Александр Сергеевич Суворов («Александр Суворый»)
Книга-фотохроника: «Легендарный БПК «Свирепый» ДКБФ 1971-1974».
Глава 421. ВМБ Балтийск. БПК «Свирепый». Пусть будет, как будет. 24-26.04.1974.
Фотоиллюстрация из открытой сети Интернет: Фрагмент картины «Милосердие» Адольфа Вильяма Бугро (1825- 1905) – французского живописца, видного представителя салонного академизма XIX века. 1859 г.
В предыдущем:
«Ханну, которую знает весь завод» я ещё не видел, хотя от Валерки Маховика узнал, что она «по-прежнему работает в одном из цехов и спрашивала обо мне»…
Вторые сутки (реально – сутки, то есть днём и ночью – автор) мы «промышляем» в заводе. Работаем плодотворно – «ленкаюта» забита рейками разной длины и толщины, листами фанеры, оргстекла, пластика, оцинкованной жести, мебельной фурнитурой (для крепления стендов к переборкам). Уже есть кое-что из красок, клеев, гвоздей, шурупов и остальной необходимой в деле мелочи. Для корабля набрал всего достаточно, а для себя?
В одном месте нам с Володей Мальцевым (старший специалист СПС, период службы 18.05.1971-20.05.1974) удалось договориться и обменять «универсальную валюту» на листы толстого полированного оргстекла, его нам даже обработали на ленточной пилораме. Из этого фигурно вырезанного оргстекла ДМБовские годки-умельцы делали красивые сувениры – настольные лампы-ночники, изображающие гладь моря (оргстекло) и янтарные острова (дикий необработанный янтарь).
В прошлом 1973 году я сделал такой сувенир – янтарный остров с внутренним гротом, в котором на кусочке янтаря сидела русалочка, вырезанная мной одним острым надфилем из ручки зубной щётки. «Море» из оргстекла было отполировано так, что зеркально отражало янтарный остров, собранный из более десятка крупных смоляных камней янтаря.
Снизу, в толще оргстекла должно было быть просверлено отверстие до основания янтарного острова, вставлена лампочка от фонарика и где-то в сторонке должна быть батарейка, тогда бы получался ночник с красивым янтарным прозрачным светом, но я оставил это дело до «гражданки».
Вообще задумка была простая – сделать красивый сувенир, но тем самым привезти домой необработанный «дикий» янтарь и уже дома, в спокойной обстановке сделать из янтаря что-то стоящее, ювелирное.
Однако в момент, когда я в день отбытия в 10-дневный отпуск на родину был в Калининграде – патрули комендатуры и милиции всех моряков «шмонали» на вокзалах на предмет вывоза контрабандой янтаря. Чтобы не рисковать, а самое главное, по зову сердца, я подарил этот сувенир «янтарный грот-остров» Ханне, которую знает весь завод, и которую я познал её даром самым чудесным образом…
Когда мы в Володей Мальцевым несли тяжёлые листы толстого оргстекла на корабль, то попались патрулю, составленному из моряков новостроящихся и ремонтируемых кораблей. Вот когда нам пригодились наши звания и должности: Вовка Мальцев солидно, спокойно и веско представился старшим специалистом СПС и на вопрос: «Что вы несёте и куда?» - ответил «Военная тайна», а я представился «комсоргом БПК «Свирепый» и на тот же вопрос ответил: «Материал для изготовления подарочного сувенира на 17-й съезд ВЛКСМ от БПК «Свирепый».
Такие ответы обескуражили офицера и матросов патруля, а мы спокойно проследовали дальше, а потом (уже на корабле) мы с Мальцевым смеялись до коликов в животе, хотя коленки дрожали у обоих…
Сегодня, в четверг 25 апреля 1974 года, я впервые был в заводской типографии, познакомился с руководством, парторгом, комсоргом и двумя работницами – Аней и Лидой. Обе девушки работали на станке, который переплетал готовые сшитые тетради технической документации в книжные блоки.
Обе девушки были молоды (20-21 год), Аня пухленькая, очень смешливая и весёлая, а Лида – строгая, стройная, «ледяная-неприступная». Однако «чертячий огонёк» в её быстром огненном взгляде говорил, что за этой неприступностью и величавой холодностью скрывается неудержимая страстность. Я это сразу заприметил и после обеда пришёл в типографию не один, а с подобающими этим двум девушкам матросами…
В результате нашей «шефской помощи» нам удалось не только реально действительно помочь девушкам и работникам типографии, не только выполнить все плановые работы по изготовлению каких-то брошюр и сборников документов к какой-то конференции, но и внеплановые задания, которые всё «подбрасывал» и «подбрасывал», как дрова в топку, обрадованный начальник типографии.
В итоге в конце рабочего дня и вечером мне пришлось буквально растаскивать за рукава и воротники моих друзей и этих девушек в стороны, ругаться и бороться с ними, чтобы «разлучить, хотя бы до завтра» и вовремя (до вечерней поверки) вернуться на корабль…
Моих друзей девушки из типографии хорошо покормили, напоили, ублажили. Они шли рядом со мной, шатаясь от «счастливой сытой расслабухи» и с глупыми улыбками до ушей делились своими впечатлениями и ощущениями, а я злой, голодный, сирый и убогий (со своей комсомольской принципиальностью) шёл и поскрипывал зубами и играл желваками на сведённых судорогой скулах…
Всё, завтра иду в цех, где работает «Ханна, которую знает весь завод»!..
В пятницу 26 апреля 1974 года завод работал ударно, а завтра в субботу – до обеда. Поэтому нужно было успеть сделать массу дел.
Вот уже трое суток я практически круглосуточно бегаю, верчусь, организую, ношу, работаю, разбираю, собираю, сортирую, опять ношу и опять бегаю с корабля в завод и обратно. Поздно вечером, после учёта всего случившегося и добытого, я буквально падал на свой матрац в чём был и забывался беспробудным сном до утра, до побудки. Примерно так же жили и работали все остальные моряки-свиреповцы – от командира корабля до самого молодого «салаги».
Днём я практически не видел, что творилось и делалось на корабле, но по вечерам я чувствовал, что что-то сильно меняется: менялись приборы, протаскивались новые механизмы, даже вскрывались огромные люки на верхней палубе возле торпедных аппаратов, протягивались новые кабели, изменялся внешний вид отсеков и коридоров, поменяли полностью оборудование азотного пожаротушения (которое не работало – автор). Во внутренней атмосфере корабля доминировали запахи завода: сварки, покраски, металла, пластика, электричества…
Завод и территория завода стали знакомыми и мы уже не бегали сломя голову в лабиринте зданий цехов и сооружений, а целенаправленно ходили по центральным «улицам» или тайными (знакомыми) тропами. Теперь многие из моряков-свиреповцев имели знакомых, друзей, товарищей на заводе, а некоторые уже побывали в гостях дома у заводских девушек и женщин.
Вновь познакомился и я с Ханной, которую знает весь завод. Она встретила меня сначала несколько настороженно, но потом, когда я никаким образом не предъявил каких-то «претензий» или «поползновений» к ней, она опять по своему обыкновению «раскрылась» мне, как бутон цветочка…
Ханна была замужем и со счастьем делилась своими ощущениями от семейной жизни счастливой жены, супруги и мамы, у которой двое детей. Она по-прежнему была как птичка-синичка – весёлая, жизнерадостная, непосредственная, влюбчивая, трудолюбивая, заботливая и наивно-мудрая.
Ханна всё понимала, всё ощущала своим интуитивным женским чутьём-разумом, я увидел в ней то материнское милосердное понимание, которым, например, отличалась моя мама. Она в каждое мгновение своего общения с людьми была искренней, честной и справедливой в той степени и в том образе, который она понимала и создала сама для себя.
Её любили и оберегали все, вот почему о ней была такая слава – «Ханна, которую знает весь завод». Она была душой, искоркой завода, которая поддерживала душевный огонь в сердцах многих заводчан и моряков. Так я думал и так для себя решил, глядя на повзрослевшую, но по-прежнему юную Ханну, которую знает весь завод…
Все последующие дни я неудержимо стремился к Ханне, приходил или забегал к ней в гости, каждый день дарил ей мои сувениры-гравюры, от которых она приходила в такой восторг, что мне казалось, она получает не только душевную радость и удовлетворение.
Всякий раз, общаясь с Ханной, я радовался и печалился одновременно, потому что это было маленькое, но счастье близко-духовного общения с желанной девушкой-женщиной, и горькая грусть от ощущения, что она «не моя женщина»…
Возможно, Ханна по своему прежнему обыкновению немного играла мной, забавлялась мною, заигрывала, баловалась и шалила, но мне и ей это нравилось. Поэтому мы опять, как в прежние времена, уединялись, прятались от вездесущих моряков и любопытных глаз в разные заводские «шхеры» и я слушал её весёлые рассказы о своих детях – дочке и сынишке.
Я видел и чувствовал, как боролась Ханна сама с собой в минуты наших уединений, да и я еле-еле сдерживал себя, а потом мучительно переживал свою принципиальную сдержанность, но мы не переходили грань близких дружеских отношений, и это тоже доставляло нам обоим какое-то высшее удовлетворение и самоуважение.
В субботу 27 апреля 1974 года Ханна вышла на работу. С её помощью мне и моим помощникам-матросам удалось полностью «закрыть» всю мою дефектную ведомость по «ленкаюте». Изолировщицы восстановили нарушенное пластиковое покрытие переборок корабельной библиотеки и «ленкаюты», маляры выкрасили все стеллажи и палубу, электрики протянули новые кабели и установили новые взрывозащищённые розетки и светильники в тех местах, которые были наиболее удобными для жизни, обитания и работы в «ленкаюте».
Теперь я мог в «ленкаюте» смотреть и показывать фильмы, диафильмы, спокойно печатать фотографии и фотографировать документы. Мой сейф для разведданных теперь не торчал в проходе, а был встроен между шпангоутами, а моё рабочее место стало удобным, хорошо освещённым и оборудованным. Главное, - мне удалось так расположить воздуховоды вентиляции, что теперь «ленкаюта» отапливалась и проветривалась равномерно по всему объёму (ранее слева от борта из якорного ящика шёл леденящий холод и сырость – автор).
Ханна так и не решилась тайно зайти на борт БПК «Свирепый» и посетить «твою ленкаюту», к которой она меня страстно ревновала, хотя очень-очень хотела этого посещения. В этот день я получил от мамы, от школьной подружки Раи и от моей давней знакомой-незнакомки Оленьки письма, был под их впечатлением, поэтому не смел настаивать на посещении «ленкаюты» Ханной.
Пусть всё будет так, как будет…