овет».
  Умнее чтобы стала – самое подходящее коротким боксерским бы ей в лоб (головой чтобы думала). Но, досада, не застал девицу врасплох. А то бы мог  ей навесить красивейший  синяк от левой брови до полщеки.
  Не получилось: она лицо успела  заслонить ладошками!      
  Из-за ее ладоней неудачным получился и удар левой рукой. А то с завидной красотой расквасил бы ей до крови нос и губы.
  В печатном руководстве с соблазнительными картинками общие указания с ориентировкой на ту или иную цель. Но как быть в случае, когда попалась проворная, сообразительная – «морду-личико» спрятала под ладони? Когда лежа бьешь одной рукой – никакого настоящего удара не получается?
  Почему у Вики и все удары – смешное подобие настоящим коротким боксерским. Даже и такие, чтобы ей «под ребро» и в грудь – за то, что сама не держит ритма и его сбивает в суету  с  вожделенных дерганий.
  Удар «что надо»  ей в бедро получился у Стервы  – за попытку сдвинутся от чего-то неудобного у нее под спиной. В бедро – потому что по нему-то единственному удобнее всего было бить правым кулаком.
  Досталась ее груди – больше всего было потом синяков на ней и на левом плече. Из-за того, что грудь у нее пока что  по-мальчишески плоская. Не за что было ему  лапать -- с вывертом ущепнуть, рвануть ли за грудь на себя. Или – что желаннее – вместе с головой под себя. Да еще могло бы получиться даже так, чтобы и доски вместе с ней заскользили по земле.
 Остались углубленные полосы через всю ее грудь от его цепких пальцев (две оказались такими, что и кровь сразу выступила).
  Все шло как ему хотелось - вполне совпадало с им вычитанным сегодня или запомнилось из увиденного на экранах в кинотеатре, своего ли чужого смотрофона. Шло до поры до времени.
   Без намерений Джулит устроить какие-либо козни -- вдруг сорвался Вик в по-сумасшедшему ускоренный ритм. Напомнила-таки о себе его волевыми усилиями не в меру сдерживаемая похоть.
    В пик бешенного сладострастия вцепился он в ее плечи с такой сумасшедшей силой, что оставил на них синяками отпечатки всех десяти пальцев.
   Потом он жалел, что упустил случай врезать ей кулаком  по плечу – все равно по какому – или сбоку по шее. Не короткий, а настоящий бы мог получиться удар (когда он привстал на колени и  руки были свободны, а она пыталась из-под него высвободится).
   Измученная, уставшая Джулит предусмотрительно продолжала прятать лицо за ладонями. Остальному все равно досталось так, что и жалеть поздно, и нечем защищать.
   Прояви в ту минуту больше проворство, может и не мучилась бы она потом от невыносимой боли почти неделю и больше месяца потом не ходила бы прихрамывая.
   Стерва поднялся во весь рост и перешагнул с досок в липкую пыль и мелкий мусор. Ее нога ему нисколько не мешала и перед этим ничего плохого ему не сделала. Да и в прочитанных им рекомендациях даже и между строк о таком вряд ли  был хотя бы намек. Просто – вдруг ему захотелось («режиссерская находка по ходу работы над киношедевром).
  Нет, не просто ему из-за ничего вдруг еще и такое сделать захотелось. Он ей мстил за то, что какими-то своими соблазнами вывела его на «финишную прямую» раньше минуты на полторы, две. Из рекомендованного сексологами – одно успел сделать не в лучшем виде, а другое -- никаким не получилось.
  Он пнул ее ботинком – тяжелым, рабочим, с окованным носком. Пнул под сустав и там где почти сразу кость. Получилось настоящее «врезал»: она в первый миг ощутила, будто лезвие ножа в нее проникло до кости и на  даже по кости царапнуло
  В следующий миг она сквозь голые зубы выла по-звериному. Губы и что-то глубоко в горле все время на готовности: не давало ей закричать «Ма-а-а-ма!».
  Опьяненная болью и всем, что было перед этим только что, она проявила признаки здравого смысла (на много лучше было бы в эти минуты проявить себя безмозглой дурой).
  Он одет и  смотрит как бы не запнувшись выбраться от досок через металлический хлам и благополучно обогнуть нагрмождение из грязных ящиков, мятых бочек, недоломанной какой-то мебели – на тропку, что выведет и к пакгаузам.
  От нее до него тогда был короткий шаг и всего-то. Он молчал и на нее не смотрел. Но сразу увидел – боковым зрением если и всего-то – ее в просящую ложечку сложенные пальцы правой  ладони, прижатую к бедру и немного, робко выдвинутую вперед.
  «Просишь заработанное! – привычная беззлобная усмешка на его лице. – Получишь! Заодно -- и с чаевыми!»
  Единственный наконец-то у него настоящий боксерский удар. И на всю длину правой руки, и изо всей силы.
  Но стойка оказалась не твердой. Под ногами было мягкое, да еще мягкое  вдруг надумало сместиться назад.
  Кулаком Вик  долбанул не куда целил. Попал всего лишь в грудь Джулит  и совсем немного в подбородок.
   А если  бы куда целил -- немного выше? Это ж какой раскрасавицей мог бы ее сделать – с кривой опухшей мордочкой на месяц или два!
  У профессионалов на ринге случись таким удар (даже и на сколько-то смазанный, как у Вика) -- противнику верный нокаут. Блестящая победа под несмолкающие аплодисменты.
  Джулит не упала ему под ноги -- в нокаут. Лишь опрокинулась поперек двух досок их любовного ложа. Успела схватиться за высоко торчавшую железяку, почему и не упала навзничь, а почти на четвереньки.
  Не успей она крутнуться, могло быть – как самое малое при ее падении – на скозь проколола бы ладонь  длинным ржавым гвоздем. Но острие гвоздя нигде в нее напрямую не врезалось.
  Джулит досталась от гвоздя грязная глубокая царапиной в неудобном месте (где кончается спина). Да еще, когда она вставала, от пояса до нижней кромки широкой  лентой гвозди вырвали гипюр из ее платья.
  Не знает она. Оглянулся ли он хотя бы раз до того, как за исчез, шагнув  угол пакгауза.
   Сатана уходил ее оглядываясь по ему давно знакомым стежкам-дорожкам. Был не доволен: у него получилось не все и кое что не как бы хотелось. И все из-за совсем еще девченки: до чего же ловкая и увертливая стерва (в его представлении) оказалась!
  Он был из тех, что случись неладное – даже и самое пустячное – не успокаивался, пока не находил виноватого. Им обязательно был кто угодно, только не он сам. В этот раз ему помешала неожиданная  ловкость им выбранной для эксперимента. По всем правилам он ее подготовил – не прерываясь унижая сломил в ней волю, сделал послушной, покорной (все буква в букву, как хором советуют сексологи).
   Казалось бы совсем немного и он – торжествует. Увидит сплошь в синяках и кровоподтеках ее «морду-личико» (для чего так усердно и «работал» кулаками). Ан – нет: с парадной пышности ему торжествовать не досталось. Так ведь нет, вроде бы, и особых причин быть недовольным, пребывать в отчаянии.
  Девицу что надо «поимел» как надо – от и до. И при этом уделал кулаками и пинками так, что на ней поди и живого места не осталось: «Долго будет обо мне вспоминать и многое помнить!»
Она стояла на ногах с все более нараставшей опасностью: а правая у меня вдруг да  все та же, мол, что была до пинка Стервы? Может получится  у меня и правой ногой сделать хотя бы какой-то шаг?
  С остановками шла, прячась за пакгаузы и большегрузные контейнеры. Где малейшая возможность – отдыхала, присев на что-нибудь. Путь был долгим по времени и длинным, как никогда – шла прячась, прежде всего, от причала, где в тот день все еще стоял теплоход «Докучаевск».
  Шла так, что все время слева был океан. Последней в порту остановка (плечом прильнула к высокому ящику, опиралась на левую ногу –пальцами правая лишь касалась асфальта) была  недалеко от ворот и проходной.
   Охранник  видел как она стояла и потом преодолевала последнее расстояние. Ее он встретил жестом правой руки – выходи через открытые ворота – не заглядывай ко мне в проходную.
   Когда с проходной поравнялась, он вручил ей обломок гладкой рейки. Вручил как бы и с готовность извиниться: тебе бы самый раз два костыля, а у меня – всего лишь одна рейка.   
  Поблагодарила охранника и заковыляла дальше.
  Ей оставалось немного  до гранитных ступенек большого дома   – Джулит намеревалась на них посидеть. Но ее остановила «коллега» - лет на пять- семь старше ее.    Более опытная и удачливая.
   Снова она была «замужем» за кем-то на всю стоянку. В этот раз устроилась у кого-то на длинном греческого судна с длинным из двух слов названием. Таким, что сразу и не выговоришь да и вряд ли надолго запомнишь.
  Отпросилась «жена» у «мужа» - пока тот на вахте или где  – на минутку сбегать домой за чем-то ей нужным. Или -- относила что-то ей ненужное – у удачливой в руках ничего не было, кроме хорошенькой дамской сумочки.
   Удачливая оказалась и все понимающей. На лишние разговоры нет ни минутки – почему сразу и спросила:
  - Идешь с пустыми руками? – случалось должно быть и удачливой возвращаться из порта с пустыми руками и когда глаза переполнены слезами. – И дома -- ни гроша!
  Джулит кивнула.
  Дамская сумочка расстегнута на сколько надо – времени в обрез, приходится торопиться. Из сумочки выдернуты «зелененьких» две с лицами умных одинаково строгих американских президентов. 
  Джулит берет одну и благодарит.
 - Бери, бери! – коллега настаивает. Будешь при деньгах – какая разница сколько возвращать?.. Год или два – будешь не хуже меня при деньгах. У тебя, вижу, все скор станет таким, что нарасхват. Не унывай – это самое последнее в нашем деле.
  Расстались подругами, не зная кого из них как зовут. Когда профессиональная солидарность – имя значения не имеет.
  Но попробуй кого-нибудь после проявленной щедрости едва знакомой женщиной говорить одно плохое о деньгах. Называть, кто их изобрел, дураками, опасными и плохими людьми.
    События эти уплывали в туманную даль. Но многое Джулит вспомнила в день, как нелегко ей было – целый год прожить без отца-матери. Еще через год и многие годы потом она в этот календарный день будет вспоминать не только о родителях.
               
                В   М А Р С Е Л Е
   Теплоход «Докучаевск» зашел в  большой французский порт Марсель взять попутный груз на Ленинград. Лет восемь и даже больше прошло, после пребывания его экипажа на благодатном и благоухающем острове Мадагаскар.
   И половины не осталось из тех, кто помнил что-нибудь о недоразумении на этом острове из-за неугомонно смелой мадагаскарки. А сходу назови имя Джулит – из старожилов далеко не каждый ответит чье оно и к чему названо.
   Побывал «Докучаевск» в кругосветном плавании через три океана. Причем пришлось морякам пройти по Атлантическому, что называется, вдоль и поперек.
   После этого плавания бывший вторым помощником капитана Юра стал старпомом (старшим помощником капитана). Единственный, кто о Джуелит он помнил столько, что несравнимо было с тем, что хранилось в памяти у всех вместе взятых членов экипажа «Докучаевска».
   А если к этому прибавить что Юра додумал к реально случившемуся и выдумал о Джулит? Вряд ли хватит всех русских и английских слов, чтобы выразить половину хотя бы, что в его душе и сердце.
   И это правда. Как и то, что об этом знал только он и никому о драгоценнейшем для него не признавался. Никогда ни слова – не слышал никто, чтобы он вслух произнес хотя бы имя -- Джулит.
   Меньше правды в другом. У Юры было радостное предчувствие. Не благодаря ли ему старпому все более ярким представлялось  все сегодняшнее сразу с утра? Почему-то ему, как никогда, хотелось думать и думать, вплетая в прежнее то новое (выдуманное им о Джулит и – вдруг такое сочти совпадение выдуманного с реальностью!) – что неминуемо нынешнюю короткую стоянку «Докучаевска» в Марселе.
  Но только не мог бы он даже и себе сказать: когда встревожилось и  в Марселе началось ли в очередной раз такой силы  предчувствие? Может – в тот час, когда они входили в порт, или после ошвартовки? Или и всего-то -- когда Юра узнал, что Константин Георгиевич организует пультпоход к знаменательным каким-то местам в Марселе?
  Старпом «Докучаевска» не обиделся, если бы тот же помполит его спросил: может, мол, выдумал ты свое предчувствие задним числом? После того, как получил от меня соответствующую информацию?
  В ходе культпохода было достаточно разного – чтобы не думать о реальном, ни мечтать о несбыточном. Например, когда моряки стояли на круче и смотрели на легендарный островок Ив с его замком-тюрьмой. У всех в голове -- мужские образы палачей и мучеников. Не место быть среди них чему-то женскому – хрупкому, нежному.
  Сгрудились мореходы перед красивым памятником – бытовало тогда среди туристов: памятник, мол, морякам -- кто погиб и погибнет в море. Немыслимо было бы представить Джулит одной из погибших или кто обязательно погибает в море-океане. Да провались тогда в тар-тарары вся планета и вместе с ней весь мир с луной и солнцем!
  К тому же отвлекли даже и от не очень серьезного две молоденькие француженки и их два друга. Жестами и четкими фразами по-английски они уговорили моряков, чтобы в их компании сфотографировались две местные или приезжие красавицы (в самом деле такие, что кому, как не им стать самым красивым в общей фотографии).
   Как ни группировались, выделялась высокая внушительная фигура Облапа. Отбыв сколько-то сначала матросом, старшим матросом – теперь он боцман. Чтобы в этом никто не сомневался, он – знай наших! – единственный был одет строго по форме (в куртке с нашивками по его должности и в форменной фуражке – честь-честью).
  Не удивительно, к нему льнули обе француженки. Она дала понять боцману: когда, мол, твоя правая рука у меня за спиной – мне тесно. С его согласия перекинула ручищу боцмана через свое плечо и после этого все как бы искала где бы разместить его лапищу-пятерню.
  В эту минуту (заранее договорились) ее друг через его оптику целился. Когда у него вот уже и все готово – обозначил свою готовность условным жестом.
  У коварной француженки во все лицо и не только – вдруг мольбы о спасении. Руками вцепилась в пальцы боцмана и как бы отрывает их от своей груди (на самом-то деле их к себе прижимает – как и придумано было).
  Друг (скорее всего и автор сценария) схватил все самое-самое в незабываемый кадр (или их сколько-то успел сделать – если снимал на пленку).
  Успел самое-самое сфотографировать и Константин Георгиевич. Потом, когда боцман, тискающий француженку, во всей красе появился в фотогазете «Докучаевска», хохоту в столовой, в каютах и коридорах теплохода было не меньше, чем на «месте преступления» - у памятника неживым и пока что живым морякам.
   У взрослых свои забавы. У детей – свои.
   В ту приветливо теплую осень местные Сорви-голова придумали, может позаимствовали у кого-то опасную игру. За минуту и даже меньше выяснит: кто из них самый быстроногий и смелый, а кто и трусливый, и бегать не умеет. Почему под светофором перед перекрестком и собралось около десяти  мальчишек от семи-восьми лет и должно быть до двенадцатилетних.
  Моряки едва успели подойти – загорелся зеленый свет. Вперемешку с прохожими – кто за кем успел – устремились они  через проезжую полосу улицы.
  Константин Георгиевич замешкался – отстал от своей группы. На желтый свет не побежал – попятился назад. На полтора или на два шага не успел до бордюра, когда с ревом моторов рванули с места автомашины.
  Одновременно с четырех- и шести-восьмиколесными участниками уличного движения рванули – моторному транспорту наперерез – мальчишки-храбрецы. Бегут врассыпную, кому-то из них досталось то одной, то другой рукой даже и отталкиваться от передних автомашин.
  Под разноголосое с надрывом завывание гудков  и сирен сорванцы перебежали улицу. Сразу и кто куда среди взрослых, спешивших и кто в панике остановился. «Ищи ветра в поле!»
  Не помнит Константин Георгиевич что было прежде. Он услышал скрежет тормозов прежде или скрежет услышал потом -- когда падал на автомашину. Удачно получилось - успел за что-то ухватиться одной, а потом и другой рукой.
  Непривычно высокий сиданище замер немного не под прямым углом к продольной оси широкой улицы – должно быть одной из главных магистралей города. Переднее левое колесо уперлось в бордюр – еще немного и на него бы поднялось.
  Грудью прижавшись к крылу этого колеса притаился Константин Георгиевич – ни жив, ни мертв. Когда понял что беда миновала и встал на ноги – ему бы легче было представить себя на том свете, чем все еще на этом.
  Явь воспринималась как не существенное, второстепенное.
  Можно ли считать явью то, как водитель, оставив руль, педали, рычаги, едва ли ни прыжком от правой дверцы кабины переместилась к левой дверце и перед ней тотчас исчезало боковое ветровое стекло. После этого можно было начинать понимать, что седаном  был «Ролс Ройс» (бывалый моряк второй раз в жизни видел живьем и так близко чрезмерно роскошную автомашину) и что в нем  водитель -- женщина.
  Чудо из чудес, невероятно, но явь:  единственным кто оказался в автомашине – была Джулит! Повзрослевшая и похорошевшая – когда и до этого была «прелесть что такое».  К ее прелестному прибавились решительность в движении (рук, по крайней мере) и в том, как резким встряхиванием головы укладывала сместившиеся локоны, не забыла быстрым взглядом напомнить рулю и педалям, что их она оставила без особого к ним внимания на  самое короткое время.
  Было в ней конечно  и другое новое (не бесследно прошли годы и годы). От чего прелестного в ней не могло не прибавиться.
  Своим взахлеб от перепуга «Пардон!» опередила она в растерянности Константином Георгиевичем сказанное русское «Извините!» После чего радость от встречи и что дорожное происшествие без человеческих жертв -- состоялся ералашный разговор. Двухминутный скорее всего.
  Многое при этом было вразнобой – их торопили водители автомашин, натыкавшихся на «Ролс Ройс». Разговор, к тому же был во многом жестами, частью на французском и английском языке (в чем Константин Георгиевич оказался  «не так  силен», как Джулит).
  В результате, он так и не понял даже самого простого: зачем она ему показывала круги то над его, то над своей головой и в обхват левое плечо.
  Полагал что спрашивала: может руку она ему повредила, головой не ушибся ли? С улыбкой отвечал ей широкими жестами – и голову не ушиб и с руками у него все в порядке.
   Все остальные в группе моряков-экскурсантов  успели благополучно перейти улицу и волновались, ожидая помполита. Кто-то из ожидавших оказывается видел, как автомашина сбила его с ног и вроде бы он упал под левое колесо.
  Но вот первого помощника капитана идет на своих двоих. Целый- невредим да еще и с какой-то радостной улыбкой. Причину которой таит пока что от всех.
  Когда миновали проходную в порт и сколько-то прошли по направлению к своему причалу, он взял Юру за плечо и вдвоем они отстали от группы.
 - Кого я встретил только что! И с кем говорил! Скажу -- не поверишь! – от радости сильнее сжимает плечо старпома.
 - Знакомого! И конечно не женщину?
 - Прелестную женщину -- тебе во сто крат более знакомую, чем мне!
 В то мгновение молнией через Юру повторились в одно собранные его сегодняшние предчувствия. От этого возникла такая силы, что не мог он ее преодолеть --  остановился.
   О своей последней мгновенной догадке, о созревшем в нем из всех предчувствиях -- он готов был всем рассказывать. О радостном его  желании -- во всеуслышание кричать, преодолевая свои неуместные слезы и смех.
  Должно быть по-научному это был истерический смех. Поскольку ему необходимый, но тем, кто был рядом смехом без причины и никому не нужно громкий (патологически явление типичное).
  Да и слез без причины оказалось столько, что ими он захлебывался. Не помогали от них избавиться ни кулаки (ими он пытался остановить слезы), ни носовой платок (мокрый от слез до дальше некуда).
Д Ж У Л И Т  И  М О Р Е
   Если соблюдать хронологический порядок. Море первым вселилось в душу Юры – еще в детстве. Потом в его душе и сердце Джулит -- с теми же правами, что и море.
  Не потому ли и когда «вторым» был и став старпомом он то и дело для себя напевал слова из популярной когда-то песни:
 И все-таки море останется морем!
 И чем-то похоже оно на тебя!
   С этими словами некий молодой моряк обращается к жене. Проводив его, она «стоит на причале, платок теребя». Сколько ни пытается моряк, не может понять, но и не сомневается: в чем его жена и море очень одинаковые.
  В представлении Юры его Джулит и море нерасторжимы. И вот почему.
   Придумал он в оправдание своим душевным волнениям фантастическое – где правды для него больше, чем в любой реальности.
  Брось камушек в воду. Сразу всплеск и пойдут во все стороны какие ни на есть волны. С удалением от центра они слабеют, их гребни все ниже и ниже.
  Но центр-то образования его воспоминаний – Джулит. Почему и происходит все наоборот. С удалением от нее (по времени и расстоянию) – его представления о девушке набирают все больше определенности в каждой мелочи (все они круче и сильнее).
  Почему до слез была его радость, когда помполит произнес долгожданное «Джулит». Самой высокой от этого была в его сердце и душе волна, сначала радостью, но почти сразу счастьем наполненная!
  В тот же день был у него смех и иного рода. Над непонятливостью Константина Георгиевича.
  Тот рассказывал о кругах над головой, что рисовала рука Джулит. И, якобы, еще об одном ее беспокойстве: если не досталось ему по голове, может повредила ему крылом автомашины ему левую руку.
  На самом-то деле. Она спрашивала: жив ли здоров и где он, Юра. Просто она хорошо запомнила связанные с его внешностью даже и  такие мелочи, как форменная фуражка и нарукавная повязка вахтенного помощника капитана.
  «Джулит помнит, обо мне думает! Вдруг да  не меньше, чем я о ней! – рассказывал Юра себе, створным огням порта и всей Марсели, когда те вместе с берегом удалялись от кормы «Докучаевска». – Да по-другому ей просто нельзя. Если во мне от сердца и души Джулит столько же, сколько в ней от моей души и сердец. Телепатия, наконец, существует на свете или вся израсходована – мне и ей ничего не осталось?!»
  Константин Георгиевич, когда рассказывал, придавал значение тому, что на пальцах Джулит ни одного перстня (вместо них -- два узеньких колечка из белого металла на безымянном левой  руки), ни ожерелья какого-нибудь на шее, ни браслетов на руках. Да и платье на ней было скромное, как бы серого цвета, -- что впору служащей в конторе какого-нибудь не «крутого» бизнесмена.
  - При этом, старпом, заметь: у нее шикарнейший «Ролс Ройс», -- еще и такое помполит рассказывал с удивлением. – Лично ее! Даже и такой, что  не способен как бы он (откажется наотрез) возить еще кого-нибудь, кроме Джулит!
  Обо всем этом он охотно рассказывал и в кают-компании. Где все были согласны с ним: Джулит стала фотомоделью модных журналов или кто-то затеял из нее сделать новую кинозвезду.
  В одном из разговоров с глазу на глаз признался первый помощник старпому. Не узнать, мол, Джулит нельзя – должно быть и нет нигде ни одной на нее похожей. Но при этом в кинозвезду ли фотомодель нужно ли столько не просто взрослости.
  Столько уверенности, какую редко встретишь у казалось бы несокрушимо волевых мужиков. Впрочем, это могло быть и потому, что приходится часто браться за руль автомашины - что она похоже давно полюбила.
   В ее очаровательных карих глазах утвердилась вроде бы не женская строгость. С правом не обращать внимания, не замечать ей неинтересное и ненужное для каких-то по-настоящему важных  дел. Нужных и важных не только лично для нее.
  Признался Константин Георгиевич – рассталась Джулит с ним не как бы ему хотелось. Он почувствовал как бы отчужденность – вдруг возникшую после их такой дружеской беседы.
  Сформировалось нагромождение автотранспорта перед очередным штурмом перекрестка. Готовится и Джулит: сдвинулась от собеседника вправо, окинула взором панель приборов и взялась было за руль. Внимательно изучает что  у нее за передним ветровым стеклом и что справа.
   Кто-то на нее кричит и сигналит. Из кабины, ближайшей от нее автомашины, водитель приладил пальцы к виску и ими вертит. Сумасшедшая, мол, за рулем – столько перегородила проезжей полосы на улице и с кем-то «мелит чепуху»!
  На самом деле Джулит перед прощанием наконец вспомнила и произнесла четко два слова по-русски -- «Моя хорошая». Было и обрадовалась этим словам – наконец-то, мол, вспомнила их (явно  -- не самим словам обрадовалась, а кому-то, с этими словами хранящимся в ее памяти).
 - Ромку?
 - Нет, старпом, ни Ромео и другого имени я от нее не услышал. После русских слов была пустая досада. Такая, что она снова отвернулась от ветровых стекол, оставила руль и повторила мне в глаза только что ею сказанное и снова тоном вопроса.
  Помполит не находил слов, чтобы ими высказать важное – для него пока что непонятное. Почему всего лишь снова покрутил рукой над головой, а ладонью правой руки обхватил  плечо левой руки там, где место для повязки вахтенного или дежурного командира.
 - Снова ей обеими руками показываю: не беспокойся, мол, голова и левое плечо, как и правое – у меня с ними все, мол, хорошо! - после чего Джулит молча отвернулась к переднему ветровому стеклу с обидой или досадой  на меня.
 - Возмутила ваша непонятливость?
  Собеседник удивленно смотрит на Юру: такое приходит, мол, и мне на ум. Но у тебя откуда -- если ты ее в эти мгновения Джулит не видел?..
  - Скорее всего у Джулит была досада на нетерпеливых водителей, - Юра сказал не то, что думал. Успокоить чтобы собеседника и закрыть тему разговора.
  Бурный всплеск чувств (подобный случившемуся в Марселе) Юра пережил когда-то в Мариуполе, в гостинице «Моряк», - лет пять или шесть до драматических событий в Марселе.
  Юра после отпуска ждал возвращения «Докучаевска» из Японии в двухместном номере гостиницы. К нему подселили «второго» с
теплохода, что прошлый год заходил в порт Таматави на острове Мадагаскар.
  Два вечера до полуночи и дольше Юра «вытряхивал» из своего соседа (на третий день тот уехал в Керчь) все мыслимое и немыслимое о Мадагаскаре. При этом, ничуть его не удивило, что у его случайного знакомого впечатления во многом такие же, как и у Юры.
  Тот смеялся над шипшандлером (похоже – был все тот же). Над его усердной работой в пользу местных борделей. Заодно посмеялся  и над своеобразной местной легендой. Ее с подробностями как бы очевидца коммерсант-сводник с большой охотой рассказывал морякам. 
  «Миф, подобный тем, что о древнегреческих богах, - свое лично или у кого-то заимствованное высказывал не так давно побывавший на Мадагаскаре. – Сколько-то может в нем правды, но не меньше, чем девять десятых вранье. Выдуманное такими, как этот мадагаскарец- сводник или проститутками.
  Когда Юра все услышал, он готов был (до чего же хотелось ему!) считать выдуманным десятую долю, а остальное – правдой. Только потому, что в центре нежданного-негаданного он представлял Джулит. При этом конечно же на обошлось без его предчувствия ( рожденного не силой  его ли желания, чтобы все небывало (сказачно) хорошее обязательно досталось бы Джулит?).
  Личным хотением, коммерческими ли соображениями руководствовался некий миллионер (в отношении его капиталов на Мадагаскаре все ошибались) совершал круиз на собственном новеньком сухогрузе вдоль восточного побережья Африки.
  На второй или третий день его пребывания в Таматави ему придумали прозвище Дурак. Потому что – при его-то возможностях – вдруг да отказался от всех благ и соблазнов? От его имени была просьба – что в порту восприняли, как приказ, - не то, чтобы на его теплоходе, но и поблизости от его трапа не было дам и девиц, торгующих женскими прелестями.
    Представители шикарнейших борделей,  после такого боялись и заикнутся о своих возможностях. Об услугах самого высокого качества в любое время суток.
  Его встречи были только с деловыми людьми. Ни одного из них к себе не приглашал. Ему организовывали встречи (нередко – «пятиминутки») в их офисах (и это когда – пальчиком позови, любой бы к нему прибежит куда угодно).
  Сколько-то дней прошло. На ближайшем аэродроме приземлился его личный самолет с двумя первоклассными пилотами. Что позволило ему побывать и в странах восточной Африки.
  В одной из них он едва не погиб вместе с пилотами и кто его сопровождал. Хоби у него было – что ни на есть дурацкое – брать штурвал и вести самолет под облаками над ними или у самой земли.
  Затеял – посадить самолет в полевых условиях на небольшой поляне. После чего – самолет в ремонт, а кое-кого из пассажиров -- на лечение в госпиталь.
  Совсем дураком себя проявил миллионер и в порту, в день, когда  Джулит исполнился год после похорон матери. Не в траурном, а как обычно, пришла она в порт. И там было все, как всегда в те дни, пока у причала стоял новенький сухогруз.
  Из услышанного Юрой далеко не все соответствовало тому, что на самом деле происходило в тот день в порту Таматави. Причал и сооружения порта вне сомнения, как и Джулит – не выдуманные, реальные. Есть основания считать не выдуманными какие-то второстепенного значения детали, частности о том, что по сути происходило.
  В допустимом удалении от трапа судна-недотроги толпились не только дамы и девицы. Откуда-то узнали, что вот-вот приедет и хозяин сухогруза – подходили и останавливались на минутку- две многие, у кого не было ничего особо срочного.
  Джулит успела встроится в некомпактную толпу. После чего вскоре – вот и он. В двухместной гоночной автомашине с водителем (но сам за рулем «Дурак») толпой ожидаемый.
  Сначала он проехал мимо толпы и своего сухогруза.
  Туда сначала, где огромный затопленный док и где его ждали. Кто за четверть часа, а кто и на полчаса раньше его туда приехали. Кто-то стоял, кто-то не спеша ходил вдоль никому не нужного с каких-то пор огромного добротно сделанного сооружения. 
 Не одна Джулит смотрела, как «Дурак» прошел вместе с его сопровождавшими к входу в док. Стояли они там сколько-то. Но вот вернулись к  автомашинам и возвращаются вдоль причалов.
 Он приехал в микроавтобусе и вышел из него с тремя его помощниками, соратниками ли. Шел к трапу своего нарядного сухогруза и оказался не очень близко от места, где стояла Джулит.
  Не в первом ряду и она стояла. Была не самой нарядной и, казалось ей, с таким же вниманием, как другие, (ни как-то по особенному) смотрела на него.
  Ей хотелось не больше, чем всем столпившимся, увидеть  вблизи его лицо. В частности: такой ли оно, каким Джулит его представляет.
  Прозвище Дурак ни разу не произносила она. Из того, что о нем рассказывали, у нее сложилось мнение – он умнее самого умного из тех, кто, скорее всего из зависти, готов считать плохими все, что миллионер делает, каждый его поступок.
  Новая толкотня столпившихся или что-то еще помешали Джулит увидеть на сколько-нибудь раньше само начало их знакомства. События первого мгновенья сохранились только в его памяти и -- сплошной пробел у нее.
  Увидела его в трех шагах от себя. И только потому, что когда  он шел в ее сторону, перед ним все расступались.
  - И ты!.. – звучало, как будто знает Джулит с детства. – Здесь! Зачем?
  В прозвучавших словах быдл доступное для всех. Кто предвидел после этих слов, а кто-то лишь предчувствовал – какими могут быть отношения у Дурака с Джулит. В то время, как для них-то они в ту минуту были сплошное непонятно.
  С его первыми словами он притронулся какими-то пальцами (он и она запомнить не успели) к ее плечу и, вроде бы как, испугался. Нечаянно притронулся, мол, и конечно сдвинул с места неустойчиво на чем-то державшееся хрупкое что-то и очень-очень дорогое. По его вине – упадет и разобьется!
  Не допустить чтобы этого, все его пальцы обхватили руку Джулит с такой осторожностью, что она их едва чувствовала сквозь рукавчик своего гипюрового платья. Прорвалось неожиданно для него и для нее закодированное в их сердцах и душах то, что определило их общение и обращения друг с другом с первого до последнего дня совместной супружеской жизни.
  Случалось без счету сколько раз: он вдруг ее обхватывал  своими по-медвежьи сильными руками, подбрасывал и ловил, кувыркал вроде бы как попало. Но всегда, при этом, его сила оставалась второстепенным: преобладали осторожность и нежное отношение к Джулит.
  У многих, кто услышал его первое в форме слов обращение к Джулит, не могло не  утвердиться мнения, что ущербность в его голове безнадежно глубока, неиспрвима. Надо же: спрашивает о таком, что в порту знает каждый?
  Джулит молча смотрит на него. Он догадался: она по-английски не понимает. Такое же подумал и его переводчик – почему и поспешил к боссу.
  Перевел слова босса, когда у них только что прикоснулись глаза в глаза и ответ у Джулит лишь начал формироваться в виде бессловесного вопроса: «Зачем и об этом спрашиваешь?» (Когда в первое же мгновение они успели узнать, что разговор может быть у них на равных  -- только на «ты» -- и обязательно о самом главном для них.)
    Для Джулит перед этими мгновениями главным  было: она ощущала свою никчемной – никому не нужной; кто и что она видит – все в свою очередь сплошь никчемное (лучше, если бы не было никого и ничего перед ее глазами и нигде).
  На их семейном совете (когда больше года была замужем за Джоном – то бишь «Дураком»)  пытались они понять что же было у нее и у него на причале в порту Таматави. Для семейного пользования  муж предложил непонятное называть переживанием одиночества. Джулит согласилась: другого, мол,  нам должно быть и не придумать.
 Оно, мол, и в самом деле. Когда вокруг все тебе не нужное, сколько ни смотри, для глаз интересного не находишь – пустым остается  взор. Как невод одинокого неудачника-рыбаря.
    Куда ни забросит сеть – впустую. Потому что озеро такое, что в нем для его невода нет и рака хотя бы (какого соглашаются, при сплошной безрыбице, считать рыбой).
   То же самое было и у Джона (сам признался). И оставалось до того мгновения, когда в его сеть вдруг попалась – одна во всех лицах Джулит (и русалка, и золотая рыбка, и морская сирена, и красивейшая нимфа). Таким же правильным бы для их сравений, если  Джулит представить рыбаком-неудачником – вдруг со счастливым уловом (с золотой рыбкой  в неводе).
   В блаженном мире за хрусталиками его глаз -- он был, как есть, он и не он. Во многом похожий (с явными преимуществами из-за его сердечной доброты и душевного тепла) и на Зевса, и на Аполлона.
   Как только его пальцы притронулись к плечу Джулит, он почувствовал себя беспомощным. Не способным нигде ни на сколько оставаться без нее.
    Подобие отчаяния или обреченности оказалось таким, что Джулит признала необходимым: чтобы его пальцы никогда не оставляли ее плеча и чтобы навсегда бы они оставаться на «ты».
   Мы не только, мол, сто лет знакомы – столько же лет мы и неразлучные друзья!
 - Выходи за меня замуж! Навсегда! – его пальце плотнее прижали гипюр к ее плечу. На всякий случай: не напутал бы чего-нибудь переводчик – запретил пальцам ни на миг не оставлять Джулит без их бдительного внимания
  Тот не напутал. Но предварительно переспросил босса: и «Навсегда!» переводить? Может, мол, как здесь принято, - ее вам в «жены» до конца стоянки судна? Сейчас и без труда мы юную девицу- красавицу на временное проживание с вами уговорим?
  А с только что сказанным ей «Навсегда» – что? Скомкаем, как ненужную бумажку,  и туда – где набросан разный мусор.
  Далеко не дружеским после им предложенного был переводчику толчок ладонью в грудь. С английского «Навсегда!» сразу четко было переведено и на французский язык и на какое-то из мадагаскарских наречий.
  - Если соглашусь? – знала, что о  ненужном спросила Джулит (почему сразу и засмеялась).
   Смех одновременно был адресован (ответ Джону – само собой) и кто  с нескрываемой завистью судачили вблизи от Джулит.  «Из всех нас -- её выбрал?!» - один голос и ему в поддержку с не меньшей завистью другой, - «Такую -- смех один и только!»
   В эту минуту на какой-то миг жило в будущей жене Джона такое, из-за  чего ей потом было стыдно: «До чего же – на зависть всем – так мне повезло: это же какой мне достается клиент!»
  Это позорное мгновение было смыто его искренностью в ответе.
  - Буду самым счастливым! – вместе с ней начал смеяться он даже и  до того, как и эти его слова были переведены.
  Словесные символы выстраивались в цепочку друг за другом. Параллельно с ней другая цепочка: о том же, но – из их прошлого (в одиночестве) в их общее будущее (почему вторая цепочка -- более важная). 
.  Джулит не отрываясь глядела ему в глаза. Ей было все равно  что в это время видит он в ее глазах ( не правильнее ли сказать – к нему из нее вырывалось сквозь их глаза?). Конечно он мог видеть то же самое -- что видит она и в нем, и в себе одновременно. Не мог он такого же не видеть. Разве что – не понимал в какие-то мгновения  судьбоносности происходящего в нем и в ней.
   Происходило такое, чему она так и не нашли объяснения. В то время, когда все остальное во многом выглядело  как бы и по-обыкновенному.
  Лучик зрения из глаза Джулит сквозь обыкновенные хрусталик и роговицу его глаза вдруг проникал в мир блаженный (слово подсказал муж). Где все из самого желанного и освещено сиянием «в ста сорока солнц» (еще одна из подсказок Джона в сбивчиво путанные рассуждения юной супруги).               
  При этом, все, что в ее глазах, навсегда (он просил – не находя слов для своей просьбы) принадлежало чтобы только ему. (Джулит сразу согласилась – он свою просьбу предварил готовностью всего себя уступить ей -- своей очаровательной супруге.)
 Конечно же, это их сердечное согласие начала готовиться и выковывалось, как супружеская цепь – не обременительная и с прочностью на века – при их первой встрече на острове Мадагаскар.   
  В юные свои те годы, при жизненной неопытности Джулит не могла не чувствовать проявления в ней небывалого. Способность двойного восприятия. Нет, не всех подряд предметов и «явлений объективной действительности». А единственного «предмета» - стоявшего рядом мужчины.
  Два восприятия одного и того же и в одну и ту же минуту (если приемлимо было бы измерение времени в минутах, часах и хотя бы в секундах).
 Восприятие глазами (и не только ими) стоявшего рядом -- как желанного клиента из-за денег и (видно по всему) еще и с добрым характером. О каком не смели думать и мечтать торговки женскими прелестями, в тот день собравшиеся поглазеть на Дурака. Не стеснявшиеся вслух высказывать своих надежд в сысле: «Вдруг да, бросит взгляд на меня и – сразу  Джулит в сторону!»
  Другая способность восприятия долго оставалась для Джулит непонятной. Такое, что пронизывало в ней все, из чего она (похожее случалось у нее в детстве – в темноте и когда знала, что в доме взрослых нет никого).
 И вдруг у нее взрослой (если страх, то необыкновенный – потому что  как бы и желанный) такое, что нет уверенности – способна   ли стоять на ногах?  Может не падает лишь потому, что не утратила надежды?
     Вокруг и почти вплотную к ней столько женщин – помогут, выручат. Не дадут ей упасть. И еще – что всего надежнее – такая рука на ее плече, что обязательно успеет и сумеет предотвратить любую беду.
 Сколько-то и через эту руку (куда меньше, чем  вливается через глаза в глаза) проникало тогда в Джулит чего-то и столько с удивительными качествами. Готово по ее желанию мгновенно переселить в блаженный мир не только ее, но и что она считала бы необходимым для счастья. (После чего в блаженном мире – кроме нее и его –нет и не может быть – никого, кроме их двоих).
    Его рука подсказывала (наверно и повелевала даже), чтобы Джулит продолжала пользоваться хотя бы еще сколько-то принимающим напрямую каналом – глазами. Ту же, например вслух высказываемую зависть многоопытных; им сказанное – не обмолвка, случайно «Навсегда»; как они  вместе идут к трапу (по-другому и не могло быть) новенького судна.
   Неужели напрямую не осознала, не чувствует и самого важного. Их два одиночества оказались настолько однозначны, что им другого не оставалось, как их одиночествам взаимно оттолкнуться так -- чтобы исчезнуть навсегда.
   С какого-то времени Джулит ощущает (после похорон матери – оно шло с нарастанием) свое одиночество. Стояла  она в этот раз  вроде бы как и все собравшиеся посмотреть на Дурака. В то же время и с готовностью исчезнуть из порта, из города – навсегда, от людей, знакомых ей и незнакомых.
  В одном из разговоров с мужем через год или два призналась Джулит и в этом. После того, как тот ей рассказал, что для него весь мир стал «блаженно пуст» (мечта его сбылась) в день случайной встречи со своей будущей женой. Что иных более важных забот у него нет – лишь бы не исчез мир, где наконец-то он и она рядом.
    Мир, что был им недоступен до их встречи – находился оказывается и всего-то за хрусталиками и роговицами их глаз. Но в отличие от всего на свете – невидимый ни для кого, кроме Джулит и его (с того мгновения, как они вместе).
 Он любил чужие и сам пробовал сочинять стихи. Не писал их: с листа ни разу не читал и потом ей не удалось найти хотя бы строку на чем-то записанную. Критиковал им срифмованные строки, убежденный (о чем не раз Джулит слышала от него) – о ней настоящее могли бы написать (сказать) разве что Гетте или Байрон.
  Жена предпочитала прозу. Признавалась, что не понимает ничьих стихов, скорее всего потому, что их и в школе не любила. Муж с ней соглашался и особо ценил ее увлечение сначала французским (в этот раз его изучала всерьез), а потом и английским языком.
  Намечала она следующим – немецкий. Муж рекомендовал ей испанский. Единственное из-за чего серьезное противоречие было у них за всю  семейную жизнь.
  Джулит вдруг увлеклась – муж мимоходом посоветовал – едва ли ни самым неинтересным для женщины.
  - Побудь сколько выдержишь в моем кабинете, пока со мной (назвал полностью имя), - даже и в таком проявилось родство душ. – Деловую часть наших разговоров оставляй без внимания. Интересный он человек в своей смелой откровенности и почти никогда ничего важного не оставляет «между строк».
  В его просторном кабинете одно из кресел придвинули поближе к окну, ближайшему от рабочего стала босса. Джулит будет, якобы, чрезмерно увлекается, как и многие женщины, увлечена  каким-то рукодельем – шитьем ли вышивкой (ни шить, ни вышивать никогда не любила).
 - Она свой человек, - муж ее представил первому из интересных для него людей. – Ко мне ближе – чем я сам к себе!
 Не выдумывал он другого и для тех, кто были вторыми в их забавном эксперименте. Пятыми ли десятыми и т. д.
  Джулит было интересно видеть мужа занятым не только ею. Вскоре не из-за этого ли стали интересными для нее и деловая часть разговора деловых людей. Додумалась наконец до такого, что удивило мужа.
 - Скажи мне: «кто твои друзья и – я скажу, кто ты», - сначала напомнила ему известное. Но вот пожалуйста – оказывается, что все может быть и наоборот. Я, зная кто ты, и не сомневалась (так оно и получилось): твои друзья – народ интересный, деловой, неугомонно трудолюбивый и кое-кто хулиганисто веселые, как ты.
  После такого стало и еще одно  едва ли ни семейной традицией. Скомканную жену муж извлекал из глубокого кресла почти всегда так, что она вот-вот окажется вверх ногами.
  Делал такое «со злым умыслом». Жене, чтобы вывернуться хотя бы в горизонтальное положение, надо было тотчас же найти за что ухватится. Для чего всегда под рукой и очень удобными для этого  были голова и шея мужа.
 Он ее целовал с ненасытной жадностью и когда нес из кабинета и долго не оставлял в покое потом. Настолько убедительно оправдывал свое безумное нахальство, что Джулит не оставалось другого, как с ним в два голоса хохотать, а когда силы иссякали – без слов смеяться.
  Причина для его несерьезного поведения – более правдоподобной он и не пытался придумывать – была одна. Муж снова и снова надеялся губами (а то и слегка прикусив зубами) найти у жены где-нибудь такое, чтобы не по-особенному соблазнительно сладкое -- всего лишь (для разнообразия) нейтрально вкусное.
  Если бы его за это обвиняли самые строгие справедливые судьи при участии народных заседателей -- такого мужа они в конце концов бы оправдал.
  Не меньше радости было у них и когда пересказывала (читала вслух) Джулит оставленное посетителем у мужа в кабинете  «между строк» - при их откровенном деловом разговоре. О понятном, казалось бы, коммерсантам только и предпринимателям -- вдруг он слышит суждения от жены (можно сказать, «домохозяйки»). И все чаще - более разумные, чем сказал ему кто-нибудь из его помощников.
  Не долгой оказалась их счастливая семейная жизнь -- в любви, согласии и с тем самым добрым, что все желал им сразу при венчании и за свадебным столом, а потом – и   знакомые, и незнакомые.
После того, как Джулит услышала клятву «Я буду самым счастливым!» - события набирали темп (в перемещении от одного уровня их радостей к более высокому) с уверенностью, что по-иному никогда и не будет.
  После этих слов – из памяти  Джулит вряд ли когда-нибудь исчезнет все, случившееся у них на причале в порту Таматави – включая то, как его пальцы скользили  от ее плеча вниз. Когда они встретили ее ладонь – через нее сказали о самом важном.
  Сразу же -- никого не замечая и как были (держась за руки) прошли к трапу сухогруза.
  Им навстречу бегом спускался вахтенный помощник капитана. Видит, что не успеет – вернулся на верхнюю площадку и там вместе с капитаном встречал с нескрываемой завистью безмолвно помолвленных.
  Этот и еще два дня для Джулит были в предсвадебных хлопотах. В отведенные ей на судне апартаменты привозили платья и белье «самые парижские», обувь итальянскую,  самую необходимую бижутерию по «сумасшедшим ценам». Приехала в первый же день все знающая умелая портниха с образцами белой ткани – для свадебного платья невесты. Утром в день венчания – возили ее в парикмахерскую, заодно сделали ее красивые ногти на пальцах рук и ног «самыми современными».
 Жениху было некогда – спешил что-то нужное для дела уладить, с кем-то из местных «воротил» встретиться. Вместе с невестой был он только по вечерам и утром за завтраком.
Сегодня сухогруз покидает Мадагаскар – сразу после полудня. А до этого - венчание в церкви. Самое торжественное -- было едва не сорвалось. 
 Невесту привезли к столпившимся у божьего храма, Джулит хорошо знакомого. Редкий день вблизи него не проходила она и не творила коротенькой молитвы: «С Божей помощью!»
  Не в смысле – чтобы владыка всего сущего помог ей сегодня в порту заработать не меньше, чем вчера. Чтобы и сегодня ей не встреться с такими клиентами, как бандит Стерва или «конторщик»-подлец.
 В тот день, когда сначала ее «любил» один, а потом другой она утром заходила в этот храм и молилась. И вдруг ей предлагают войти туда же не кем была, а невестой! После венчания – не случится ли у них с мужем беды?!
 Случилась. И такая, что никакими горькими слезами казалось бы никогда не выплакать. Муж погиб.
   Никогда не был моряком, а погиб в Индийском океане. В числе многих, с кем жестоко расправились ураганные ветры муссонов.
 Летели на небольшой высоте (самое рискованное, когда на приборах  не хватает  цифр и баллов, чтобы оценить силу ветра и высоту волн) курсом на Аден (все это -- из последняя радиограмма с самолета). В самое неподходящее время связь прервалась.
  Больше трех месяцев длился поиск самолета или чего-нибудь из его обломков. На следующий год пакистанские рыбаки (за сотни миль от района интенсивных поисков) подняли запутавшийся в сети рваный до неузнаваемости САЖ  (спасательный авиационный жилет). В нем оказалось и кое-что от куртки с карманом. В нем нашли письмо от жены бортмеханика, исчезнувшего вместе с личным самолетом босса  и всеми, кто  обеспечивал явно авантюрный полет.
 В ее документах появилось свидетельство о смерти мужа и после этого все необходимое для утверждении ее прав на наследство. А это оказались миллиарды вложений на всех континентах, кроме Антарктиды.
  Налажено хозяйство было далеко не по-дурацки. Главное в нем были менеджеры из когорты погибшего – и дело знали, и, как верные  друзья мужа, старались во всем помогать овдовевшей Джулит.
  Не всего лишь вдовой и наследницей -- вскоре Джулит вписалась в гигантское хозяйство полезным и нужным человеком. С ней советовались, а последнее время все чаще ее слово для всех было последним и решающим.
  Большим несчастьем она считала, что не было у них детей. В предсвадебной суете на Мадагаскаре она побывала у врачей. Они и более авторитетные гинекологи в европейских столицах ее успокаивали: дети у нее могут быть и даже обязательно.
  Может у страстно влюбленного мужа что-то разладилась в самое не подходящее время. Или все-таки  была ее вина. Так увлеклась новым и интересным для нее, что подумать о детях все откладывала и откладывала на потом.

                А Н Т О Н
  В недалеком прошлом  «второй», а потом и старпомом на  «Докучаевск» -- Юра расстался с этим теплоходом: он третий год в должности капитана транспортного судна. И к нему обращаются если  не по его высокочтимому у моряков званию капитан, то обязательно по имени и отчеству.
  Так обратился к нему и начальник отдела кадров, после своего «Доброе утро!» пот телефону. Но при этом все таки на «ты». Существенная разница в возрасте, служебном положении да и привычка.
  - На ловца и зверь бежит. Что -- если ты не днем,  вечерним поездом на Москву? – сразу же и подробная информация. – Знаю что отпускные под расчет получил и что отпуск у тебя с отгулами такой – до конца лета сколько-то осени радовать будешь мать. Но тут, понимаешь,  хотели бы с тобой срочно   побеседовать.
 - Кого-то на рейс или два подменить?
 - Не тронем… Здесь нам из Министерства навязали одно дело…
 Юра Министерством морского флота бы утвержден капитаном на новом теплоходе. В судоремонтном заводе кое-что переделали и универсальное судно используется для перевозки больших стандартных контейнеров. Пока что его ротация в пределах портов Средиземного моря.
Молодого капитана это вполне устраивает. И всегда особая радость, когда в ротацию включен заход в Марсель. Глупо до дальше некуда: вдруг, мол, там окажется и Джулит.
   Каждый раз, когда уходил из Марселя, в насмешку над собой пел (часто лишь про себя): «…и влюбился, как простой мальчуган!»
   Столько воспоминаний и пережитого. Возраст -- не юношеский, житейский опыт. Кому-то счастливая во всех отношениях любовь, мол, досталась, а мне так, что нет ни Наташки, ни Джулит!
   Жив был отец: единственный с ним был мужской разговор – отец все понял. А мать – одну за другой находит и сватает ему невест.
  Сокрушается: нет ни внука, ни внучки – сын «засиделся в девках» насмешничают ее подруги. И статный, и красивый, и капитаном по морям и океанам плавает – не по мужской ли части у него что-нибудь не как надо?
  «Вот возьму и женюсь «всем смертям назло»! – и в этот раз Юра пытался вдохновить себя на подвиг. – Вон сколько умных, красивых и – как там у Гоголя – «женщин во всех отношениях?»
  А дело, из-за которого начальник отдела кадров приглашал к себе  по сути уже отпускника было не сложное – всего лишь неотложное. Из Москвы предупредили официально вчера утром, а вечером уже и с мандатом явился представитель зарубежной судоходной компании.
  - Свою бумагу на стол, - кадровик даже ладонью прихлопнул место, где лежала бумага из Министерства. – Представился и сразу предупредил: не против и даже, мол, удобнее, если к нему будут обращаться по имени - Антон. Работяга что надо: утром начал и до вечера, не сомневаюсь, дело сделает. Куда потом от нас к одесситам или во Владивосток – не говорит.
   Ему поручено одного капитана или сколько-то  подобрать для стажировки ли обмена опытом. Не намерены ли сманить к себе на постоянную работу – и это имей ввиду?
  В Министерстве у кого-то наверно хорошие деловые отношения с известной (Юра уточнил – «знаменитой»), мол судоходной компанией; новые веянья во взаимодействиях с иностранцами и т. д. Из капитанов Азовского морского пароходства намерен (или у него задание) найти хотя бы одного (слава Богу!).
  Антон с уверенностью знающего что ему надо -- выбрал троих. С их личными делами познакомился без особо тщательного внимания. Объяснил: для него беседа, личное общение важнее писанного на бумаге – отзывов там, характеристик и т. д.
  - С двумя кандидатами он успел побеседовать, - кадровик показал на стену, за которой комната – куда предстоит уединиться-встретиться с Антоном и третьему кандидату. – Где-то полчаса разговаривал  с одним и примерно столько же с другим.
   Антон приветливо встретил Юру и потом оказался таким, что с ним интересно было разговаривать. Сразу условились: мы почти, мол, ровесники; «для краткости да и откровенности -- будет больше пользы и для дела,  если мы сразу на ты?».
 Начальник отдела кадров предупредил – так оно и оказалось – Антон хорошо говори по-русски и даже балуется шутками-прибаутками. Но вот только не полчаса, а почти втрое дольше оказалась их беседа.
  Дважды Антон возвращался к разговору о пребывании Юры на Мадагаскаре: о людях, с кем встречался, о порядках в порту Таматави, что ему запомнилось и о чем наилучшие впечатления. О кругосветном плавании было начал Юра – там интересного было куда больше, - но собеседник нашел предлог, чтобы вернуться к разговору о самом интересном и неинтересном на Мадагаскаре.
  - Не собираешься ли, Антон, туда поехать, - смеялся Юра. -–и прихватить с собой десять тысяч тонн цемента?         
  - Нет, конечно… Ты рассказываешь очень интересно, а я там никогда не бывал… Ну а тебе не  хотелось на этот чудо-остров  еще раз на денек там или два?
 - Долго хотелось, Антон. Очень хотелось. А теперь – нет!
 - Юра, ты не женат. Смотрел твое личное дело – жены у тебя никакой не было. Это очень личное, извини… Вспомнил – давай вместе посмеемся над тобой – красивую русскую песню: «На том берегу, свое сердце навек я оставил!».. Такое случается у моряков?
  Юра не ответил. Кивнул так, что Антон понял –ему не до смеха.
  Их беседа кончилась на том, что Антон попросил Юру сегодня не уезжать и вечерним поездом на Москву.
  - Мне поручено с тобой и с другими подробно познакомиться и доложить, - Антон приподнял руку к потолку.—Решать будут кто меня послал. С разрешения вашего начальника сканирую фотографии всех троих и сегодня вечером с моими в три-четыре строки по-вашему  называется «объективками» перешлю моему начальству. Завтра утром - к полудню в крайнем случае -- узнаем кто из  троих на сколько-то расстанется с Мариуполем, с друзьями, родными.
  Никаким поездом на Москву Юра не уехал. Еще ночь коротал в гостинице. Но не дотерпел  до полудня. Из гостиницы по служебному телефону дежурной по этажу позвонил в отдел кадров утром.
  Ему ответила секретарь начальника. Обрадовалась: мне поручено, мол, вам срочно передать, а я дозвониться  не могу; сначала продиктую вам – иностранец оставил вам записку. Успела продиктовать. Антон  приглашает Юру в ресторан «Спартак» пообедать в такое-то время «быть без опоздания; форма -- по-возможности --, парадная или в смокинге».
  Секретарь было начала говорить что-то еще. Но ее на полуслове прервала «междугородка». Дежурная отняла у Юры телефонную трубку, пообещала скороговоркой кому-то на другом конце провода помочь и убежала  по межэтажной лестнице кого-то искать.
  «Если Антон приглашает на дружеский прощальный – не иначе – обед; и шутливый тон записки» -- рассуждал Юра, как и любой бы на его месте, -- «Значит ответ получен в чью-то пользу, а я не днем – из уважения к Антону  вечерним скорым поездом сначала до  Москву и сразу от туда к матери – она снова у ее двух подружек на чудесном озере Селигер!»
  «Ну Антон! Побольше бы таких!.. Затеял прощальный обед! Была не была, Антон, жертвую моим, ничуть не жалея, еще днем отпуска!»
  Юра пришел не опоздав ни на минуту. Но ни в парадной форме и не в смокинге. Стол накрыт. Антон идет ему навстречу:
  - Наконец-то!
  Юра оголяет запястье – мои часы, мол, никогда не врут.
  Но не в часах и минутах дело. Обрадовавшись Антон перешел на рифмованный текст:
Ищут знакомые, ищут прохожие,
Ищет его и милиция – то же!
Ищут везде и не могут найти
Юру какого-то и лет тридцати!.. Куда девался – ото всех   спрятался?
 -Если обо мне? Во-первых, мне тридцать с хвостиком. Во-вторых, по телефону мне передали быть в «Спартаке» и после этого -- на правах «третий лишний» - ручную кладь повез на вокзал и сдал в камеру хранения. Потом – до встречи в «Спартаке» шлендал по книжным магазинам. Ищу дневники Коленкура – глубоко копает! Нашел вот пока о японцах: написано в начале девятнадцатого века – и так умно; с настоящей добротой в душе и сердце -- после двух лет пребывания у них в плену, в тюрьмах! Преимущественно – в «одиночке».
 - У тебя что? Мобильник не в порядке – никто не мог дозвониться?
  - Утром разговаривал с матерью… Может потом кнопку не ту нажал. Не нужен мне мобильник в море, да и на стоянках в портах -- он мне как бы и без надобности. Не привык быть на постоянной связи с кем нужно и с кем не хотел бы разговаривать ни о чем.
  - Значит ничего не знаешь! Тогда к столу и по первому бокалу шампанского!.. Слово «шлендал» - впервые, кажется, слышу – потом  растолкуй!
  Из-под пробки зашипела от обида (не дали кое чему взлететь к потолку). Шампанское полилось не рекой – полупрозачными струями в один бокал и потом же в другой.
 - Ты едешь, Юра, со мной! Тебя выбрали.
  Антон умел хранит тайну фирмы – коммерческая она или нет значения не имело. Почему Юра так и не узнал что и как делалось на самом деле – когда решалась его судьба.
  По интернету Антон послал только его фотографию. К ней «объективка» была не в три-четыре строчки, а в разы длиннее.
 Ответ через Лондон получил он ровно в полночь. Одновременно пришло и от его непосредственного начальника поздравление: успешно выполнил не простое задание – оправдал доверие.
 Когда попробовали фирменное блюдо и обе его одобрили, Антон приступил к деловой части их сегодняшней встречи. По сути, она была продолжением их вчерашнего разговора – при первой встрече, при их знакомстве.
  В основном, Юра, ты представляешь, мол, какую работу может предложить судоходная компания. Пассажирские лайнеры и танкера, мол, не твой профиль – нет никакого опыта. Огромные балкеры – их общий тоннаж вдвое больше грузовместимости всех транспортных судов Азовского морского пароходства. Но в основном они работают на линии Западная Африка – Западная Европа. Вряд ли Юру будет в восторге, если согласится принять и даже крупнейший из балкеров.
 - Не я буду назначать, Юра, со мной никому и советоваться не придется. Но просматривается – наиболее реальное для тебя – один из контейнеровозов. На линии не только по Средиземному морю, но через Атлантику и даже за Панамский канал. Но, пойми правильно, - такое назначение будет не сразу. Прибыл поездом сегодня в Ливерпул, а завтра на контейнеровозе капитаном уходишь на Нью-Йорк.
   Так постепенно подошли к разговору, когда Юра должен был и «наступить на горло собственной песне», или…
 Оказывается в этом году ему планируют командовать всего лишь прогулочной яхтой босса. Яхта не меньше «самодельного» контейнеровоза – где Юра пока что капитан. Две вертолетных площадки, президентски-королевские апартаменты, плавательный бассейн и повсюду всяческая, как в императорских дворцах, роскошь.
  - Ты что, Антон?! Чтобы я согласился быть опереточным капитаном? Тужурка с золотыми нашивками на рукавах, фуражка с золотыми шнуром и крабом? На виду у босса и его гостей в назначенные часы прогуливаюсь по мостику с крыла на крыло? Да, еще – бинокль на груди? Заодно уж и пару пистолетов за поясом и черную повязку на один глаз?.. Уволь, Антон, и прими решительное нет. Не соглашусь ни за какие миллионы!
 - Юра, для меня самое трудное – познакомился с тобой, вижу что ты за человек – убедить, что никаким ты не будешь ни одного дня шутом гороховым, клянусь. Если окажется не так – считай меня самым подлым человеком.
  Со слов Антона. Сам он видел босса дважды, издали. И не удивительно, если тот встречается с топ-менджером судоходной компании (она лишь какая-то часть огромных владений босса) раз в два-три месяца). Никаких друзей-подруг для увеселительных прогулок  у босса нет – со всеми одинаково строг и приветлив. Общения у него только делового характера. О личной жизни – у всех представление: вроде монашеская – только не в монастырской кельи.
 - И нет ни одной сумасшедшие прихоти? - было вмешался Юра. – Только вот взял и купил суперяхту для прогулок!.. Ты знаешь, Антон, по-русски о ком говорят: «С жиру бесится?»
  Антон знает. Почему и стал выкладывать одно за другим ему известные подробности. Как не только яхта стала движимой собственностью, что босс на яхте  ни разу не выходил в море. Но дорожит яхтой – память о том, от кого она досталась по наследству.
   Обычно яхта на отстое в одной из бухт на острове Мальта. Но в этом году – о чем теперь кое-что известно Антону – шефу на ней предстоит подобие круиза по Средиземному морю с выходом в Атлантический океан до тех же Канарских островов, где вилла у шефа с лифтом на собственный пляж и многое что-то еще.
 - И при этом, для форсу, капитаном на яхте  должен быть русский? Не француз там или швед…  Повторяю, Антон, мое решительное нет!
 - Я же пригласил тебя не для форсу? Вдруг да боссу вздумалось посмотреть на русского моряка? Поговорить «за жизнь» - или как там говорят в Одессе? Ты – это не комплемент – интересный собеседник и вообще…
  -- Босс решится (или снизойдет) иной раз подняться ко мне на мостик? Или от него ко мне снова, глядь, бежит холуй: «Босс вышел на проминаж: на полусогнутых, капитан,  к нему пересказывать матросские байки!»
  - Скорее всего, вместе и одновременно будете вы сидеть, одинаково подогнув ноги, - с дружеской улыбкой, но и «себе на уме» соглашается Антон. – Как мы с тобой сейчас – друг против друга и за одним столом… Давай по полной – чтобы оно так и было!..  Дополнить в твой полупустой, полуполный бокал?    
  Чувствуешь себя палачом, когда приходится гасить чью-то радость и если даже всего-то улыбку. Юра не дал ни капли доливать в свой бокал и выпил небольшой глоток из того, что оставалось в бокале.
  Но и этого оказалось достаточно, чтобы начала убыватьв несокрушимость в его «Нет!» и «Мое решительное нет!»
  Не глоток ли  шампанского немного отрезвили молодого капитана? Отрезвили конечно лишь отчасти.
  Таким сложился его характер и в нем с детских лет он это хранит, как бесценную  драгоценность, сказанное отцом. Нелады, мол, Юра – все равно какого масштаба и значения – сначала обдумай; обязательно обнаружишь и свою вину. Что-то не учел, мог бы (и даже обязан был) сделать что-нибудь по-другому – получилось бы лучше и, главное, не только для тебя.
  «Мое категорическое несогласие?.. Да, никто не заставит: никогда не буду комедийным актером-  под капитана – «в угоду любящим баб да блюда». Но каково от моей принципиальности Антону – усердно старался; как надо, выполнил ему порученное дело и…»
  Юра видел. Бодрится Антон, под напускные  подобие веселости и безразличие пытается прятать смятение, тревогу. Ведь ему придется начинать все с нуля (в лучшем случае). Но скорее всего – отзовут, сделают «оргвыводы» и дело перепоручат более умелому.
  Но ведь не он  решал? Он предложил троих (тем, кто над ним – где-то наверху) и те не такого, как надо, утвердили – не Антон, а те ошиблись!
  После таких раздумий – дерзкий замысел. Поеду и даже соглашусь, мол, капитанить на прогулочной яхте. Но в первый же выход в море заявлю – даже и напрямую их боссу. Не по Сеньки, мол,  шапка – не справлюсь. Переназначьте на старенький пароходик в каботажные плавания. Или – даже на буксир: коему нельзя выходить за пределы какого-нибудь порта!   
  Какой ни была самой незначительной микродоза алкоголя-дурмана из  полупустого бокала с шампанским -- но ни она ли сказалась? Юра  находит: что он сделает (обязан попытаться сделать) чтобы выручить Антона.
  «Почему сходу не веришь ему? – Юра способен и  на более беспощадную самокритику. – Если Антон утверждает, что их босс вполне человечный человек?.. Правда, Антон пересказывает восторги третьих лиц – сам видел босса дважды и из какого-то издали!.. Кто не рискует – не пьет и шампанского. А я заранее вон сколько выпил – явил мою о готовность рискнуть…»
После чего и выдумано было такое, что у Юры на трезвую голову -- в ней бы не появилось. У меня редкая, мол, возможность: увижу,  как есть, живого «владельца заводов, газет, пароходов»! Беседы с таким владельцем и обеды-ужины за одним столом – конечно сверхфантастическое!
 - Предлагаю, Антон,  такое… Ты знаешь русскую присказку: «Семь бед – один ответ? Я попытаюсь, как говорится, на месте посмотреть что у вас там и как. После чего – мое окончательное решение?   
 - Юра? Здесь наверно более к месту: «Попытка – не пытка!»?
  После этого стороны во всем легко находили взаимное понимание и согласие. Не сразу, правда, уточнили день вылета Юры  из Москвы на Париж.
  Там (Антон уверен, что и это ему поручат) они встретятся и вместе из Франции (все заботы и формальности Антон берет на себя) в  Италию. Там их будет ждать яхта: скорее всего, в порту Марина ди Карара.
  Один другому уступали то сутки, то полсуток. Остановились: Юра гостит у матери не две недели, а десять дней.
 - Не думай, Антон, что меня ты уговорил, сагитировал, - предупреждает собеседника молодой капитан. – Ты со-бла-знил! С такой искренность и сердечной тревогой было у тебя каждое слово, что готов на многое – лишь бы одним глазком посмотреть разок на вашего чудо-босса!
 - Скажи: на молодец ли я после этого? – и не прерывая улыбки и продолжая хвалить себя, Антон весело спрашивает: - Нет  у тебя, Юра,  перед  встречей с нашим  боссом – теперь уже и твоим -дурного иного ли предчувствия? Или – не обращаешь внимания на такую чепуху? 

Б А Б У Ш К А  И  В Н У К И
  Она была матерью единственного сына – Юры. Такая же во всем, как и большинство матерей своих сыновей и дочек.
  Сын ее называл Мамочка или Ма. Научился читать и узнал, что у нее и третье имя есть – Мама. Такой трехименной она оставалась, пока он учился в школе, в мореходке, стал судоводителем. Даже  и после его кругосветного плавания и назначения капитаном на какой-то контейнеровоз.
 Ее подругам было чему завидовать: сын капитан, рослый, веселый, бравый молодец и лицом Бог не обидел. Но при этом – как  бы и пустоцвет: ни жены у него нет, ни детей. Мать завидует всем, у кого внук или внучка. Вдвойне завидно – у кого то и другое.
 Невест было достаточно (Юра ни с одной из них даже и не помолвлен не был -- ни при свидетелях и с поздравлениями, ни как-нибудь по тайному сговору «тэт- а- тэт»). Мать помнила имена не всех, но, при необходимости, могла бы с достаточной точностью назвать их число (оно соответствовало бы – сколько раз ее сын, оставив на время свои моря и океаны, приезжал к ней в отпуск). 
  К нынешнему приезду сына мать выбрала из всех девушек не только самую красивую. Но такую, что и умная, скромная (при этом умеет постоять за себя – пальца ей в рот не клади), прекрасно плавает и охотно этому учит девочку соседки по их временному общему жилью.
  В лагере летчиков (может один-два были и в самом деле кто летал: мать, из местных большинство и из приезжих – всех зачисляли в летчики, если те жили на территории базы отдыха какого-то авиастроительного НИИ (научно- исследовательского института).
  Больше суток дала мать сыну отоспаться после приезда и освоиться с новым для него «местом обитания». После чего организовала «случайную» встречу Юры с наикрасивейшей из «летчиц». Потом они сами на правах добрых знакомых  почти каждый день встречались.
  Никакого при этом артистизма – в эти дни молодой капитан совсем редко себя чувствовал и повторял «подвиги» его любимого опереточный Бони. Часто – преимущественно в темное время суток – он задавал себе вопрос: почему бы и в самом деле не «обкрутиться» как раз с этой прелестной старшим научным сотрудником?
   Ежедневно были у них встречи на пляже. Они приветствовали друг друга широкими жестами издали. Если его «вещички» были брошены на песок в трех-пяти шагах от облюбованного «летчицей» места – не упускали случая, кроме «Доброе утро!» или «День добрый!» сказать и каких-то еще «пару слов»
  Ее купание- загорание сопровождалось целеустремленной деятельностью. Она учили девочку плавать и, когда ныряла в очках и с дыхательной трубкой, пыталась  поймать какую-нибудь серебристую рыбку.
  Может иногда и ей попадались в руки самые наивные мальки. Зато почти каждый день рыбацкая удача охотно преследовала Юру. Золотой рыбки ни одной он так и не поймал. Но девочка радовалась (не меньше и кто ее у учила плавать), когда он приходил к ним с очередным уловом.
 Не оставался Юра безразличным к тому, когда из своей руки передавал какого-нибудь пескаря или карасика в ладони «летчицы». Каждый раз он был озадачен: почему у нее руки по-особенному теплые, а каждый палец – на редкость все понимающий.
 Может и в этом проявляется общеизвестное. Что женщины – не просто люди!
 В последние дни они то и дело вместе гуляли при закате зари.                Никогда -- до появления на небе первой звездочки и когда луна становится сома собой – насмешливо на все смотрящей. Режим в лагере «летчиков» был строгим – пощады не жди, если кто его нарушит.
  Жила его новая знакомая в четырехместной палатке. Втроем – она, девочка (ее постоянный спутник) и мама этой девочки в звании кандидата технических наук.
    Сближение Юры с очередной невестой проходило на много медленнее, чем планировала его мама. Утешало ее то, что само-то сближение налицо и, по некоторым убедительным признакам, каким надо матери.
   Ежедневно встречаются на диком пляже. Вечерами у них прогулки по дорожкам, что на круче над бескрайней гладью озера. Особо мать обрадовали два чаепития с вишневым вареньем. 
   После полудня возвращались Юра, «летчица» и девочка, накупавшись в озере. Шли через лагерь. Такое и прежде случалось.
 - Вот здесь мы живем! – от усталости наверно девочке захотелось чем-нибудь похвастаться. – Наша палатка – самая красивая!
 - Мы сова опоздали на чай! – не очень-то и сокрушаясь напомнила ей «летчица». – Давай-ка уговорим дядю Юру с нами чаевничать и угостим его моим любимым вишневым вареньем. Сварила из нынешнего урожая, - теперь слова адресовано дяде, - и не терпится похвастаться вареньем, извините, перед вами или кем угодно.
  Юру не трудно было уговорить. Самовар самодовольно горячий стоял под открытым небом на длинном столе. Рядом – под его, как бы, охраной горками стояла  чайная посуда, сияя непоказной чистотой.
   Моряк уступил двухголосому приглашению. Затем и  согласился с «летчицей»: чай в присутствии самовара  несравненно вкуснее, чем когда фыркает на всех подряд и новейшей даже конструкции  электрокипятильник.
  Варенье – вкуснятина и объеденье. Он заподозрил: не потому ли оно такое необыкновенно вкусное, что к каждой вишенке – к иной и не раз -- прикасались пальцы существа загадочного, с таинственной и опасной для мужчин притягательной силой?
  Обо всем этом сын конечно же  не счел нужным рассказывать матери. Лишь упомянул, что его угостили на редкость вкусным вишневым вареньем.
  На другой день мать и сын пили чай с вишневым вареньем без косточек. Оно было тоже вкусным – ни малейших сомнений у матери – но ведь вчера задета была в ней женская гордость и она спросила:
  - Вчерашнее варенье «летчицы» или мое вкуснее?
  Юра догадался в чем дело, но и врать не решился:
 - Вишенки, если из них выстреливают косточки, что-то наверно утрачивают из настоящего в них вишневого. У того варенья и запах  другой и что-то еще, Мама, - чего сходу не оценишь и о чем так сразу не скажешь.
  Ей ли не догадаться: что было причиной другого запаха и чего-то еще. Мудрая женщина спряталась за присказку «На вкус и цвет – товарищей нет!» После чего догадалась: на самом-то деле надо ей радоваться, а не обвинять сына в предательстве.
  Все у него с «летчицей» ладится! Надо бы сына как-то предупредить – не все ладно, мол, (в смысле темпов)! Но не тот ли как раз случай, когда молчанье – золото!
  Ни словом по существу, ни обмолвкой случайной не навредить бы им, не испугать «птицу, которую не так легко поймать!» В нынешний его отпуск если все кончится помолвкой, а свадьба даже и через год – внуком или внучкой наградят они ее за своевременное молчание!
  Но если и через два года она кого-то из них увидит, услышит бессловесное мурлыканье и звонкий детский писк? Что такое два, если она ждет не дождется лет пятнадцать?
  В том же направлении все чаще и мысли у ее сына (такие, что и перестали прятаться в ночную тьму). Желает мне Мама не только хорошего, мол, но едва ли ни самое нужное! Пора!
  Официальны договоренности, клятвенные обещания Антону – под Луной нет ничего вечного, несокрушимого. Сошлюсь, мол, на болезнь матери или свое вдруг недомогание. Откажусь – ничего страшного, никакой беды ни для кого. У них там еще две кандидатуры – быстро переоформят загранкомандировку может и для более достойного.
  С той же «летчицей» сойдусь (как принято говорить о семейных отношениях) или с другой, если эта не согласиться. Нормальная современная вдруг да и получится семья – с уважением друг к другу и преданностью такой, что не надо и любви.
  Вспомнил Юра давнюю дискуссию в кают-компании «Докучаевска» (он был в ней не участвовавшим слушателем). Обсуждали опубликованную в одном из журналов статистику о счастливых семейных браках и о разводах.
  Браки «по расчету», мол, в разы и счастливее, и надежнее таки, что «по любви». «Что же за любовь такая- этакая у разведенных была?» - про себя Юра спрашивал всех присутствовавших в кают- компании (было это после пребывания «Докучаевска» на острове Мадагаскар).
  И вдруг телеграмма! Все плохое (мать Юры забыла – что и самое хорошее тоже) начинается вдруг.
  Телеграмму вручили матери. Она, перепуганная и только что не в слезах, нашла сын -- был неподалеку на озере один (случается и хотя бы такое счастье при большой беде).
    Кандидат наук на своей автомашине увезла на весь день дочь и «летчицу» в Осташково за какими-то покупками (до чего же загадочное в душе женщин даже и такое: везде, в любое время суток они готовы покупать им нужное или никому не  ненужное – вдруг да  и это подарю кому-нибудь!). 
  Приглашали они Юру. На обратном пути, мол, экскурсия по какому-то монастырю, осмотр бывшего лагеря военнопленных поляков и что-то еще. Но Юра отказался – у него странное недомогание. Он как бы в тревожном предчувствии: в первую половину дня его не отзовут ли из отпуска (дав отдохнуть всего-то полторы недели!).
  И вот мать ему читает слова – каждое,  как булыжниками по ее голове: «прибыть срочно связи производственной необходимостью» и другие слова такое же сплошь не своевременное.
  Приказной тон текста телеграммы оглушил мать Не до то ей было, чтобы еще и всматриваться в какие-нибудь второстепенные пометки на бланке официального документа. К тому же не  знала она все равно где и с какими названиями ближайшие поселки, откуда можно послать телеграммы.
  Удачным при внезапном отзыве оказалось и такое. Самое необходимое в любую дальнюю дорогу у сына оказалось под рукой. После приезда не успел он из двух дорожных сумок ничего ни вынуть, ни переложить в другое место.
  Даже и от обеда отказался – некогда. Очень кстати оказалось, что сын «случайно от кого-то узнал» расписание рейсовых автобусов до Твери - с единственной где-то пересадкой.
  Потом был прощальный телефонный разговор с матерю из Москвы. Из аэропорта перед посадкой в самолет.
   Уверенности у него нет, но и не исключено: вернусь вдруг, мол, когда мать все еще и на даче у подружек на берегу «красивейшего в мире озера».
  Месяца не прошло и – как снег на голову. Сын женат на какой-то иностранке. По фотографиям и когда смотришь на нее через смотрофон – даже и очень красивая. Но сломя голову, не зная как следует человека, выйти замуж? Имя у нее Джулит? Легко выговаривается, но как бы и не настоящее.
  «Все у иностранцев как-то не по-людски!»
 Имя Джулит и в самом деле оказалось не настоящим. Но сын заявил, что жену по-другому называть у него язык не повернется.
   Без году неделя, как уехал за границу и – пожалуйста! Не только в том, о чем пишут в газетах, даже и в таком налицо «тлетворное влияние Запада» (самые правильное слова из всех, что мать услышала недавно от одной из  подруг).
  Мудрая русская женщина без посторонней помощи догадалась, что Джулит – изуродованное русское имя Женя. Так и стала и говорить всем о жене сына и когда обращалась к снохе.
  Эта самая Женя стала для свекрови еще красивее и в остальном лучше некуда, когда по-людски родила сына и предложила ему имя Юра. До чего же удобно: два самых дорогих человека с одинаковыми именами.
  Молодая семья втроем должны были приехать погостить на два-три дня в Россию. Потом гостевание сократили – хотя бы и всего на сутки. Наконец выяснилось, что гостевой визит неизвестно когда состоится.
  Джулит занята неотложными делами. Их столько, что мужу пришлось ей помогать. И еще – Юра и Джулит не скрывают: у них скоро будет дочь. Врачи не сомневаются: ждите, мол, здоровую девочку. Но на кого она будет похожа – пока никто сказать не может.
  Впрочем, Юра маленький на своих двоих успешно преодолевает расстояние до мамы в пять и больше шагов. Похож на Джулит –несомненно. Когда рассматривают фотографии, с которыми не расстается свекровь, ей высказывают это хором.
  Но те, кто потом обнаруживают и сходство с Юрой большим, таких мнение для свекрови дороже. Не за горами, когда внука она будет и на руках держать, и купать – наверняка увидит у внука и то самое заметное, что даже в родильном доме в самые первые дни жизни ее Юры отличало его от других новорожденных.

                В С Т Р Е Ч А
  Должно быть необходимо прерваться для немаловажных сведений. На лирическое отступление автора, так сказать.      
  Все шло «по писанному». Тверь – Москва – Париж – Генуя – Карара (империя мраморных копий и филигранных творений из мрамора). На рейде их ждала прогулочная яхта.   
  Антон успел от кого-то узнать, что босс прибыл --  на яхте в своих где-то апартаментах. Юра и Антон поднялись на борт празднично красивого судна, несколько опоздав ко второму завтраку.
 Но стол для них тотчас же накрыли. У Юры была возможность побыть вместе с Антоном и еще сколько-то.
  После завтрака они вместе вернулись к трапу, и катер переправил Антона с яхты на берег. Юра запомнил дорогу от каюты капитана и по ней возвращался в свое новое жилье, стараясь на яхте увидеть побольше и понять что к чему на таком необыкновенном (не обязательного для транспортного) судне.
Не заметить не мог, что в жилую надстройку почти полностью открыта кем-то еще и правая дверь (через нее – Антон успел предупредить – можно войти в апартаменты босса.
  «Зачем эту дверь открыл кто-то!»
  Из проема двери на Юру смотрела Джулит!
 Немного наклонилась вперед и невольно -- чтобы сохранить неустойчивое равновесие – она правой рукой держалась за сверкающую ручку двери, а ладонью левой оперлась в стену коридора. Конечно стояла с уверенностью, что в какое-то мгновение вот- вот и упадет на палубу -- если ее не успеют подхватить чьи-нибудь руки.
  Руки успели к ней на помощь.
 Те самые руки, что когда-то было протянулись к ней. С намерением помочь ей с палубы в столовой теплохода «Докучаевск» на далеком острове Мадагаскар. Она тогда метнулась от них --не позволила ни к локтю, ни к руке или где-нибудь к ней прикоснуться.
    Внезапно  охватил Джулит страх (длился секунды, но она об этом всегда помнила). Будто весть «советика» моряк – даже и фуражка на нем – из плоти огненной. Такой, что малейшее его прикосновение (или – к нему) и пепла от нее не останется!
   Мужские те самые руки успели ее подхватить. Не потому ли, что после мгновенного прикосновения к ним готова была исчезнуть бесследно (скорее всего – сгореть) она отдалась в эти руки ?   А перед  готовностью исчезнуть бесследно появилась уверенность: пока хотя бы взглядом  за что-нибудь у Юрыв держится – ни  на палубу Джулит  не упадет, ни через открытую дверь не опрокинется в коридор своих апартаментов.
 Но такое, увы!, не может быть бесконечным.
  Ее ноги вроде бы, как чужие – ее не слушаются, ни на что не способны. Если не сломается в них что-то  одновременно, то они самовольно подогнутся так, что она сядет в безобразной позе. И это будет спасением: несравнимо лучше, чем – если упадет  плашмя, ничком, ломая руки и лишь головой в ту сторону, откуда спешит к ней Юра. 
  Первым у них словом было – «Ты!» Его сначала сколько-то раз произнесла на все лады Джулит, мешая своему спасителю то же слово и так же сбивчиво произносить как попало (то своим, то ему незнакомым голосом).
  Это единственное слово на столько вернуло ей силы, что Джулит сразу отцепилась от дверной ручки и ладонью оттолкнула от себя стенку коридора. Ведь ей теперь достаточно рук спасителя.
 Вернулось и самообладания на столько, что она ему подсказывала когда и где им повернуть, какую дверь открыть и где ему наконец остановится. При этом его торопила и торопила. (Стыда в ней за то и другое было столько, что потом просила Юру ее простить – помочь избавиться от стыда. Он помог.)
    Благополучно пришли они в просторное помещение, где было на  чем сидеть и на что прилечь. Никакой опасности, что она, вдруг соскользнув из его рук, не устоит на ногах. Или он снова исчезнет (вдруг все это - как подобное было не раз --у нее лишь во сне?!).    Обеими руками Джулит в два обхвата обнимала шею ошалевшего спасителя.
  Да и он долго не верил: есть с ним рядом и даже вплотную Джулит или мираж, длившийся столько невыносимо длинных лет. Ее как  не было -- так и  нет!
  Последнее он мог считать более правдоподобным.
 Потому что нес Юра не всего лишь похоже на Джулит? Почти невесомое и с таким от радости заплаканным лицом, что его можно было только целовать, ничего на нем не рассматривая.
  Через сколько-то дней и ночей они смеялись над собой. Джултит с озорными искорками в глазах спросила:
   - Как же ты меня целовал зареванную – такую, что?..
  - Я провалился бы сквозь землю, если бы не целовал. Оттолкни  от себя – умер бы на месте!
  - Так и я бы умерла – если из последних сил за тебя держалась обеими руками? До сих пор стыдно: повисла на твоей шее, ко всему твоему прижималась, не зная как!   - Лепесточком ромашки прижималась. Ветры носили, носили по свету и -- принесли ко мне!
  - Не видел что ли? Из моих глаз от радости в два ручья слезы, губы мокрые, как никогда и конечно была  сопливой? А он --  а он меня целует: ни вдохнуть сколько-нибудь не выдохнуть не давал!
 - Кому это нужно было – дышать?  Неужели тебе? Мне, Джуль, сколько помню, –  было не до этого.
- Стыд- позор! Столько готовилась и все, все сделала, вроде бы, чтобы встретиться нам не хуже, чем– как в книгах пишут и показывают в кино, в театрах на сцене. Все сначала так и было. И вдруг на меня со всех сторон столько нетерпения. Да такого, что побежала – по-настоящему, Юра, бегом – одним глазом посмотреть на тебя. В щелочку – немного приоткрою дверь и гляну.
  Кому-то, чему-то во мне оказалось мало – в щелочку если и одним глазком! Осмотреться не успела, а руки сами по себе: дверь почти во всю распахнули. Но потом оказались молодцы – не дали мне упасть!
 --  Больше всего молодцы, Джуль, что нашли надежное – за держаться! Не за что-нибудь – за мою шею.
 - Это они сам соскользнули на шею. Мне хотелось обнимать голову и прижимать к моему сердцу! Но с первых же мгновений стало мне все равно: что из твоего и к чему прижимать из моего! Услышала первое твое слово -- слез сдержать не могу, рассопливилась, падаю на тебя, на шее повисла  – позор! Сплошной стыд- позор!
 Юра часто и охотно  вспоминал первый день своего пребывания на прогулочной яхте.
  В тот день их никто не решился  беспокоить – пригласить хотя бы на обед. Но опозорившаяся вконец босс и ее гость не голодали.
  Джулит вспомнила из хорошего кинофильма подробности, какой красивой там была  встреча  в самом деле влюбленных. Они молодые до того, что у них то и дело получалось что-нибудь невпопад и смешным.
  Но Джулит считает себя вполне взрослой и встречать ей предстоит взрослого мужчину. Почему со такой серьезностью все готовила к встрече.
  В одном холодильнике в большом разнообразии вдоволь такое, что «льется и пьется». В другом – кроме свежих на любой вкус бутербродов – такого и столько, что от голоду никак не умрешь.
  Не забыла Джулит: сама опробовала микроволновку, спрятанную во встроенный шкаф (никогда не было необходимости ею пользоваться до встречи с долгожданным гостем).
  Словом все- превсе было тщательно приготовлено, чтобы встреча получилась красивой, как в кинофильме о влюбленных. Не приготовила Джулит, как надо было, себя.
  Один взгляд на прибывшего капитана ее прогулочной яхты – она и без ног, считай – и безрук (вытворяли что им вздумается). Одно его слово и такое же в ответ ему: и слезы радости в три ручь, и поступки настолько непростительные для взрослой женщины, что и стыдно было потом, и просила прощения у гостя.
  Даже и их самый первый на прогулочной яхте ужин – как и предсказывал Антон – был у них вдвоем. Вспомнили они таки (лучше поздно, чем никогда) о том, что у  людей принято: за сколько-то перед тем, как в постель – чего-нибудь поесть.
 Ужин был поздним. По времени совпал: когда вахту в рулевой рубке и в машинном отделении заступила вахта с ноль-ноль часов ноль-ноль минут.
   Штатный старпом, временно исполнявший обязанности капитана, и опытный вахтенный штурман вывели яхту подальше от якорных стоянок внешнего рейда Марина- ди- Карара  и – полным ходом в ту  сторону, где, где Гибралтарский  пролив и Атлантический океан с его Канарскими островами.
   Круговерть в сердце, в душе и в мозгах у Джулит и Юры такая, что через край длилась четыре недели с немногим. В пределах того, что называют медовый месяц и считается достаточно для свадебного путешествия.
   Но и в этот месяц Юра сначала вник, а потом и добросовестнейшим образом выполнял обязанности капитана прогулочной яхты. Почему Джулит приходилось на какую-то часть ночи (нередко и на всю ночь) оставлять королевско-президентские апартаменты – предпочитая неудобства «четырехкомнатной»  каюты капитана.   
   Жена Юры трудилась ежедневно у себя в рабочем кабинете. Усердие было прежним и не меньше, чем до ее замужества.
   За все время они обедали втроем дважды. Третьим был сначала топменеджер судоходной компании -- с предложением на выбор любую из должностей для Юры, как судоводителя. Через две недели на его месте сидел за обеденным столом для деловой встречи с Джулит прилетевший из Калифорнии некий Смит (от Юры не скрывали, что Смит не настоящее имя, а псевдоним).
    У Джулит с прилетевшим была встреча до обеда и довольно продолжительная -- более двадцать пять минут.
  Когда пришло время, Юра узнал, что некий Смит – один из немногих финансовых воротил (гений). Не только о чем и с кем он говорил – было тайной где и когда встречался.
  Тайна обо всем этом такая, что всякие там правительственные государственные тайны в каком угодно государстве – детские загадки, шарады.
  Если бы не Джулит и предстоящие вторые у нее роды – не выдержал бы наверно Юра такой жизни. Сбежал бы куда подальше – продолжал бы там себе в радость (как было до его женитьбы и к чему привык) бороздить моря и океаны.
 
                В   Д О Р О Г У
   Сын и его Джулит зовут и зовут его мать (когда стала бабушкой – повторяют свою просьбу и чаще и настойчивее) приехать к ним. Если не жить с ними вместе – в гости на месяц, два и на сколько угодно.
   К нему и к ней в какую-то даль ехать – когда им и без нее (видит – не слепая) хорошо. Лучше некуда. Но побыть с внуком -- ей надо бы. Последнее время все чаще себе говорит и делится рассуждениями своими с подружками – необходимо преодолеть свои дорожные страхи и на сколько-то к ни съездить. Увезти от них Юру- маленького – почти немыслимо. Но если появится девочка- дочка у молодоженов – может и согласятся сколько-то пожить и без маленького хулигана.
 Убеждена: для того мальчики и появляются на свет Божий – чтобы хулиганить. А когда вырастают (становятся мужчинами), выдумывают настолько не нужное что-нибудь -- ни одна из нормальных женщине и не пытается понять: что оно такое и для чего придумано.
  Ни доченьки, ни дочери у нее не было. Родила, вырастила и вместе с мужем воспитала только сына, Юру. Не потому ли у матери Юры особо нежное (не с чрезмерной ли чуткостью) отношение к девочкам? К самым из них маленьким, прежде всего, и, заодно,- к еще и не родившейся внучке?   
 В пользу «ехать» непременно и как можно скорее решающее слово сказал прямоугольничек обыкновенной фотобумаги. На нем четко – все, как живые – Юра- большой, его жена Джулит и Юра- маленький. На всех фотообъектив смотрел, когда они были к нему в профиль.
  Малыш был на руках у отца и они о чем-то разговаривали. Может и не словами, а только взглядами, неотрывными один от другого. Мужской разговор, надо полагать, -- о важном для мужчин и почти  всегда понятный для женщин.
  Жена смотрела на мужа. Первым самым важным для свекрови сначала было именно это: с какой неподражаемой искренностью влюбленной смотрит на Юру- большого!
  Три объемистых тяжелых альбома с семейными фотографиями – их сотни с Юрой, его отцом и матерью. Есть и такие, где они втроем – и черно- белые, и цветные. И ни одной, где бы отмечено было такое же, как на фотографии живущих в далекой загранице! 
  Было и не раз, когда мать Юры смотрела на мужа точно такими же самозабвенно влюбленными глазами, как смотрит Женя (Джулит) на ее женатого сына -- Юру- большого.
  Взгляд этот могут понять и оценить женщины – конечно не все. А кто стала матерью по «вине» любимого человека или ей  это предстоит. Жена молодого капитана сохранится потомкам на память, когда она была, к счастью,  одновременно в том и другом положении.
   Сначала у свекрови – зависть: нигде ни на одной фотокарточки нет ее такой же. Потом – подобие ревности: незнакомой Джулит достался муж, какого нельзя не любить. Наконец – радость: у ее внука и внучки такие счастливые родители.
  Из-за внучки – можно сказать – и воспламенился в свекрови сыр- бор. Никто почему-то не видит на фотографии маленькую девочку – уже и равноправного члена молодой семьи. Не видит и даже  ни одна – что особенно досадно -- из ее все понимающих подружек. С большим житейским опытом и у каждой не внучка, так внук.
  Не видят лишь потому, что ее-то внучки  пока что нет ни у кого на руках (ни через какую оптику никто и не сумел запечатлеть на семейном фото малышку)  с такой понятной для всех четкостью, как того же Юру- маленького.
  В таких случаях одних глаз (возможно  и с помощью лучшей в мире оптикой) – мало. Для этого нужно сердце (правда – ни какое попало).
  Как смотрит Женя (Джулит) на мужа – не такой ли взгляд и не родившейся внучки на своего отца? Взгляд с тревогой беспомощной девочки:  Ее все ждут, о ней помнят, многое знают и вдруг – отец не признает что она уже есть? Почему она своими глазками через мамины глаза так внимательно и всматривается в Юру- отца.
  Не скажется ли как-нибудь это непризнание после ее рождении? Вдруг да скажется!
  К этому опасению свекрови прибавилось – нахлынуло волной из тревог и явных опасностей – такое, с чем долго не могла мать Юры  справиться.
 Она поедет к внучке. Кто бы ее ни отговаривал. Неужели не понимают, что ей нельзя не поехать ?!
 Юра- маленький совсем другое. Он мальчик- сорванец (что видно и на фотографии). Если что – сумеет постоять за себя.
 Но внучка такое нежное, хрупкое – несравнима ни с чем. Само ее появление напоминает испуганный первый подснежник. И не цветок, а его первый лепесток, что оказался крайним.  Он все время не уверен: достанется ли ему завтра утром оставаться, какой он есть – и от луча солнца сумеет сколько-нибудь поймать,  и тепла достанется еще сколько-то из едва нагретого воздуха.
 О том, что приближается морозная ночь и земля, где корни подснежника, снова заледенеет – лучше и не думать. Когда на глазах у тебя еще совсем беспомощное и хрупкое, как мгновенное отражение от грани бриллианта?
 Думает с тревогой и готов день и ночь бабушка думать о чем угодно – что могло бы помочь сохранить внучку от любых напастей.    Сумеет ли старательная Женя (и кто ей помогает), как надо, сделать и даже самое простоя – обернуть малышку пеленочкой? Не забывая  ни на мгновение что в их руках не мальчик , а девочка. Более беспомощная и доверчивая!
  Надо ехать немедленно – даже если придется и лететь самолетом. Сын рекомендует лететь: быстрее, мол, и хлопот у нее будет меньше.
  Одно дело -- беспокойство в дороге. Другое (не менее хлопотливое) – собираться ехать в неведомые края. Сыну легко – привык. Получил телеграмму – вызывают. Две сумки с вещами в руки и – мчится с ними в автобусе до Твери или до Москвы. А оттуда – если даже на какой-нибудь Мадагаскар, на Северный полюс и оттуда на Южный.
   Когда преодолела свою нерешительность (она едет и о другом запрещает себе думать) почти непреодолимой проблемой стал ее багаж. Собственно, ручная кладь – на нее оказывается ограничения по весу. Одни утверждают – не более двадцати килограммов, другие – чтобы с ней было в самолете не более  пятнадцати.
  А у нее – сколько не переукладывает, ни сортирует – самого необходимого никак не меньше двух пудов. Как быть?
  Но до чего же с сыном ей повезло! Даже и после того, как и внук у нее уже есть – Юра- большой остается ее радостью. Заботится о ней, помогает решать большие и самые малые житейские проблемы.
  Пообещал матери все уладить с переездом к нему и – пожалуйста. Вчера об этом по телефону разговор, а сегодня к ней нагрянул молодой серьезный мужчина. Два недостатка, правда, у него.
  Если назвал Юру по имени- отчеству и знает не только ее адрес и фамилию – зачем ей вручает свою визитную карточку? И еще: что она ему говорит нормальным русским языком – все, как есть, понимает, но сам коверкает русский язык до неузнаваемости.
  Но то и другое не помешало установить взаимопонимание: обо всем самом важном и не только они, пока пили чай с русским вишневым вареньем, договорились.
 Через два дня он ее предупредит о своем визите – как это было сегодня. Заграничный паспорт и визу на ее выезд оформит. Через два дня чтобы мать Юры была готова – он за ней приедет и вместе отправятся в аэропорт.   
  Два пуда или двадцать пудов она с собой повезет – не имеет значения. С каким-то срочным заданием от фирмы их целая группа в Москве и у них свой самолет.
   Когда ни Москвы, ни земли стало не видно – за продолговатыми окнами голубое небо, а под ними наизнанку уложенные одноцветно белые облака – мать Юры (теперь еще и свекровь и бабушка) стала осматривать попутчиков и вслушиваться в их разговоры.
  Сразу убедилась, что слушать их нет смысла. Только и различала: одна была женщина ( единственный женский голос), но и как полдюжины мужчин, она и разговаривала смеялась не по-русски.
  Свекровь- бабушку не забывал не то приятель Юры, не то просто хорошо знакомый –  ей он помогал и продолжал обо всем заботиться. Но до чего же никуда не годным был у него русский язык!
  Ужас – вдруг да Юра- маленький начнет говорить не лучше! А вслед за ним и внучка – лопотать не поймешь что и о чем! Русские дети не будут знать родного русского языка!
  У сына и Жени (Джулит) неужели не найдется для нее угол (по некоторым признакам они не бедствуют). Не месяц- два, а годы она готова жить в каких угодно условиях – ее внук и внучка должны расти русскими.
  У снохи какая-то громоздкая работа – конторская, скорее всего, с переписыванием и перекладыванием входящих- исходящих бумажек или в этом роде. Работы столько, что Юра вынужден ей помогать. Последнее время даже ее во многом подменяет. Почему и нет у него возможности – полгода назад признался матери -- капитаном ходить на каком-нибудь морском судне (тоска об этом чувствуется и теперь почти при каждом с ним телефонном разговоре).
  О чем бы ни думала свекровь- бабушка (днем ли ночью, на земле, в самолете над облаками) – наиважнейшее всегда о предстоящей встрече с не родившейся внучкой. На кого она будет похожа – на отца или, как Юра- маленький, во многом на Маму Джулит - об этом ли думать?
 «Внучка у меня будет! – каждый раз напомнила себе о главном. – Все равно похожа на кого – на Папу или Маму. Главное: ее внучка и обязательно – хорошенькая!»