(Записки уцелевшего)
- А зубом они не цыкают?
Роман, не оборачиваясь, рявкнул:
- Не цыкают! Говорят вам - зубов нет.
© А. и Б. Стругацкие "Понедельник начинается в субботу"
Надпись на двери была лапидарно краткой и столь же безжалостной: "Хирург".
Ражий детина, вышедший оттуда, вполне подходил под это описание. Рукава его когда-то белого халата были засучены до самых бицепсов. Руки были толстые, рыжие и волосатые.
Неужели он собирается засунуть их в меня по самые локти? А, иначе, зачем было их так засучивать?
- Следующий, - пригласил он меня, хотя из кабинета никто не вышел. Внутри тоже никого не было. Не успел я как следует поразмыслить над этим необычным обстоятельством, как уже оказался в кресле.
В углу за столиком сидела блондинка и что-то писала. Наверное, некролог. На предыдущего пациента.
Бр-р-р! Кресло мне сразу не понравилось. Что называется, с первого взгляда. Во-первых, забираться в него надо было с ногами. И лежать почти горизонтально. Можно сказать, тебя сразу клали на лопатки. Без борьбы и сопротивления. И, во-вторых, забраться в него можно было только с одной стороны. И вылезти, соответственно, тоже только с одной. Вернее, нельзя. Так как ее уже загораживала дюжая фигура хирурга. Не убежишь.
- Открой рот, - сказал он мне грубым голосом и полез туда какой-то блестящей железякой. Я почувствовал себя жертвой инквизиции. Покопавшись в стерилизаторе, он наполнил два шприца жидкостью - похоже, ядовитой - и загнал их в меня один за другим с таким рвением, что, казалось, концы иголок вышли через затылок.
- Зоя! - заорал он мне в ухо. - Зоя! Мне нужны байонеты и клювики. Почему нет байонетов и клювиков?
Зоя оторвалась от некролога и побежала за байонетами.
Байонет - это штык, мысленно перевел я с французского. Зачем он ему? Я представил себе, как он втыкает в меня штык, а затем запускает в рану клювики и начинает терзать мои внутренности.
Зоя вернулась.
Он постучал по моим зубам шпателем, и глаза его радостно блеснули. Я понял, что он уже подыскивает для них место в своей коллекции или, может быть, он нанижет их на нитку и, как дорогой подарок, преподнесет любимой девушке?
И как это я позволил заманить себя сюда?
Фигура хирурга надвинулась вплотную, в воздухе перед моим потрясенным взором промелькнули чудовищного вида инструменты, что-то страшно заскрежетало, потом захрустело, потом... Ах, умолчу об этих леденящих душу подробностях.
Подлокотник у кресла был только один. Левый. Я вцепился в него обеими руками. Голова, мне казалось, сейчас отвалится от шеи и станет очередным трофеем этого кабинета живодеров. Челюсть была безнадежно вывихнута. Мне стало жарко. И кто это придумал: драть зубы у живого человека?
Отпустив на мгновение поручень, я попытался расстегнуть воротник рубашки. Пот заливал глаза. Я задыхался. Перед глазами взад-вперед, как маятник каких-то дьявольских часов, моталась лампа бестеневого рефлектора. Как бы он не оторвал мне голову, вместе с зубами...
- Что, больно? - угрожающим тоном поинтересовался мой мучитель, выделывая своими щипцами нечто вроде "испанского поворота".
Мне кажется, и более мужественный человек не осмелился бы сказать правду.
- Жарко, - пролепетал я.
Он оскалился.
- Хы-ы-ы! Это не страшно...
Это, конечно, не страшно. Страшно другое...
Наконец, самая мучительная стадия кончилась. Я даже обрел некоторую надежду на спасение.
Но тут, синкопированной морзянкой раскатился перестук каблучков и нежный голосок позвал:
- Витали - ик! Тебя к телефону. - На каком этаже? - спросил он, неохотно вылезая из меня. - На нашем. - Иду. Шесть секунд.
Успев, в эти шесть секунд, больно ткнуть меня какой-то острой штукой, он в два прыжка исчез из кабинета.
Я остался в кресле - с раскрытым ртом, истекая кровью.
Вернулся Виталик нескоро. Вид у него был довольный, голос - расслабленный, а от халата едва уловимо пахло импортными духами.
На меня он посмотрел вполглаза, как смотрят на безнадежного больного. Похоже, после "разговора" он утерял ко мне всякий интерес. Покрутившись еще немного по комнате, он снова подошел ко мне и заглянул в рот. На его физиономии появилась гримаса разочарования. Я понял, что не оправдал его ожиданий.
- Зоя! - Снова закричал он. - Приготовь мне шить!
Меня это напугало. Без зубов еще можно прожить. Буду есть суп и пить молоко. Но если он зашьет мне рот, то я помру с голоду. Или буду жить на одной глюкозе - внутривенно...
Пока я размышлял над этой мрачной перспективой, он выхватил из кармана огромный пинцет, навроде того, каким Дуремар вытаскивал пиявок из банки, чтобы поставить их за уши Карабасу-Барабасу, достал из коробки на столе кривую иглу - ничего прямого и правильного в его хозяйстве, наверное, и не водилось - и принялся орудовать этими инструментами с такой же ловкостью, с какой слон управляется в посудной лавке. Закончив шитье, он принялся вязать узел. Возможно, когда-то его и учили, но с тех пор он изрядно подзабыл это искусство.
Попыхтев, он соорудил, наконец, нечто похожее на "бантик" и принялся затягивать концы. Разумеется, нитка оказалась слишком деликатной для него и немедленно лопнула. Грязно выругавшись, он снова взялся за пинцет и иголку...
Не помню, как я очутился дома. Возможно, меня подобрали прохожие. Рот у меня был набит ватой - наверное, я пытался кричать - и тогда он напихал ее туда вместо кляпа. Пиджак перемазан кровью. Многих зубов недоставало...
Но, слава Богу, я вырвался оттуда живым!