(быль)
После лёгких майских гроз природа купались в солнечной щедрости. Где-то высоко в небе заливались жаворонки, в соседней с полем роще дружно распевали соловьи, явно радуясь теплу и первой зелени, переливистый рожок пастушка возле стада в логу… Казалось, сама земля источала благодать, чтобы цвести и плодоносить.
Максим вышел на своё поле, засеянное пшеницей. Когтистая лапа сдавила сердце: опять всходы редкие, слабые. « Который год… И земля добрая, и семена отменные. В чём же дело? – думал он, глядя на посевы через межу. – На поле Васьки Угрюмова всходы дружные, густые – что щетина зелёная. И сеяли в один день…»
В чём дело? Ответа на вопрос Максим Никитыч не находил, а в доме – семеро по лавкам, каждый роток глазеет на кусок. Зашёл в крайний дом деревни, где одиноко жила его тётушка Настя, которой катилось к девяноста, но она в светлом разуме и с цепкой, на зависть молодым, памятью. Очень похожа на отца Максима, Никиту, погибшего в схватке с медведем несколько лет назад.
« Подумать только, в свои шестьдесят с рогатиной на медведя… Раньше-то он всегда брал верх, а тут…» – сокрушался в мыслях Максим, готовясь к разговору с тётей, которую называл просто Настей, а в деревне она для всех – Ильинична.
– Скажи, Настя, отчего у меня не родится хлеб, а едоков, детей – как груздей
после дождя? Пашу-сею от души, как Христос желал, ни у кого горсточки землицы
не присмотрел, цветка на меже не сорвал, не то чтобы бороздку земли у соседа
припахать, отчего каждую посевную на межах топоры скрежещут… Может, ты знаешь
ответ, – начал Максим.
– Вижу муки твои, Максим. Ближе к концу моей тропки по этому свету – чувствую и
вижу всё больше, чем раньше… Поистине, грехи наши, а в ответе – наши дети,
внуки, правнуки… У меня и сейчас перед глазами схватки-драки, скрежет топоров
в деревнях, как только царя скинули. Вскоре стали у мужиков отнимать наделы –
земля в ничьи руки. И твоя землица, и Васьки туда же скоро… Так что простись
достойно с родной землицей, иначе – купаться в горюшке твоим детям, внукам.
Обойдись без топора… Повинись перед Васькой Угрюмовым, Василием Петровичем,
есть в чём, чтоб не мыкать горя твоим чадам.
Послушай. Дед твой, Илья, в молодости был ухарь ещё тот. Ему бы жениться
в двадцать три-то года, а он начал девок «стрелять». Деревня глухо роптала,
пока он не добрался до Угрюмовых. Уж больно баска (красива) была у них
Авдотья, которой от роду было семнадцать. Обесчестил и её Илья. Загудела
деревня, закачалась, как могучий дубняк в несусветную грозу. Четверо её
братьев подкараулили ухаря ночью, когда он шёл с очередной «охоты» – уделали
до кровавого месива и бросили сдыхать на его родном крыльце. На диво выжил.
Уж и охоч был до жизни!
Авдотью тут же выдали за пятидесятилетнего вдовца в дальнюю деревню. Только
она и недели не прожила у него – ночью прибежала в родительский дом. Отец
тотчас же кнутом выгнал позорницу обратно. К старику она не вернулась. Утром
пастухи увидели её тело в пруду у высокой скалы. Бросилась, бедная…
Деревня притихла, будто перед очередной грозой. Но произошло нечто хуже…
В глухую дождливую полночь в дом «охотника» вдруг зашёл отец Авдотьи (Иваном
звался). Остановился на пороге и тихо произнёс: « С миром я. Негоже жить нам
в ненависти. Как-то не по-божески. Прощаю тебя, Илья…» Не успел Иван
договорить начатое, как Илья рысью кинулся на него, сдавил ему горло изо всей
силушки – язык у бедного вывалился …
Соседи случайно видели, как Иван Угрюмов зашёл в дом обидчиков, и – не вышел.
Исчез. А бузу поднимать в деревне – ой как опасно. Тут смута навалилась: то
белые, то красные… То ли у белых, то ли у красных сгинули три брата Ильи,
неурожаи каждый год пошли, хоть у всех поля родили хлебушко исправно. Оттоль
все наши беды. Повинись перед Угрюмовым Васькой, авось, и наладится. Бед нам
убавишь… » – благостным тоном закончила Настя.
Максим слушал Настю сосредоточенно, думая, с чем пойти к Угрюмовым...
19.12.2016 г.