Как ни странно, но Орландо понадобилось некоторое время для того, чтобы освоиться в новой роли. Раньше ему казалось, что он и так правитель, но став им официально, он почувствовал перемену, причем очень заметную. Даже лакеи, раньше подобострастно кланявшиеся ему, теперь начали делать это с каким-то остервенением, а вельможи окончательно уяснили, кто на кухне главный. Приятное чувство.
Орландо не держал двора и не проводил во дворце никаких светских мероприятий, только по вторникам и четвергам внизу собиралась огромная толпа в надежде попасть на прием к Правителю. Несмотря на то, что без предварительной записи Орландо никогда и никого не принимал, придворные никак не могли отвыкнуть убивать время во дворце за сплетнями – это здорово его раздражало.
- Я тысячу раз говорил, что буду принимать только тех, кто записался на прием по времени. Какого черта все эти люди толкутся там? – срывался он на господина Ла Торре.
- Я не могу запретить им приезжать, Ваша Светлость, они все-таки придворные и хотят хоть как-то послужить кор…. оне… - запнулся дворцовый управляющий, решив, что сморозил глупость. Но Правитель даже ухом не повел.
- Хотят послужить – пусть берут лопаты и копают: отсюда и до конца года!
- Как же так? Они не чернорабочие, они придворные вельможи, их задача – угождать королю или Правителю, развлекать его. Зря вы кипятитесь, Ваша Светлость, среди них есть приятные и интересные люди, они могли бы…
- …пойти и поработать, например, на благо государства, - закончил за него Орландо. Своих придворных он ненавидел настолько, что готов был плеваться ядом при одной мысли о них.
– Короче, Ла Торре, отныне право доступа на территорию дворца имеют только те люди, которые согласовали со мной аудиенцию. Все остальные пусть развлекаются в другом месте. Видеть их не могу, дармоедов!
Разумеется, все сказанное было аккуратнейшим образом донесено до ушей придворных, которые немедленно оскорбились и перенесли центр светской жизни из дворца в резиденцию графини Бескольской. Там они продолжали убивать время и сочинять сплетни про Правителя, а он, наконец, остался наедине со своими проектами.
Дворец опустел, разноголосый гомон больше не отдавался в его коридорах. Орландо сократил штат обслуживающего персонала ровно до того количества, которое могло удовлетворять его бытовые запросы и поддерживать здание в хорошем состоянии. У него появилась мысль вернуться на Черешневую улицу, туда, где он провел лучший год своей жизни, тем более что теперь дом принадлежал казне, и он мог им беспрепятственно пользоваться.
Однажды утром Орландо велел оседлать коня и отправился посмотреть, насколько это возможно. Он никогда не любил дворца, но, за последние годы, как-то обжился и попривык. Ему было удобно там работать, но постоянное чувство одиночества, обострившееся со смертью герцога, давило на него даже сквозь расписные потолки.
Утро было прохладное, но солнечное. От воды в каналах поднимался пар, словно она кипела. Улицы были полны спешащими куда-то людьми, деловыми и радостными. Торговцы открывали лавки, выставляли товар в витринах, и уже звенели над городом звонкие зазывающие скороговорки:
- Подходи, не гляди, наш товар захвати!
- Налетай, честной народ, - медовуху лей в рот!
Приказчики гомонили, ругаясь на нерасторопную молодежь-подмастерьев, с металлическим лязгом поднимались ставни, закрывавшие на ночь богато украшенные витрины. Разнообразные запахи сменяли друг друга на пути через торговые ряды округа Халидад: из открытых окон кондитерской доносился чарующий аромат плюшек с корицей, а от мастерской скорняка пахло кожей и железом. Заморскими ароматами уже давно торговал купец Арзуманян, и его лавка неизменно притягивала к себе всех женщин в радиусе километра.
Дорога шла вверх, Орландо медленно ехал узкими мощеными улицами, стараясь не беспокоить многочисленных прохожих, спешивших по своим делам. Он никуда не торопился, наслаждаясь прогулкой, его путь лежал в округ Ла-Уньон. Поднявшись по улице Жестянщиков до Скобяного проезда, он пересек канал Королевских гвардейцев и Водный проход, миновав который, он оставил позади округ Халидад, и вступил в мир покоя, роскоши и утонченности.
Водный проход оканчивался узким каменным мостом со странным названием «Одиннадцать часов». Это название дали ему окрестные жители, в течение почти двухсот лет наблюдавшие ежевечерний проход патруля. Солдаты были настолько точны, что по ним можно было сверять время – ровно в одиннадцать вечера мерные шаги раздавались из тумана с Халидадской стороны, и, с первым ударом часов, тяжелые солдатские сапоги опускались на каменные плиты мостика, чтобы к последнему удару нырнуть в туман уже на стороне Ла-Уньона.
Орландо пересек мостик и пустил лошадь вдоль решетки парка Мередит, который открывался для посетителей в десять утра. Сейчас там было пусто, чугунные шпили забора почти сливались с черными стволами деревьев, лениво ронявших огненные листья на землю, образуя роскошный ковер. Парк имел форму клюшки, закрывая с западной стороны частные резиденции, и оканчивался там, где брал свое начало знаменитый Черешневый бульвар.
Как недавно и как давно это было! Орландо вспоминал утро, когда он бежал здесь с визиткой, зажатой в кулаке, и страшно боялся опоздать, умоляя башенные часы немного повременить. С тех пор тут мало что изменилось – дома строились на совесть, ландшафты продумывались лучшими архитекторами, даже решетки были произведениями искусства.
Тишина, респектабельность, покой. Только звук копыт коня Орландо нарушал тишину, а Правитель поймал себя на мысли, что ему гораздо более по душе суетный, но живой Халидад, где круглосуточно кипела работа. Черешневый бульвар, дом 28 – Орландо остановился у ворот и спешился. Его не ждали, а значит, придется будить сторожа, чтобы он открыл и присмотрел за лошадью.
Он не был здесь уже давно – дела засосали его с головой и полностью вытеснили из жизни все, не связанное с управлением государством. Дом встретил его совершенно неожиданной пустотой, а ведь он пришел сюда, чтобы сбежать от нее. Все было в порядке, мебель стояла в чехлах, картины и книги были убраны. Было видно, что сторож и экономка исправно несут службу – судя по полу, здесь подметали не реже раза в неделю. Орландо взял у экономки ключи и пошел осматривать дом.
Из кухни он поднялся в столовую, прошел анфиладой до Большого зала, постоял там немного в потоке света из единственного открытого окна. Заглянул в библиотеку, вспомнил, как сидел на подоконнике во время обыска и умирал от страха. Сейчас библиотека выглядела разоренной – шкафы были пусты, шторы сняты, на полу валялись выпавшие страницы. Покои герцога выглядели ничуть не лучше – пустая постель, голые стены, шкафы с открытым дверцами, словно скелеты, лишенные плоти. Они наводили тоску и сожаления об ушедшем времени. Когда-то здесь кипела жизнь, а теперь этот прекрасный дом дряхлел и рассыпался в полном одиночестве.
В комнате Орландо все было чужим – ее превратили в чулан и заставили какой-то мебелью. С трудом протолкнувшись среди нагромождения ненужных вещей, правитель подошел к окну и открыл его: солнце приветливо светило на черепичный скат, поросший зеленоватым мхом, дерево шумело золотистыми листьями, но голубей он не услышал.
- Гули-гули-гули… - позвал их Орландо, но никто ему не отозвался. То ли они давно отвыкли от человека, то ли покинули это место.
Он спустился вниз с ноющей тоской в сердце – ничего не осталось от той, счастливой жизни, полной надежд и радости. В кухне гремела кастрюлями экономка, которую он тоже не узнал в лицо.
- Скажите, здесь была кошечка, Циля ее зовут. Где она сейчас?
- Кошечка? – удивилась женщина, - не знаю, никого тут нет.
- Ну как же, она красивая такая, трехцветная, пушистая. Глазки зеленые, ласковая очень. Циля…
Но глаза экономки оставались пустыми и безучастными. Циля исчезла так же, как и все, населявшие его память. Как и счастье, которое тихо и незаметно испарилось. Стоя в этом доме, Орландо почувствовал себя на кладбище, сердце его сжалось. Он положил ключи на стол - металлический лязг ножом резанул по нервам, заставив его сглотнуть трудный комок и, не прощаясь, выскочить из дома. Возвращаясь во дворец, он сказал себе:
- Раз уж умер, так лежи в гробу и не высовывайся…
Но гроб, в котором приходилось находиться Орландо, был весьма комфортабельным – любое его желание выполнялось мгновенно, пусть их было не так много. В конце концов, за шесть лет он действительно привык к своим двум комнатам, и сейчас не желал ничего менять. А расстроенные нервы он давно умел лечить повышенной дозой ударного труда. Вот и сейчас он не стал мусолить свое разочарование, а написал Швихтенбергу постановление: дом на Черешневой улице выставить на аукцион, а вырученные средства направить в казну.
Тишина его рабочего кабинета, тиканье бронзовых часов на секретере успокаивали и настраивали на рабочий лад. Орландо сел на стол и задумался о несомненной пользе смертной казни. Став Правителем Страны Вечной Осени, он с приятным удивлением обнаружил, что может казнить и миловать по своему усмотрению. Ему даже понадобилось некоторое время, чтобы осознать, что он может просто так, без всяких оснований, взять и казнить любого человека в стране. В голове не укладывалось, что теперь ему не нужно ничего придумывать или оправдывать собственные действия. На радостях он настрочил аж три указа, по числу ненужных ему людей, но вовремя спохватился и отложил их во второй ящик стола, что значило «Еще подумать».
Прошла уже пара недель, и теперь он решился их достать, чтобы взвесить все «за» и «против», а они были весьма существенны. Орландо разложил перед собой три гербовых листа, подпер голову руками и начал думать.
Граф Барсов, графиня Бескольская, Сингх-младший - эти люди ему действительно мешали, они были его смертельными врагами и главными противниками затеянных им реформ. Этим их вина и исчерпывалась, формально закон они не нарушали, и придраться было особо не к чему. Искушение было велико, но, с другой стороны, разве он не стремился к тому, чтобы ни один человек в этой стране не мог быть казнен без суда и установления его вины? В этом и заключался парадокс: оставить их и подвергнуть риску все дело преобразований, или убрать, извратив тем самым изначальные принципы своего дела?
Долгие часы он полемизировал сам с собой, раскладывая и так и эдак, но, в глубине души понимал, что пытается надуть сам себя.
- Я прекрасно знаю, что не должен этого делать ни под каким предлогом. Но я также знаю, что прямой путь долог и труден, и не всегда можно его одолеть за одну человеческую жизнь. Эх, слабости мои, слабости… - Он вздохнул и собрал листки обратно во второй ящик. – Буду еще думать.
Когда руки его наконец оказались развязанными после смерти герцога Карианиди, Орландо смог свободно вздохнуть и оглядеться по сторонам. Оглянувшись, он обнаружил, что дел невпроворот, и понял, что интриги и подковерщина отняли у него несколько очень ценных лет.
Если поначалу ему казалось легким и простым сделать все по своему разумению, то на практике путь к полной отмене купли-продажи государственных должностей занял у него два года. И это несмотря на то, что к моменту смерти герцога он фактически создал параллельный государственный аппарат, выполняющий все функции, которые полагались министрам по должности. Только назывались его министры интендантами и жалованье получали интендантское.
Было у Орландо большое желание опубликовать указ об отмене одновременно с манифестом о своем избрании Правителем, но, хвала Тузендорфу – отговорил.
- Давайте постепенно. Новые должности в продажу пускать не будем, старые реквизируем помаленьку, а потом и совсем додавим. Если же теперь шум поднять, можно и головы лишиться.
Так они и поступили, и, спустя два года, Правитель мог сказать, что почти добился своей цели. Но объявленный им декрет не произвел сенсации, просто констатировал положение дел, и Орландо был разочарован. Ему хотелось с блеском объявить на весь мир, какие потрясающие идеи получают жизнь в Стране Вечной Осени. Видимо, к внешним эффектам он все-таки был неравнодушен.
Каминные часы звякнули полночь, и Правитель машинально поднял глаза, чтобы посмотреть время. Тускло освещенный кабинет был едва ли не единственной комнатой в огромном дворце, где дышала жизнь. Огромные анфилады темных комнат были мертвы и немы.
Орландо зябко поежился – надо бы подкинуть дров. Он подышал на пальцы и вдруг ощутил какое-то дуновение, неощутимое, но сильное, от которого свечи заплясали и задергались. Ему стало не по себе - случись чего, и на помощь некого позвать.
Он выглянул в коридор, но никого не увидел, только в самом дальнем конце горели светильники, обозначавшие путь из бывших покоев короля. Интересно, дежурный офицер на месте или решил прикорнуть? Правитель пошел к лестнице, стараясь не шуметь, и никого там не обнаружил – занятно… Пусто было и в галерее королей, только бессонные глаза портретов таращились на полуночника. Орландо огляделся: несколько десятков королевских особ взирали на одного лакея, застывшего в лунном квадрате.
- Чего вылупились? Простите, Ваше Величество, это я не вам, - поклонился он портрету Брижитт. – Не нравится? Придется терпеть, я никуда не денусь. Мало того, я займу свое место среди вас, и оно будет вот здесь.
Он ткнул пальцем в середину зала, где висел Базилевс III.
- Вернее, здесь разместится Ее Величество. Не этот ужас, а нормальный портрет. Ну и я скромненько рядом постою, потому что я такое сделаю, что никому из вас не снилось.
Он замолчал с поднятым пальцем. Была у него тайная мысль, глодавшая сердце: товарооборот Страны Вечной Осени шел через территорию Тридесятого царства – и за это, естественно, приходилось платить. Ах, если бы иметь часть побережья! Можно было бы стать морской державой, и самостоятельно торговать с севером и югом, а также диктовать свои условия тем, кто захочет воспользоваться морским путем. Это сулило колоссальные доходы, такие, что Орландо по ночам не спал, представляя, что можно сделать, располагая подобными суммами.
- Можно построить школы, открыть филиалы университета. Можно сделать начальное образование всеобщим и бесплатным! Это ж только подумать – каждый человек в стране будет грамотным, каждый! С таким населением можно развивать промышленность, торговлю, сельское хозяйство. Да мы так шагнем вперед, что никто за нами не угонится!
Никто не знал, что время от времени Орландо запирался в библиотеке и доставал из тайника тот самый договор, на который обратила его внимание королева Брижитт. За шесть лет он успел выучить его наизусть и досконально во всем разобраться: согласно договору Тридесятое царство должно было выплачивать по сто тысяч септимов ежегодно, в уплату за военную помощь в деле завоевания территории. Платить полагалось до 627 года включительно, однако со смертью короля Ибрагима Драгомил выплаты прекратил, полагая, что о содержании секретного договора более никому не известно.
Орландо поддерживал иллюзию старого мошенника, ни одним словом не обмолвившись о своей осведомленности. Он ждал удобного момента, ждал ослабления Драгомила, чтобы в самую критическую минуту предъявить ему счет и потребовать в уплату кусок побережья, который по договору отходил Стране Вечной Осени, если выплаты не будут произведены полностью. Замученный и отчаявшийся король, по разумению правителя Орландо, должен был согласиться, понимая, что другого выхода нет. Таким образом, Страна Вечной Осени приобретала блестящее будущее, не пошевелив даже пальцем.
От перспективы захватывало дух, и кружилась голова, Орландо уже видел огромный памятник себе любимому с надписью: «Орландо Великий. Покоритель морей», где-нибудь напротив Брижитт, только побольше. И надо-то было всего ничего – прижать Драгомила так, чтобы он и пикнуть не мог.
Он уже давно отслеживал ситуацию, но при герцоге Карианиди свободно действовать не было никакой возможности. Герцогу бы и в голову не пришло влезать во внутренние дела чужой страны и беспокоить царственную особу. Напротив, герцог невероятно гордился приветственной нотой, некогда присланной Драгомилом на его избрание. А как же, настоящий король ему пишет, значит, признает за равного. Эта нота висела в его спальне в позолоченной рамочке, и Карианиди ей хвастался, когда бывал в хорошем настроении.
Орландо был совершенно чужд подобной сентиментальности. Несмотря на то, что через десять дней он получил от Драгомила точно такую же ноту, слово в слово, он на нее даже не глянул. Но сопроводительное письмо изучил очень внимательно.
В письме от 273 дня 622 года, Драгомил выражал соболезнования по поводу кончины герцога Карианиди, мудрого и дальновидного государя, поздравлял Орландо с занятием столь высокой должности, выражал надежду на дальнейшее плодотворное сотрудничество между двумя странами, и заодно недоумение по поводу того, что Страна Вечной Осени так долго остается без короля. При этом Драгомил недвусмысленно намекал, что Орландо неплохо бы поторопиться с выбором короля, и предлагал своего внука, принца Марка в короли, а себя, естественно, в регенты.
Любопытнейший документ приковал к себе внимание Орландо не только потому, что содержал в себе прорву информации неформального характера, а еще и по причине того, что неплохо раскрывал Драгомила как личность. Человек хитрый, жесткий, он был склонен к авантюрам и никогда ни в чем не сомневался. Раздумывая над письмом, Орландо нашел еще один повод прийти в негодование:
- Значит, герцогу Карианиди он наследников не предлагал, а мне подсовывает. Дескать, герцог мог сидеть на троне, а я рожей не вышел… - в том, что Драгомилу прекрасно известно его происхождение, Орландо не сомневался. - Типа, пустите меня переночевать, а я за это позволю вашей жене со мной переспать. Ну-ну, дорогой мой, мы еще посмотрим, кто у кого ночевать будет…
Звяк! От неожиданного звука в пустой галерее Правитель подпрыгнул чуть ли не до потолка. Трррррр…. Где-то в темном углу зазвенел металлический предмет, и Орландо вытер пот со лба.
- Чтоб тебя…
В неверном лунном свете он нашарил закатившуюся железяку. Оторвавшаяся от кованой люстры по непонятной причине, на ладонь ему легла маленькая корона Сигизмундовичей.
К удивлению министра внутренних дел, для вечернего доклада правитель принял его не в своем кабинете, как обычно, а в библиотеке. Орландо сидел, обложившись книгами по международному праву и напряженно работал. Появление Тузендорфа не стало поводом для того, чтобы поднимать голову от книг, поэтому тот просто ждал некоторое время, а потом решился обозначить свое присутствие тихим кашлем.
- Кхе-кхе…
- Чего «кхе-кхе», входите, господин фон Тузендорф, у меня есть к вам разговор.
- Я тут кратенький обзор набросал по обстановочке…
Орландо смачно захлопнул толстенную книгу, подняв целое облако пыли. Теперь им обоим пришлось закашляться.
- Это хорошо, - сказал правитель, смахивая слезы, - вы хотите мне доложить о внутренней обстановочке или о внешней?
- О внутренней, Ваша Светлость.
- А зря, меня больше интересует внешняя. Что там слышно о смуте в Тридесятом царстве?
Тузендорф прищурился, что-то припоминая. Вообще-то он готовился к докладу о внутренних делах, но в его голове всегда можно было найти множество всякой информации, вроде и не относящейся к делу, но почти всегда очень важной.
- Смута идет на убыль, Ваша Светлость. Насколько я знаю, единственная дочь Драгомила кронпринцесса Брунгильда восстала на отца. Но совсем недавно Драгомил сделал сильный ход, заполучив в свое распоряжение малолетнего сына Брунгильды, принца Марка. И это сильный козырь.
Орландо слушал очень внимательно, не сводя глаз с Тузендорфа, из чего тот понял, что дело серьезное.
- Ради единственного сына, кронпринцесса решилась пойти на уступки, и конфликт, в общем, близок к завершению. В настоящий момент Драгомил и Брунгильда активно прощупывают почву для переговоров, чтобы положить конец бессмысленной смуте. Вот и все, что мне известно, но это лишь общедоступные сплетни.
Орландо пожевал губы.
- Скажите, Тузендорф, а если я дам денег его смутьянам? Есть среди них толковые люди, с которыми можно иметь дело?
Министр задумался. Как всегда, в минуты душевного волнения, он снял очки и принялся их протирать. Орландо совершенно не выносил эту его привычку, хоть и не считал нужным поднимать шум из-за пустяков.
- У меня есть кое-какие соображения, Ваша Светлость, но сейчас я не готов предметно разговаривать на эту тему. Если бы вы соблаговолили дать мне хотя бы день на сбор информации…
- Хоть два. Мне нужно, чтобы смута крепла и ширилась.
Не в силах усидеть на месте, Орландо поднялся и начал ходить взад-вперед по библиотеке, заложив руки за спину. По справедливости, Тузендорф тоже не переносил его мельтешение, но даже во сне не позволил бы себе признаться в этом.
А Орландо думал. Думал о том, насколько эффективны могут быть его мероприятия по разжиганию внутреннего конфликта в Тридесятом царстве, и не тратит ли он впустую время и деньги. Может проще напомнить Драгомилу про контрибуцию и постараться ее получить? Ведь для того, чтобы он мог заплатить хоть что-то, ему нужен мир – иначе денег не видать.
- Говорите, они собираются встретиться и договориться? Откуда вам это известно?
- У меня свои каналы, Ваша Светлость. Встреча еще не назначена, но все идет к тому, и я не сомневаюсь, что в ближайшем будущем она состоится.
- М-да… - Орландо остановился у окна, зашторенного полупрозрачным газом. Все окна в библиотеке были задернуты такими вот шторами, пропускавшими рассеянный свет и создававшими мягкую, уютную атмосферу. И Орландо это нравилось - в пасмурный день он предпочитал зажечь свечу, нежели полностью открыть окна. – Много же времени мы потеряли, но кое-что сделать все-таки можно. Эти переговоры не должны состояться.
С этими словами правитель резко повернулся и щелкнул пальцами. Тузендорф понял, что он принял какое-то важное решение, и теперь его ждет работа.
- Мне нужно время, я еще не готов. Не готов… Не готов…
Орландо повторял эту фразу, как испорченная музыкальная шкатулка, после каждого повторения делая щелчок пальцами. Тузендорф застыл в привычном полупоклоне, гадая, к чему же не готов его повелитель. Предан он был Орландо как собака, ибо благодаря ему возвысился, и кроме того, совершенно искренне считал его великим человеком, за которым можно смело идти в огонь и воду. Он никогда не сомневался в отдаваемых ему распоряжениях, полагая, что господину Орландо виднее, что и как. А господин Орландо вдруг резко остановился и обернулся к нему:
- Вот что: вы возьмете из казны пятьдесят тысяч и употребите их на то, чтобы переговоры не состоялись. Как вы этого добьетесь, ваше дело. Мне нужна смута, хотя бы еще несколько лет. Я пока не готов…
Йозеф фон Тузендорф так и не узнал, к чему не готов Правитель, но выяснять времени не было – тот дал ему записку к княгине Шварцмауль, которая ведала секретными государственными расходами.
- Пятьдесят тысяч… - присвистнул министр, перечитывая маленькую бумажку, всего лишь листик из блокнота, но этот листик стоил целое состояние. – Серьезная сумма…
И он задумался о том, что же правителю Орландо нужно на самом деле, раз он рискнул такой огромной суммой. Министр знал, насколько нелегко бывает свести концы с концами, и сколько сил положил правитель на то, чтобы сбалансировать бюджет, поэтому ему даже в голову не приходило, что в казне могут заваляться ненужные пятьдесят тысяч. Сорвать переговоры – дело плевое, ради этого он не стал бы тратить столько денег и отправлять Тузендорфа лично. Значит, дело такое, что кроме него никто не справится, и надо думать…
Деньги ему выдали без возражений. Княгиня приняла его лично, изучила записку, а потом подшила ее в тоненькую папочку, в которой Тузендорф успел заметить такие же листки – похоже, Орландо пользовался для переписки с ней специальной бумагой.
Княгине Шварцмауль было тогда лет сорок пять, это была высокая, сухопарая женщина с седеющими волосами. Лицо - волевое, с резкими носогубными складками и тонким орлиным носом, обозначавшим привычку повелевать. Уже лет двадцать она возглавляла крупнейшую в стране банковскую группу «Фромм и Ко», через ее банки проводились все государственные платежи, и Орландо был несказанно рад, что сумел с ней сработаться.
Поинтересовавшись у Тузендорфа погодой, княгиня вышла в приемную и позвонила в колокольчик, а потом что-то негромко приказала вошедшему человеку.
- Подождите немного, господин министр. Что-нибудь выпьете?
- Нет, благодарю вас, я при исполнении.
Княгиня ухмыльнулась себе под нос, наливая в рюмашки изумрудную жидкость:
- Вы же не кучер, вам голова нужна не за дорогой следить, а думать. Попробуйте, это вино из моего поместья в Ферсанге, больше нигде такого не встретите. Придает уму необыкновенную силу и ясность, я иногда посреди тяжелого рабочего дня пропущу стаканчик, и снова как новенькая.
Так она втихаря попивает! Но отказываться было неприлично, и Тузендорф взял протянутую рюмашку, принюхался и уловил необыкновенный аромат – как будто залитая солнцем земляничная поляна открылась перед ним. Так, с закрытыми глазами и проглотил необыкновенное вино, не успев даже удивиться, а потом растерянно собирал языком во рту остатки прохладной, живительной влаги. Сначала он почувствовал свежесть, потом необыкновенное тепло разлилось по телу, и голова прояснилась, как будто он только что поднялся с постели и был бодр, как огурчик.
- Действительно, потрясающая вещь, Ваша Светлость. Я никогда ничего подобного не пробовал.
- И не попробуете. – Княгиня закрыла бутылку тяжелой стеклянной пробкой и убрала на место. – Это для исключительных случаев. Если употреблять вино постоянно, то наступает разжижение мозгов, с моим папенькой как раз такое случилось.
Тузендорф вспомнил, что княгиня приходилась родной сестрой небезызвестному князю Аль-Нижад, и когда-то тоже носила эту славную фамилию. Потом она вышла замуж за молодого Шварцмауля, но брак не задался и они быстренько развелись, после чего княгиня серьезно увлеклась банковским делом, и, не без помощи брата, потихоньку прибрала к рукам группу «Фромм и Ко». Ее бывший муж, по слухам, тоже помогал ей в этом – они расстались вполне мирно и по обоюдному желанию. Сейчас он был женат уже в четвертый раз на некоей даме, происходившей из Тридесятого царства.
- И если меня не подводит память, то сия особа близко знакома с принцессой Брунгильдой, она состояла у нее во фрейлинах в то незапамятное время, когда принцесса еще жила во дворце во Мриштино вместо того, чтобы скакать на кляче по горам и долам… - память Тузендорфа еще ни разу не подводила, поэтому прояснившейся головой он сразу понял, зачем ему сегодня встретилась княгиня.
В этот самый момент в приемной звякнул колокольчик – это значило, что посланный человек вернулся. Госпожа Шварцмауль вышла к нему, а Тузендорф метнулся к ее письменному столу и выдвинул верхний ящик, стараясь не шуметь. В ящике, в коробочке лежала личная печать княгини - министр схватил чистый лист бумаги и, дохнув земляничным ароматом, поставил на нем оттиск. Он получился бледноватым, но так и было нужно – ведь времени сушить его не было. Тузендорф едва успел задвинуть ящик, сесть на место и спрятать лист с печатью, как дверь отворилась, и княгиня Шварцмауль вернулась с увесистым свертком.
- Здесь пятьдесят тысяч, сударь. Изволите пересчитать?
Прошел месяц. События шли своим чередом, Амаранта готовилась к Поворотному дню – этот праздник остался с древних времен, напоминая людям, что когда-то они жили в мире с природой и самими собой. В этот день, примерно триста пятидесятый, солнце делало поворот в небе, и дни становились длиннее.
Поворотный день считался крестьянским праздником, аристократии было не по чину устраивать мероприятия со своей стороны, однако, многие из них с удовольствием принимали участие в народных гуляниях. А потом, лет пятьдесят назад, княгиня Распопова, матушка печально знаменитого министра финансов, придумала устраивать празднества в народном стиле сугубо для своих. И понеслось! С ее легкой руки Поворотный день превратился в красочный праздник, посвященный крестьянской культуре, народным сказкам, преданиям и верованиям.
Уже за пару недель до ожидаемого события оживали торговые ряды – лавочники запасались товарами, ибо праздничная неделя приносила им прибыли, на которые они кормились долгое время. Крестьянские подводы везли в столицу соломенные куклы, яркие венки из веток рябины, расшитый домотканый текстиль, деревянные поделки, расписные горшки и еще целую прорву всего, сметаемого с прилавков городскими жителями. Каждый хотел порадовать ребенка глиняной сопелкой или ярким карамельным петухом, купить соломенную берегиню, чтобы защищала дом от нечисти и дурного глаза весь следующий год. Венки с красными рябиновыми ягодами надевали те, чье сердце таило чувство, и, поговаривали, что если венок заколдует деревенская ведьма, то не будет его обладателю ни в чем отказа.
Город принарядился, увешался гирляндами и венками из еловых веток. Из многочисленных харчевен пахло ароматной медовухой с фруктами и пряностями и яблочным пирогом. На Поворотный день каждая хозяйка готовила говядину особым способом: большой кусок мяса надрезали, в разрезы закладывали куски свиного сала со специями, потом натирали ими же всю поверхность, и тушили до образования румяной корочки. Вкуснотища неимоверная, пальчики оближешь! На гарнир подавали тушеную капусту, а заканчивали ужин яблочным пирогом с медовухой. И хоть это повторялось из года в год, но никому не надоедало – напротив, не было ничего милее сердцу, чем вспомнить о детстве, ощутив запах яблок и корицы в холодный осенний день.
Воспоминания Орландо не были радужными, для его семьи яблочный пирог оставался недосягаемым счастьем, не говоря о мясе. Но он все равно помнил, какой радостью были наполнены эти последние дни каждого года. Как старательно чистился и украшался дом, пусть даже убогий и бедный, как стремилась мать поставить на стол хоть что-то лучшее, чем их ежедневная пища, как отец приносил грубые деревянные фигурки, чтобы порадовать детей.
Он помнил, как праздничной ночью, погасив лучину, они с сестрами лежали под овчинным тулупом и замирали от каждого шороха. Ведь каждому ребенку известно, что когда гаснет свет, приходит Субудай, который забирает крепко спящих малышей. В праздничную ночь нельзя смыкать глаз, а не то уже никогда их не откроешь – в эту ночь утопленники выходят на берег, домовые покидают свои дома, вся нечистая сила гуляет по земле свободно. Лишь еловые венки, да куклы-берегини охраняют дом от нечисти. Жгите свечи, люди, пока не побледнеет небо и не прокричит первый петух.
Орландо улыбнулся сам себе, вспомнив, как боялся заснуть, и все равно засыпал. Однако Субудай забрал не его, а двух его сестричек… Ему стало грустно. Иногда он думал, какими бы они сейчас были, если бы болезнь не унесла их. Кто знает, может шел бы он сейчас не в харчевню, а в дом своей сестры, которая попотчевала бы его и пирогом, и медовухой. Правитель мог прекрасно покушать и во дворце, но ему нестерпимо захотелось прогуляться и немного побыть среди людей. Он оделся поскромнее и растворился в праздничной толпе, делающей покупки в Халидаде.
Забота легла тяжелым камнем на его плечи – от Тузендорфа не было ни слуху, ни духу. С тех пор как он вышел из его кабинета с запиской к княгине Шварцмауль, министра никто не видел. Все бы ничего, но никогда еще он так долго не отсутствовал, и никогда не оставлял своего господина в неведении относительно своего местоположения. Если честно, временами у Орландо появлялись неприятные мысли о том, что он сбежал с деньгами:
- Глупости. – Твердо говорил он себе. – Он знает, что я его из-под земли достану и шкуру спущу, ежели чего. У нас это быстро делается.
Однако он понимал, что быстро поймать беглого Тузендорфа можно только при помощи того же Тузендорфа, ибо не было никого компетентнее его в делах, требующих скрытности. Вот сейчас он сидел с кружкой медовухи и размышлял о том, что положительно не знает с чего начать поиски министра. Тузендорф был его опорой, правой и левой рукой, ногой, да и еще много чем – многое из того, что Орландо удалось совершить, было сделано при помощи министра внутренних дел. Ежедневный доклад «об обстановочке», внимательное моргание, даже сопение и те, казалось, помогают, не говоря уже о его способности без слов понимать своего повелителя.
Орландо был выбит из колеи. Кое-какие мелкие, но важные дела зависли, потому что было некому их поручить, обстановка в стране, несмотря на кажущееся спокойствие, тревожила правителя, ибо он потерял над ней контроль. Только в отсутствие Тузендорфа Орландо осознал, какую же огромную работу снимал с его плеч этот неприметный человек.
Пятьдесят тысяч септимов – и самый преданный соратник. Орландо понимал, что сумма настолько велика, что может снести крышу любому человеку. Но он сам распоряжался и большими суммами, однако никогда не чувствовал искушения их присвоить. И отдавая деньги Тузендорфу, он ни на секунду не тревожился за их судьбу, а вот теперь сидел в «Белом хвосте» и грыз себя за беспечность и доверчивость.
Если бы это только был не Тузендорф! Пусть кто угодно – хоть бы княгиня Шварцмауль удрала со всем годовым бюджетом, черт с ней! Но Тузендорфу Орландо доверял, и мысль о его предательстве больно ранила, казалось бы, зачерствевшую душу. Правитель доел свой кусок пирога, не ощущая вкуса, расплатился и пошел домой, во дворец.
Ему предстояло как-то официально отреагировать на затянувшееся отсутствие министра – сегодня он получил протокол заседания межведомственной комиссии, внимательно прочел его и понял, что отсутствие Тузендорфа заметно не только ему одному. Но не протокол нанес ему последний удар, а дворник. Да-да, тот самый королевский дворник, который каждое утро убирал Дворцовую площадь и степенно кланялся Орландо, завидев его на балконе.
В эту ночь правитель спал очень скверно, маялся, не мог найти себе места – долго копившееся внутреннее напряжение требовало выхода. Он вскочил с постели, едва небо приняло мертвенно-серый оттенок. Но в такую рань заняться ему было решительно нечем, все вчерашние дела были разобраны, и даже завтракать не хотелось. Тогда он решил прогуляться. Быстренько одевшись, Орландо выскользнул из душного плена комнат в холодную предутреннюю хмарь.
Было еще темно, дул ледяной ветер, время от времени бросавший горсти колючих, ледяных капель в лицо и за шиворот – воистину, только сумасшедший мог выйти на прогулку в такую погоду. Но делать нечего, и правитель покорно побрел куда-то в сторону Сигизмундова сада, стараясь подставлять ветру только спину. Прогулявшись вдоль решетки, он почувствовал, что вконец окоченел, даже пальцы и те онемели.
- Нет, к черту такую погоду! Уж лучше лакея подниму, пусть сделает мне ванну, да погорячее…
Пересекая площадь, он услышал знакомое «вжих-вжих», едва уловимое в порывах ветра.
- Ничего себе, я раньше дворника поднялся! – удивился правитель. – Вот что значат нервы. Здравствуйте!
Он помахал дворнику рукой. Тот остановился, увидев его, поклонился и что-то сказал в ответ, но ветер тут же отнес его слова в сторону сада. Орландо было любопытно, поэтому он подошел ближе:
- Вы что-то сказали, любезнейший?
- Доброго утра, Ваша Светлость. – Дворник шмыгнул покрасневшим носом, - не спится вам нонеча. То-то я удивился, вместе со мной обычно только кошки гуляют, да и те спать идут, а тут вы.
- Захотелось вот погулять, а погода не радует. Видимо поэтому и проснулся так рано. Старею я, становлюсь чувствительным к погоде.
Орландо бодро хохотнул, но дворник и не подумал улыбнуться, он все так же стоял, сложив руки на рукоять метлы, сочувственно глядя на правителя.
- Да чего уж там, любой бы сон потерял, когда такое случается.
- Что случается? – в том месте Орландо навострил уши.
- Как же, Ваша Светлость, люди говорят, что первый министр ваш взял денежки из казны и тю-тю… Толстый такой господин, частенько тут бывал, и днем, и утром, и ночью. Да, я его постоянно видел, думал, вот, трудолюбивый человек – не один господин правитель надрывается, а он смотри как поступил. Что и говорить, сейчас никому нельзя верить.
Орландо его не дослушал, сунул руки в карманы и строевым шагом двинул обратно во дворец, сжимая кулаки и зубы до боли, но никак не мог заглушить в душе неприятное чувство, что чертов дворник прав.
- Значит, все кругом уже сплетничают, один я живу в розовых очках и сказать мне некому. Естественно, кто мне скажет-то! – он двинул кулаком по столу и обессиленно плюхнулся в кресло. Быть обманутым и бессильным что-либо предпринять – очень неприятное чувство, и теперь пришел черед Орландо сполна им насладиться.
Это происшествие задало тон всему дню правителя, за что бы он ни брался, все валилось из рук. И даже еще одна внеплановая прогулка в Халидад не помогла разрешить ситуацию: он возвращался к себе в еще более скверном настроении, чем вышел. Разумеется, он давно уже допросил, и не по одному разу, мадам Тузендорф, но она знала еще меньше, чем он сам, и тоже пребывала в состоянии, близком к истерике. Ее больше беспокоила возможность наличия у мужа любовницы, чем пропавшая сумма денег, но в общем и целом она была солидарна с правителем – Тузендорф мерзавец.
Эта глупая баба подкинула Орландо еще одну версию произошедшего: а вдруг с ним что-то случилось? По здравому размышлению Орландо вынужден был допустить и такой вариант, ведь министр вез с собой гигантскую сумму. Голову отрывают и за гораздо меньшие деньги, так что вполне возможно, что несчастный Тузендорф не мучается икотой в объятиях корыстолюбивой куртизанки, а честно висит на придорожной осине, или плавает в канаве с дыркой в голове. Это принесло облегчение истерзанной душе Орландо. Думать о том, что верный слуга не предал тебя, а всего лишь лишился жизни, было гораздо приятнее.
Шагая во дворец, он размышлял о том, насколько вероятен именно такой исход: с одной стороны, о Тузендорфе никто ничего не слышал с того момента, как он покинул княгиню Шварцмауль. Будь он жив, да еще и с деньгами, кто-нибудь, где-нибудь, что-нибудь да услышал бы о нем. С другой стороны, Орландо знал своего министра как человека чрезвычайно умного и хитрого, который вполне способен затаиться на долгие годы, лечь на дно до тех пор, пока о нем основательно позабудут.
Подходя к дворцу, Орландо увидел, что подготовка к Поворотному дню идет полным ходом – на двери уже висел еловый веночек, украшенный серебряными колокольчиками, фонари обвивали гирляндами трое рабочих: веселых, несмотря на пронизывающий ветер. И только на душе у него был траур.
Внутри было жарко натоплено. Орландо почувствовал это сразу же, как только вошел – словно ступил в горячую, раскаленную баню. Лакеи и горничные сновали туда-сюда, везде царило праздничное оживление. Он сбросил плащ и поднялся к себе наверх, постоянно сталкиваясь в коридоре со спешащими куда-то людьми. Даже в его кабинете, за его собственным письменным столом сидел (!) и ел (!!) суп какой-то грязный человек с засаленными волосами.
Орландо остолбенел. Он мог вытерпеть хорошенькую горничную, клеившую дурацкие звезды из фольги на оконные стекла, но не какого-то бомжа, жрущего прямо на его бумагах, словно здесь столовая для неимущих! Он открыл рот, чтобы высказать в простых народных выражениях все, что думает о ситуации, но жрущий мужик, заслышав его, спешно поднялся, вытер рот до боли знакомым клетчатым платком и принялся кланяться:
- Господин Орландо… Ваша Светлость…. Господин Орландо…
Неопрятные волосы его, когда-то бывшие светлыми, сейчас свисали на небритое лицо липкими серыми прядями, подслеповатые глаза часто-часто моргали, жирный от супа подбородок трясся. Орландо почувствовал что-то вроде головокружения, ноги у него стали ватными и отказались дойти хотя бы до кресла, а в горле накрепко встал комок, который не давал ему ни вздохнуть, ни говорить.
- А я тут… Вы простите меня, я с дороги сразу к вам… очень есть хотелось, а тут так супом пахнет… Я виноват, Ваша Светлость… - Тузендорф кинулся к столу, схватил недоеденную тарелку и заметался с ней по комнате, пока Орландо искал, на что бы опереться, чтобы не упасть.
Жив, мерзавец. И как у него хватило наглости явиться сюда, да еще жрать за этим столом? Орландо тихонько перемещался к своему месту, стараясь не привлекать внимания, потому что чувствовал, что на самом деле хочет расплакаться от радости. И ему было все равно, в чем Тузендорф виноват, главное, что он здесь, живой и почти здоровый.
- Да поставьте вы эту тарелку! – таковы были первые слова правителя, обращенные к своему министру. – Что вы носитесь с ней как курица с яйцом!
Тузендорф не придумал ничего лучше, как поставить ее обратно на стол, прямо на протокол заседания межведомственной комиссии. Орландо не без злорадства наблюдал, как жирное пятно медленно растекается по бумагам, еще утром казавшимся ему важными.
- Где вы были? Я очень хочу знать, где вы шлялись больше месяца! Даже ваша жена уже собралась на развод подавать.
- Это да, Ваша Светлость, ведь я сразу к вам, ни жены еще не видел, ни детушек… Простите, что я в таком виде, я с дороги и сразу сюда.
Вид у министра и правда был не очень – как его еще впустили во дворец: за то время, что они не виделись, Тузендорф здорово исхудал, осунулся и оброс. Платье его было грязным и местами порванным, на ладонях вздулись громадные кровавые волдыри, глядя на которые Орландо не удержался:
- Вы что, лопату из рук не выпускали?
- Нет, сударь, это от вожжей – мне пришлось обратно верхом ехать, причем очень быстро, а наездник с меня неважный. – Он кивнул себе за спину, - Вы еще другого места не видели…
- И не хочу. – Уже более спокойным тоном сказал Орландо, - а то я подумал, что вы половину Тридесятого царства собственноручно закопали.
Тузендорф улыбнулся и заерзал на стуле – то ли стертая задница беспокоила, то ли он был рад видеть своего повелителя. У него вообще был чрезвычайно довольный вид, несмотря на усталость.
- Простите меня, Ваша Светлость, мне бы надо привести себя в порядок, да и поспать немножко. Поэтому я буду краток. – Министр взял со стола канцелярский нож и, под изумленным взором правителя вонзил его в полу собственного камзола. - В последний раз, что мы с вами виделись, вы изволили дать мне поручение…
Он немного повозился, ибо ткань была крепкая, но потом извлек на свет несколько увесистых новеньких пачек.
- Здесь шестнадцать тысяч, я сэкономил. Переговоры не состоятся. А сейчас можно я домой схожу?
Орландо не знал, что и сказать.
Чистая, ничем не замутненная радость от возвращения Тузендорфа длилась примерно неделю. Орландо купался в блаженстве, ежеутренне и ежевечерне выслушивая «обстановочку», давая ему десятки мелких поручений и радуясь тому, как быстро тает в ежедневнике длинный список нерешенных дел. Даже с дворником Орландо теперь здоровался с особенным ехидством – нечего совать нос не в свои дела.
Вечером Поворотного дня во дворце был большой прием. На радостях Орландо даже позабыл про свою нелюбовь к аристократии и велел закатить отменного качества пирушку, чтобы все веселились, и никто не оставался хмурым.
Вечерело, дворец сиял огнями. Раззолоченные кареты сменяли одна другую на разукрашенной площади, копыта чистокровных лошадей высекали искры из камня, и казалось в отраженном свете окон, что фиолетовый мрамор содержит в себе тысячи драгоценных камней, мерцающих в сумерках.
Лакеи не успевали открывать и закрывать двери, объявляя вновь прибывших. Теплый, золотистый свет проливался из открытого парадного, маня внутрь теплом и смехом, запахом духов и вкуснейших блюд. Гость вечера, проходя под зеленой гирляндой, увитой красно-золотистой лентой, попадал в приемный зал, ярко освещенный сотнями свечей, трепыхающимися в изящных позолоченных люстрах. Тепло захватывало человека, обнимало мягкими лапами и влекло за собой по парадной лестнице, перила которой сегодня представляли собой серебристые нити, натянутые от потолка к ступеням, и на каждой из них, как бусины на нитке, висели такие же серебристые фонарики. К каждому входящему тут же подходил лакей в парадной синей ливрее, принимая на руки теплый плащ и перчатки. А едва гость освободится от ненужных вещей, к нему уже спешил другой лакей, на сей раз в малиновом костюме, и предлагал бокал лучшей в стране медовухи, согревающей с головы до ног.
Так начинался для каждого входящего Бал Поворотного Дня, устроенный правителем Орландо на исходе 622 года. Поднимаясь по лестнице, гость попадал в малый приемный зал, в котором уже толпились несколько десятков человек, разряженных в пух и прах, румяных от радости и медовухи. Всюду слышался смех, летали шутки, золотой блеск, словно осыпавший все вокруг, радовал глаз.
В главной анфиладе было приготовлено множество сюрпризов для желающих повеселиться и вспомнить главные сказки и легенды: актеры и музыканты, наряженные скоморохами, исполняли песни и разыгрывали сценки, столь милые сердцу каждого сына Страны Вечной Осени. Еловые ветки, густо посеребренные, махали лапами и рассыпали драгоценные конфетти – кружочки, звездочки и ромбики прямо на входящих, словно добавляя драгоценностей к их праздничным нарядам.
Расфранченные лакеи скользили среди придворных, разносили закуски, выполненные госпожой Саломатти, королевским шеф-поваром. Со смертью герцога Карианиди ей совсем нечего стало делать, ибо новый правитель был чудовищно неприхотлив, поэтому, получив заказ на праздничный банкет, она просто воспарила в небеса от счастья и расстаралась так, чтобы никто не забыл ее потрясающих блюд. Ей это вполне удалось – даже Орландо, которому в кабинет принесли небольшой перекус, искренне удивился и подумал, что неплохо было бы иногда кушать такое самому.
Он рассчитывал появиться на публике в кульминационный момент праздника, его выход должен был означать начало бала. А пока Орландо занимался текущими делами, не требующими умственного напряжения, прислушиваясь к отзвукам веселья. Время от времени он поднимал голову и любопытствовал, какая же карета подъехала ко дворцу на сей раз, - но в окно было трудно рассмотреть, и он снова принимался раскладывать бумаги. Настроение у правителя было отличное.
Когда минуло восемь, он поднялся и прошел к себе в спальню – там его дожидался новенький праздничный костюм, заранее приготовленный горничной. Орландо осмотрел его еще раз, удовлетворенно ухмыльнулся и начал одеваться, сегодня он должен быть неотразим. Ради этой цели он даже достал из хранилища королевские бриллиантовые запонки, хоть и не любил побрякушек. Оценив себя в зеркале, Орландо решил, что он достаточно великолепен для собравшейся толпы.
С первым ударом часов, возвещавших девять, двери распахнулись, и правитель Орландо появился на пороге тронного зала во всем своем великолепии. Раздалась музыка, которую почти полностью заглушили приветственные аплодисменты и шорох платьев склонившихся в поклонах дам. Вот тут он и понял, что то, что казалось ему павлиньей одеждой, на самом деле было весьма скромным платьем по меркам местной аристократии.
- Ну и черт с ним, я и так хорош, – даже и не подумал расстраиваться Орландо. Он с любопытством и удовольствием обошел помещение, рассматривая праздничные декорации. По пятам его следовала толпа, останавливаясь, задирая голову или наклоняясь вслед за ним, как в детской игре «паровозик». Слишком редко он появлялся на публике, слишком загадочным и опасным представлялся своим подданным.
Обстановка ему понравилась, он публично похвалил организаторов праздника, выпил медовухи и закусил пирогом – жизнь была совсем недурна, если не концентрироваться на плохом. Вокруг все блестело и кружилось, создавая тот неповторимый уют праздничной толпы, когда каждому человеку кажется, что он причастен к чему-то теплому и радостному. Это глушит одиночество, подобно болеутоляющему, но не лечит его причину.
Орландо расслабился и стал следить за действиями актеров, разыгрывавших сценку о гадающей девушке, к которой под видом суженого является Хозяин зеркала. Сказка была интересной, немного пугающей, но это свойство всех стоящих сказок, и правитель следил за актерами с искренним интересом. Вот девушка зовет в зеркальную гладь: «Приди, суженый!», и натянутая вдоль стены ткань неслышно волнуется, как будто и правда зеркало оживает. Свечи меркнут, и вот, в наступившей тишине раздаются торопливые шаги, словно кто-то спешит на долгожданную встречу.
- Странно, - подумал Орландо. Он всегда представлял себе появление Хозяина как неслышное, леденящее душу всплытие со дна на поверхность, а не как галоп кавалерийской лошади. Но постановка, видимо, была модерновая, потому что в кульминационный момент в зал буквально вломился какой-то рослый гвардеец и строевым шагом двинулся прямо к нему.
- Что за… - Орландо вовремя прикусил язык, рассмотрев лычки секретной службы министерства иностранных дел на грязной одежде Хозяина зеркала. А тот подошел к нему вплотную, отдал честь и опустился на одно колено, протягивая какой-то замызганный конверт.
- Сверхсрочно. Его Светлости правителю Орландо.
Видимо дело было серьезное, раз этот парень решился потревожить его в такую минуту. Орландо не без внутренней дрожи взял конверт и сделал знак актерам продолжать, тихонько кивнув гонцу на служебный выход.
- Развлекайтесь, прошу вас, я на минутку.
В кабинете он распечатал конверт и быстро пробежал письмо глазами: посол Страны Вечной Осени в Тридесятом царстве, господин граф Чавчавадзе с прискорбием сообщал своему повелителю о смерти принцессы Брунгильды. Не веря своим глазам, Орландо тщательно перечитал письмо еще восемь раз, но так и не понял, что произошло – она то ли с лошади упала, то ли еще что… Темноватая получалась смерть.
- Так… - он сжал виски кулаками, но кровь, бросившаяся в голову, не собиралась отступать, перед глазами стоял кровавый туман. Все забылось в один момент – бал, Хозяин зеркала, хорошее настроение… Орландо оперся руками на стол и проорал так, что его, должно быть, услышали в тронном зале: - ТУЗЕНДОРФ!!!!
За те несколько минут, которые потребовались министру внутренних дел, чтобы подняться в кабинет правителя, последний намотал кругов сорок по комнате и окончательно озверел. Вид сытого и довольного Тузендорфа, напившегося медовухи и весьма неохотно оторвавшегося от компании симпатичных барышень, привел его в настоящее бешенство. Орландо швырнул письмо прямо ему в лицо, жалея, что это всего лишь листик бумаги, а не какая-нибудь глиняная табличка с клинописью.
- Что это?! Что это, я спрашиваю?! Это ваших рук дело?!
Лицо Тузендорфа вытянулось и побелело, он явно испугался своего повелителя. Дрожащими руками он вертел листок и никак не мог успокоиться и сообразить, где же верх у этого проклятого документа. Орландо и без того был раздражен, а вид прыгающего листика приводил его в настоящее бешенство, он подскочил на месте и выхватил письмо у окончательно перепугавшегося министра.
- Так вот на что вы истратили деньги налогоплательщиков! Сэкономили, говорите??! Знаете что, для того, чтобы спихнуть одну дуру с лошади, не нужно тратить тридцать четыре тысячи септимов! Тридцать четыре тысячи! Да за такие деньги Драгомил сам вырежет половину Тридесятого царства!
Никогда, ни единого раза в своей жизни, Орландо так не кричал на человека. Но сейчас он просто не владел собой и готов был размазать Тузендорфа по чистенькой стене кабинета. А тот, кажется, начал понимать, о чем речь, потому что перестал хватать ртом воздух, снял свои очки и начал протирать их, как всегда.
- Ваша Светлость…
- Молчать!!! Ответьте мне на один простой вопрос: я приказывал вам убить Брунгильду?! Я вам это приказал?! – налитое кровью лицо правителя с выпученными глазами маячило перед Тузендорфом, как солнце в жаркий день. Он тоже стоял красный, взмокший, с пылающими ушами, как первоклассник, получивший двойку.
- Нет, но…
- Ах, «нет»!!! Значит, я вам не приказывал ее убивать?!
- Да, но…
- Так какого черта вы это сделали? Она была мне нужна живая, как заноза в заднице у Драгомила! А теперь какой с нее толк? Все, конец смуте! Мои поздравления Его Величеству! А где деньги, позвольте спросить? Только не говорите мне, что лошади нонче совсем обнаглели и цены задирают!!!
Воздух в легких Орландо кончился и он, наконец, замолчал. Тяжелая тишина, прерываемая судорожным дыханием правителя, повисла в кабинете. Он подошел к шкафу, достал оттуда свою секретную бутыль и щедро глотнул прямо из горла, не утруждаясь рюмкой. Ноги его потяжелели, энергия иссякла, он плюхнулся в кресло и тупо уставился перед собой, совершенно не представляя, что же теперь делать.
Однако тут раздалось осторожное покашливание, мерзавец Тузендорф явно намекал, что имеет что-то сообщить. Орландо поднял на него помутневший от наливки взгляд, уже не чувствуя пламенного желания задушить подлеца на месте, и тот это мгновенно понял.
- Ваша Светлость, я прошу прощения, но могу я объяснить вам кое-что? – Ответа не последовало, правитель все так же сидел и смотрел на него чугунным взглядом. Тогда тот набрался храбрости и продолжил. – Мне безумно жаль, что известие о кончине Ее Высочества вас так расстроило, я виноват, что не предупредил вас заранее, прошу меня простить.
Он разволновался, запнулся и принялся усиленно вытирать шею уже совершенно мокрым платком. Орландо продолжал молчать.
- Так вот… Простите… Дело в том… все не так плохо, Ваше сиятельство, я подумал об этом. Дело в том, что за Брунгильдой стоят другие люди, которые не прочь избавиться от Драгомила, а принцесса с ее материнскими чувствами слегка им… мешала. Вот они и решили свою проблему… с небольшой материальной помощью с нашей стороны. Понимаете…
Орландо сделал ему знак остановиться, в голове у него все путалось. Драгомил, Брунгильда, лошадь…
- Послушайте, Тузендорф…
Но тот закусил удила или же собирался выложить все прежде, чем его арестуют:
- Ваша Свелость, посмотрите на ситуацию глазами простого человека: принцесса пять лет воюет с королем, а потом вдруг умирает загадочной смертью. Кому это выгодно? Теперь в глазах всего Тридесятого царства Драгомил будет убийцей своей дочери, а мертвая Брунгильда станет знаменем всех несогласных. Да черт с ней, с Брунгильдой, у нее в голове опасная ересь водилась – хотела она папенькино рыцарское войско заменить на регулярное, дабы обороноспособность страны повысить.
Ошарашенный Орландо взял из рук своего министра помятый и вскрытый конверт:
- И когда вы собирались мне это сказать?
- Вообще не собирался, - засопел толстяк. – Не могу же я все глупости вам докладывать.
- Это уж позвольте мне решать, глупости или нет. – Орландо вскрыл конверт и углубился в чтение, его поразило, насколько точно понял смутное направление его мыслей министр внутренних дел.
- Дура! Сначала надо было головы рубить, потом флагом махать, – правитель произнес эти слова вслух, и вдруг заметил, что Тузендорф все еще находится в комнате. – Кхм… что ж, это надо обдумать, ступайте…
Тузендорф поклонился и вылетел наружу, как пробка из бутылки.
В глубине души Орландо отдавал должное покойной Брунгильде - за пару недель до того он провел неофициальное совещание с высшими военными чинами страны. Он давно уже затеял процесс перевода армии на регулярную основу. Старое войско, с солдатами, поставляемыми сеньорами, его не устраивало ни по каким параметрам.
- Сколько лет служить?! Двадцать пять? Да вы с дуба рухнули.
- Ваше Высокопревосходительство, солдат требует обучения и многолетней практики, дабы с оружием сообразно управляться.
- А убьют вашего хорошо обученного солдатика? Где нового возьмете? Двадцать пять лет будете выращивать?
- Все так делают, Ваше Высокопревосходительство.
Орландо тихо зверел. По его разумению, армия должна была постоянно обновляться, тем самым создавая большой резерв на случай военных действий. Он запустил первый рекрутский набор и получил довольно неожиданный результат - повешенные рекрутерские команды и локальные бунты. Народ нововведения не оценил. Ошарашенный Правитель даже не сразу сообразил, что произошло, когда на улицах Амаранты загорелись костры.
Черная карета с трудом пробивалась сквозь толпу. Площади были полны народа.
- Что это? Не припомню сегодня государственного праздника.
- А сегодня и не праздник. Бунтуют людишки.
Орландо высунулся в окошко и стал внимательно рассматривать народ. На бунт похоже не было, люди вели себя спокойно, но напряжение в воздухе чувствовалось. Чем ближе они продвигались к Сеймору, тем больше становилась давка.
- Знаете, что, так мы и до вечера не доберемся. Пошли пешком.
У Тузендорфа округлились глаза.
- Ваше… - он воровато оглянулся и не договорил, - вы хотите жизни лишиться? Если они поймут, кто мы, от нас даже лоскутка не останется.
- Лоскуток-то поди останется. На сувениры.
Орландо ухмыльнулся и спрыгнул на мостовую к неописуемому ужасу Тузендорфа. Как раз туда, где растрепанная торговка яростно кричала что-то антиправительственное.
- По какому поводу гуляем, достойнейшая?
- Это что ж такое, будут наших ребят забирать без суда и следствия! Вот так придут и любого заберут, кто им глянется! Раньше сеньоры рекрутов поставляли, а теперь мы будем своих детей отдавать?
Орландо взял крикливую женщину за плечо и ощутимо сдавил. Она осеклась и уставилась на него безумными глазами.
- А сеньоры кого поставляли? Из дерева солдатиков выстругивали?
- Так-то чьи-то дети, а то мои! А ты кто такой? Умный выискался?
Правитель и сам не понял, как отлетел от женщины на другую сторону улицы. Пара тумаков под ребра, и перед ним встала неприятная истина, что против грубой физической силы бессилен даже король-раскороль.
Неприятное чувство еще долго не отпускало его. Была в нем досада на собственную глупость, бессильный гнев и яростное желание поквитаться. Уже во дворце Орландо все сжимал и разжимал кулаки, представляя, как душит всю эту пеструю массу, не имеющую лица, но осмелившуюся подать голос.
- Ваше Высокопревосходительство, я предуп..реж…дал.
Тузендорф осекся, встретив яростный взгляд Правителя.
- Ну правда, глупо было ввязываться в драку с людишками. Что они понимают?
- Понимать не понимают, а рекрутеров моих вешают, да на площадях орут. Голос прорезался? Так пусть поют строевые песни. В общем так – за уклонение от воинского долга десять лет работ на благо государства. И пусть только кто-нибудь пикнет!
Тузендорф нервно сморгнул и потянулся за платком, но на середине передумал.
- Ваша Милость, так ведь и людишек понять можно. Раньше оно как было: по деревням сеньоры рекрутов набирали, а деревня – это далеко и не видно. Кто их там знает, ребят деревенских. Да и много мы понабрали, боятся они, думают, что за бойня готовится?
- Думают??? – вызверился Правитель, - думаю здесь я! Откуда у нас такая ересь завелась – думать?!
Тузендорф открыл было рот, потом прикрыл. Странно, подумал он, не думает народ – плохо, думает – еще хуже. Наверное, весь секрет в том, чтобы думать правильно.
- Это Барсов воду мутит с Бескольской?
- Ээээ…
- Я так и знал.
Орландо чуть не до крови укусил себя за палец. Сейчас, во взвинченном состоянии, с фонарем под глазом, он чувствовал удивительную свободу от предрассудков и сам себе удивлялся, как раньше не додумался до простой истины: думает здесь он. Остальные исполняют или идут лесом. Ночью он достал из ящика и подписал три указа о смертной казни.
Орландо очень интересовался вооружением армии, а особенно новинками в этой области, которые могли бы использоваться почти каждым человеком. Правитель хотел простого и эффективного оружия, чтобы не учить солдат по двадцать пять лет.
Говорят, королева Вильгельмина тоже была весьма охоча до нового вооружения, и ее специалисты активно им занимались, поэтому уже несколько лет Орландо внедрял туда своих людей с целью шпионажа. Стоило это недешево, и ему уже хотелось увидеть отдачу от своих инвестиций.
Отдача явилась в виде замухрышки-инженера, косившего на один глаз и что-то лопотавшего про новое, скорострельное оружие. Над ним дружно смеялись, но он не обращал внимания, размахивал руками и все так же монотонно бубнил про то, что с таким оружием можно завоевать весь мир.
Орландо скривился.
- Не спешите с выводами, Ваша Светлость, этот человек стоит на пороге большого открытия, - уверял его граф Стейнбок, военный министр. – Я думаю, нам стоит начать собственные исследования.
- Не стоит. Зачем изобретать самому, если можно вовремя украсть. Просто следите за ходом работ и не провороньте стоящие результаты. Пусть Вильгельмина оплачивает банкет. Да и вообще… - Правитель крутанулся на каблуках и прикусил указательный палец, - Вы не находите, что это отвратительно?
- Простите, Ваша Светлость?
- Мы тратим деньги на то, чтобы изобрести более совершенный способ убийства. Когда я открывал горную школу в Ферсанге, да и вообще начинал заниматься тамошними месторождениями, я имел в виду совсем другое их применение.
- Я понимаю вас, но мы не можем оставаться в стороне от технического прогресса. Если мы красиво отойдем в сторонку, то Вильгельмина придет к нам и поубивает нас новым оружием, в то время как мы будем махать сабельками. Это конечно еще очень нескоро случится, но все-таки…
- И все же это отвратительно. Что ж, продолжайте подкармливать этого косоротого и наблюдайте за ситуацией. А что касается теперешнего состояния армии, то у нас есть все возможности, чтобы вооружить ее по последнему слову дня сегодняшнего. И я хочу, чтобы к среде вы мне подготовили подробный план перевооружения со сметой расходов. Действуйте.
Отдав распоряжения, Орландо вернулся к себе. У него уже лежал план перевооружения, но он желал получить свежий взгляд на ситуацию, а заодно проверить некоторые свои догадки. Кроме того, он давно уже обдумал необходимые действия по обновлению командного состава. Армия должна заблистать!
Последние несколько месяцев он опять не спал по ночам – воображаемый план кампании не давал ему покоя. Он уже проглотил пару десятков книжек по военной стратегии и тактике, поэтому немного представлял себе трудность поставленной задачи. Дело было нелегкое – Драгуната надежно защищала Тридесятое царство от непрошеных гостей, и военные действия придется вести в горах, а это ой как нелегко! По-хорошему нужен блицкриг, чтобы проскочить Драгунату и придавить Драгомила уже на равнине, но только как это сделать? Даже если просто идти, не встречая сопротивления – для того, чтобы одолеть Драгунату и спуститься вниз потребуется время, абсолютно достаточное для того, чтобы любой, даже самый тупой король успел собрать армию и организовать сопротивление.
Впрочем, еще есть время на подумать, но если никакая светлая идея не посетит его голову, то придется лезть в гору – то есть воевать обычным порядком, пытаясь получить преимущество за счет лучшей организации и оснащенности. Именно поэтому Орландо и затеял всю эту возню с армией. Он знал, что Драгомил воевал по-мелкому последние десять лет и опыта ему не занимать, особенно в горах. Но он беден и не может хорошо оснастить своих людей, а также собрать большую армию. Все это можно использовать.
Теперь Орландо практически жил с королем Драгомилом в одной комнате – изучал все, что только мог найти о нем, чтобы составить себе портрет этого человека и научиться понимать его действия. Если бы народная примета была верна, то несчастный король уже бы помер от икоты, - настолько часто думал о нем правитель Страны Вечной Осени. Он выучил наизусть секретный договор, по которому Драгомил должен был платить отступные. Причем оставалось-то всего каких-то одиннадцать лет, но после смерти Ибрагима Драгомил пренебрег этой обязанностью. И теперь он должен был вернуть Стране Вечной Осени половину побережья.
Впрочем, Драгомил и не подозревал, что Орландо знает об этом – инициатива призрака королевы Брижитт оказалась неожиданной даже для самого Орландо. Однако, неожиданно открывшаяся перспектива манила его, как свечка бабочку – каждый раз, прикидывая, сколько Страна Вечной Осени сможет экономить и зарабатывать, если не будет на пути к морю барьера в виде Драгомила, Орландо присвистывал в восхищении.
Он давно уже составил претензию к Драгомилу, переписал ее на сорок раз и отшлифовал до блеска – с юридической точки зрения он был кругом прав, так почему бы не взять то, что принадлежит ему по праву. Однако червячок сомнения все-таки грыз его потихоньку, и Орландо никак не мог понять причины своих колебаний.
Приученный думать, что в основе любой нерешительности лежит страх, он считал, что для избавления от него необходимо устранить любые причины для неуверенности. То есть подготовиться на отлично, предусмотреть решительно все и ничего не опасаться.
Он положил себе пять лет на подготовку к войне – за это время необходимо было полностью перевооружить и реформировать армию, разработать подробный план боевых действий и начать переговоры с Драгомилом, в конце которых должен был прозвучать ультиматум – или плати с процентами или отдавай землю взад. Ежу понятно, что расплатиться король не в состоянии, а отдавать часть страны тоже просто так не станет, поэтому к тому моменту, когда будет получен ответ Драгомила, все должно быть готово, чтобы в назначенный час перейти границу и двинуться к славе, какой еще не видел ни один король в этой стране. И вся эта слава ждет бедного крестьянского мальчика, потерявшего своих родных и скитавшегося по людям.
Толстая белая свеча, освещавшая рабочий стол правителя, дрогнула и затрещала, словно от присутствия нечистой силы. Орландо вздрогнул и очнулся от своих мечтаний – каждый раз, когда он думал об этой войне, его словно накрывало холодной, мокрой простыней.
- Не готов я еще. Не готов.
Он встал и приоткрыл балконную дверь – прохладный ночной воздух тонкой струйкой зазмеился по полу, щекоча босые ступни. Орландо не знал, что в этот глухой час на Рыбной улице скрипнула тяжелая дверь, и несколько человек, одетых в темное, шагнули в тесную камеру.
- Наконец-то!
Красавица графиня Бескольская вскочила с деревянного настила. Две недели в этом отвратительном месте по какому-то вздорному обвинению в переписке с врагом. Каким врагом? С каких пор родственники в Тридесятом царстве стали врагами? Что вообще происходит в этой стране?
- Бред какой-то, понимаете, бред… Нельзя же садить человека в тюрьму за слова! Я подала апелляцию, это ничего, что поздно, домой я готова ехать в любое время.
Ближайший к ней человек в темном немного отодвинулся, пропуская вперед. Графиня нервно улыбнулась и сделала два шага к двери, а на третьем перед ее лицом мелькнули чьи-то руки, и она почти упала, зацепившись за что-то шеей. Но ей не дали рухнуть на пол – в полувисячем состоянии она пыталась ухватиться и встать, но руки только цепляли воздух. Не может такого быть! Она ничего не сделала…
Огромные черные птицы взмыли в небо и растворились в нем, горестно крича. Орландо всунул ноги в тапки и вышел подышать на балкон. Дворцовая площадь была пуста, ни один звук не нарушал тишину, обнявшую спящий город, даже листья в Сигизмундовом саду падали с деревьев совершенно беззвучно. Звезды были льдистыми и далекими, они словно отстранились от земли и теперь смотрели куда-то вдаль, в другую вселенную. Безмолвие ощущалось кожей, и Орландо невольно поежился, думая о том, что самая большая тишина предвещает самую страшную бурю.