Предыдущая - Глава 26 - http://www.proza.ru/2016/12/20/194
Глава 27
На нитевидном пульсе
Суббота, 9 октября 1993 г.
Время – 00:01.
Инспектору, прибывшему с милицейским нарядом из двух
сержантов, вскоре становится ясно, что дело – «висяк».
Улик – ноль. Грабитель пришёл в себя и успел улизнуть.
Связь между ним и нападавшим уловить невозможно:
не за что зацепиться. Фоторобот не составить
из-за скудности показаний «потерпевшей» - таковой
инспектор считает женщину, хотя на ней ни царапины,
да и сумочка ей благополучно возвращена.
Во мраке ночи, разбавленном неярким светом уличных
фонарей, Баклановым занимается бригада «скорой»,
вызванная больше по инструкции, чем ради воскрешения
покойника – стражи правопорядка не сомневаются, что
«парень курить бросил навсегда», как дежурно
выразился один из сержантов.
Голова разбита чем-то тяжёлым и, похоже, металлическим.
Удар большой силы, очень большой. Врач Павленко навскидку
оценивает состояние больного – не больного, живого – не живого:
- Кажется, всё, – говорит, - надо вызывать спецмашину.
- В смысле труповозку? – уточняет инспектор.
- Ну да, - неохотно подтверждает эскулап, морщась
от названия вещи «своим именем». По его команде
бригада налаживается ехать на следующий вызов.
Но не тут-то было.
Юная фельдшерица сомневается. Девушка едва не плачет,
глядя на смазливого молодого мужчину, так жестоко
искалеченного и, похоже, бесславно погибшего.
Или погибающего?
Странная реакция медработника на тяжёлое состояние
больного. Могла бы уже ко всему привыкнуть, хоть и
на «скорой» – без году неделя после медучилища.
На учебной практике, конечно, ходила на вскрытия,
в реанимацию, наверняка не обошла вниманием
и неотложку, и травмпункты, но так и не научилась
воспринимать чужое горе, как… чужое. Всё ей надо
через себя, через душу пропустить!
Возможно, столь глубокое сострадание к пациенту
отчасти восполняет нехватку опыта и даже пробелы
в знаниях. Пальцы у фельдшерицы оказываются более
чувствительными, чем у доктора, что позволяет
ей нащупать едва уловимый пульс.
Вызов труповозки отменяется, к неудовольствию
руководителя бригады «скорой». Непонятно только,
чем он так расстроен: то ли тем, что пациент
«ожил» и его нужно будет приводить в стабильное
состояние, то ли тем, что недавняя
выпускница-медсестра оказалась точнее
в распознании признаков жизни.
В общей суматохе едва слышно приглушённое рычание
доктора Павленко по адресу младшей коллеги:
- Таня, ну кто тебя за язык тянул?
- Что вы такое говорите, Иван Иванович?
Ведь он жив! – сестра милосердия не приемлет
чёрствости Павленко, с которым у неё
непрерывный конфликт на почве отношения к пациентам.
- Да кто там жив! Он же вот-вот коньки откинет!
И его повесят на нас: скажут – не довезли.
А так бы считалось, что приехали, когда он уже
был покойник. И вообще, дорогая, давай не будем
портить наши показатели, хорошо?
- Иван Иванович, как вы можете! Вы же доктор! –
сквозь слёзы возмущается Таня. – Его можно спасти!
Он жив! Разве вы не видите?!
- Ты понимаешь, у нас срочный вызов! Там пищевое
отравление, и того человека мы уж точно спасём!
А ему, - указывает на Бакланова, - одна дорога,
она же и последняя.
По пути в Городскую больницу скорой помощи Танины глаза
не сходят с мокрого места. Она живо радуется, как только
Федя хотя бы ненадолго приходит в себя и не сдерживает
слёз, когда он снова «теряется».
Чувство близкой смерти кажется Фёдору нереальным.
Всё думает - сон кошмарный, только пробудиться
никак не может.
Ему вспоминается, как он спас кошку, подвешенную
малолетними уродами на крыше девятиэтажки, как
поставил на место шайку подонков, наводивших страх
на едущих в метро. Память больше ничего выдать
«на-гора» не успевает: Федя снова отключается.
Новый «приход в себя» - и его сражает сильная
головная боль. Ощущение близкой кончины усиливается
тем, что несколько субстанций в белых балахонах
злорадно, как это кажется, его утешают:
- Ничего, держись! Мы тебя поднимем на ноги.
«Но это же сон! - думает Фёдор. - Сейчас проснусь,
и всё исчезнет».
Врачи что-то там колдуют, вены колют, капельницы
меняются часто. А маска зачем? Что там? Кислород?
«Неужели это наяву?» - Фёдор с ужасом осознаёт – нет,
не снится ему и не чудится. Всё правда, всё по-настоящему.
А если это и сновидение, то последнее в жизни.
Не так ему грезилось пребывание на смертном одре.
Он хотел, чтобы рядом находились близкие и утешали
его искренне, а не профессионально, как эти «белые
халаты», и чтобы уговаривали его не умирать. А он бы
им: «Нет уж, дудки! Не дождётесь! Вот возьму и
сейчас умру!» Эти слова превращают общие стенания
в общую же истерику, но в последний момент, когда
у всех пропадает надежда вернуть его к жизни,
Федя вскакивает и буднично замечает: «Ладно,
уговорили, остаюсь». И наступает момент всеобщей
радости… Так ему представлялось в детстве
и хочется, чтобы так всё и произошло. Но что-то
идёт не по сценарию, какой-то сбой в программе...
Феде становится жаль, что на самом деле всё сложилось
гораздо хуже, чем грезилось.
«Леночка…» - пронзительно-тихим шёпотом имя слетает
с губ. Почему он не нашёл нужных слов? Ведь Лена,
будучи глубоко стеснительной, совершила невозможное:
первая призналась в любви! Среди обывателей такая
инициатива осуждается. Как же надо любить этого
заносчивого, хоть и в чём-то благородного, хлюста,
чтобы переступить через внутреннюю гордость и
стереотипы! А Федя даже на йоту представить не мог,
чего стоило Лене признание, вот и не оценил её
самоотверженность. Проще говоря, лопухнулся.
Прав оказался Косых, его однокурсник: Баклан –
он и есть Баклан, по жизни такой.
Никогда Феде не было так обидно, что нельзя
перемотать ленту времени. И на кого уповать?
Есть ли там кто-нибудь?
«Господи! Верни мне тот день! Больше ни о чём
не прошу! Только верни! Я скажу Лене, что люблю её!
А потом бери меня к себе, Господи, отправляй
куда хочешь, хоть в пекло!» - молился агностик
Фёдор Михайлович Бакланов, находясь на грани бытия…
Накануне вечером он пообещал Виктору Ефимовичу,
что тот увидит день, когда Фёдор успешно защитит
свои научные достижения. А выходит, и сам соискатель
может не дожить до того счастливого момента.
И давай он просить у Бога не день, а год, чтобы
добить, наконец, эту злосчастную диссертацию,
самоутвердиться, а там уж будь что будет.
Воспоминания о родителях повергают Федю в ещё
большие страдания. Неистово бьётся сердце
от невозможности сказать им: «Простите меня, родные».
Как же ему сейчас не хватает папы и мамы!
Карина... Чем Фёдор её обидел, оставалось ему
непонятным. Не ответил на её любовь? А должен был?
Ему впервые стало по-настоящему жаль эту странную,
но безмерно любящую женщину, готовую ради своих
чувств пойти на всё, даже на преступление, чтобы
Федя принадлежал ей и только ей. И чья вина,
что «пазлы» не сложились?
Больше всего Федя умоляет Бога дать ему встречу
с сыном, о котором до недавнего времени он и понятия
не имел. Неизвестно, смог бы он воспитывать ребёнка
вместе с Тамарой, и насколько сильны его чувства к ней.
Да и важны ли они? Разве не главное то, что у них
есть сын? «Господи, ну почему я узнал о нём так поздно?
Умоляю тебя, дай увидеться с моей кровиночкой!»
Понимая тщету обращения к тому, кто безразличен
к судьбе отдельно взятой твари – разумной или
неразумной – Фёдор снова впадает в плач, беззвучный
и оттого кажущийся ещё более трагичным и безутешным.
Судорожно подёргивается лицо, слёзы двумя озерцами
заполняют углубления меж глазными яблоками и переносицей,
полноводными ручьями скатываются по вискам, продираясь
сквозь пейсы, будто паводок через лес, огибая верхушки
ушей... Обильно орошается подушка по обе стороны головы –
хоть бери да выкручивай.
Возвращаясь в сознание, Федя ни разу не думает о прямом
обидчике, чей удар и вывел его из строя. Не приходит
ему в голову и то, что за нападавшим кто-то стоял,
направляя руку с вложенным в неё орудием.
«Как же это примитивно и дико! – думает Фёдор. - Неужели
я совершил такое, за что меня можно так наказывать, так… мстить…»
«Да ты на себя посмотри! – слышит он сердитый окрик
то ли изнутри, то ли сверху. – Ты же только то и делал,
что мстил за мелкие обиды!»
«Белые балахоны» не сомневаются, что пациент просто
не хочет умирать. Смерти боится – вот и вся разгадка.
Это когда всё благополучно, мы бросаемся фразами:
«да чтоб я сдох!», «скорей бы уж концы отдать»,
но когда «отдача концов» обретает безжалостные
контуры действительности, во-о-от тут-то и начинаются
панические стенания. А и то! Мудрено ли было раньше
понять, что жизнь одна и надо её прожить, а не профукать?
Бригада «скорой» занята повседневной работой.
Без эмоций. И только медсестричка, чудом уловившая
нить, за которую цеплялась жизнь пациента, спасшая
Фёдора от труповозки, не может ничего делать. Руки
не слушаются, губы дрожат. Коллеги, включая Павленко,
проявляют снисходительность, и нет ей даже упрёка
в непрофессионализме.
Сознание вот-вот его снова покинет, и на последних
секундах Фёдору вспоминается Ольга, ни в чём перед
ним не повинная, ставшая орудием возмездия. При мысли
о ней слёзы не просто текут, а брызжут, и Таня,
фельдшерица, едва успевает вытирать ему виски
и щёки ватными тампонами.
И так ему стало больно! Так захотелось выжить,
подняться и попросить прощения у всех,
кого обидел. Без исключения!
Впрочем... нет, не у всех.
Поначалу он подумал и о немце, которому от имени
народа-победителя врезал по морде за оскорбление.
А потом решил, что в этом, едва ли не единственном,
случае раскаяние не требуется.
«Нет, - думает он, - не буду извиняться перед
немчурой. Так ему, фрицу, и надо! Будет меня
помнить и в следующий раз хорошенько фильтровать базар».
От этих утешительных слов, хоть и сказанных не
вслух, Федины губы расходятся в улыбке… и внезапно
тело коченеет от судорог.
Перемена состояния больного не ускользает
от Таниного внимания:
- Иван Иванович, ему плохо!
- Я знаю. А кому сейчас хорошо? - Павленко равнодушно
попивает минералку.
- Доктор, вы не поняли! – Таня едва не кричит. – Ему
совсем плохо! Он уходит!
Резким движением доктор откладывает бутылку с остатками
воды. Посудина скатывается на пол…
«Только дотяни до больницы! Продержись, милый, ещё
немного…» – из находящихся рядом незнакомка Таня
остаётся единственным существом, которому небезразлична
жизнь Фёдора Бакланова.
Суббота, 9 октября 1993 г.
Время – 08:30.
В милиции происшествие квалифицируют как хулиганство
с отягчающими обстоятельствами. Ничего особенного,
такое происходит сплошь и рядом, и разбирать каждую
уличную потасовку – да где взять столько людей? Хотя
по Бакланову меры принять надо: голову этому парню
разбили не слабо. Он, конечно, был крепко пьян – и без
анализов ясно. Видать, сцепился с кем-то. Да мало ли
чего можно натворить «под мухой». Только ведь его
стукнули явно не в стиле пьяных разборок. И удар-то
не кулаком, а какой-то железякой. М-да, это случай
не из рядовых, не просто пьяная драка.
Так мыслит замначальника угро, дающий задания
на ближайшие сутки.
Когда выясняется, что Бакланов пострадал неподалёку
от места работы, в институт присылают двух инспекторов
уголовного розыска. Одним из них и оказался тот, что
выезжал на место происшествия.
В субботнее утро для встречи с операми срочно вызываются
сотрудники, хорошо знающие пострадавшего.
Пользы от допросов практически ноль. Почти все
открестились от Бакланова, назвав его отшельником
и нелюдимом. Об его странных отношениях с Ольгой никто
не упомянул, чтобы той не задавали неудобных вопросов.
Между собой коллеги полунамёками пришли к выводу, что
«ноги растут» именно оттуда.
Сама Ольга отвечала равнодушно, лаконично и складно.
О знакомстве Бакланова с Жердинским умолчала.
Не упомянула и о встрече с Кариной.
Среди вызванных сотрудников не оказалось тех, кто слышал,
как пару дней назад Лена Овчаренко говорила какому-то
молодому человеку: «Только попробуй тронь его!» Да никто
и значения тому не придал.
По странной случайности Лену в институт не вызвали,
забыли, а иначе не известно, какой ход приняло
бы расследование.
Событие произошло накануне местных выборов и могло
бы стать резонансным. Но какая к чёрту политика?
Фёдор никогда не высказывал партийных предпочтений.
Изредка ругал коммунистов, хотя и новых, так
называемых «демократов», особо не жаловал.
Остальные версии – бизнес, личные мотивы и т.п. – также
развалились карточным домиком.
Расследование, по законам жанра, проходит в ключе
выяснения, кому было бы выгодно сделать Бакланову
плохо. Оказалось – никому! По-крупному Фёдор не мешает
ни единому человеку, хотя никого и не согревает.
Делу, скорее всего, суждено стать «висяком», как это
и предсказал инспектор, вызванный на место события.
Воскресенье,10 октября 1993 г.
Время – 16:20.
Как бы Фёдор удивился, если бы узнал, где встретит свой
тридцатилетний юбилей! Праздновать он и не собирался:
не с кем, да и незачем. В мыслях даже не прокручивал,
чем будет заниматься в день рождения. Но если бы и
попытался представить себе, где застанет его тридцатник,
то вряд ли у него возникла бы «картинка» из реанимации
в горбольнице. Без сознания, с разбитой головой – нет,
на это не хватило бы воображения даже у Бакланова,
любителя придумывать самые вычурные ходы в развитии событий.
Феде было бы лестно узнать, сколько уделяется ему
внимания, пусть и теми, кто заботится о нём в силу
профессионального долга. И уж наверняка мало кому
так «повезло» – отметить юбилей не с гостями, не
под звон бокалов, а среди капельниц, колбочек и
стонущих больных, зависших у последней черты.
По крайней мере, не так, как у всех. А разве
не этого ему всегда хотелось?
Только сейчас ему ничего не хочется. Вторые сутки
Бакланов без сознания. Идёт неистовая борьба за его
жизнь, и сам он в этой битве не участвует. Многое
зависит от медперсонала, ещё больше от крепости
Фединого организма, но ровным счётом ни на что
не влияет его желание или нежелание жить.
Ему становится хуже…
Ещё хуже…
Совсем плохо…
Окончание - Глава 28 - http://www.proza.ru/2016/12/20/222
******************************************