Не надо ворошить прошлое

«Господи, как же все-таки темно. Не могу к этому привыкнуть",  – Константин Ефимович изо всех сил стукнул кулаком по стене, и, стиснув зубы, застонал от бессилия.
Он не понимал день или ночь на дворе, да и не хотел уже понимать. Понемногу его ярость утихла, и мысли потекли в привычном русле.
"Как же жизнь порой оборачивается. Я ведь две войны на себе испытал. И после каждой меня бросают и предают. Мать в детстве бросила и вот сейчас Шурка бросила меня одного умирать. Уехала, вот сволочь, –  он снова застонал  и стиснул руками голову. – Я опять об этом. Не надо об этом думать, не надо вспоминать. Господи, как же все-таки темно».
Еще в прошлом году Константин Ефимович с женой жили в Луганске, в своей квартире. И вот теперь, в чужом городе, совершенно слепой, он лежит на казенной кровати в доме престарелых, и перебирает в памяти прошлое и настоящее. Зрение у него давно было плохое, но ему и в голову никогда не приходило, что можно проснуться однажды утром и ничего не увидеть. Прожив с женой почти тридцать лет, и несмотря на свой семидесятисемилетний возраст, он еще не оставлял желания развестись с ней и найти себе другую жену. Рухнули все планы...

В последнее время он часто стал вспоминать свою мать. Чувство горькой обиды на нее не давало ему спать по ночам. Если бы она не предала его, не бросила маленького в деревне у бабушки с дедушкой, возможно и жизнь его сложилась бы иначе.
«Не надо вспоминать, не надо ворошить прошлое», – он с отчаяньем пытался прогнать свои мысли о матери. Но они, несмотря на все усилия, настырно осаждали его голову.
Константин Ефимович родился в Москве в семье военного летчика. Отец его был родом из деревни, простой и непритязательный человек, а мать родилась в Новгороде в состоятельной семье. В тридцать восьмом году, ее отца, который всегда работал на руководящих партийных должностях, перевели в Калугу. Но через год с тестем, Леонидом Аркадьевичем, случился инфаркт, и его отправили с почестями на пенсию. Учитывая его заслуги, за ним оставили и дачу, и машину с водителем.

«Снова эти воспоминания! Как мне от них избавиться? К чему ворошить такое далекое прошлое? – в очередной раз подумал он. – Память, какая зловредная штука. Ведь тогда мне было около пяти лет, а я помню все до сих пор, так отпечаталось это в моем сознании».
***
Костя проснулся от шума. Мать с отцом о чем-то громко спорили. Костя спустил ноги с кровати, и не найдя своих тапочек, босиком на цыпочках подошел к двери. Ему было страшно оставаться в комнате, но и выйти к родителям он тоже не решался. Он слегка приоткрыл дверь и стал прислушиваться, пытаясь понять, почему родители так громко кричат?
– Как ты не можешь понять, Марина, что это уже не шутки? Война не кончится быстро, как все считают. Надо срочно эвакуироваться, пока есть возможность спокойно уехать. Я улетаю на фронт, если вы уедете в деревню к моим родителям, я буду знать, что вы далеко от войны, и в безопасности.
– Я не поеду в эту глушь никогда! Даже не уговаривай. Как я буду там с маленьким ребенком? Я привыкла к комфорту и не смогу жить в деревне. Мне хватило одного раза, когда мы с тобой жили там целую неделю после свадьбы. Я уже все решила: мы с Костей едем в Калугу к моим родителям и точка. У них большая квартира и все условия для нормального проживания.
– Опомнись, Марина! Ехать навстречу войне с ребенком, это глупо и безрассудно.
– Еще раз говорю, я все уже решила, Ефим. Я разговаривала вчера по телефону с папой, он встретит нас на вокзале. Он тоже разделяет мое мнение. И вообще, что ты разводишь панику, ты же офицер? Война скоро кончится, и папа тоже так считает.
– И все же подумай хорошенько, Марина.
– И думать нечего, если ты ничего не хочешь делать, я с Костей сама доберусь до родителей.
Напуганный Костя так же на цыпочках дошел до кровати, снова лег и зажмурил глаза. Он не мог понять, что происходит, почему ссорятся родители, почему им надо уезжать из дома, и почему папа с такой тревогой говорит о войне? Ведь это совсем не страшно. Ведь папа военный, он ничего не боится, а тут почему-то испугался. Костя натянул на голову одеяло и тихонько заплакал.
 В комнату вошла мать, не глядя на ребенка прошла к окну, и раздвинула шторы.
– Костик, вставай. Просыпайся. Сейчас мы позавтракаем, соберем вещи и поедем на вокзал. Мы уезжаем к бабушке с дедушкой. Иди, милый, умывайся. Катя ушла от нас, так что помогать нам с тобой сегодня некому. Потом сам наденешь вот этот костюмчик и придешь завтракать. И постарайся все делать быстрее, не ходи, как сонная муха. Нам нужно успеть на вокзал.
Она так была занята своими мыслями, и даже не заметила, что ребенок плакал.
В два часа дня, расстроенный Ефим, всеми правдами и неправдами добившись для жены с ребенком один билет в отходящий через несколько минут поезд, посадил их в вагон, и, торопливо распрощавшись, уехал на аэродром.
***
Мысли Константина Ефимовича перескочили на жену. «Гадина продажная! Поняла, что запахло жаренным. Смотала удочки. Зачем я ей теперь слепой и с раком? Еще немного и я буду лежать, как овощ. А так уехала, бросила меня, и нет проблем! Стакан воды даже подать некому будет. Все просчитала сволочь».
У обоих это был второй брак. Большую часть своей жизни Константин Ефимович промыкался по городам и весям, и так и не нажив своего жилья, стал искать, где бы ему приткнуться под старость. Ему помог случай. Однажды, он шел с работы и встретил своего друга детства. От него он узнал, что Шурочка, сестра этого приятеля, живет в Луганске и недавно стала вдовой. Он знал, что когда-то в молодости она была в него влюблена. Сначала Константин написал Шурочке письмо, а потом приехал к ней вроде, как повидаться. Да так и остался у нее жить, поспешив зарегистрировать с ней брак. Совсем скоро обоим стало понятно, что они очень разные. Каждый день находился повод для ссор, были попытки развестись, но так и прошли годы.
Когда началась война, он предлагал как можно скорей уехать к ее родственникам в Россию, но Александра Фирсовна не хотела бросать квартиру и говорила, что не доедет, ссылаясь на плохое здоровье. Но когда рядом с ними разбомбили несколько домов и школу, они в одночасье собрали кое-какие вещи и пошли пешком на железнодорожный вокзал. Им повезло, в разных вагонах для них нашлось по одному месту. С большим трудом они добрались до сестры Александры Фирсовны, которая жила с семьей в маленькой квартирке. Через четыре месяца их определили на жительство в интернате для инвалидов и престарелых.
В первое время, Константин Ефимович позавтракав, уходил гулять. Ему даже стал нравиться этот зеленый городок. И снова стали приходить в голову мысли о том, как бы познакомиться с какой-нибудь интересной женщиной и тогда смело можно было бы порвать с женой, которую к этому моменту он уже ненавидел. В отличие от жены он даже в этом возрасте выглядел еще вполне моложаво и подтянуто. Но случилась беда, и он стал полностью зависеть от Александры Фирсовны.
Бывали дни, когда он замыкался в себе и молчал по нескольку дней, а потом, словно очнувшись от тяжелого сна, набрасывался на жену и ругал ее, на чем свет стоит, обвиняя ее во всех своих несчастьях.
– И зачем только я тогда к тебе приехал? Ненавижу тебя! Ты мне всю жизнь испортила!
– Надо было уйти, раз я такая плохая была! Кто же тебе мешал? А знал бы ты, как я тебя ненавижу!
Устав от воспоминаний, Константин Ефимович прикрыл глаза. «Что зря таращить их, все равно ничего не вижу».
Он отвернулся к стене. Но мысли продолжали настойчиво стучаться в каждую клеточку его мозга.
«Ну, уехала и уехала. Черт с ней! Все равно раздражала только», – снова с ненавистью подумал он о своей жене. – Мне не впервой быть брошенным».
И снова перед глазами отчетливо всплыли картинки из детства.
***
Дорога до Калуги в душном вагоне поезда показалась Косте бесконечной. Он уже ничего не понимал, они то так долго ехали, перед глазами мелькали поля, перелески, маленькие полустанки, то стояли где-нибудь на запасных путях и мимо проезжали товарные вагоны с техникой и солдатами. Когда поезд находился в пути, его укачивало, и он, то засыпал, то просыпался и так устал от такой жизни в поезде, что когда они, наконец, добрались до Калуги, у него не осталось сил радоваться.
На вокзале их встретил дедушка, отец Марины.
– Папа, где ты оставил машину? Почему ты один встречаешь нас, где твой водитель?
– Мы пойдем пешком, Марина. У меня нет теперь персональной машины.
– Как пешком? Я устала, и потом у меня столько сумок и чемоданов!
– Дочка, успокойся! Пойми, что идет война, и теперь все будет по-другому, пока не прогоним врага. Я рад, что мне удалось вырваться с работы, чтобы встретить вас. Я ведь теперь работаю в штабе гражданской обороны.
Леонид Аркадьевич связал веревкой две сумки и перевесил их через плечо, в руках он понес два чемодана. Марине достались тяжелые сумки, и она всю дорогу ворчала, жалея, что взяла так много ненужных вещей.
– Костя, держись крепче за подол моего платья и смотри не отцепляйся, потеряешься.
Часто останавливаясь отдохнуть, они, в конце концов, дошли до дома. Бабушка, Ольга Борисовна, со слезами встретила их у подъезда и помогла занести вещи в квартиру.
– Ах, мамочка! Как хорошо, что вы живете на первом этаже, выше я бы уже не поднялась. Ты не представляешь, в каких условиях мы ехали! В общих вагонах с сидячими местами. Мой олух не только не проводил нас по человечески, но даже не смог нас устроить в нормальные вагоны. Мамочка, ты приготовь мне, пожалуйста, ванну, я вся потная.  Мне кажется, что от меня пахнет, как от свиньи.
– У нас уже давно нет горячей воды. Я вам тут в большой кастрюле нагрела. Будем надеяться, что это временные трудности. Папа говорит, что немцев прогонят, но мне что-то так страшно, Марина. Я слышала, что они очень плохо относятся к евреям.
– Мама, успокойся. У тебя же папа был русский, а ты похожа на него. И потом, твоих родителей давно уже нет на свете. Тут больше надо волноваться за то, что мой муж военный летчик, офицер Красной Армии. Я надеюсь, об этом мало кто знает, ведь мы с мужем сюда приезжали только два раз, и он был в штатском.
– Да, дочка. Мы, как переехали в этот дом в тридцать восьмом году, так и не подружились ни с кем. Но я ведь рассказывала тебе про одну женщину из пятнадцатой квартиры. Она самым непостижимым образом узнает обо всех жильцах всю их подноготную. Страшно подумать, что может произойти, если война все же докатится до нас, я на нее не надеюсь. Она злится на меня, что я не общаюсь с ней. О чем мне, интеллигентной женщине, говорить с такой сплетницей?
– Будь с ней осторожней, мама.
Ольга Борисовна подала дочери полотенце и ушла в комнату. Внук сидел на полу и гладил кошку, свернувшуюся в клубочек. Кошка Бусинка, приоткрыла свои добрые глазки и посмотрела на хозяйку так, словно, просила не тревожить их.
– Сыночек, устал, мой хороший! Уйди, Бусинка, не мешай. Солнышко, идем я тебя искупаю.
За окном зашумели деревья, ветки березы с силой хлестали по стеклу.
– Наверное, будет гроза, синоптики не ошиблись. Будем ужинать без папы, он часто теперь приходит поздно. Совсем не бережет себя после инфаркта. Все ему кажется, что  не обойдутся без него. Ах, вот уже и молнии сверкают.
Громыхнуло где-то рядом, стекла в окне задрожали. Ольга Борисовна бросилась закрывать форточку.
– Надеюсь, Леня не попадет под дождь. Не хватало ему еще простудиться.
– Где находится их штаб? – спросила Марина, расчесывая свои длинные волосы, внимательно разглядывая свое отражение в большом зеркале.
Она была очень красивая и привлекательная женщина. Светло-русые волосы, как у отца, мягкими волнами ниспадали на ее плечи.
– Да тут совсем рядом, за углом, – с тревогой ответила мать, вглядываясь в окно. – По-моему это он бежит, накрывшись пиджаком. О, господи! Совсем как маленький, мог бы и подождать, когда закончится дождь, Леня! – упрекнула она входящего в квартиру Леонида Аркадьевича.
Он, стряхивая с себя капельки дождя, улыбнулся.
– Нет, не мог. Приехал мой любимый внук.
– По-моему, твой внук уже засыпает. Я сейчас уложу его в кровать. А ты умывайся скорее и ужинай, пока не остыло.
Ольга Борисовна всегда говорила с мужем, хорошо поставленным голосом, словно, строгая учительница в школе. Она и по образованию была учителем немецкого языка. Но выйдя замуж за Леонида Аркадьевича еще совсем молодой девушкой, ушла из школы, родила Марину и, посвятила себя семье.

***
В сентябре начались авианалеты на город. Многие до последнего не верили в то, что город может быть оккупирован немцами. Несмотря на то, что план эвакуации населения был разработан еще в августе, приступили к нему только в конце сентября, после того как стали гибнуть люди от взрывов и пожаров. Линия фронта приближалась к Калуге. В такой страшной обстановке началась эвакуация населения. Леонид Аркадьевич хотел отправить хотя бы дочь с внуком назад в Москву, потому что Ольга Борисовна наотрез отказалась ехать без него, но неожиданно сам заболел и слег. Марина понимала, что уехать в такой ситуации от родителей она не сможет. Теперь она осознала, что сделала большую глупость, не послушав мужа, но было уже слишком поздно. Оставить мать с больным отцом она уже не решилась. Леонид Аркадьевич часто просил у Марины прощения за свою недальновидность и халатность.
– Старый я дурак! Как можно было тебе позволить ехать сюда с ребенком? Все наша бравада! Прогоним! Закидаем шапками! Болван!
Он плакал, отвернувшись к стене, чувствуя за собой вину, что не отговорил дочь, тогда, в самом начале войны, и разрешил им приехать в Калугу.
В октябре, когда враг был уже на подступах к городу, и стало понятно, что его сдадут немцам, несмотря на ожесточенные оборонительные бои, с отцом случился очередной удар. Ольга Борисовна просидела рядом с мужем на стуле почти всю ночь, к утру ему стало совсем плохо, он долго стонал, а потом захрипел.
Ольга Борисовна разбудила дочь, но пока ходила за ней, муж уже умер.
Весь следующий день они занимались похоронами. С трудом добыв машину и человека в помощь для погребения, они отвезли его на кладбище, и, наскоро засыпав землей, совершенно обессилевшие и опустошенные вернулись домой. Заплаканный Костя был в соседней квартире у одинокой женщины, он был очень напуган грохотом взрывов и канонадой выстрелов.
– Наталья Алексеевна, спасибо, что посидели с Костиком. Заходите к нам через часок, помянем Леонида Аркадьевича.
– Мне было не трудно с ним, Костя хороший мальчик. Он только в конце уже начал плакать. Признаться мне и самой было страшно, бежать в бомбоубежище с ребенком я бы не смогла. Спасибо за приглашение, Ольга Борисовна, я обязательно приду.

Утром Марина решила попытаться выяснить, можно ли еще выехать из города. Она обошла ряд инстанций, но везде царил хаос, и не к кому было обратиться. Марина, оставшись без поддержки отца, растерялась, впервые она не знала, что делать.
У самого дома она встретила ехидную соседку из пятнадцатой квартиры.
– Что, милая, отца похоронили? Думаете теперь все шито-крыто! Ан нет, муженек-то твой летчик, офицер. Небось немцы по головке вас не погладят.
– Вы бы лучше тоже помалкивали, гражданочка. Насколько мне известно, ваш брат после революции служил в милиции. Я думаю, нам следует обеим закрыть рот, – сказала Марина решительным голосом огорошенной соседке.
Вечером в город вошли немцы.
На следующий день в квартиру пришли несколько человек: два немецких солдата и один русский. Они осмотрели все комнаты, не обращая внимания на женщин.
Потом русский с презрительной усмешкой обратился к Ольге Борисовне:
– Жить будете в этой комнате, – показал он на маленькую спальню, – а эти две освободить, и давайте пошевеливайтесь, скоро сюда придут господа офицеры. Немецкий язык разумеете?
– Нет, – соврала Ольга Борисовна.
– А ты? – обратился он к Марине.
– Нет, только французский язык, и то по школьной программе, – Марина, следуя за матерью, решила тоже не говорить правды.
– И чтобы вас не было видно и слышно, понятно?
Ольга Борисовна кивнула головой.
После ухода непрошеных гостей, они быстро перенесли нужные вещи в спальню и со страхом стали ожидать прихода немецких офицеров.
– Мама, что же теперь будет с нами? Как жить?
– Не знаю, дочка. На всякий случай зачеши гладко волосы, повяжи платок, и надень другое платье. Надо быть, как можно незаметнее.
Вечером в квартиру пришли немецкие офицеры. Марина с матерью сидели тихо в комнате, не зная, как поступить: нужно ли выйти навстречу немцам?
Внезапно дверь отворилась. На пороге стоял высокого роста мужчина в военной форме. Он внимательно оглядел испуганных женщин и ребенка, и вышел, не сказав ни слова.
– Квартира просторная, после блиндажей и деревенских хибар, кажется роскошью, –засмеялся он, обращаясь к другому офицеру. – Там какая-то старуха и женщина с маленьким ребенком. Не люблю я этих маленьких русских щенков, пусть только тявкнет – пристрелю.
Ольга Борисовна с ужасом поглядела на дочь и внука. Как объяснить маленькому ребенку, что этих дядей надо бояться и лучше бы он молчал, и главное не плакал?
Днем, когда немцы уходили, Марина старалась сделать как можно больше дел, чтобы вечером не показываться им на глаза. Иногда к ним заходила Наталья Алексеевна. В ее квартире тоже жил немецкий офицер.
– Мне немножко больше повезло, чем вам. Мой немец очень спокойный и воспитанный. Иногда он пытается со мной разговаривать. Расспрашивает о моей семье. Он врач. И по-русски говорит совсем неплохо. Ольга Борисовна, говорят надо явиться в полицию и зарегистрироваться. Сейчас новые законы и ослушаться ни в коем случае нельзя.
***
Константин Ефимович зябко поежился, вспомнив, как в ту пору хотелось есть. Глядя, как мать и бабушка испуганно зажимали ему рот всякий раз, когда он начинал плакать, он понял, что лучше молчать, но голод был сильнее его и он снова плакал.
Постепенно тот небольшой запас продуктов, что у них оставался после смерти отца, был съеден. Встал вопрос, где добыть немного какой-нибудь крупы, чтобы сварить хотя бы жидкую похлебку.
 – Говорят на рынке можно обменять вещи на продовольствие. Мама, надо папино пальто попытаться продать или поменять на сало. А его зимнюю шапку, она ведь еще совсем новая, попробуем обменять на крупу или хлеб. Сало будем мелко резать, обжаривать и добавлять в похлебку. Костик так исхудал, одни глаза торчат. Тебе не кажется, что он заболевает? Он сегодня с утра какой-то вялый и глаза блестят.
 – Я тоже хотела тебе об этом сказать. Надо измерить ему температуру.
***
Константин Ефимович заметался по кровати. «Не надо это вспоминать. Не надо».
На лбу выступили крупные капли пота. Он вытер их рукавом пижамы и в изнеможении закрыл глаза, но тут же испуганно широко открыл их. Перед глазами стоял разъяренный немец. Он что-то кричал и размахивал пистолетом перед лицом бабушки. Мать в ужасе прижала к себе плачущего Костю, пытаясь заслонить его всем телом от немецкого офицера. Бабушка с грохотом упала на пол, потеряв сознание. В этот момент вошел другой офицер и увел разбушевавшегося зверя.
«Что же никто не идет до сих пор. Ужасно хочется пить. Вот он тот пресловутый стакан воды, который мне не кому подать,  – усмехнулся Константин Ефимович. – Лежу, как бревно. Была единственная радость в жизни – книги, и той лишился. Только и остается теперь лежать и вспоминать прошлое. Но я не хочу об этом вспоминать! Но ничего не могу с собой поделать. Слишком велика обида на мать и на жену, будь они не ладны!
***
После войны отец приезжал в Калугу. Он сказал матери, что в Москве их квартира уже занята и им выделяют квартиру в Химках.
Мать раскричалась, что она не желает жить нигде, кроме как в Москве. Ни в какие Химки она не поедет.
 – Ты сама все испортила, уехав из Москвы в Калугу, и прожила в оккупации почти три месяца. Скажи спасибо, что в лагеря не отправили, – сказал перед отъездом отец.
У бабушки Ольги, Костя прожил до тринадцати лет. Потом она умерла и мать, желая устроить свою личную жизнь, повезла Костю в деревню к родителям, тогда уже бывшего мужа.
Константин Ефимович четко запомнил, как мать после обеда распрощалась со стариками, и они пошли в сторону шоссе, ведущего в районный центр. Вдруг она остановилась и сказала:
– Сынок, я забыла на столе свой платок. Беги, дорогой, до бабушки, а я посижу здесь и подожду тебя.
Он побежал со всех ног назад, а когда вернулся, матери не было на том месте. И тогда он понял, что она обманула его. Он долго лежал на траве и плакал, пока не подошла к нему бабушка и не тронула его за плечо.
 – Идем, сынок, домой. Она приедет за тобой, как только сможет.
Больше он свою мать никогда не видел...
 – Вот он итог моей жизни: дважды преданный, слепой, умираю от рака в чужом городе.
Из незрячих глаз Константина Ефимовича полились горькие слезы.