Предыдущая - Глава 27 - http://www.proza.ru/2016/12/20/204
Глава 28
Сколько верёвочке ни виться…
Воскресенье,10 октября 1993 г.
Время – 19:40.
Только на следующий день Карина узнала о том, что произошло
с Баклановым. «Но зачем же так!», - думает она, будучи
не в силах отойти от шока. Ведь речь не шла о том, чтобы
пацана «грохнуть», а всего лишь – поставить его на место.
Воскресным вечером Жора является домой раньше обычного.
С порога на него набрасывается Карина:
- Что ты наделал? Зачем ты его искалечил?
- Я не понял. Кого? – удивляется Жора.
- Федьку! – истерично вопит она. – Не гони дурку! Всё ты понял!
- Ах, Фе-едьку! А тебе уже его жалко? И это Артист
его так, а не я! – назвал он погоняло своего «боевика». –
Санёк, между прочим, тоже говорил, что этот кадр цепляется
к его чуве, этой, как её… Ленке. Так что твой Баклан
пристаёт не только к тебе.
- Лучше бы он и в самом деле ко мне цеплялся, - в сердцах
вырывается у Карины.
-Чё-о? Я шо-то плохо не понял! Так значит, всё, шо ты
мне говорила – это фуфло? Он к тебе не приставал?
- А ещё лучше, чтобы ты ко мне приставал!
- Не-е, обожди, киця, я в натуре не врубаюсь… Чё я должен
к тебе приставать? Ты ж и так моя!
- Какой же ты придурок, Жорка, - грустно констатирует Карина.
- Шо?! Ты за базар-то отвечай, овца! Я тебе в натуре
всё даю: и хавку, и шмотки. Чё тебе ещё надо?
- Если я овца, то ты – баран безмозглый! Неужели ты
не понимаешь, что мне… Ты мне совсем не уделяешь внимания!
- Не понял, как это? – Жора озадачен. Такие нагрузки
на мозги его утомляют.
- Болтаешься вечно где-то, дома не бываешь! – со слезами
в голосе упрекает его Карина. – Ты лучше вспомни, когда
мы с тобой в последний раз в кино ходили? Забыл?
- Не, я не помню, - задумался Жора.
- А потому и не помнишь, что никогда не ходили!
Из-за скудоумия и простодушия Жора не улавливает момент
перехода с Бакланова на себя, и Карине легко удаётся
заговорить ему зубы.
- Я знаю, - говорит Жора, - что Артисту ничего нельзя
поручить. Сказал же ему – только разобраться, а он…
- У тебя только одни разборки на уме! А меня ты вообще
в упор не видишь! - гнёт она своё. - Дома почти не бываешь!
Что это за семья у нас такая? Я детей хочу, понимаешь?!
Жора стоит пристыженный, а Карина продолжает моральный прессинг:
- Ты когда в последний раз меня выводил хоть куда-нибудь?
Хотя бы в кабак!
Вечно где-то болтаешься, то на стрелках, то чёрт знает где.
Ты обещал носить меня на руках, а топчешь мою душу ногами!
Слёзы неудержимо брызжут, рыдания Карины перерастают в истерику.
Ошеломлённый неожиданными упрёками, Жора понимает, что и
в самом деле позабыл о существовании жены. Смущённо
выдавливает из себя:
- Слышь, зая, прости меня, в натуре, я виноват.
Подходит к Карине и, как умеет, загребает её в медвежьи
объятия. Ещё какое-то время она плачет навзрыд, после
чего успокаивается, повиснув на могучих мужских плечах.
В ту ночь её супруг остался дома и даже отключил мобильник.
В потоке неистовых страстей Карина вспомнила о Феде только
утром, поняв, наконец, что раз ему не нужна – то с глаз
долой, из сердца вон.
Понедельник,11 октября 1993 г.
Время – 09:55.
- Аллё, это институт? – трубка выдаёт скрипучий голос
пожилой женщины.
- Да, а кто вы? – безразлично спрашивает Ольга.
- Это из Городской больницы скорой помощи.
Ваш сотрудник Бахманов…
- В смысле Бакланов? – уточняет она, догадавшись,
что речь идёт о Фёдоре. На лице Ольги отражается
тревога, что замечают вошедшие завы отделов (на десять
назначена планёрка у директора).
- Да, - после паузы соглашается женский голос, - Бакланов.
Тут так надряпано, что и не разберёшь… Так вот,
он умер полчаса назад.
- Ка-ак?.. – не веря услышанному, Ольга задаёт совершенно
неуместный вопрос:
– Вы серьёзно?
- Девушка! - возмущаются с того конца провода. - Какие тут
шутки? Вы что, издеваетесь? Вот чётко записано…
- Да где же чётко, если даже фамилия неправильная? - тщетно
пытается Ольга уцепиться за хоть мало-мальски возможную ошибку.
- Его звали Фёдор Михайлович? Так?
От шока Ольга бледнеет, будучи не в силах и слова сказать.
- Алло! – пытается докричаться та, которой поручено нести
недобрые вести. - Вы меня слышите? Алло!
Рука вместе с трубкой опускается на стол.
В наступившей тишине из телефона слышится приглушённое
«Алло! Алло!», сменяющееся короткими гудками.
Мрачным взором Ольга осматривает пришедших. Язык не
поворачивается произнести страшную новость, хотя все
и так поняли: случилось несчастье.
Из кабинета выходит Саврук, чтобы объявить о переносе
планёрки из-за срочного вызова на коллегию в министерство.
- Бакланов умер, - сообщает ему один из сотрудников.
- О, господи… - на мгновение теряется директор, но тут
же взяв себя в руки, отдаёт распоряжение: - Оля, позвони
Ковалёвой, пускай профком занимается…
Не договорив, чем надо заниматься профкому, Саврук
покидает приёмную.
Заведующие отделами расходятся, и новость моментально
облетает институт.
В зале заседаний собирается профсоюзный комитет.
Подходят сотрудники отдела цен, по понятным причинам
не нуждающиеся в приглашении. Подтягиваются коллеги
из других секторов и отделов. Анатолий Ерышев,
как член профкома, тоже являет себя народу,
испытывая двойственные чувства по поводу кончины
ненавистного Бакланова.
У окна неподалёку в безутешных рыданиях стоит
Лена Овчаренко, не решаясь войти.
О нападении на Бакланова Виктор Ефимович Приходько
узнал ещё в субботу днём, и его свалил сердечный приступ.
Выясняется, что хоронить Федю некому. Родители в разводе,
отец пьёт, а мать в эмиграции. О родственниках сведений
нет, друзей Бакланова тоже никто не знает.
Об этом и докладывает Ковалёва:
- Товарищи… ой, извиняюсь, пани и панове, – на ходу
исправляется она, – сегодня утром, как вы уже знаете,
умер младший научный сотрудник отдела цен Бакланов
Фёдор Михайлович. Вчера ему исполнилось тридцать лет.
Голос её вздрагивает, Ковалёва берёт паузу, с трудом
удерживая подступивший к горлу комок.
Пришедшие грустно кивают, женщины всхлипывают. И не столько
по Бакланову как человеку, сколько потому что «такой молодой,
жизни не повидавший…»
После короткого обсуждения делается вывод: институту надо
взять на себя расходы, да и вообще организацию похорон.
- Жаль парня. Он ведь на самом деле был не так плох,
каким казался. Скорее даже не казался, а выставлял себя
с плохой стороны, – замечает Кацман.
- И ужасно несамостоятельный, – сокрушается Примакова.
- Да, и неконтролируемый, – прибавляет Цветин.
- Это вы чересчур, Виктор Васильевич, – не соглашается
Кацман. – В контроле Федя не нуждался, ему просто нужен
был наставник, а точнее, добрый советчик. Понимаете?
Не ментор ему был нужен, а хороший друг.
- Ну да, наставник, – иронизирует Цветин, – вот Приходько
пытался его «наставить», говорил, потенциал у Бакланова
большой. И толку с того?
- Перестаньте, Виктор Васильевич, – одёргивает его
Примакова, – человек умер, а вы о нём… Да и неважно сейчас,
какой у него был потенциал.
В разговор влезает Романченко:
- Ладно, я вообще промолчу.
- Вот и промолчите! – раздражается Примакова. – Я же помню,
как вы его постоянно третировали. Да вы кого угодно достанете!
- Та я ничего, я же говорю, что промолчу, - Романченко
понимает, что его реплики выглядят, как поход свиньи
в посудную лавку.
- Грамотно и хорошо умел писать, излагать свои мысли, -
Зинаида Андреевна возвращается к достоинствам Бакланова.
- Грамотно, вам ли не знать, – не сдерживается Романченко, –
хорошо он вас тогда на место поставил с этим «согласно чего».
- Да хватит вам! – неожиданно вмешивается Ольга Выдрина. –
Учёные, понимаешь ли, доктора-кандидаты, а грызутся,
как бабы на Подольском рынке!
Спорщики опешили. Ольга сквозь слёзы продолжает:
- У него мать за границей, а с отцом Фёдор не общается…
в смысле, не общался. Он вообще один!
- Уж тебе ли не знать, – снова ёрничает Романченко.
- Это вы на что сейчас намекаете? – строго спрашивает Ольга.
- Да нет, ничего, – осёкся он, – это я так. У тебя же
с ним что-то было?
- Что – было? – настаивает Ольга. – Какое вам дело?
- Люди, да перестаньте, – умоляюще вмешивается Ковалёва. -
Хватит вам собачиться! Человека уже нет, и он вам не ответит,
а вы тут устроили чёрт знает что такое!
В возникшей тишине, ни к кому не обращаясь, Выдрина говорит:
- Грешно, конечно, плохим словом поминать покойника, да вот
гадость он мне сделал: кляузу написал, будто я… такая-растакая… -
она не решается уточнять, какая именно. – Типа такой
образ жизни веду… - и добавляет вполголоса: - Из-за
этого мне и материальную помощь не дали…
Сотрудник отдела технологий Сергей Иванин в это время пил
воду. Услышав Ольгины обвинения, он едва не поперхнулся:
- Позвольте, Оля, что вы такое говорите? Бакланов ничего
на вас не писал! Это Ерышев рассказал на заседании профкома
о том… Ну, одним словом…
- Как – Ерышев? – изумляется Ольга.
Ещё несколько человек подтверждают, что на заседании
профкома именно Анатолий делал устное сообщение о якобы
похождениях Ольги Выдриной.
Поняв, что его коварный умысел раскрыт, Ерышев съёжился,
поганые глазки забегали, будто у нашкодившего собачонка.
- Как – Ерышев? – повторяет Ольга, до сих пор не веря
услышанному и поворачиваясь в сторону разоблачённого негодяя.
Все в тихом шоке. Лена Овчаренко подходит к Ерышеву,
и зал сокрушает эхо от звука хлёсткой пощёчины.
- А я ведь тоже была уверена, что это Бакланов
оклеветал Выдрину, - сокрушённо признаётся Лена.
Клеветник с покрасневшим от позора лицом
не издаёт и звука.
- Господи, какая же я дура! – впадает
в истерику Ольга.
Все думают, что она убивается по Фёдору, но на самом деле
к ней пришло понимание, что с её подачи убит
ни в чём неповинный человек.
- Как я могла поверить, что это Бакланов?! - не успокаивается
Ольга. – Он, конечно, негодник ещё тот, но чтобы так оговорить
кого-то – это же немыслимо! – сделав паузу, она продолжает
в более спокойном тоне: – Но Федька и сам виноват: я когда
его спрашивала, мол, зачем ты это сделал, так он давай
кривляться, выделываться. Ну вы же знаете, как он умеет.
Вот я и поверила, что это он меня так опозорил.
А на самом деле, значит, это твоих рук дело,
гад ты этакий?!
Звон пощёчины раздался ещё раз: теперь Ерышев получил
и от Ольги.
- За что?
- За что-о?! Ты, скотина, не понял? А за то, что ты меня
опозорил на весь институт, а свалил всё на Баклана!
Какая же ты… мразь!
И дальше – обращаясь ко всем:
- Это Ерышев сказал мне, будто Бакланов написал
письмо с гадостями про меня. А я наехала на Федьку, -
её снова душат слёзы, - идиотка я такая!
Ольге понятно, что не стоит развивать скользкую тему.
Да и кому эти подробности нужны? «Кроме следствия», –
мелькает у неё в голове, и она умолкает, не желая
давать повод думать, будто у неё могли быть мотивы
убийства Бакланова.
- Послушайте, Сергей, – обращается Кацман к Иванину,
невольно раскрывшему подлую сущность «самого молодого
доктора наук». – Если вы знали, что Ерышев оклеветал
Бакланова, почему же раньше не вывели этого негодяя
на чистую воду?
- Леонид Нехемьевич, я был на профкоме, когда Ерышев
рассказывал об Ольге. А о том, что он так подставил
Бакланова, я, честное слово, не знал. И даже понятия
не имел, что там вообще у них такой конфликт.
- И кстати, – прибавляет Ковалёва. – Ерышев просил нас
никому не говорить о том, что эту информацию
мы получили от него.
- Ах ты ж негодяй такой! – отзывается Примакова.
Неизвестно, чем бы закончился скандал, если бы
не вбежавшая Валя Зиновчук:
- Люди! Он жив! Федя жив!
- Как это? - почти хором звучит несколько голосов.
- Это была ошибка! Только что звонили, говорят,
в приёмной никого, вот и попали к нам, – взахлёб
тараторит Валя. – Там на самом деле умер какой-то Бахманов.
На этих словах Ольга прикусила губу.
- И зовут его, - продолжает Зиновчук, - тоже
Фёдор Михайлович! Понимаете? А наш Феденька жив!
И ему сейчас намного лучше. Понимаете? Ему лучше!
Ночью, говорят, был на грани, а утром пришёл в сознание!
- Боже, Федька жив! - почти в один голос восклицают
Выдрина и Овчаренко. Соперницы едва ли не пляшут
от счастья, бросившись друг другу в объятия.
Среди общей радости кто-то мудро изрекает:
- Значит, будет жить долго.
И только Романченко бубнит:
- Тьфу ты, пропасть! Вот же придурок этот Баклан!
Даже подохнуть по-человечески не смог.
Возмущение Лены бьёт через край:
- Романченко, вы – идиот!
- Шо-о? – возмущается бывший председатель колхоза. –
Ты шо мелешь, соплячка!
- И нечего мне тыкать!
Во всеобщем ликовании «Федя жив!»
о Романченко быстро забывают.
Понедельник,11 октября 1993 г.
Время – 12:30.
В реанимационное отделение посетителям вход воспрещён,
но фрукты и соки передавать можно. Так же и записки,
только за них плата отдельная – и всё нянечкам,
нянечкам. По мелочам, конечно, совсем не сравнимо
с «левыми» гонорарами врачей.
Первая записка, вместе с апельсинами и бананами,
приходит от Карины: «Федя, прости меня».
И подпись: «Твоя Матильда».
Немного времени спустя нянечка приносит передачу
и записку от Ольги:
«Федька, милый, не обижайся, что я думала на тебя.
Это Ерышев, подонок, наговорил, будто ты написал
в профком. Он всех обманул и мне сказал, что это
твоя работа. Сегодня уволился, гад, так его даже
не заставили отрабатывать две недели.
Прости меня. Твоя Выдра».
Так она впервые назвала себя, чему Фёдор немало
удивился. Радости от того, что реабилитирован,
он не чувствует, хоть и разражается тихим смехом.
Ему больно, он стонет, но всё равно смеётся.
Ни на одну из этих записок Федя не отвечает.
На выходе из больницы Ольга встречается
с Леной Овчаренко. Ещё утром они обнимались
от радости, что Бакланов жив, а теперь пристально
рассматривают друг друга, как две соперницы,
до недавних пор – заочные. Расходятся молча.
Каждая остаётся при своих мыслях и намерениях
по отношению к Бакланову.
Вслед за Леной подтягивается и Николаич.
Они понимающе улыбаются друг другу,
но ничего не говорят.
Вскоре появляется нянечка, ворчливо принимающая
передачи, записки, ну и, конечно,
«вознаграждение» за труды.
Сергей Николаевич написал только несколько слов,
но таких, что и мёртвому подняли бы дух:
«Федька, молоток! Держись! Старуха в белом
перед тобой бессильна! Твой друг Николаич».
От Лены пришло письмо совсем иного содержания,
но не менее вдохновляющее:
«Феденька! Федюшка, мой родной, любимый! Лапушка,
я так рада, что ты жив! Я люблю-ю-ю тебя-я-я-я!!!!!!»
(так, буквально).
Подписи нет, но Феде не надо быть гением,
чтобы вычислить автора записки.
Николаичу он ответил совсем кратко:
«Спасибо, друг Николаевич! Будем жить!»
Слов для девушки, которая, как он считал,
его бросила, у Феди нашлось побольше:
«Леночка, Ленчик, родная, спасибо тебе за то,
что ты на свете есть. Я так рад, что остался
жив и смогу тебе сказать то, что не успел» .
На этом месте он задумался. Вспомнил, как Лена
первая призналась ему в любви, в самых сокровенных
чувствах, и теперь написала те же слова. Федя многим
говорил «я люблю тебя», но только сейчас эти слова
показались ему значимыми.
Не стесняясь медсестёр и больных, лежачий Бакланов
смотрит в потолок, точно в небеса, и рассуждает вслух:
- Бог меня услышал. Значит, он есть, а я сомневался,
всю жизнь сомневался. А он есть! – Федя пытается
привстать, не обращая внимания на обострившуюся боль. -
Понимаете? Бог есть! Я просил у него хотя бы один день,
и он дал мне этот день, и теперь я буду просить его...
- Бакланов, - одёргивает его медсестра, - хорош тебе
рассуждать! Ляг и заткнись! Тебе нужен покой!
- Но теперь, - игнорирует он уговоры «лечь и заткнуться», -
я попрошу его дать мне год, десять лет, двадцать лет!
Жизнь продолжается! Ля ви континю;! – прибавляет он
то же самое по-французски.
- Да хватит тебе умничать! – злится медсестра. – Бога
он вспомнил! А что ты раньше думал, когда напивался
вдрызг? Вот и вляпался!
На неё Федя не реагирует, продолжая благодарить Создателя.
И так ему захотелось влиться заново в «людской муравейник»
и в «городскую суету», прежде им презираемые!
«Да я ведь и сам такой же муравей, и что мне в жизни
остаётся, кроме этой суеты?» – думает он.
Медсёстры и подошедший врач пытаются утихомирить
взволнованного пациента. Фёдор отдаёт записку нянечке:
- Отнесите ей! – и тут же: – Нет, погодите…
Спешно дописывает в конце:
«Я люблю-ю тебя-я-я!!!»
Он чувствует усталость. Сестра вкалывает ему лёгкое
снотворное. Перед «отключкой» Федя успевает подумать:
«Надо будет к отцу наведаться, а то он совсем сопьётся.
А лучше уж переехать к нему».
И ещё:
«Да и к Томке надо поехать, сына повидать хотя бы разок».
- О какой, гляньте! Спит и чё-то там лыбится себе! –
сердито замечает медсестра бальзаковского возраста. –
Небось, бабы снятся. Вон сколько их сегодня!
Прямо табунами ходят. Овцы, мать их…
- Да у него всё пойдёт на лад, – говорит доктор,
не обращая внимания на этот ворчливый выхлоп эмоций, –
вот проспится, отдохнёт малость, тогда и посмотрим,
что с ним дальше делать.
Этих слов Бакланов не слышит. Он безмятежно спит,
чтобы проснуться здоровее и сделать то, до чего
покуда не доходили то руки, то мозги.
2012-2013 гг.
г.Киев, Крым, с.Крамаренки
КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ