Основано на реальных событиях
Следователь Семейкин смотрел на ящик и не верил своим глазам. Вроде, ничего особенного… Ящик, как ящик. Вернее, плотного картона коробка из-под большого телевизора. Точно такая же, абсолютно идентичная, стоит у дочери в комнате. Ящиком её она определила. Ящик для ящика, смеялась она. Её это очень смешило. Дочь у Семейкина очень весёлая. Всё время улыбается. В ящике у неё игрушки и самая большая, красивая, любимая кукла. Прям, как живая. Глазищами хлоп, хлоп… Дочь кладёт её туда на ночь. «До конца жизни можешь теперь пялиться в свой ящик», - сказала жена, когда уходила. «Куда идёшь, Красотуля?», - спросил её тогда Семейкин. «К другому ящику», - огрызнулась жена. Ящик для ящика, смеялась дочь. Был для ящика, а теперь там Боня спит, Боня с косичками и бантами. Ха-ха-ха! Семейкин смотрел на ящик. Мыслей в голове не было. В голове поперёк засел тяжёлый кирпич. Жизнь раскололась на «до ящика» и «после ящика». Именно ящик поразил Семейкина. Не девять кукол в реке. Не трупные пятна и запах разложения. Он видел и не такое. Ящик, в котором жили куклы, привёл Семейкина в полнейшее оцепенение.
Куколку бы мне… Куколку для моей доченьки… Настоящую, большую, красивую… Не пластмассовую из магазина, а настоящую, живую… Совсем не улыбается моя доченька… Не смеётся, не веселится… Мычит печально, ничего не говорит… Когда на улице к песочнице подходит, улыбается немного, пальцем показывает на маленьких, и улыбается чуть-чуть верхней губой, и говорит гу-гы-га… Всё у неё нормально, всё у неё есть, и кашку манную она с радостью ест, схватит ложку тремя пальцами, мычит и ест, мычит и ест, значит, вкусно… Только не улыбается… Куколку бы мне… Куколку для моей доченьки…
Манная каша была отвратительна. Она была ужасна. Она была похожа на белую грязь. Сверху всегда лежал кубик масла, и, по мере того, как он таял, вокруг растекалась зеленоватая лужица, словно кто-то снайперски высморкался в центр тарелки. Мама садилась напротив и превращалась в робота… «Тоня, ешь кашу, ешь кашу, Тоня, ешь, пожалуйста, кашу, пока ты не съешь всё, ты не выйдешь из-за стола, ешь кашу, Антонина, ешь кашу, пожалуйста, быстро всё съешь, ешь, ешь, ешь, Тоня, ешь, ешь кашу, кашу, кашу, ну, ешь, ну, ешь, ешь, ты будешь сидеть до вечера, ешь кашу, надо есть кашу, она полезная, ешь, каша вкусная, Тоня, ну, ешь»… Робота хватало часа на полтора, мама тихо взвизгивала, и говорила шёпотом быстро-быстро, так что Тоня разбирала только отдельные слова: «Я тебя в окошко выброшу, под окошком речка, холодная, полетишь с крыши, плохие дети падают с крыши». Потом она забирала тарелку, уходила на кухню, швыряла тарелку в мойку, и долго беззвучно плакала. И тогда у Тони начинала болеть голова. Голова болела сильно, но совсем недолго. Это было наказание. Ей было жалко маму, но съесть эту мерзкую кашу она не могла. Поэтому она закрывала лицо руками, стискивала зубки, и молча ждала, когда наказание пройдёт. Мама возвращалась с кухни, с чайником и печеньем, мамины слёзы прошли, она улыбалась, наказание Тони кончилось, она тоже улыбалась, мама гладила дочь по голове, и они пили вкусный чай с бегемотом, и обе улыбались и радовались. До завтрашней каши.
- Ну, что Вы, Антонина Васильевна, что значит усыновить- удочерить, - удивилось ответственное лицо Варвара Сергеевна. – Я, конечно, лицо ответственное, но я всего лишь замдиректора, и процедура, хочу Вам сказать, выглядит гораздо сложнее, чем Вы себе представляете.
Антонина Васильевна недовольно заёрзала на стуле.
- Я Вас прекрасно понимаю, - продолжало ответственное лицо Варвара Сергеевна. – Это замечательно, что Вы сами медицинский работник, но, вот, однако, Вы говорите и семья у Вас неполная, и девочка уже есть, взрослая, извините, с отклонениями… Извините, в любом случае, Вам в органы опеки, милости прошу, по месту жительства. Они решают, а мы так вот с бухты – барахты, ничего не имеем права.
- А посмотреть, - вкрадчиво прошелестела Антонина Васильевна. – Можно просто на них посмотреть? А потом я все процедуры пройду, конечно…
- Конечно, пройдёте, - твёрдо постановило ответственное лицо Варвара Сергеевна. – А посмотреть, вот, пожалуйте на выход, по дорожке асфальтированной, направо посмотрите, налево, детишки вон гуляют во дворе, посмотрите, и будет пока с Вас. В органы, в органы опеки, дорогая, без ихних санкций мы ничего не решаем. Всего хорошего!
- Давайте, не употреблять этого слова, Иван Палыч, - сказал полковник. – Мороз по коже дерёт. Пусть будут куклы.
- Слушаюсь, - козырнул Семейкин.
- Итак, - полковник затаил дыхание, словно собирался выпить стакан спирта.
- Дом пятиэтажный, Валерий Петрович, стоит на набережной. Этаж верхний, последний, она выводила де…, простите, кукол на крышу, привязывала сумку с кирпичами к ноге и толкала вниз. На девятой осечка вышла, верёвка лопнула, куклу спасли. Выяснилось, что детдомовская, начали остальных пропавших детдомовских проверять, прочесали реку, так всех и нашли потихоньку… Если бы верёвка не лопнула, скорее всего, ничего бы мы и не нашли… И возможно пропажи на этом не кончились бы…
- Но, зачем? – схватился полковник за голову. – Зачем она это делала?
- Выясняем, - грустно ответил Семейкин. – Ясно, что, скорее всего, невменяемость. Шизофрения, скорее всего… На первичном допросе показывала - голова в детстве болела часто…
Это было просто чудо какое-то! Какое-то распрекрасное, расчудесное чудо! Это была не кукла, это была не игрушка, нет, это была настоящая, живая девочка! Казалось, что сейчас мама поставит её на пол, она чихнёт и пойдёт! Пойдёт сама! Казалось, что сейчас мама спросит её «как тебя зовут, красотуля?», и красотуля захлопает своими большими, жемчужными глазищами и заговорит! «Как тебя зовут, прекрасная девочка?», - спросила мама и усадила куклу в кресло. Тоня даже воздухом захлебнулась от счастья, даже запрыгать не смогла от радости, такие они на неё навалились тяжёлые и добрые, счастье с радостью… Навалились так, что она села прямо, где стояла, не то села, не то упала прямо попой назад. «Её зовут, её зовут»… Это же такое удивительное событие, это же такое ответственное, взрослое дело ей доверили, выбрать имя для ребёнка, для такого чудесного, волшебного ребёнка, имя выбрать… «Соня её зовут», - выпалила она первое, что пришло в голову. Конечно, немного безответственно подошла к важному выбору, но в голове плавали какие-то треугольники, которые превращались то в клубнику, то в квадратные циркули, Тоня просто обалдела от неожиданного счастья с радостью…
- Ну, Соня, так, Соня, - сказала мама. – А сейчас уже поздно, давай положим Сонечку спать, а потом и тебе пора укладываться. Где у нас Сонечка будет спать?
Тоня хотела упросить маму взять куклу с собой в постель, но промолчала, чтобы не спугнуть счастье с радостью. Хотя Тоня была ещё маленькой, но уже смутно догадывалась, что счастья с радостью не должно быть слишком много, а то теряется смысл…
- Правильно, в тёмной комнате будет спать, - при этих словах Тоня поёжилась, чёрный проём, называемый тёмной комнатой, всегда казался ей огромной, бездонной пастью, пожирающей и счастье, и радость…
- В тёмной комнате, в ящике из-под телевизора, - добавила мама, и они уложили куклу в этот ящик, ко всем другим куклам и зверям.
Тоня постаралась уснуть очень быстро, она хотела, чтобы поскорее наступило утро. Она не хотела, чтобы Соня долго спала в этом ящике, у Тони было много кукол, они все спали в этом ящике, и ей было как-то всё равно, но Соня была особенная. Ни одна из кукол в ящике не была такой красивой… Красивой и живой… Ей было там явно не место… Надо найти ей другую спальню…
Дочка к маме подошла,
И сказала кроха:
Две тарелки хорошо.
Три тарелки плохо.
Семейкин держал в руках тетрадь в клеточку, приобщённую, среди прочих предметов, к вещественным доказательствам по «Делу о куклах», и читал неказистые, детские стихи. Стихи были нескладными и наивными, как и полагается детским стихам, но последнее четверостишие о тарелках заставило Семейкина задуматься… Кто это написал? Дочка Антонины? Вряд ли… Она разговаривать не умеет, не то что писать… Тогда сама Антонина? В далёком детстве… Очень может быть… Значит, был кто-то третий в доме… Тот, кому однажды поставили третью тарелку…
Когда на следующее утро мама опять превратилась в робота, Тоня не сразу поняла, почему мама называет её именем куклы. «Соня, ешь кашу, ешь кашу, Соня, ешь, пожалуйста, кашу, пока ты не съешь всё, ты не выйдешь из-за стола…» Тоня привыкла сидеть над кашей, опустив низко голову, чтобы не видно было, что она сидит с закрытыми глазами, поэтому не заметила, как мама поставила ещё одну тарелку, и усадила за стол куклу Соню. Тогда Тоня ещё больше согнулась над тарелкой, и, почти уткнувшись носом в масляный кубик, беззвучно задвигала губами: «Не надо, мама… Мама, не надо…» Но робот этого не заметил. Этим утром робот решил особо долго не уговаривать куклу съесть кашу. То ли роботу было некогда, то ли батарейки у него кончались, но через десять минут после начала завтрака, сквозь текущие в кашу слёзы, сквозь начинавшуюся головную боль, сквозь невообразимый ужас, который ползал крылатыми ящерицами у Тони в животе, она отчётливо услышала то, что раньше принимала за собственные фантазии, пытаясь разобрать неразборчивый мамин шёпот. «Если не съешь, - чеканя ритм, произнесла мама, - я тебя в окошко выброшу, под окошком речка, холодная, полетишь с крыши, плохие дети падают с крыши». С этими словами, Соня вдруг ткнулась в кашу носом, мама взяла её за волосы, открыла окно, и вышвырнула вон… Нет, мама, мама нет, закричала было Тоня, вскочила, потом села, попыталась запихнуть в рот ложку каши, но не смогла, каша вывалилась изо рта, Тоня опять вскочила, опять закричала, потом, нагнувшись к тарелке, схватила губами небольшой комочек, попробовала проглотить, комочек застрял в горле, её стошнило прямо в тарелку, и голова так заболела, заболела так сильно, будто ящерицы из живота переползли в мозги и стальными клювами долбят измученный мозг. Мама подошла к ней, обняла и ласково сказала: «Ну, видишь, ты уже ложку каши почти съела, не надо плакать, всё будет хорошо, а Соня поплавает немного, и завтра опять придёт на завтрак».
- Ну, как дела, Иван Палыч, написала?
- Написала. Полное, по всем эпизодам. Я только что с допроса. Давайте послушаем, - Семейкин достал из кармана диктофон и нажал на плей.
«Сонечка, плыви, плыви, пожалуйста, я знаю, что вода холодная, но ты сильная, ты выплывешь, придёшь домой, мама тебе дверь откроет, вытрет полотенцем, закутает в одеяло и даст горячего чая с печеньем, ты согреешься, а потом будешь спать в ящике, я знаю, что там очень, очень одиноко, но ты потерпи, пожалуйста, я прошу, утром мы снова сядем за стол, и я постараюсь съесть кашу, потерпи ещё денёк, ведь я обязательно должна научиться есть кашу, потерпи ещё второй денёк, ты видишь у меня уже лучше получается, потерпи ещё третий денёк, я понимаю, ты устала, тебе очень плохо, я знаю, как это ужасно плавать в холодной и очень мокрой воде, у меня сегодня не получилось, может быть, завтра, ну потерпи четвёртый денёк, нет, уже пятый, нет, уже шестой потерпи, меня сегодня даже не тошнило, только каша всё равно в рот не пролезает, потерпи седьмой, Сонечка, Сонечка, ещё чуть-чуть, я чувствую, что скоро я смогу, я обещаю тебе, я съем эту кашу, восьмой денёк потерпи, я только каждый раз боюсь, что ты попадёшь прямо на асфальт, а в воду не попадёшь, и тогда ты разобьёшься, и не придёшь домой, и к завтраку тебя не будет, и мама тебя больше не выбросит в окно, и я так никогда и не научусь есть кашу, и ящерицы съедят мой мозг, мне кажется, что у ящериц зубы стали длиннее, и из крыльев торчат острые спицы, потерпи Сонечка, ну восьмой, нет, девятый денёк, мне кажется, у каши меняется цвет и запах, я научусь есть кашу, и мы будем спать в одной постели, я обязательно уговорю маму, она добрая, она разрешит, потому, что тебе там очень одиноко, и мне без тебя одиноко, и нет счастья с радостью, потерпи ещё денёк, кажется десятый, когда же кончится боль и тоска, я согласна, что счастья с радостью не должно быть очень много, но разве должно быть столько тоски и боли, так не бывает, всего должно быть поровну, а сейчас тоски и боли целая речка, злющая и ледяная, а счастья и радости одна минуточка, пока мама не поставила на стол кастрюлю, ты не улыбаешься больше за завтраком, я вырасту, и ты вырастешь, я куплю тебе много, много кукол, настоящих и живых, как ты, и мы будем веселиться и смеяться, и у нас будет счастья с радостью воз и маленькая тележка, а тоски и боли кот наплакал, ну, ещё один денёчек, самый, самый последний, одиннадцатый»
На двенадцатый день каша совершенно потеряла цвет, запах и вкус. Тоня нервно запихивала кашу в рот и быстро и судорожно глотала. Когда каши стало так много, что она слилась с организмом и пустила корни в кровеносную систему, она добралась до черепа и жидким, непроницаемым одеялом окутала весь мозг. Крылатые ящерицы захлебнулись и утонули, и боль в голове умерла. Зелёной струйкой на волю выбралась тоска, растворилась в воздухе, и навсегда поселилась в доме на набережной.
Полковник достал из сейфа бутылку конька, разлил по стаканам и они молча выпили. Потом выпили ещё. Долго молчали.
- А потом знаете, что сказала, - риторически вопросил Семейкин. -
Помешали вы мне, говорит. Ещё бы три куклы, и дочка начала бы улыбаться. Это не я смягчаю, она сама сказала, куклы… Да… И добавила, ведь плохие дети падают с крыши. Со знаком вопроса в конце… А когда я попытался осторожно выяснить зачем понадобилось столько детей гробить, ведь тогда кукла все двенадцать дней была одна и та же, обиделась и прямым текстом заявила: Вы что же меня, правда, за сумасшедшую принимаете? Мол, нешто я не понимаю, что мама куклу то ли на верёвочке привязывала, то ли ещё как… Кто же выживет, с пятого этажа, да топориком в пучину…
Они выпили ещё и опять долго молчали.
- Какая она? Ну, я имею ввиду в жизни? – спросил полковник.
Семейкин пожал плечами:
- Не знаю я… Обыкновенная… Нормальная… Тихая очень… Говорит еле слышно. Думаю, в молодости была… - Семейкин как-то замялся.
Полковник вопросительно приподнял брови:
- Кем же?
Семейкин грустно усмехнулся:
- Красотулей, вот кем…
Следователь Семейкин смотрел на ящик и боялся прикоснуться к Боне. Ему казалось, что Боня шевелится в темноте и тихо плачет. Это коньяк, коньяк в голове бродит, говорил он себе. Это просто кукла. Обыкновенная, неживая кукла. Заворочалась дочка в постели, Семейкин пересилил себя, взял Боню на руки, словно младенца принимал в роддоме, осторожно разбудил дочь, и положил Боню рядом с ней.
- Папочка, что-то случилось? – еле ворочая языком, пролепетала дочь спросонок. – Почему ты принёс Боню ко мне?
- Ничего не случилось, солнышко, - ответил Семейкин. – Пусть спит с тобой. Как ты хотела. Просто куклам в ящике бывает очень, очень одиноко.