8 января 1989 г.
С лёгкой руки Льва Адольфовича Озерова, Союз писателй включил меня в Комиссию по литнаследию Олеши (в марте его 90-летний юбилей). Я к Юрию Карловичу со всем почтением, только совершенно не представляю, что буду там делать – не в президиумах же сидеть. А список Комиссии симпатичный: А. Баталов, М. Левитин, Ю. Нагибин, Ю.Томашевский, М. Чудакова и др. (Постановление секретариата от 30 декабря).
9 января 1989 г.
Проехал в редакцию через Ваганьково – наконец на могиле Андрея Платонова на армянском кладбище поставили одно общее надгробие: сыну, отцу, матери. Все трое ушли в январях: Мария Александровна на сорок лет пережила Тошу, на тридцать два – Андрея Платоновича...
В «ЛитРоссии» все в полуобмороке: Колосова вынудили написать заявление об уходе, отдел культуры ЦК представил 43-летнего Малютина из «Лит.учёбы», но СП РСФСР его не утвердил (в своей газете им нужна «железная рука»), значит будет рязанец Эрнст Сафонов. А мне как-то совсем без разницы.
10 – 15 января 1989 г. / Ленинград
Закинув сумку к Рудику и Тане на Некрасова, побегал по городу (традиционно – в «Неву» и в Дом книги к Люсе), потом – в Русский музей (в корпусе Бенуа, ктр. со стороны канала Грибоедова, – живопись 20-30-х годов. Отличная выставка – сколько же тут прятали в запасниках: едва треть знал по репродукциям). Вечер у ребят: застолье до 3-х ночи (дольше не мог – к беседе с Даниилом Граниным требовалось быть свежим: старик осторожен и увёртлив, вымотан отмечанием своего 70-летия и хочет говорить только о «Зубре», о чём моя редакция просила спрашивать его поменьше).
11 января 1989 г.
...От Гранина отправился к Конецкому. Виктор Викторович в ярости: вчера у него была Надя Ажгихина – два часа писала интервью для «Литгазеты» и сразу же уехала в Москву, а утром позвонила – обе плёнки абсолютные чистые. Поскольку за Надю ручался я, мне и влетело по первое число:
– Зачем присылаешь профнепригодных дурёх!?
На самом-то деле, всё закономерно: не хотел Конецкий этого интервью (между ним и «ЛГ» давно чёрная кошка пробежала), вот ничего и не получилось.
Конецкий суеверен, как все моряки, – если сразу что-то не задалось, значит, так и должно: не судьба!
Участь моей беседы с Граниным тоже ничего хорошего не сулит: он отказался от всех юбилейных наград, а у нас таких поступков не любят.
На комоде Конецкого мне попался на глаза почтовый перевод – в разваленный недавним землетрясением Спитак Виктор Викторыч перевёл пятизначную сумму. Перехватив мой взгляд, попросил: «Не говори никому – скажут, что не знаю, куда деньги девать».
14 января 1989 г.
Вчера опять весь вечер был у Рудольфа – они с Таней и детьми намереваются навсегда уехать в Австралию, о том и говорили. Под разговор хорошо легла питерская передача «Камертон», которую вёл мой экс-сокурсник Саша Плахов, за восемь лет нашего необщения превратившийся в квасного патриота.
Последний вечер – у Яснова: он только что вернулся из поездки во Франциию (в компании с Вознесенским, Рейном, Олесей и др.) и полон впечатлений...
16 января 1989 г.
Девушки из литгазетовского «досье» подарили вырезку из итальянской газеты (за октябрь прошлого года): по результатам радиоуглеродного анализа, который независимо одна от другой провели три лаборатории, выходит, что Туринская плащаница – предмет, изготовленный в промежутке между 1280 и 1360 годами.
Поверим? Пока эта датировка – бальзам на душу тех «новоисчисленцев», ктр всегда говорили про временной исторический сдвиг в 1300 лет с копейками: вот «первый век нашей эры» по-ихнему и выходит...
23 января 1989 г.
Сообщения о смерти Сальвадора Дали – с плохо скрываемыми ухмылками телеведущего «Сегодня в мире» и дикторши «Времени». Так всегда: ругали, плевали, а он всё равно гений, нравится вам это или нет.
25 января 1989 г.
Лена поехала устраиваться на работу в «Крестьянку». Мы с Вероникой вдвоём (я нынче с 3-х «свежая голова») отмечаем День Высоцкого: зажгли у портрета свечечку, слушаем виниловые записи.
Вечером – «Высоцкий» на Таганке: столпотворение, Любимов приехал. Дожили!
27 января 1989 г.
Во «Взгляде» – сюжет с Иосифом Бродским (хроника присуждения Нобелевской премии, фрагмент интервью, концертное чтение). Постарел, но выглядит очень достойно.
28 января 1989 г.
Открылась учредительная конференция «Мемориала» (общество обретает статус). Среди учредителей – пять творческих союзов, КРОМЕ Союза писателей. Позор!
29 января 1989 г.
В Доме культуры техники на Волхонке – Наум Коржавин: больной, слепой, нищий. Но – победитель! На бис читает: «...но декабристы разбудили Герцена...»
30 января 1989 г.
Евтушенко вычитывал свой текст о Пастернаке, засиделись до восьми вечера. Говорил о яростном сопротивлении правых, о «Мемориале», потом о стихах – вспомнил про эссе Вигилянского о нём. Уже уходя:
– Вы как, стихи писать оставили? Правильно, упорствовать в поэзии нельзя, если не получается, а в прозе можно совершенствоваться всю жизнь.
31 января 1989 г.
Вечер Алексея Германа в Концертной студии Останкино. Верный себе, сам режиссировал встречу с собой – в проекции на конечный результат.
3 февраля 1989 г.
Самое сильное впечатление Погожевой от поездки в Париж – что она там всем интересна, всем нужна, сама всё может. Тут же – полное безразличие к ней поэтов, редакторов, издателей... Думает: вот как бы так за границей пожить да поработать, а потом опять сюда. Участь цветка, который хочет опыляться ТАМ, чтобы цвести ЗДЕСЬ...
(Между тем, Зайцева пока по-прежнему в Италии – сидят в еврейском шлюзе – США пока не принимают.)
12 февраля 1989 г.
Объявлено о создании «Независимого общественного комитета в поддержку Перестройки» – в противовес «Товариществу русских художников».
Ничего это не даст – кроме никому не нужного раскола.
13 февраля 1989 г.
Ночью позвонил Володин – прочитал десять стихотворений, закончив любимым моим «Хобби» (поскольку к телефону подключён магнитофон, я все записал).
14 февраля 1989 г.
Принёс новый рассказ Николай Петрович Шмелёв. Был мрачен, но говорлив, уходя напророчил:
– Если мы сейчас что-то не предпримем, через два года Горбачёв будет смещён силовым методом, и мы вернёмся на прежние позиции.
О возвращении «на прежние позиции» сейчас говорят всё чаще – и «левые», и «правые» – с одинаковой тревогой, поскольку в этом случае гражданской войны не избежать (хлебнувших глоток свободы назад не загонишь). Как молитву, талдычим: нужно продержаться десять лет, чтобы процесс стал необратимым.
И всё чаще вспоминаем Моисея, сорок лет водившего свой народ по пустыне...
15 февраля 1989 г.
Сегодня день исторический – последний день войны в Афганистане. Наши официальные потери: 15 000 убитых, 37 000 инвалидов. Когда статистика так округляет цифры, плюс–минус тысяча, – ясно, что они в разы больше. О потерях афганцев не говорится: тут счёт миллионный. И никто никогда за это не ответит.
17 февраля 1989 г.
Днём «на пять минут» заглянул Пляцковский и просидел до вечера – всему песенному цеху кости перемыл. Рабочий день закончился, я пошёл в магазин, так Михаил Спартакович и туда за мной потащился. В гастрономе на Цветном извивалась очередь за сосисками, мы пристроились в хвост за Юнной Мориц. И полчаса говорили о молодых поэтах. Из которых Юнна Петровна выделяет только Катю Горбовскую. Я сказал, что в Англии она совсем бросила писать, как и ожидалось – возрастная наивная лирика кончилась, а взрослая не началась. Но Мориц убеждена: что даровано небесами, уйти в песок не может.
18 февраля 1989 г.
Сегодня у Берестова в гостях Наум Коржавин, которого не то чтобы сильно не люблю, но это не мой круг чтения (29-го вполне хватило). Потому просто сказал Валентину Дмитриевичу о нашем эмигранте хорошие слова. А Чернов с Долиной поехали в Беляево (Коржавин улетает 8-го, скорее всего – навсегда).
19 февраля
Получил оч. хорошее письмо от воронежского Коробкова – призывает вместе издать записные книжки Платонова. Да не играю я в игры со сталинистами.
1 марта 1989 г.
Сообщили, что Гранину дали Героя Социалистического Труда. И ясно, что Даниил Александрович награду принять согласился. А моя с ним беседа так и лежит в дальнем ящике стола: ушёл поезд...
4 марта 1989 г.
В «Советской культуре» под рубрикой «Есть мнение!» напечатали мою заметочку, которая после редактуры стала «откликом о кооператорах». Убили финальную фразу, ради которой сей текст был явлен: чем считать деньги в кармане Артёма Тарасова, сказали бы ему «спасибо» за уплаченный миллион партвзносов.
9 марта 1989 г.
Вечером по ТВ – «Другие берега»: дуэт Чернова и Сёмочкина. Очень хорошо, что Ксан Ксанычу наконец дали возможность выговориться о своём сокровенном. После фильма Виноградова «Элегия» это самый заметный сюжет.
12 марта 1989 г.
Очень смешные отклики – традиционные: «Статью Елина не читал, но с ней не согласен». В «МК» Саша Аронов взял меня под защиту.
15 марта 1989 г.
Вечером позвонил Чернов – сказал, что уходит из «Огонька» и надо идти мне. А меня теперь в «ЛитРоссии» ничего и не держит;.
20 марта 1989 г.
К обеду привёз в «ЛитРоссию» письмо-перевод меня в «Огонёк» с автографом Коротича. Эрнст Сафонов отпустил меня с 29-го, не заставив отрабатывать ни дня. Контора в обмороке: теперь все узнали, кто был у них главным шпионом.
21 марта 1989 г.
Освобождая свой стол в «ЛитРоссии», подвёл итог своей 8-летней работе в еженедельнике: прочитал около 3-х тысяч рукописей, больше чем на 1100 ответил авторам письменно (копии – в восьми увесистых папках), напечатал произведения 350 авторов (и прозу, и стихи, и рецензии) и сам опубликовал 56 своих материалов… Дай-то Бог мне и в «Огоньке» так поработать.
Коллектив выпустил прощальную стенгазету с таким стишком:
Ты полетел на «Огонёк»...
Не сжёг бы крылья, мотылёк,
Поскольку толстая свеча
Горит в окне Коротича.
29 марта 1989 г.
Пока ждал своего представления на редколлегии «Огонька», пробовал понять, у кого какая роль. Что в общем несложно: Алесь Адамович – бродильное вещество, Черниченко – всепробивающий таран, о. Александр Мень – третейский судья.
А Юрий Никулин – элемент буферный: как только разговор переходит на повышенные тона – тотчас встревает:
– Рассказываю очень смешной анекдот!..
Наконец дошли до меня: новый сотрудник отдела литературы, переводом из газеты «Литературная Россия». Тут же вопрос: а не шпиона ли мы берём из враждебного стана? Я рта не успел открыть – Никулин:
– Правда смешной анекдот! – «Из пунктов А. и Б. навстречу друг другу по одной колее одновременно вышли два поезда. И никогда не встретились – не судьба!»
Переждал, пока все отсмеялись, и мне:
– Поздравляем! Идите на свое рабочее место, вас там друзья заждались.
5 апреля 1989 г.
У нас сняли прозу Мандельштама (Олег даже заявление об уходе написал). А в «Московских новостях» – потрясающая публикация об О.Э. – с автографом стихотворения «Мы живём, под собою не чуя страны...» (своей рукой записал по просьбе следователя).
7 апреля 1989 г.
Утром в холле редакции некролог – погибла Ира Лобанова из «Смены»: её с мужем убил собственный сын (ножом и гантелью) – не разрешали мальчику жениться!
9 апреля 1989 г.
Всю ночь с Андреем Крыловым у него дома переписывал на кассеты пластинки Высоцкого, записанные Шемякиным.
Из новостей: в Москву приехал Лев Копелев, хоть палки ему в колёса вставляли основательные.
11 апреля 1989 г.
Прошла информация, что вчера в Тбилиси наши солдаты посекли демонстрантов САПЁРНЫМИ ЛОПАТКАМИ. При этом избили Юру Роста – засветили все снятые им плёнки.
Вечером в редакцию привезли фильм «Дантон» Вайды с Жераром Депардье.
По ТВ – Сокуровский фильм о Тарковском (неровный, но яркий – аритмичен, как стук сердца влюблённого человека).
12 апреля 1989 г.
В «МН» публикация о захоронении расстрелянных Романовых (были всё-таки люди, в глухие советские времена занимавшиеся «бесполезным» делом).
21 апреля 1989 г.
Это какой-то бред! – на филиале моего Второго часового завода в Беляеве что-то взорвалось – 2 убиты, 10 ранены. (ЧТО там могло взорваться-то? Или я про них мало фельетонов написал?).
24 апреля 1989 г.
Представление книжки Высоцкого в ДК Горбунова. Хорошая компания собралась: Карякин, Смехов, Говорухин, Аронов, Женя Попов и вездесущий Туманов, конечно. Отец ВВ – злой, высокомерный, принимающий происходящее как воздание дани ему за великого сына, которого, если верить Марине Влади, считал антисоветчиком и на порог своего дома не пускал. Имя Колдуньи здесь не произносится: сыновья Высоцкого намерены подать на неё в суд за книжку об отце (что зря: суд с большим удовольствием перетрясёт грязное бельё, но и только).
26 апреля 1989 г.
Читаю, что в Москву – на своём самолёте – прилетели Лелюш и Бельмондо. Даже не знаю, как на это реагировать. Рад, конечно.
28 апреля 1989 г.
Толя Головков написал материал о Грузии – потрясающий. Во «Взгляде» сюжет из Тбилиси назвали открытым текстом – «Кровавое воскресенье».
29 апреля 1989 г.
Пасха: Олеся и Вигилянский поехали в Переделкино, Поздняевы рядом с домом – у Стратилата, я тоже поближе – к Рижскому вокзалу.
Фыфка пришла ко мне домой с Максом (то бишь напомнила, что вообще-то у неё есть жених).
3 мая 1989 г.
Коротич привёз из Америки подарок от сына Хемингуэя – куртку, в которой отец прошел всю войну: она-де по плечу только «Огоньку». Все принялись примерять, а наши тётки так просто с восторгом: хлебом не корми, дай напялить какую-нито тряпочку. Потом повесили на стенку.
На летучке Коротич вспоминает, как приехал в Москву и пошел в мавзолей смотреть на Сталина – рыжего, маленького, нестрашного: «...Очень он меня, мёртвый, удивил!» Смех в зале: «Живой – он удивил бы вас еще больше!»
Вчера в Переделкино умер Вениамин Каверин.
6 мая 1989 г.
Концерт Вероники Долиной в Театре на Таганке (в новом зале) – оч. хороший. Вероника была в ударе: пожалел, что не взял с собой магнитофончик. Домой шли пешком с Гришей Гладковым – сто лет не гулял по ночной Москве.
10 мая 1989 г.
Днём Нагибин – согласовывал правку рассказа «Афанасьич». Коротич вычеркнул несколько абзацев, Юрий Маркович напрасно просил не делать купюр, так как аргументацию выбрал неверную: «Старый я уже, время против меня работает». И Коротич Нагибина дожал: «Как врач говорю, вы, как минимум, на девяносто лет запрограммированы!»
Когда провожал Нагибина, ЮМ сказал: «Вовремя вы из «ЛитРоссии» ушли – после прихода Сафонова и Рыбаса газета вконец испакостилась. Она и прежде была кондовой, но какие-то приличия соблюдались, а теперь и они отброшены».
13 мая – 4 июня 1989 г. / Сухуми, Гульрипш
Уже написав заявление о переводе из «Литературной России» в «Огонёк», взял у Коротича две недели отпуска (знал, что на новом месте пахать придётся основательно, не до отдыха будет), поехал к морю.
И в первый же день, в маленькой кофейне на сухумской набережной, старый грек–бармен, чьё питейное заведение я ритуально посещаю в каждый свой приезд, вдруг решил предсказать мне грядущее.
Ранним утром, кроме примелькавшегося за несколько лет москвича, посетителей не наблюдалось, бармен сварил гостю черный напиток «за счёт заведения», и сел за мой столик: «Не говори «нет» – скажу, что с тобой вскоре будет». Всегда пользуясь фразой про гаданье на кофейной гуще только иронически и скверно относясь к прорицателям, отказать хозяину не мог – послушно размазывал по блюдечку опивки, водил большим пальцем по внутреннему краю порожней чашки. А грек потел от напряжения, читая одному ему понятные разводы и с трудом подбирая русские слова.
Труднее всего он вычислял мою профессию (я заранее предупредил, что все его наводящие вопросы пропущу мимо ушей и вообще подсказывать ему не стану). «На своей работе много говоришь и пишешь, да? – сказал грек. – Похож на начальника, но – не начальник. Тогда почему много людей твоё слово слышат?.. Контора, в которую ты пришёл работать, – (тут кольнуло: как узнал?) – очень странная. Большая, как завод, но там народа совсем мало – (и ведь точно завод: полсотни людей гонят продукцию тиражом в четыре миллиона экземпляров). – Работаешь ты с друзьями, – продолжал грек, – вас четверо, и все вы равны друг перед другом. А над вами только один человек стоит... – (уже успел убедиться, что Коротич с каждым подчинённым держит себя так, будто ты отвечаешь только перед ним лично). – Но будут между вами и старшим двое людей, для которых ты с друзьями – кость в горле (о, да! – Гущин с Николаевым). Так два года работать будешь, а потом уйдёшь с друзьями свой завод открывать...».
Потом вдруг спросил: а кто тебе красивая блондинка, к которой у тебя сердце лежит? Будешь к ней рваться, но она станет только третьей, которую ты увидишь, когда вернёшься…
15 – 25 мая 1989 г. / Сухуми, Гульрипш
Знал бы Норик, что я увижу свою любимую сегодня...
5 июня 1989 г.
Удивительным образом вспомнил гадание Норика: прилетел на два дня раньше, надеялся увидеть Фыфку и с ней побыть два дня (у нас годовщина), но у неё дома по телефону услышал только голоса родителей. Пришлось ехать к себе, где хозяйничали мама и Ленка, весьма удивившиеся моему преждевременному прилёту. И да – Фыфка оказалась ТРЕТЬЕЙ, которую я увидел на другой день...
6 июня 1989 г.
Первое, что узнал, когда вернулся: 27 мая умер Арсений Тарковский. Почти не было провожающих, выносили его из Дома литераторов Хлебников и Русаков, на отпевании в Переделкине были Володя и Олеся, похоронили рядом с Пастернаком – по другую сторону верхней тропинки…
7 июня 1989 г.
Остёр позвал в Дом кино – на премьеру своего фильма «До первой крови». Через пять минут после начала кто-то начал искать Гришу в темноте зала: внезапно умер отец Майи Юрий Борисович... Не смогли досмотреть.
12 июня 1989 г.
В мастерской Федота Сучкова. Его рассказ о том, как во время, когда здесь жил Женя Попов, к ним нагрянули с обыском: унесли кучу бумаг и все рукописи Жени, а они потом гадали – по чью именно душу к ним приходили? (ордер на обыск оба не посмотрели). Подарил гипсовый горельеф Шаламова, который сделал для его надгробия: похожий и жуткий, как посмертная маска. И фотографию доски Андрея Платонова – на обложку книжки «Деревянное растение».
24 июня 1989 г.
Поразительный все-таки человек Евгений Александрович!
Поскольку весь съезд народных депутатов я смотрел по телевизору в Гульрипше, видел только то, что показывали, а закадровые подробности и байки узнаю лишь теперь (забавную книжку можно составить).
На первое заседание Евтушенко (едва успевший в Харькове получить депутатский мандат) явился в шортах, канареечной рубашке и сандалиях на босу ногу. Когда оглашали список президиума, объявили и его имя – очевидно, доброжелатели хотели, чтобы ЕА явил телезрителям свои загорелые мослы, и просчитались: через пять минут он вышел из-за кулис в отличном фирменном костюме (всегда с собой парадную униформу в машине возит).
Звонит вечером: «Срочно нужен журнал с моим стихотворением про афганца! Ни Вигилянского, ни Хлебникова застать не могу, а у вас наверняка есть. Сейчас заеду, буквально на минуту!..». Я был не один, в абсолютно нетоварном виде, однако отказать не получалось. ЕА появился через час, взял номер «Огонька» и осведомился, есть ли у меня сыр. Сыра было достаточно, но за полчаса он кончился – под разговор ЕА с девушкой, которая ему явно приглянулась.
На беду Евгения Александровича, моя пассия к поэзии абсолютно безразлична, к Евтушенкиным стихам тем паче, и классика это раззадорило: он принял эпическую позу, опершись на холодильник, и так, не сходя с места, простоял на кухне час, рассказывая, как мучительно снимал фильм «Похороны Сталина», про великую Ванессу Редгрэйв, и что записал весь исторический съезд на две сотни кассет, оставляя дома запрограммированный видик.
У Евтушенко тлела надежда, что его хоть кто-нибудь узнает на улице, но полуночный двор оказался тёмен и пуст (даже все собаки давно были выгуляны), и мы с полчаса зряшно топтались возле его машины. В качестве утешения сказал ЕА, что моя дочь учится в мемориальной 607-й «школе неисправимых», где своего выдающегося ученика всегда вспоминают и любят. Он воспринял это как должное.
25 июня 1989 г.
Лена получила диплом МГУ и ушла в загул с подругами.
27 июня 1989 г.
Январский сюжет Конецкого с Ажгихиной превратился в долгоиграющий: утром позвонила Надя – пожаловалась, что Вик. Вик. вчера выгнал ее чуть ли не матом, попросила как-то посодействовать. Не вышло – если Конецкому что-то не по душе, его танкером не сдвинешь:
– Баба на корабле – ужас, а в журналистике и вовсе чума. Если «Литературка» хочет получить нормальный текст – пусть мужика ко мне присылают!
28 июня 1989 г.
Вечером с Черновым у Чухонцева. Олег Григорьич обрушился на нас во всём величии своего гнева: в «Новом мире» из 8-го номера снимают «Архипелаг ГУЛаг», про что Коротич заранее проговорился в Израиле:
– Пусть Виталий Алексеевич говорит о своём «Огоньке», что и когда у него идёт.
Теперь наш журнал опять будут трепать на всех углах.
Залыгин настроен мощно: вся редколлегия намерена подать заявления об уходе.
3 июля 1989 г.
В наш с Вигилянским кабинет влетел Вознесенский с криком: «Кто посмел меня править и сокращать?!» – «Я посмел, – спокойно сказал Володя. – Что, есть вопросы?» – «К вам никаких, вам можно!» – сказал Вознесенский, сразу остыв.
Сели с вёрсткой, и за полчаса Андрей Андреевич почти всё вернул на прежние места.
20 июля 1989 г.
С утра в ЦГАЛИ – сдал в архив 1-й экз. машинописной копии записных книжек Платонова (с правкой Марии Александровны), в надежде, что кто-нибудь это дело добьёт до конца. Разговор с Сиротинской о двухтомнике Шаламова для «Библиотеки «Огонька», который она уже подготовила к печати (и теперь сопротивление публикации «Колымских рассказов» чудовищное – слишком страшна эта правда, и те, кто сажал и расстреливал, до сих пор при власти).
25 июля 1989 г.
Володин пришёл к нам в редакцию в хорошем настроении – я взял фотоаппарат, пошли на мост, который под окном, там отснял плёнку. Есть фото для книжки! Дело за малым – собрать прозу, поскольку пьесы «Огонёк» не печатает.
1 августа 1989 г.
Вчера Юру Стефановича выпихнули из госпиталя Бурденко – с опухолью в голове, метастазами в обоих лёгких – умирать дома (чтобы статистику им не портил). В чудовищном состоянии: ничего не слышит, говорит с трудом, пишет плохо. Накануне операции (неделю назад) Наташка подарила отцу оловянного солдатика, которого Юра тут же уронил на пол, и у фигурки отлетела голова. Тогда ещё тлела надежда, что диагноз не подтвердится, и эта случайность стала дурным вещим знаком...
3 августа 1989 г.
Превращаюсь в банальную сваху: заманил Гену Русакова к Чухонцеву, заранее накачав Олега Григорьевича его стихами. Двухчасовой разговор за чаем замечательных поэтов стоило записать целиком: рассказы Гены о своём детстве, шуточки Олега Григорьевича с ироничными комментариями Иры Поволоцкой (пожалел, что не пришла мысль сунуть в карман диктофон). С трудом удержался от соблазна подглядеть, что Русаков и Чухонцев написали друг другу на книжках, которыми обменялись.
Ушли за полночь, в проливной дождь. Когда прощались у метро, Гена сказал:
– Очень интересный человек. Поразительно похож на свои стихи. Только одного не понимаю: откуда такое стремление видеть трагедию даже там, где её нет.
И я понял, что Русаков с Чухонцевым друзьями не станут никогда.
5 августа 1989 г.
Навестили в больнице Булычёва (еще очень слаб, но второй день как встаёт и ходит – страшное вроде бы позади). Порадовался публикации рассказа «Старенький Иванов», и мы недолго погуляли по дорожкам больничного парка. О предыстории своего инфаркта сказал кратко: «Хруцкий, плюс водка, плюс видАк с кучей трупов!»...
Когда подписывал Фыфке книжку про Алису, ошибся и датировал вчерашним числом – спохватился, но исправлять не стал:
– Я вас со вчерашнего вечера ждал...
10 августа 1989 г.
Рязанов выпускает рассказ о том, как собирался снимать и не снял «Чонкина», и за три дня всю редакцию на уши поставил. Понятно, что режиссёр – тиран по определению, но такого напора никто не ожидал: Эльдар Александрович явил всю радугу своего несносного характера, от истерии до жесткого диктата.
В конце концов, Рязанова взял на себя Вигилянский, а я сбежал из редакции и когда через три часа вернулся – Володя мрачно вычитывал вёрстку, бормоча под нос: «До чего же мерзкий старикашка оказался...»
13 августа 1989 г.
Позвонил Володин: сказал, что соскучился и хочет в гости. Застал у меня маму, которая тут же насела на Александра Моисеевича с призывом на меня повлиять: тридцать восемь лет, а серьёзности никакой... Володин маму озадачил: «Я хотел бы стать таким, как ваш сын, только уже поздно – не получится». Через час родительницу кое-как проводили, зашли в магазин...
Услышь мама разгорячённые монологи Володина, она бы сильно огорчилась:
– В 56-м году я был венгром. В 68-м – чехом. В 80-м... хотел стать афганцем, но не получилось. Очень уж они жестокие. Да и мусульмане к тому же...
Спрашиваю: «Я сильно вас достал?». Честно отвечает: «Есть немного». Решили, что лишний раз дёргать его не стану, а он каждую неделю будет присылать мне письма с какими-то мелкими записками, и так однажды у нас сложится книга.
15 августа 1989 г.
Гуртом пошли на американский балет, прихватив П–ву с французом Филиппом. Посмотрев на весьма колоритную пару, Русаков осторожно спросил, не боится ли Галя появляться на публике с этим голубым балетмейстером. Я сказал Гене, что вообще-то они намерены пожениться, и понял его опасение: если П–ва станет «бородой», то во многие дома не будет вхожа (щепетильность и ханжество французов Русакову хорошо известны).
16 августа 1989 г.
Отвёз Стефановичу в больницу диктофон – писать он уже не может, а желание сделать книгу – последнюю – поддерживает Юру в его безнадёжной ситуации. Взял несколько номеров «Огонька»: журнал с моей платоновской публикацией посмотрел внимательно (вспомнили, как эта работа – благодаря и Юре, на полгода освободившему меня от редакционной текучки, начиналась восемь лет назад), остальные мельком пролистал и засунул под край матраса:
– Меня ваша будущая жизнь уже не интересует...
17 августа 1989 г.
По ТВ – сюжет про Солженицына: очень хорошо выглядит – ничего старческого, дряблого. Прекрасные семья, жена, дети. Первый шаг к возвращению в Россию сделан: вчера принесли «Новый мир», начавший печатать «Архипелаг ГУЛаг».
30 августа 1989 г.
Из-за редакционной тесноты, приходящие авторы у нас буквально сидят друг на друге: сегодня за одним столом одновременно вычитывали вёрстку своих материалов Лариса Богораз (про события в Чехословакии 1968-го года) и Вадим Кожинов (реплику на статью Адамовича), при этом матёрая диссидентка вовсю смалила вонючие папиросы, и некурящий критик нынешнего режима смотрел на старуху с нескрываемой ненавистью. Тем временем в углу кабинета Олега Евтушенко невозмутимо лопатил гору отработанных рукописей, выбирая оттуда страницы со своими врезами к поэтическим публикациям, бормоча, что ему за каждый автограф Британская библиотека по три фунта платит.
1 сентября 1989 г.
Наконец-то открыли мемориальную доску на доме Андрея Платонова. У флигеля на Тверском бульваре собралось с полтысячи человек, славословили Е. Сидоров, Ал. Михайлов, Евг. Евтушенко. Федоту Сучкову слова не дали – закруглились на выступлении студента-литинститутовца (в полчаса уложились).
Потом фотографировались на фоне доски – отдельно литгенералы, отдельно Нагибин, Субботин и Боков. Когда дочь Платонова, наговорившая про меня гадости во вчерашней «ЛГ», ненароком оказалась рядом – сказал ей про ЦГАЛИ и что вторую копию машинописи записных книжек послал в комиссию по лит.наследию отца (Маша окатила меня ненавидящим взглядом).
Подошёл Василий Субботин – с добрыми и грустными словами о Стефановиче (Юра его любимый ученик). Утешил: «Из-за «ЛГ» не расстраивайтесь, Машин характер всем известен». Да я и не в обиде: последняя платоновская публикация в «Огоньке» укомплектовала книжку, которая уже стоит в плане выпуска, и с её выходом я для себя закрою эту тему навсегда.
9 сентября 1989 г.
Первый Булгаковский праздник на Патриарших. С нашей газетой «Мастер» (за неделю с Сашей Кабаковым сделали), которую следовало разрезать и сложить заново, как замыслил художник, но ошибся в расчётах – правильно собрать эту искромсанную «раскладушку» не удалось никому.
Сценарий праздничного действа если и предполагался, то о нём сразу же забыли: сумятица царила полная. А по-моему, всё получилось: настроение у всех нас было с чертовщинкой.
Моё желание «подарить» Володина всем и каждому столь велико, что я уже начинаю пиарить Александра Моисеевича на каждом шагу. На Патриарших познакомил его Кабаковым, Коркией, Русаковым и его Людой. Сам Володин пришёл с младшим сыном Алёшей, которого хочет отправить к старшему его сводному брату Володе в США (жить здесь со стариками мальчику тягостно). Очень хочу, чтобы и Вероника запомнила Володина навсегда.
12 сентября 1989 г.
Утром поехали с Володиным на ВДНХ, на открытие книжной ярмарки. У стенда «Огонька» уже давали интервью Вероника Долина с Диной Рубиной – увидели Александра Моисеевича, зацеловали, растрогали до слёз. Пошли к Элендее Проффер – прилавок «Ардиса» на выставке один из самых лакомых: роскошное, на верже и в коже, собрание сочинений Булгакова (три тома успел подготовить к печати покойный Карл), фотобиографии Цветаевой, Окуджавы...
К вечеру вернулся в редакцию, где Олег и Володя принимали Юру Милославского. Поехали ужинать в ЦДЛ, и Юра вдруг заметил за нами хвост. Решили, что помнИлось (у всех эмигрантов пунктик насчет гэбэшной слежки), однако когда попросили шофёра развернуться – белая «Волга» повторила наш маневр и возле Дома литераторов тормознула напротив, на другой стороне улицы Герцена.
Ресторан был полон, нам поставили какой-то посудный ящик, а через пять минут ещё один втиснули – через проход, где и расселись топтуны. Едва мы начали жевать – засверкала фотовспышка...
– Ничего у вас, ребята, не изменилось, – кисло усмехнулся Милославский.
18 сентября 1989 г.
Весь день – разговоры с Элендеей Проффер. Ей и Карлу стоило бы поставить в России памятник – издательству «Ардис», которое они создали в Штатах на свой страх и риск, наша литература обязана за полного русского Набокова, Платонова и Булгакова, сохранение неподцензурной прозы и поэзии 70-х, за Бродского, который благодаря их поддержке смог вырваться за рубеж.
Энергии в Элендее – воз и маленькая тележка. Когда умер Карл, оставив ей кучу детей, издательство и ворох своей недоделанной работы, у юной ирландки ни только руки не опустились, но будто новый выброс энергии случился: всё смогла вытянуть. Теперь «Ардис» умирает естественной смертью – издательство немыслимо без русской программы, а нужды в ней больше нет.
Элендея готова передать «Огоньку» все плёнки-матрицы из своих архивов – печатайте. Конечно, Коротич понимает, что такие подарки слишком роскошны, но Элендея о деньгах не говорит – исключительно о литературном отдарке: ей необходимы словари языка Гоголя, Достоевского, Бунина, а что стОит такая работа – даже вообразить трудно.
26 сентября 1989 г.
Сошлись в коридоре «Огонька» Анатолий Гладилин и Анатолий Злобин.
Разговор тёзок – Гладилин:
– Вы здесь, ребята, давайте работайте, пишите, боритесь...
Злобин:
– А ты в своих парижах покушай за нас!
29 сентября 1989 г.
«Чёрный человек, или Я бедный Сосо Джугашвили» в клубе МГУ. Коркия дописал в пьесу новые куски: очень смешное обращение отца народов к народным депутатам. У Жени Славутина хороший вкус и отличная труппа – спектакль идёт с аншлагом, билеты распроданы на месяц вперёд.
Володин пошёл на спектакль, не горя большим желанием (к нынешнему театру относится скептически), но тут его захлестнуло: несколько раз кричал из ложи «браво!», а потом наговорил ребятам кучу комплиментов.
Расставаться не хотелось – гурьбой проводили Александра Моисеевича до его московского жилья возле Малой Грузинской.
30 сентября 1989 г.
День с Мих. Рощиным. Хворости навалились на него давно и разом – с операции на сердце, не пошло на пользу и расставание с Екатериной Васильевой, которая «подарила» мужу свою товарку (на ней Михал Михалыч от одиночества и женился: теперь пятилетний пацан оголтело носится по коридору).
В последние годы Рощин живёт камерно. Выглядит плохо: ходит только с палкой, через каждые полчаса ложится, постоянно растирает немеющие руки. В такой ситуации лучшая терапия – общение с друзьями, а приход Володина и вовсе праздник (мы даже бутылочку токайского принесли – вообще-то нельзя, но иногда можно). Чтобы не слишком путаться под ногами старших, я на два часа отвлёк мальчишку, мы замечательно поиграли. В четыре к Рощину пришел брат, и кстати – на вечер у нас была намечена встреча с о.Александром Менем в школе на Преснe.
Володин познакомился с отцом Александром на съёмках фильма «Мать Иисуса» (Мень был консультантом картины), но в киношной суете пообщаться толком им не удалось. Сегодня тоже не вышло – информация оказалась кривой: батюшка встречался со школьниками позавчера. Володин расстроился: лучше бы с Мишей лишний час побыли.
Пошли в его пустое однокомнатное убежище, до полуночи проговорили о житье-бытье. При том, что видимся мы довольно часто, все разговоры обычно сводятся к чему угодно, только не к личной жизни, и нынче у Александра Моисеевича пробилась потребность выговориться (с условием: никому! никогда»).
4 октября 1989 г.
В этом году почти каждый месяц отмечен возвращением тех, кого здесь увидеть уже и не чаяли: в марте приехали Вл.Войнович и Михаил Шемякин, в апреле – Лев Копелев, в июне – Эрнст Неизвестный... Вчера у нас был Юрий Мамлеев, сегодня пришел Саша Соколов. Худой, в каком-то затрапезном стёганом ватнике (ей-ей бушлат зэковский). Уводя Соколова к Коротичу (обсуждать выпуск в нашей библиотеке «Школы для дураков» и «Между собакой и волком»), Вигилянский сказал:
– Может, снимешь свою телогрейку?
Саша обиделся:
– Я эту «телогрейку» за две штуки баксов в бутике на пятой авеню купил!
– Где-где? – переспросили мы хором.
– Бутик – это такой элитный магазин, в котором вы тоже сможете когда-нибудь
одеваться, если издательский бизнес вас озолотит! – серьёзно объяснил Саша.
18 – 23 октября 1989 г. / Воронеж
Оставив Вигилянского в лавке, вчетвером (с Олегом Хлебниковым, Денисом Новиковым и Андреем Черновым) поехали в Воронеж – за «Огонёк» агитировать.
В газете «Молодой коммунар» вышла заметочка о нашем визите – с анонсом: «билеты продаются», но все концерты нам успешно сорвали – везде, где мы должны выступать, неожиданно начался ремонт: подъезжаем – дверь на замке, стоит ведро с масляной краской, из него кисточка торчит. Да воронежцы без зрелищ не скучают – в городском цирке шоу лилипутов, самое оно. И летающие тарелки, опять же, именно над Че-Че-О барражируют.
На нашем этаже в гостинице «Брно» тоже ремонт – в коридоре баррикада из мебели, через которую в кромешной тьме протискиваемся к своему жилью. Хорошо, по пути одна дверь всегда открыта и там рассажены смурные мужики в плащах и шляпах. Один из них поскрёбся к нам в первое утро – предъявил восьмигранную фотографию отрезанной головы и спросил, не встречались ли мы с этим человеком. Вряд ли, говорю: этой карточке лет двадцать, пожелтела вся, а уголки отрезаны, потому что в какое-то досье была вклеена. Больше они к нам не приставали, но с поста не ушли. Да и нам под охраной спалось спокойнее.
Впрочем, спать получалось мало: селясь в гостинице, взяли два одноместных номера и большой полулюкс, где фактически и расположились вчетвером – каждый день встречаясь на службе, дружеским общением мы там обделены, потому здесь компенсировали недобранное: до утра читали стихи, пели песни...
Город я знаю достаточно хорошо: поводил ребят по бунинским и платоновским мемориальным» адресам, до «улицы Мандельштама», которая и впрямь яма под железнодорожным откосом.
Свои концерты мы в итоге отработали – главреж молодёжного театра отменил спектакли, отдал нам на два вечера свой роскошный зал в центре города, и зрителей собралось под завязку.
25 октября 1989 г.
Беседа с Мамлеевым (ЮВ остановился в пустой квартире Нагибина на «Аэропорте»). Говорили весь вечер, и чем дальше – тем ощутимее, что зашли в тупик. Не то чтобы я не воспринимал такую прозу, просто Юрий Витальевич – «певец вампиров и патологических ситуаций» – показался человеком малоталантливым и абсолютно пустым. Мировосприятие Мамлеева – патриархально-народническое: не окажись он волею судьбы в эмиграции, где понахватал буржуазной якобы культуры, так преспокойно обрёл бы у нас свою скромную нишу и писал что-нибудь назидательное, вроде «деревенских детективов».
Понятно, мнение интервьюёра – десятое: я должен связно изложить сказанное персонажем, а уж читатель сам разберётся, что к чему. Но в этом случае мне от задания придётся отказаться – не смогу сделать ничего путного. От силы – полторы странички, в качестве преамбулы к новой рубрике «Поверх барьеров», которую у нас будет вести Виктор Ерофеев.
6 ноября 1989 г.
Звоню Володину – жена в слезах: только что Александра Моисеевича увезли в больницу в предынфарктном состоянии (погулял в Ужгороде). Решила меня записать в бригаду борьбы за трезвость – бесполезно говорить, что за 45 лет «наркомовские» 100 грамм вошли у Володина в обмен веществ...
7 ноября 1989 г.
Раздавая в этом году Государственные премии, Комитет вознамерился исправить прежние «генеральские» перекосы и качнул маятник в другую сторону: в списке лауреатов Белла Ахмадулина, Фазиль Искандер, Давид Самойлов и – посмертно – Арсений Тарковский. В конце концов, это не им – нам нужно.
18 ноября 1989 г.
Яцек Попшечко – из руководства польского еженедельника «Polityka» (литературно-политический, вроде нашей «ЛГ», и по листажу такой же). Приехал делать репортаж про один рабочий день «Огонька» и неделю сидит у нас в отделе. Умеет быть абсолютно незаметным (замечательное для журналиста качество). Отлично говорит по-русски, ничего не записывает и обычно молчит. Иногда вдруг что-нибудь спрашивает:
– Одной фразой – какой ты человек?
Говорю:
– Жены друзей как женщины для меня не существуют.
Серьёзно кивает:
– Для меня тоже.
Сегодня вечером повёл Яцека тусоваться с неформальной молодежью – Щекоч договорился по своим каналам, чтобы собрали десяток нестандартных ребят. Набор оказался весёлый: бомж, сторожиха, хиппи, проститутка, элитная пара номенклатурных «детей», супружеская чета экс-лагерников, валютный фарцовщик плюс «девушка, у которой всё в порядке», – всем от 16 до 18 лет.
Яцек был в восторге от разговора. А Юра с нами пойти не мог – улетел на встречу с избирателями (1-го ноября Щекочихин прошёл в Верховный Совет – нагадай ему кто-нибудь такое лет десять назад, вот шуток было бы).
19 ноября 1989 г.
Концерт Вероники Долиной в клубе фабрики «Дукат»: коллективный выход с Захаровыми и Попшечко взяли. После концерта Яцек поразил всех – отдавая Вероничке роскошный букет, упал перед ней на оба колена (шляхтич, что с него взять!).
24 ноября 1989 г.
Неделю назад прилетел Василий Аксёнов: 17-го его с помпой принимали в «Спасо-Хаусе», а позавчера добрался до «Огонька» – с женой и саксофонистом Козловым: отдали дань вежливости Коротичу, после чего замечательно посидели у нас в отделе. Нынче встреча с Аксёновым продолжилась в «Табакерке», где по такому случаю играли «Затоваренную бочкотару» (с гениальной Дусей Германовой): в крошечном зальчике едва разместились звёздные столичные персоны – от Вознесенского, Окуджавы и Фазиля Искандера до американского посла Мэтлока. Кончились проводы ВП домой грандиозным застольем, которым на правах хозяина виртуозно дирижировал Олег Табаков.
Я встретил Виталика Москаленко (сто лет не виделись), третьим в свою мини-компанию взяли славного парня, московского корреспондента «Вашингтон пост» Дэвида Ремника, и душевно выпили / поговорили в тихом уголке.
30 ноября 1989 г.
Главное, что произошло за прошедший месяц, – окончательно рухнула в прах так называемая «система социализма»: встали с колен Венгрия, Польша, Болгария, Чехословакия, ГДР... Поразила скорость перемен в Чехии – 20-го взорвалась студенческая Прага, и сразу сдетонировала вся страна. И немцы двух Германий дружно разбирают ненавистную берлинскую стену. Только Куба, КНДР и Румыния упорствуют, что и понятно: Фидель, Ким Ир Сен и Чаушеску – ребята жёсткие и без крови свою власть не отдадут. Наша партийная верхушка в полном ауте: всё, что годами держалось на ржавых болтах, распалось мигом. И все понимают, что на очереди – «братские» союзные республики...
Наша История в эти дни лишилась одного из самых мудрых историографов – умер Натан Эйдельман (завтра прощание)
9 декабря 1989 г.
Вчера утром проснулся в холодном поту – нехороший сон разбудил: пришёл в какое-то пустое казённое заведение, брожу по бесконечным гулким коридорам, ищу ребят – и не нахожу...
На работу потащился с тяжелым предчувствием, но редакционная суета отвлекла от дурных мыслей, а к трём опять неприятно потянуло под ложечкой. Хотел уйти домой – Олег сказал: «Забыл? Нам сейчас в Дубну ехать» (и впрямь забыл).
Дорога была обледенелой, но шофер оказался классный – доехали скоро, даже перекусить успели, пока зал смотрел «огоньковский» ролик про сапёрные лопатки в Тбилиси. Выступили тоже резво – к десяти уже освободились. Под Дмитровом вышли на перекур, на морозце глотнули из взятой в Москве бутылки коньяка, после чего Чернов залез на переднее сиденье, я оказался между Вигилянским и Хлебниковым, и все тотчас задремали – сморило. Вдруг на колдобине разом проснулись, я натянул ушанку, и тут по глазам резанул свет встречных фар – шофер тормознул, машину крутануло, и мы юзом, вспарывая снег, полетели под откос. Спасли нас упругая снежная подушка в неглубоком кювете и то, что шофер каким-то чудом успел сбросить скорость. Когда еле-еле выкарабкались на шоссе – увидели вдребадан пьяного водителя грузовика, который, поминая мать и Бога, радостно вопил: «Живы, бля? Токо морду не бейте! – щас вытащу!»...
В час ночи доехали до ВДНХ, зашли домой к Олегу и до четырёх утра в трансе опустошали пивной бар (хорошо, что Анька в Австрии), стараясь не говорить о некрологе, который завтра мог красоваться в вестибюле у лифта. Тут Чернов признался, что ждал аварию по дороге туда. А я ничего не ждал – свой выбор сделал, когда решал, ехать или не ехать. ...Значит, живём ещё какое-то время.
10 декабря 1989 г.
Приехал Володин. С огромной благодарностью за то, что я один из немногих, кто не включился в борьбу за его трезвый образ жизни. В итоге отстоял своё право на утренний «коктейль»: чайная ложка растворимого кофе на 100 грамм водки (без такого тоника он просто не может в начале дня раскачаться).
Долго обсуждали решение Володина выйти из партии – как все, перед боем написал заявление, чтобы в случае гибели считали коммунистом, но выжил и через несколько лет получил партийный билет. В конце концов, пусть Межиров, Собчак и Марк Захаров решают вопрос своего выхода каждый за себя.
15 – 16 декабря 1989 г.
Выкрал Володина, выключил телефон, запер дверь, вооружился ножницами и клеем, и за два дня мы с ним сделали чудесную книжку. Почти не спорили: все разрозненные записи, присланные Александром Моисеевичем за три месяца, отлично легли в повествование, а несколько лакун заполнили стихами. Вот тут начались проблемы: уговорил Володина поставить к стихотворению про хобби посвящение Юрскому, и получил протест: «Нельзя – Миша Козаков обидится, он это стихотворение тоже читает!». Настоял – сразу целый список фамилий, которые непременно нужно упомянуть, а то обидятся... Чего в книжке недостаёт, так это нескольких деталей (в ходе выпуска доберём), но главное – ОНА ЕСТЬ:
«Одноместный трамвай / Записки нетрезвого человека».
17 декабря 1989 г.
Пока мы с Володиным сидели с выключенным телефоном и делали книжку – пришло известие: умер Сахаров.
27 декабря 1989 г.
Вечером приехал Митя Захаров – попросил «Огонёк» защитить от нападок их «Взгляд»: реакция наступает, и в одиночку нам всем не выжить.
28 декабря 1989 г.
В восемь утра – с Захаровым у Коротича: Митя вяло бубнил, вещая, как рубили их новогодний «Взгляд», а Виталий Алексеевич советовал: «Вопите, визжите, пока вас к обрыву только тащат, а когда в омут кинут – кричать поздно будет!». Дал Захарову полосу во втором номере – под рубрику «Прошу слова» (последний в этом году «Взгляд» завтра в эфир не выйдет).
30 декабря 1989 г.
Получил от Володина новогодний подарок – стих с посвящением (и с припиской от руки «с любовью!»). Про который жена Фрида Шулимовна сказала: «Допился Шурик! – уже и другой рифмы к бутылке, кроме «бутылки», не знает!» –
ЭЛЕГИЯ Г. Елину
Я узнал от людей, что завЕзены в лавку бутылки.
То ль «Столичной», а может «Пшеничной». Вскочил и побёг.
После тяжкого дня были мне необходимы бутылки!
Ровно две и не больше. Я больше б не смог.
Это быль о попытке моей приобресть две бутылки!
Я в несметную очередь встал. И шагал с ней полдня.
Моя очередь вот подошла, завиднелись бутылки.
Ещё шаг, ещё два, ещё три – обе две у меня.
Но когда подошел я к двум этим заветным бутылкам –
На прилавке уже! Две бутылки! Вот в этот момент
Вспомнил я, что нет денег со мною на эти бутылки!
Позабыл на столе! Денег нет!
Я проверил карманы. Нет денег на эти бутылки!
Вот запрут на замок, и до завтра закрыт магазин!
Все карманы пусты и нет денег на эти бутылки!..
Проверяя карманы, побрёл я обратно один.
1990
Вообще-то лучшей эпитафии не придумать: «Ему Володин посвящал стихи»
ФОТО: С Володиным на Патриарших / Москва, Булгаковский праздник, сентябрь 1989 г.
Архив © Georgi Yelin / кадр Алёши Володина
ФОТОАЛЬБОМ к дневнику этого года – все 35 снимков привязаны к датам:
https://yadi.sk/a/OPgS9s1jJn_PBA
-----