Рассказ
В этом селе, как, впрочем, и в других соседних селах, было принято называть пожилых людей по отчеству несколько своеобразно. Здесь не говорили: «Ивановна». Но чаще всего – «Иваниха». Были также Егорихи, Захарихи. Подвергался такому изменению и ряд других имен. К этому давным–давно привыкли. Ни у кого такая переиначка отчества не вызывало ни удивления, ни протеста.
Бабка Иваниха доживала свой век у сына Тихона Степановича и невестки Ефросиньи. А попросту, Фроськи. Они произвели на свет единственного сына. А больше – не заладилось что–то у Фроськи со здоровьем. Так что внук бабки Иванихи все свое детство, как сыр в масле катался. Теперь он жил своей семьей. Имел двоих детей. И за сто километров отсюда работал главным инженером в автохозяйстве.
К концу своей жизни бабка Иваниха не имела никаких оснований обижаться на свою судьбу. И сын, и невестка Фроська относились к ней внимательно. Когда садились за стол и сын резал хлеб, он обязательно выбирал самые мягкие кусочки и обрезал с них корку. У бабки Иванихи во рту не осталось ни одного зуба. Когда ели мясо, Тихон Степанович выбирал для матери самые нежные кусочки и дополнительно резал их на мелкие дольки.
Невестка Фроська обязательно спрашивала, наелась ли досыта матушка и что ей подать попить: молока, компота или просто горячего чаю. В субботу в семье был банный день. Фроська сама раздевала свекровь, со всей осторожностью помогала бабке Иванихе сесть в ванну после того, как свекровь попробует, достаточно ли горяча вода. После длительного, с кряхтением и оханьем, усаживания, невестка сама мыла свекровь и одевала в чистое.
Бабка Иваниха с большим удовольствием принимала ванну. Дом у сына был небольшой, всего в нем две комнаты. Та, в которой обреталась бабка Иваниха, была кухней. Но в селе принято издавна называть такие комнаты теплушками. И в них действительно постоянно было тепло. Раньше топили русские печи: готовили в них обеды. К ним пристраивалась печурка с плитой. Зимой ее топили углем. Так что в теплушке часто бывало довольно жарко.
Ныне пришли другие времена. По селу лет пять, как провели природный газ. Им стали отапливать дома. У Тихона Степановича, как, впрочем, и у всех, была напрочь удалена древнейшей конструкции русская печь. Вместо нее сложена уютная печурка. В холодную пору ее нагревала газовая форсунка. Такое отопление стало заметно дешевле угольного, а в доме – заметно теплее. Но в морозные вечера невестка Фрося по старой привычке спрашивала свекровь, не холодно ли ей? И не накрыть ли ее дополнительно другим одеялом?
Бабка Иваниха жила у сына сравнительно недавно. Раньше она обитала в своей хатенке, пока сама со всеми сельскими делами управлялась. Но вот уже семь лет, как ее забрал к себе Тихон Степанович. И когда к бабке Иванихе приходили проведать ее дальние родственники, на их вопрос, как ей у сына живется, она неизменно отвечала: «Лучшего мне и не надо. Тут за мной хорошо ухаживают. И делать ничего не приходится». Родственники прекрасно понимали: за всю свою трудную сельскую жизнь она отдыхала постоянным ничегонеделанием с величайшим удовольствием. Уходя, они думали, что для бабки Иванихи наступил рай земной: такое внимание, такая забота и сытная спокойная жизнь. Чего еще надо на старости лет?
И у самой бабки Иванихи были все основания так считать. В смутные годы гражданской воины она лишилась родителей. Те еще сравнительно молодыми один за другим умерли от голода и болезней. Были они одними из самых бедных на селе и дочке остались лишь голые стены в пустом домишке. Словом, голь перекатная. Люди жалели сиротинушку Любку, как ее тогда называли. Помогали, чем могли. Звали, что–нибудь подсобить по хозяйству. В основном не для того, чтобы она действительно так уж помогла, а чтобы покормить вечно голодную девочку обедом. Но такие обеды случались не часто. Люди и сами еле сводили концы с концами. Не так уж и получалось, чтобы постоянно подкармливать голодных.
Когда Люба заневестилась, охотников взять ее в жены практически не было. Никому не нравилась девушка, у которой поменять белье просто нечем. На ночь стирала то, что на ней было, клала на постель под себя и утром надевала непросохшее. К тому же в те времена считались завидными невестами девушки, у которых были родители хотя бы среднего достатка, высокие ростом и широкие в кости. А Люба была низкорослая, примерно метра в полтора и худющая до неприличия. Какая из нее в поле работница?
Люба понимала свое незавидное положение и особых надежд на замужество не питала. Но судьба сжалилась над сиротой и в один из прекрасных, а. может, и вполне обыденных дней ее засватали за парня, у которого на селе была репутация драчуна, шкодника и скандалиста. У Любы выбора не было и она послушалась родственников со своей стороны, что были приглашены на сватовство. Свадьбу сыграли более чем скромную. Родители ее суженого были тоже люди бедные, а с ее стороны тратиться на свадьбу вообще было некому.
Мужа Любы за крепкое здоровье, характер и ухватки в селе все звали не по имени, а по прозвищу – Кремень. Он на спор мог искупаться в проруби в самые лютые морозы и никакая болезнь к нему не приставала. В те годы большая часть парней и мужиков в селе водкой не увлекалась. Если и выпивали, то по серьезному случаю. Тех, кто в выпивке не придерживался меры, презирали и считали пропащими людьми. В их числе еще до женитьбы числился и Любин муж Кремень. Вскоре она поняла, насколько справедливо его прозвище. Женившись, Кремень от выпивки не отказался. А когда попадало за воротник, тут Люба не знала, как под него подстроиться. Уж так и этак ластилась, чтобы угодить, но все равно получала выволочку.
А время шло. Рождались дети. Сначала Тиша. Потом Федя. И самая младшая Арина. Дочку еще не отняла от груди – неожиданно овдовела. Как–то к ней зашли среди дня мужики и сказали, чтобы она держала себя в руках. Ее Кремня нашли убитым в Чичеровом яру. Наехала строгая на вид и решительная в действиях милиция. Допрашивали всех, кто хоть как–то мог подозреваться в убийстве. Даже на саму Любу легла тень подозрения. Милиционеры все допытывались, бил ли ее муж, и насколько безжалостно. Но дело кончилось ничем. Кто убил Кремня – так и осталось нераскрытым.
И с Кремнем–то жизнь в семье была более чем скудной. А после его убийства все стало еще хуже. Люди привыкали к колхозной жизни. Любу тоже привлекали на разные работы. Но у нее много трудодней не получалось. И в семье по–прежнему, как в царские времена, хлеб на обед делили по кусочкам.
Все это днями и ночами, когда не спалось, всплывало в памяти бабка Иванихи. А что ей оставалось делать, как не вспоминать свое прошлое? Сын и сноха были постоянно заняты работой. Тихон – на производстве, а невестка – дома по хозяйству. Двор был полон всякой живности. Пока всех обиходишь – и день прошел. Так что разговаривать с бабкой Иванихой они почти не разговаривали. Ограничивались вопросами, как она себя чувствует, да наелась ли она за столом. В остальном она оставалась со своими мыслями. Летом ее посещали воспоминания о прошлом, когда она на улице за забором отдыхала одна на скамейке, зимой – на своей кровати, на которой она часами сидела с безучастным взглядов в стенку.
Воспоминания стали ее постоянным повседневным занятием, когда она не спала. Да и во сне по большей части виделось прошлое. Сегодня она вспомнила, как отдавала своего первенца Тишу в зятья. Были долгие споры по этому поводу. Сама Иваниха жила так, что в семье все вставали из–за стола впроголодь. И Тише понравилась девушка Фрося из семьи такого же достатка. Фрося жила вдвоем с матерью, у которой было больное сердце. Оно у женщины билось с перебоями. В непогоду это особенно ощущалось и женщина в такие минуты на время, словно проваливалась в пропасть. В такие перепады ею овладевал страх. Так что дочку она из дома отпускать категорически не хотела. Если уж обязательно приспичило замуж – пусть жених идет в зятья.
Фрося очень нравилась Тише. Поэтому верх в этом перетягивании каната оказался за ней и ее мамой. Старший сын Иванихи ушел в зятья. Доводы со стороны невесты были более весомыми. У Иванихи были дома сын Федя и дочь Арина. Они уже стали справными помощниками в семье.
Бабка Иваниха осознавала, что вдовья жизнь ее была далеко не сладкой. Но она относилась к этому отстраненно спокойно. Во–первых, время–то давнее. Все улеглось, успокоилось. Да и соседи, что жили побогаче, от нее далеко не ушли. Тогдашнюю жизнь и теперешнюю сравнивать никак нельзя. Между ними глубочайшая пропасть. Да и что теперь кручиниться о прошлом. Былое давным–давно быльем поросло.
А на нынешнее нет никаких оснований жаловаться. Разве только похвалиться. Ни сын, ни невестка, ни в чем ей не отказывают. Даже в том, что бабам и не требуется. Но что поделаешь. На старости лет бубку Иваниху стало тянуть выпить рюмочку – другую водки. И тут ее Тиша ни одного плохого слова матери не сказал. Даже сам потакает этой тяге.
С давних времен в селах был обычай: если родственник откуда–то издалека приезжал, по этому случаю устраивались вечеринки. Гостя приглашали к себе не только самые близкие, но, нередко, и дальние родственники. Сейчас этот обычай отходит. Но в некоторых семьях его пока еще придерживаются.
В таких случаях Тихон Степанович мать за стол не сажал. Но обязательно в середине гуляния наливал ей полный стакан и нес в теплушку. Кроме полного стакана в другую руку он обязательно брал что–нибудь мягкое и подобное для закуски. Бабка Иваниха с большим удовольствием выпивала за раз весь стакан и приступала к закуске. Захмелев, она уже не слушала, о чем громко толкуют за столом. Она отбывала в благостный мир радостного довольства и ощущения счастья во всем. Ей все было хорошо. И все приносило радость. Но это длилось недолго. Где–то минут через сорок Иваниха начинала терять ощущение окружающего мира. Она раздевалась, залезала под одеяло и крепко засыпала. Этой ночью она не просыпалась до самого рассвета.
Правда, в последний раз случился конфуз. Внук бабки Иванихи, сын ее дочки Арины, пришел из армии. Тихон Степанович считал своим долгом достойно отпотчевать демобилизованного. А потому подготовил вечеринку в честь племянника. Все проходило по высшему разряду. И гостей собралось изрядно, И закуски с выпивкой на столе много. В положенное время Тихон Степанович налил большой стакан водки, взял закуски и отправился к матери в ее комнату, чтобы она тоже отметила возвращение своего внука со службы. Бабка Иваниха привычно сидела на своей кровати и прислушивалась, о чем говорят гости за столом.
–Мама, давай выпей, за внука. Чтобы у него и дальше все ладилось.
Бабка Иваниха бережно взяла у сына стакан с закуской и, довольная, произнесла:
–Спасибо, сынок. За это выпью с большим удовольствием.
Бабка Иваниха бережно выпила, но закусывать основательно не стала, а только откусила немного:
–Мне, Тиша, в уборную надо.
–Хорошо. Давай я тебе провожу.
Тихон Степанович помог матери подняться с кровати, накинул ей на плечи ее расхожую фуфайку и, поддерживая мать под локоть, повел ее во двор. Шагов за десять до уборной бабка Иваниха деликатно попросила сына:
–Спасибо, Тиша. Теперь я сама.
И она, бережно переставляя ноги в темноте, медленно подвигалась к домашнему туалету. Тихон Степанович остался ждать на месте. И вдруг он услышал вскрик матери и тяжелое падение тела. Он бросился к уборной. Мать лежала не земле и жалобно стонала.
Ефросинья была в это время в теплушке и услышала шум на улице. Она быстро выбежала во двор, увидела, что там произошло и стала помогать мужу. Вдвоем они принесли мать в теплушку. Тихон Степанович зашел в горницу и попросил пока никому не выходить из–за стола. Уходя из горницы, он плотно закрыл за собой двери. Вдвоем с женой они обмылимать, переодели ее в сухое и чистое и укрыли теплым одеялом. Бабка Иваниха чувствовала себя виноватой и поспешила отпустить к гостям сына и невестку.
Тихон Степанович вернулся в горницу, извинился перед гостями за временное отсутствие. Когда у него спросили, что случилось, он с полным безразличием ответил:
–А так мелкая неурядица. Вы не обращайте на это внимание. Давайте нальем еще по стаканчику.
Все немедленно последовали этому совету. Гуляние продолжалось далеко за полночь. Гости мужчины, да и некоторые женщины уходили по домам с большим креном.
Когда утром бабка Иваниха проснулась, она увидела, что невестка стирает ее вчерашнюю одежду. Ей стало неуютно и она поплотнее натянула на себя одеяло. Но Фрося заметила, что свекровь проснулась и обратилась к ней с упреком:
–Матушка! Тебе негоже так пить водку. Ты же видишь, чем это кончается.
Бабка Иваниха только и могла сказать:
–Я поскользнулась.
Невестка не сдержалась:
–Да разве только упала! Не надо тебе вовсе пить. Тогда и не будет такого конфуза.
Бабку Иваниху всю окатило горячей волной стыда и обиды. И она невпопад сказала:
–Когда выпьешь – только и поживешь.
Фрося прекратила стирать и удивленно воззрилась на свекровь:
–Ну, вот. Я – про Фому, ты – про Ерему. Тогда как хочешь. Только потом я твое белье стирать не буду. Тебе наливает сынок Тиша. Пусть он и стирает твои шмотки.
Иваниху давили стыд и обида. С одной стороны ей хотелось извиниться перед невесткой. Как ни крути, она виновата. С другой стороны она была в полной прострации. Для нее открылся мир с неожиданной стороны. А она все эти семь лет жила в довольстве от того, что все у нее сложилось – лучше некуда. Оказывается, все не так. Только что бабка Иваниха стала убежденной в том, что она жила в густом тумане. Она у сына с невесткой на положении домашней скотины. С теми хозяева тоже ласковы и бегло разговаривают, когда дают корм. Но скотине от природы говорить не дано. Может быть, для скотины и того достаточно.
Но ведь она, Иваниха человек. А ей тоже дают вдоволь поесть, содержат в тепле и уходе. Только душа ее их совершенно не интересует. Ну, спросят, наелась ли за обедом. Не холодно ли в ее комнате в зимнее время. Изредка поинтересуются, как она себя чувствует. И сразу к ней интерес пропадает. А ей–то надо совсем немного. Присели бы рядом, не спеша, поговорили бы. Возможно, даже ни о чем. О разных пустяках. Главное, чтобы к ней проявили интерес. Чтобы на равных. Тогда бы и ее душа отмякла. И она почувствовала себя нормальным человеком, а не старой развалиной.
Она как–то внезапно поняла, что все именно так. Она совершенно отживший человек. Никому не интересный и ненужный. Раньше она так не думала. Ее невестку навещали подруги. Они, разумеется, проходили через комнатушку бабка Иванихи. И весело с ней здоровались. Спрашивали, как дела. Как ее самочувствие. И почти всегда недослушивали ее ответ. Им было некогда. А, может, не интересно?
Часто, когда приходили Фросины подруги, они закрывали двери горницы. Тогда она воспринимала все это вполне благожелательно. Женщины еще молодые. У них есть секреты, которые неудобно обсуждать при старом человеке. Теперь она думала, что эти подруги могли бы и ей уделить достойное внимание. Мало ли в селе новостей, которые можно без стеснения рассказать старым людям.
И Тихон Степанович, и Фрося стали замечать, что их мать больше не сидит среди дня на своей кровати, а лежит, отвернувшись лицом к стене. Им было совершенно непонятно такое внезапное отчуждение. Муж с женой поговорили на эту тему на улице, и пришли к убеждению, что Тихону Степановичу надо поговорить с матерью. Он сделал это незамедлительно:
–Мама! Ты почувствовала недомогание?
–Нет.
–Тогда в чем дело? Почему ты так резко изменилась? Мы тебя чем–то обидели? Скажи, чем. Мы извинимся за свою неловкость.
–Я хочу пожить у Арины.
Тихон Степанович оторопел:
–Но мы же об этом говорили в свое время. Когда я перевозил тебя к себе. У Арины семья большая. Она больная и грузная. Ноги распухли. Она еле по двору своему ходит.
–Я хочу пожить у Арины. Ты привези ее ко мне. Я с ней поговорю об этом.
На дворе накануне прошел сильный дождь. Подморозило. Все вокруг стало скользким от гололеда. Тихон Степанович сказал об этом матери. Ехать на его старых «Жигулях» опасно. Бабка Иваниха ответила, что она подождет.
Четыре дня подряд была непогода. И все это время Тихон Степанович и Фрося упрашивали мать передумать и жить у них. Как и раньше жила. Но та была непреклонна: «Хочу пожить у Аринки». Установилась погода. Снова прошел дождь и гололеда, как не бывало. Тихон Степанович выехал на своих «Жигулях» из гаража на асфальтную дорогу. Он отправился за своей сестрой, чтобы та попробовала переубедить взбунтовавшуюся старуху. Арине пришлось основательно помочь, чтобы она угнездилась на заднем сиденье. Выходить из машины надо было помогать тоже. Арина вошла в теплушку, попросила брата и его жену Ефросинью закрыться в горнице. Они долго тихо разговаривали с матерью. И сын с женой им никак не мешали. Сквозь закрытые двери был слышно лишь, как попеременно повышали голос то дочь, то мать. Но разговор они закончили успокоенными и умиротворенными. Арина позвала брата с женой и сказала им, что перечить матери нет смысла. Что поделаешь, если у нее появилось такое желание. Пусть поживет у нас. Не понравится – возвратится к вам обратно.
На том и порешили. С переездом не торопились. Тихон Степанович сначала доставил в дом сестры все вещи матери. Потом отвез и ее саму. По случаю перебазирования бабка Иванихи на новое место жительства Арина накрыла стол, за которым сидели только пожилые люди. Арина попросила брата помочь матери усесться за стол. Иваниха традиционно выпила свою дозу, которую ей заботливо поднес сын, и попросилась в постель. Тут же крепко уснула.
Удобств для бабки Иванихи на новом месте заметно поубавилось. У Арины дом был попросторнее, чем у Тихона Степановича. Зато семья большая. Кроме самой Арины в нем жила ее дочь Маня с тремя детьми. С мужем она давно развелась. Больше с таким довеском замуж ее никто не взял. Да она к этому не особенно стремилась. Старший Манин сын уже работал трактористом на ферме. Средний только что демобилизовался из армии. Меньший ходил в школу.
Вот этот больше других беспокоил бабку. Не успевал он прийти с занятий, как к нему набивались в дом его друзья. Ребята сами говорили громко, нередко пытаясь перекричать друг друга. Да еще включали музыку, которая гремела не только на весь дом, но и на всю улицу. Так что бабке Иванихе среди дня поспать удавалось далеко не всегда.
И с питанием у Арины было победнее. Правда, надо отдать должное: Тихон Степанович стал раз в неделю привозить что–нибудь мясное, мягкое и мелко порезанное. Специально для матери.
Но Иваниха в первое время не очень–то горевала о потерянным в связи с переездом удобствах. Пришла зима. Арина из–за своих больных ног старалась не выходить на холод. Они с матерью сидели в доме и предавались воспоминаниям. Перелопачивали свою прошлую жизнь. То и дело из комнаты, в которой они находились, звучали слова «А помнишь?» И они, перебивая друг друга, уходили в свое прошлое. И оно начинало им казаться таким счастливым и привлекательным. И в этом была доля истины. Тогда они были здоровыми, много работали. Тогдашняя жизнь приносила им гораздо больше радости и удовлетворения, чем жизнь нынешняя.
Иваниха была безмерно счастлива. Она снова почувствовала себя полезным в этой жизни человеком. Она не окончательная, никому ненужная развалина. Жизнь обрела смысл и значение. Для бабки Иванихи время прекратило свое медленное занудливое течение. Дни проходили быстро, с бодрым хорошим настроением. Так продолжалось до самой весны. Потом посиделки с дочерью стали как–то незаметно тускнеть. Они вспомнили все, что было в их прошлой жизни. Пробовали возвращаться к уже обсужденным темам – оказывалось: повторение скучно и неинтересно. К тому же с приходом весны у Арины забот заметно прибавилось. Они с Маней стали готовиться к работе на огороде. А он, как–никак в сорок соток. Там надо горбатиться и горбатиться.
Внуки к бабке относились доброжелательно. Но вниманием ееособенно не баловали. И в свою жизнь не посвящали. Да что уж тут бабка Иваниха. Они и своей матери не очень–то внимания уделяли. Спросит их Арина, как дела на работе. И слышит в ответ одно слово: «Нормально». Спросит, какие на селе новости, в ответ: «Да все по–старому».
Бабке Иванихе стало ясно: старость – есть старость. Ты, вроде, и живешь, и почти уже не живешь. Наверное, так бывает со всеми перед уходом в могилу.
Весна принесла ей слабость и неимоверную усталость. Она стала много спать. Часто падала, когда пыталась пройти по кухне. При падении разбивалась основательно. Так что Арина запретила ей вставать с кровати. Бабка Иваниха поняла, что дни ее сочтены. Она попросила младшего сына Арины, чтобы он сходил к дяде Тихону и позвал их с тетей Фросей к ней на разговор.
Тихон Степанович и Ефросинья приехали незамедлительно. Сели у кровати матери.
–Ну, что ты, мама захандрила?– обратился к ней сын.
– Временное недомогание – так в твоем возрасте это бывает. Ты не волнуйся. Успокойся – оно и пройдет.
–Нет, Тиша. Чую, пришел мой срок. Вы уж с Фросей простите меня, что я от вас к Арине переехала. Это старческая причуда. Вы не обижайтесь. Ладно?
Сын и невестка горячо запротестовали. Тихон Степанович снова стал мать увещевать:
Ну что ты, мама? Никакой обиды и в помине нет. Потянуло тебя к дочери – так что тут такого? Если потянуло к нам – давай переедем.
Иваниха слабо качнула головой:
–Нет. Я уж тут доскриплю свои последние дни. Вы меня простите, если что. А щас меня в сон клонит.
И Иваниха закрыла глаза.
Все последующие дни она больше спала. Когда Арина пыталась с ней заговорить, отвлечь мать от мрачного настроения, та отвечала неохотно и последующие попытки дочери пообщаться прерывала словами: «Ты, дочка, на меня не обижайся. Мне хочется спать». И она тут же засыпала.
Через неделю все завершилось. Как обычно Арина проснулась на рассвете. Первым делом, как только встала с постели, пошла посмотреть на мать. Подошла, прислушалась, и дыхания не услышала. Взяла руку матери. Она была холодная.
Хоронили бабку Иваниху в теплый солнечный день. Тихон Степанович взял все расходы на себя. Физически родственникам и соседям ни в чем участвовать не пришлось. В село уже несколько лет как пришла городская цивилизация. Тихон Степанович съездил в райцентр, и оттуда приехала бригада по ритуальным делам. Трактором они выкопали могилу. После того как поп провел заупокойную службу, похоронная бригада дала возможность родственникам и желающим проститься с усопшей. Потом опустили гроб в могилу и трактором ее засыпали землей.
Рядом с могилой бабки Иванихи рос могучий тополь. На нем только что едва–едва раскрылись почки и на свет показались нежнейшие еще беловатые листочки. В природе возрождалась жизнь после зимней спячки. Все стремилось к солнцу, набиралось сил и красоты. Но бабке Иванихе в этом бодром, распускающемся мире уже не было места.