Эта статья написана Владимиром Штерном. Я случайно обнаружил её на его странице в proza.ru.
Было это уже в брежневское время, когда Театр Арнольда Пономаренко уже не существовал, а часть артистов из труппы Пономаренко создала новый театр "Лицедей". Именно с этой труппой Сергей Гольдин и поставил свой спектакль - первый и единственный.
Владимир Штерн "Эта горькая страсть, как полынь"
Так назвал Сергей Гольдин свою композицию, посвящённую столетию со дня рождения Александра Блока. Заголовок – почти цитата из концовки стихотворения «К музе»:
И безумная сердцу услада –
Эта горькая страсть, как полынь!
Почти – потому что у Блока восклицательный знак, а в названии композиции и спектакля многоточие. Многоточие это – не случайно, всё было Серёжей продумано и точно акцентировано. Признаваясь в любви к Блоку, он писал: «Когда любишь, трудно найти верный жест, точное слово». Но Серёжа нашёл точные слова в своей композиции и точные жесты в поставленном им спектакле.
Гольдин принёс свою композицию и предложил подготовить спектакль в сложное время для любительского театра Академгородка. У театра был опыт поэтических спектаклей – «Сирано де Бержерак» (1966) и «Борис Годунов» (1967). Поставил их Арнольд Пономаренко. Но с тех пор, как говорится, утекло много воды. Сменился не один режиссёр и существенно изменилась труппа.
И речь теперь шла не о пьесе, написанной стихами, а о композиции. В ней не было сюжета в общепринятом смысле. Интрига и, скажем так, нерв спектакля строились по другим законам, свойственным скорее музыкальному, чем драматическому произведению. И это опять точная находка Серёжи, потому что Блок, пожалуй, самый «музыкальный» из русских поэтов.
Начиналась композиция стихом-увертюрой:
И напев заглушённый и юный
В затаённой затронет тиши
Усыплённые жизнию струны
Напряжённой, как арфа, души.
И кончалась пронзительным стихом-песней «Девушка пела в церковном хоре».
Вся композиция чем-то напоминала симфонию. Повторы и вариации основных тем: Блок в трёх ипостасях – поэт, мыслитель и человек, две актрисы – Соня Табаровская и Люба Качан – представляли Любовь Дмитриевну (в композиции использованы её письма). Серёжа ввёл два лирических героя: Он и Она, каждый тоже в трёх ипостасях. Разные воплощения тех же персонажей чередовались в спектакле, как это нами ощущалось, по законам музыкальной гармонии. Наверно, тут сказалось, что сам Серёжа был и поэтом, и музыкантом. Мы сразу почувствовали, как он тонко и глубоко проникся и духом, и мелодикой поэзии Блока.
Кроме наслаждения божественно звучащими стихами было в композиции Серёжи что-то такое... Как бы это точнее сказать? Та самая «горечь», что в заголовке. И актёрами, и большой частью академовской публики подсознательно, но сильно ощущаемая. В которой, говоря словами Пастернака, «кончается искусство и дышат почва и судьба». Ощущение конца эпохи. То самое, что было присуще Блоку. Что скоро всё в России изменится решительно и бесповоротно. Что это неизбежно и необходимо. И ностальгическая горечь, потому что мы-то сами из уходящей, гибнущей эпохи.
Знакомые мне примеры – два спектакля театрального клуба «Лицедей», предшествующие Серёжиному. Первый (1978), «Ромул Великий» по Дюрренматту, о том, как последний император сознательно разваливал Римскую империю. Будучи поставлен пятнадцатью годами позже, «Ромул Великий» несомненно воспринимался бы как спектакль о Горбачёве. Второй (1980), «Утиная охота» по Вампилову, отражал типичную для времени «позднего застоя» атмосферу тупика и разложения. Нет, мы отнюдь не были провидцами и пророками. Просто, как и многие другие, так сказать «фибрами души», ощущали «подземный гром» грядущего катаклизма. И потому блоковский спектакль Серёжи был нам как родной.
Четверть века спустя Соня Табаровская хотела поставить композицию Гольдина в Хьюстоне. Нашлись в русскоязычной общине и поклонники Блока и, в общем, неплохие чтецы. И всё-таки спектакль не сложился. Видно, не та почва и не та судьба.
А Серёжа ставил спектакль, как дышал. Его установки мы понимали с полуслова, не требовалось никакого режиссёрского нажима. Работа над спектаклем нами воспринималась, как праздник души. Сделано было всё очень быстро, хотя это первая (и, увы, последняя) Серёжина постановка в нашем театре. На премьере, 6 января 1981 года, большой зал Дома учёных был полон. И мы чувствовали общее дыхание с залом. И это было событие.
Поэзия Серебряного века с самого начала была «знаковой» для академгородковцев. Помню повальное увлечение Ахматовой (поэты городка даже просили её «поучаствовать» в их первом сборнике!), Мандельштамом, Цветаевой. Тут, пожалуй, уместно вспомнить перекличку Марины с Блоком: «Горечь! Горечь! Вечный привкус на губах твоих, о страсть!». Горечь Серебряного века, горечь красоты гибнущего мира... Был очень популярен и Бродский, как бы принявший эстафету из рук Анны Ахматовой.
А Серёжа Гольдин, пришедший в «Лицедей», как свой и так необходимый, после спектакля, к большому нашему сожалению, расстался с нами и двинулся дорогой своей судьбы к академическим и прочим вершинам...
Как там кончалась его композиция?
И голос был сладок, и луч был тонок,
И только высоко, у царских врат,
Причастный тайнам плакал ребёнок
О том, что никто не придёт назад.
Спасибо, Серёжа, что ты был.
Хьюстон, октябрь 2007 г.