Сонет 50.
How heavy do I journey on the way,
When what I seek (my weary travel's end)
Doth teach that ease and that repose to say,
'Thus far the miles are measured from thy friend.'
The beast that bears me, tired with my woe,
Plods dully on, to bear that weight in me,
As if by some instinct the wretch did know
His rider loved not speed, being made from thee:
The bloody spur cannot provoke him on
That sometimes anger thrusts into his hide,
Which heavily he answers with a groan
More sharp to me than spurring to his side;
For that same groan doth put this in my mind:
My grief lies onward and my joy behind.
Как тяжело мне ехать своей дорогой,
когда там, куда я стремлюсь - в конце моего утомительного
путешествия, -
удобства и отдых скажут _мне_:
"Вот сколько миль отделяет тебя от твоего друга".
Животное, которое везет меня, измученного своей печалью,
вяло тащится, везя этот груз _печали_ во мне,
как будто каким-то инстинктом бедняга знает,
что его всаднику не по душе скорость, удаляющая его от тебя.
_Коня_ не подгоняет окровавленная шпора,
которую _мое_ раздражение иногда вонзает в его шкуру,
на что он отвечает тяжким стоном,
более ранящим меня, чем шпоры - его бока,
ведь этот стон напоминает мне:
мое горе лежит впереди, а моя радость — позади.
Как тяжела дорога мне моя!
Как всякому коню тугой хомут...
В конце пути, где распрягу коня,
Удобства, отдых мой мне на ухо шепнут:
«Вот сколько миль меж другом и тобой!..»
А конь двойной тоскою удручен:
Моей печалью и своей судьбой...
Инстинктом горемыка чует он,
Что всаднику не в радость быстрый бег...
Мне шпорами коня не подогнать,
Хоть стонет он уже, как человек,
Мое желая сердце надорвать...
Так делаю я вывод лишь один:
Боль впереди, а радость позади..
Сонет 51.
Thus can my love excuse the slow offence
Of my dull bearer, when from thee I speed:
From where thou art, why should I haste me thence?
Till I return, of posting is no need.
О what excuse will my poor beast then find,
When swift extremity can seem but slow?
Then should I spur though mounted on the wind,
In winged speed no motion shall I know:
Then can no horse with my desire keep pace;
Therefore desire (of perfect'st love being made)
Shall neigh (no dull flesh) in his fiery race,
But love, for love, thus shall excuse my jade:
Since from thee going he went wilful slow,
Towards thee I'll ran and give him leave to go.
Вот как моя любовь может оправдать медлительность {*}
моего вялого _коня_, несущего меня, когда я скачу от тебя:
от того места, где находишься ты, зачем мне торопиться?
Пока я не буду возвращаться, в спешке нет нужды.
О, какое оправдание найдет тогда мое бедное животное,
когда _и_ крайняя быстрота _мне_ покажется медленной?
Тогда бы я давал шпоры, хотя бы ехал верхом на ветре,
в окрыленной скорости я не признавал бы движения;
тогда никакая лошадь не поспела бы за моим желанием;
[поэтому] желание, состоящее из совершенной любви,
с ржанием _неслось бы_ - не вялая плоть! - в огненной скачке.
Но любовь, ради любви, так оправдает моего одра:
раз по пути от тебя он намеренно медлил,
_по пути_ к тебе я помчусь _вперед_ и оставлю его идти.
{* В подлиннике - стилистическая фигура: "slow offence", буквально:
"медлительная провинность".}
Конь медлил мой, а я, тебя любя,
Совсем не заставлял его потеть...
Когда я отдаляюсь от тебя,
Желанья нет на крыльях мне лететь.
Но чем смогу животному помочь,
Когда в обратный я отправлюсь путь?
Я был бы ветер оседлать не прочь
Да шпорами в бока его лягнуть.
Ведь лошадь не поспела бы за ним,
Моим желаньем, суть его - любовь...
Один огонь и тот едва сравним
С их рвеньем, в отстающих - плоть и кровь.
Любовь моя оставила б коня,
Сказав: "Бреди, помчусь, как ветер, я".
Сонет 52.
So am I as the rich whose blessed key
Can bring him to his sweet up-locked treasure,
The which he will not ev'ry hour survey,
For blunting the fine point of seldom pleasure.
Therefore are feasts so solemn and so rare,
Since, seldom coming, in the long year set,
Like stones of worth they thinly placed are,
Or captain jewels in the carcanet.
So is the time that keeps you as my chest,
Or as the wardrobe which the robe doth hide,
To make some special instant special blest,
By new unfolding his imprisoned pride.
Blessed are you whose worthiness gives scope,
Being had, to triumph, being lacked, to hope.
Я - как богач, чей благословенный ключ
может привести его к заветному запертому сокровищу,
которое он не станет созерцать каждый час,
чтобы не притуплялась острота редкостного удовольствия.
Поэтому _и_ праздники так торжественны и так исключительны,
поскольку, наступая редко, они в долгом году
распределены скупо, как ценные камни
или крупные брильянты в ожерелье.
Так и время, которое хранит тебя подобно моему сундуку {*}
или чулану, скрывающему платье,
чтобы сделать какой-то особый момент особенно счастливым,
снова открыв заточенный предмет гордости.
Благословен ты, чьи достоинства дают свободу:
когда _они мне_ доступны - торжествовать, когда я их
лишен - надеяться.
{* В подлиннике, возможно, игра на слове "chest", которое может
означать и "сундук", и "грудь".}
Я - как богач, чей ключик неприметный
Сундук с богатством призван отворить,
Любуется сокровищами редко,
Чтоб счастья остроту не притупить,
Тебе замечу: праздники чудесны
Лишь потому, что мало их в году,
Ведь бриллиантам крупным было б тесно,
В одном на украшении ряду...
Тебя не смеет время беспокоить
В чулане сердца друга... Свят момент,
Когда изыск смогу себе позволить
И гордости моей извлечь предмет.
Благословен ты, наделяя властью:
Надеждой жить и радоваться счастью.
Сонет 53.
What is your substance, whereof are you made,
That millions of strange shadows on you tend,
Since every one hath, every one, one shade,
And you, but one, can every shadow lend?
Describe Adonis, and the counterfeit
Is poorly imitated after you;
On Helen's cheek all art of beauty set,
And you in Grecian tires are painted new;
Speak of the spring and foison of the year:
The one doth shadow of your beauty show,
The other as your bounty doth appear,
And you in every blessd shape we know.
In all external grace you have some part,
But you like none, none you, for constant heart.
Что это за субстанция, из которой ты создан,
если миллионы чужих теней у тебя в услужении, --
ведь у каждого создания только одна тень,
а ты, один, можешь дать любую тень*?
Опиши Адониса, и этот словесный портрет
окажется плохим подражанием тебе;
примени все искусство изображения красоты к лицу [щеке] Елены,
и получится, что снова написан ты, в греческих одеяниях.
Заговори о весне и поре урожая в году,
и одна покажется тенью твоей красоты,
а другая предстанет твоей щедростью, --
в любой благословенной форме мы узнаем тебя.
Во всякой внешней красоте есть твоя доля,
но ты, как никто, обладаешь, и никто не обладает, как ты, постоянством сердца.
* "Субстанция" (substance) и "тень" (shadow, shade) -- термины, заимствованные из философского учения, восходящего к идеям Платона о том, что бесплотная сущность вещей а также красоты является основой всего, "субстанцией", а реальные предметы -- только отражения ("тени") этой субстанции.
Как все же ты таинственно устроен:
Тебе все тени служат день и ночь...
Одну лишь тень имеет все земное,
А ты любую явишь нам точь в точь.
Адониса возьмусь воспеть - и что же?
Ты лучше, хоть немало общих черт...
Елену воспевая за пригожесть,
Невольно твой рисую я портрет.
Весна твое мне дарит отраженье,
В ней тень твоей волшебной красоты,
А время урожая - предвкушенье
Той щедрости, что нам являешь ты.
Во всякой красоте твоя есть доля...
А постоянством сердца я доволен.
Сонет 54.
O how much more doth beauty beauteous seem
By that sweet ornament which truth doth give!
The rose looks fair, but fairer we it deem
For that sweet odour which doth in it live.
The canker blooms have full as deep a dye
As the perfumd tincture of the roses,
Hang on such thorns, and play as wantonly,
When summer's breath their maskd buds discloses;
But, for their virtue only is their show,
They live unwooed, and unrespected fade,
Die to themselves. Sweet roses do not so,
Of their sweet deaths are sweetest odours made:
And so of you, beauteous and lovely youth,
When that shall vade, by verse distils your truth.
О, насколько красивее кажется красота
благодаря этому драгоценному украшению -- добродетели [верности]*!
Роза прекрасна на вид, но мы считаем ее еще более прекрасной
из-за сладостного аромата, который в ней живет.
У цветов шиповника** густая окраска,
не уступающая колориту ароматных роз;
они растут [висят] на таких же шипах и трепещут так же игриво,
когда дыхание лета раскрывает их спрятанные бутоны;
однако их внешность существует только для них,
они живут, не зная внимания, и увядают в безвестности --
умирают, прожив сами для себя. Не то сладостные розы:
из их сладостной смерти делаются сладчайшие ароматы.
Так от тебя, прекрасный и милый юноша,
когда это внешнее очарование пройдет***, в стихах останется эссенция твоей добродетели.
* По поводу существоительного "truth" см. примечание (**) к переводу Сонету 14.
** Здесь словосочетание "canker bloom" (шиповник), вероятно, употреблено с игрой на значениях слова "canker" (порча, червь).
*** По мнению комментаторов, в этом месте оригинала "vade" является вариантом написания глагола "fade"; кроме того, возможна связи с латинским "vadere" (уходить).
Не внешний вид мы ценим в красоте,
А добродетель, ею мир хорош...
Цветы нам дарят радость, но те,
В которых аромата ни на грош.
Таков шиповник, густ цветков окрас,
Тем привлекает пчел он и стрекоз,
Но вряд ли он порадует и нас,
Хоть сочные цветки не хуже роз.
В безвестности умрут они потом,
Внимания людей не заслужив...
Садовой розы сладостный бутон
И умирая, ароматом жив.
Мой друг, когда пройдет твоя весна,
В моих стихах останется она.
Сонет 55.
Not marble nor the gilded monuments
Of princes shall outlive this pow'rful rhyme,
But you shall shine more bright in these contnts
Than unswept stone, besmeared with sluttish time.
When wasteful war shall statues overturn,
And broils root out the work of masonry,
Nor Mars his sword nor war's quick fire shall burn
The living record of your memory.
'Gainst death and all oblivious enmity
Shall you pace forth; your praise shall still find room
Even in the eyes of all posterity
That wear this world out to the ending doom.
So, till the Judgement that yourself arise,
You live in this, and dwell in lovers' eyes.
Ни мрамор, ни позолоченные монументы
государей не переживут этих могучих стихов,
но ты в них будешь сиять ярче,
чем запущенный камень, загрязненный неряшливым временем.
Когда опустошительная война опрокинет статуи,
и распри уничтожат до основания труд каменщиков,
Ни меч Марса не погубит, ни быстрый огонь войны не сожжет
живую запись памяти о тебе.
Вопреки смерти и беспамятной вражде
ты пойдешь вперед; хвала тебе всегда найдет место
в глазах всего потомства,
которое изживет этот мир до рокового конца.
Так, до Страшного суда, когда ты сам восстанешь,
живи в этих стихах и пребудь в глазах влюбленных.
Мои стихи весомей и ценнее
Злаченых статуй царственных особ...
В них свет твоей звезды не потускнеет,
Как камень, под которым тлеет гроб...
Когда война не пощадит и камень,
Все статуи на землю повалив,
Ни Марса меч, ни жадный распрей пламень
Не уничтожат памяти архив.
В ней будешь жить ты, мной увековечен
Хвалебною могучею строкой,
В глазах потомства так же безупречен
До годовщины мира роковой...
До Божьего суда не балуй страх,
Живи в стихах и любящих сердцах...
Сонет 56.
Sweet love, renew thy force, be it not said
Thy edge should blunter be than appetite,
Which but today by feeding is allayed,
Tomorrow sharp'ned in his former might.
So, love, be thou: although today thou fill
Thy hungry eyes even till they wink with fullness,
Tomorrow see again, and do not kill
The spirit of love with a perpetual dullness:
Let this sad int'rim like the ocean be
Which parts the shore, where two contracted new
Come daily to the banks, that when they see
Return of love, more blest may be the view;
As call it winter, which being full of care,
Makes summers welcome, thrice more wished, more rare.
Сладостная любовь, возобнови свою силу, пусть не говорят,
что ты не так остра, как аппетит,
который, хотя лишь сегодня утолен едой,
завтра усиливается до прежней остроты.
Будь такой и ты, любовь: хотя сегодня ты насыщаешь
свои голодные глаза до того, что они слипаются от сытости,
завтра смотри острым взглядом снова, не убивай
духа любви постоянной вялостью.
Пусть этот печальный период пресыщения будет как океан,
разделяющий берега, на которые новообрученные
приходят каждый день, чтобы, когда они увидят
возвращение любви, тем счастливее было зрелище;
или назови это зимой, которая, будучи полна горести,
делает лето благословенным, втройне желанным, редкостным.
Любовь, ты силу вновь возобнови,
Пусть говорят, ты не обгонишь голод,
Который ненасытнее любви,
Ведь аппетит всегда находит повод.
Любовь, прошу меня не обмани,
Пускай глаза пресыщены на время,
От сытости слипаются они,
Но завтра пусть не будет их жаднее.
Печальный пресыщенья период
Похож на океан, что разделяет
Двух новобрачных, каждый берег ждет,
Что с новой силой чувства запылают.
А хочешь, назови зимой сей хлад,
Что лето делает желанней во сто крат.