Мимолетности
А еще было страшно, когда наступала тишина. Старый дом наполнялся шорохами и стуками, иногда старческим кряхтением, иногда царапаньем сухих ноготков внутри сундука, похрустывает и потрескивает, словно первый ледок под копытцами, но среди всего выделялась горловым, вкрадчивым скрипом входная дверь, что-то вроде: «пойдем за до-о-ом, ятебекое-что покаж-у-у Я шел, стараясь унять колени, и что-то действительно там было -- бледной зеленью качнулись кусты или шумнула ветка, только что, вот-вот… Ощущая сползающий по спине ужас ( а, кот наверное), я долго мочился поливая сизые стебли сухого бурьяна.
В приоткрытую дверь – оживленное движение и запахи -- капуста что ли, рыба, пар. Я почти понимаю их язык, в их речи, иногда напоминавшей щебетанье, было что-то очень знакомое, почти знакомое. Движение их беспорядочно, но наверняка в нем какой-то мне неведомый смысл. Кажется, что-то несут, они даже не обходят меня, а как-то обтекают и запахи еды, рыбы или капусты. Я не понимал, что я здесь делаю в своих дурацких полосатых штанах. А снаружи, а снаружи -- тоже ничего кроме одиночества.
В приоткрытую дверь – книжные стеллажи, уводящие в бесконечность. Библиотека – непоколебимые стены истин и озарений. Свет острыми струями вдоль проходов, вводя в состояние безвременья. Тысячи книг, миллионы страниц, миллиарды букв и пыль, книжная пыль, в лучах света.
Лампа, пятно на столе, Восход солнца, Моне из журнала «Советский художник», кружевная салфетка, усатый фаянсовый скрипач, приотворенная дверь, молочно-серый свет и она, она уже сняла блузку, еще немного и снимет лифчик. Стол, бутылка из под кубинского рома, ковер красный, кресло качалка, душно, «Впечатление», телевизор, усатый скрипач, в приоткрытую дверь… Всегда отворачивалась, розовый след от бретельки, стол, бутылка, ковер, красно… Лифчик еще какое-то время хранил ее тихое тепло.
Сквозь тюль мороси лысеющий мужчина, у подъезда с синей коробкой в руках, женщина с коляской, мужчина осторожно поставил коробку на пол, будто там что-то очень хрупкое, открыл дверь и помог переставить коляску через порог, женщина даже не оглянулась. Я не мог себе объяснить, почему меня так взволновала эта сцена, что-то сломалось об это событие, что-то заспешило, засуетилось ища себе места, выстраиваясь в шеренги и строки.
В открытую дверь – комната. Комната абсолютно квадратная, стерильно белая, ярко освещенная, хотя источника света не видно. Страшно неподвижные тюлевые занавески, за которыми нет окон. Мне почему-то туда надо идти, и я иду, стараясь унять колени, почему, скажи, почему, ты же все знаешь, ты же был внутри, я же почти... Я же еще не все… Я же почти понял… В ответ он мелко затрясся, как если бы его душил внутренний смех.