После того как ученик девятого класса по кличке Ершик распахнул дверь в кабинет директора в судьбе этого подростка случился необыкновенный поворот.
Впервые в своей жизни он оторопел и, застыв на пороге с широко раскрытыми глазами, глядел на директора Василису Леоновну и завуча Эфель Зиновьевну, как в непристойном сновидении. Обе дамы не тотчас опомнились. Они замерли с толстой пачкой рыжих банкнот в руках. А Ершик даже забыл, что явился к Василисе, чтобы выяснить, отчего ему снова влепили строгий выговор за плохое поведение, если в утренней драке в школьном дворе он не только не участвовал, но даже рядом не стоял. Придя, наконец, в себя, Василиса Леоновна попросила Ершика выйти.
Вскоре после этого недоразумения успеваемость хулигана внезапно повысилась, и жить ему стало еще интересней.
Ершиком его прозвали в школе, когда ему не было еще и восьми лет, за тяжелый, колючий характер и привычку носить прическу в одноименном стиле. Теперь, в свои пятнадцать лет, он был худощав, крепок, с вызывающе хмурым взглядом серых глаз и с хорошо подвешенным языком, да таким острым, что слетающие с него бойкие слова и фразы громили противника не слабее его кулаков, своей изощренностью вызывая сильное потрясение. Когда требовалось, дрался он, словно одержимый. В среде своих приятелей он верховодил, как генерал, у слабых в школе отбирал карманные деньги, а старшим отчаянно дерзил. Он привык быть хулиганом и другим себя не представлял. Ссориться с этим вспыльчивым парнем остерегался даже учитель физкультуры – известный в городке футболист и семейный тиран.
В квартире на пятом этаже ветхого дома с Ершиком жила верная и тщедушная на вид бывшая дворняга Тужурка, готовая на любой подвиг ради хозяина, угрюмая мама, пьющая водку, бог знает какого происхождения, и маленькая вредная сестренка Маша пяти лет, которая часто скандалила, крепко ругалась, ходила в садик и забирала себя оттуда самостоятельно, а между тем частенько лупила мальчишек, отчего на нее жаловались утомленные воспитатели. Их отец три года как ушел безвозвратно – сбежал к чужой женщине, которую ни Ершик, ни Тужурка, ни мама с Машенькой никогда не видели. Потеряв мужа, мама стала пить больше, чтобы, как она оправдывалась, не замечать нищеты их быта. В свободное от пьянства время она работала дворником на предприятии, откуда выставить ее никак не могли из-за двух несовершеннолетних детей, а в постели ее перебывало так много чужих отцов и холостых юнцов, что месть беглому супругу за своих брошенных детей была вполне удовлетворена еще в первый месяц ее одинокого материнства. Несмотря на такую жизненную неурядицу, потрясения и волнения, у Ершика развивалось страстное увлечение – мальчишка рос талантливым художником.
Его рисунки изящны и декоративны; они откровенны, полны сарказма, любви и ненависти и в меру гротескны. Одни его персонажи богаты и надменны, увлеченные поиском наслаждений, другие – нищие и унылые, занятые добыванием еды. Ершику хорошо удавались и карикатуры. Но творчество его ценила только подружка Валя из параллельного класса. Она рассчитывала, что Ершик станет настоящим художником, будет работать в каком-нибудь знаменитом журнале, и тогда они поженятся официально.
Сказочной красотой Валя не отличалась, она была худенькая, конопатая и бледная, но Ершик очень к ней привязался, сделал ее натурщицей, и она отдавалась ему всем сердцем.
В один из тихих золотистых вечеров поздней осени они мечтали на скамейке возле школы. С моря налетал теплый ветер, хотя еще вчера были заморозки, а утром выпал снег, но за день погода сменилась три раза, снег быстро растаял, лужи испарились, а когда стемнело, вдруг стало жарко в пальто, и даже запахло весной оттого, что зацвели в саду обманутые вишни. У ног друзей лежала Тужурка, дремала и лишь изредка поднимала голову, когда кто-нибудь проходил мимо. По домам Ершик и Валя расходиться не спешили: до десяти еще оставалось полчаса. Однажды Валин отец – тот самый учитель физкультуры, тиран и футболист – строго потребовал возвращения дочери до девяти, но после откровенного разговора с Ершиком, он свое решение пересмотрел и уступил детям целый час. Теперь они строили планы.
– Хочешь, мы найдем тебе репетитора по русскому языку, – предложила Валя.
– Зачем? – усмехнулся Ершик, закуривая очередную сигарету.
– Ты хорошо пишешь, рисуешь, мог бы работать в журнале. Василисе очень нравятся твои сочинения. А знаешь, за что тебе в прошлый раз снизили оценку до четверки?
– Догадываюсь.
– В сочинении о семье ты переборщил мата.
– Блин, я не могу врать и пишу, как вижу, – возмутился Ершик. – К чему сочинять ласковые небылицы?
– Если ты выучишься на журналиста, станешь хорошо зарабатывать, и мы поженимся, – напомнила ему Валя.
– Да мне и так с тобой хорошо, – проговорил он и нежно обнял ее за плечи.
– Послушай, а как же наша идея? – продолжила она, минуту подумав. – На одних рисунках мы отсюда вообще никогда не уедим. Не то что в Нью-Йорк, мы даже до Москвы не доберемся.
– Я буду больше рисовать для туристов на улице.
– Здесь твои картины плохо продаются, – тяжело вздохнула Валя. – За полгода я только на тысячу рублей наторговала.
– Тогда откуда ты возьмешь бабло на репетитора? – разозлился он. – Эти лезбы только и будут тянуть из нас деньги. Нет, как хочу, так и буду сочинять, не им меня учить.
– Ну, как знаешь, – махнула рукой Валя. – А мне придется копить за двоих.
Она всегда знала: переубедить Ершика невозможно, поэтому лучше довериться судьбе. Зато он хороший художник. Его работы будут известны на весь мир. Раз он так уверен, значит, и в самом деле найдет возможность смыться отсюда в Америку.
Когда их снова потянуло друг к другу в объятия, на часах уже настучало без четверти десять. Они, разумеется, по домам опоздают, но Ершик не сомневался, что Валин отец после их недавнего колючего разговора пальцем дочь больше не тронет. А сейчас наедине им было страсть как хорошо.
После неожиданного случая в директорском кабинете, желая избежать подозрений, сплетен и нагнетания на себя страхов, Василиса Леоновна по настойчивому и убедительному совету Ершика на очередном собрании учителей как бы между прочим сообщила, что взялась трудного подростка опекать, поскольку он происходит из неблагополучной семьи. К ее облегчению новость эту в школе восприняли благожелательно: учителя, родители и особенно техничка получили надежду, что такое важное героическое решение положительно повлияет на поведение этого юного негодяя. Ведь прежде, кроме как злодея, они ничего больше в нем не находили. Их чаяния вскоре и в самом деле оправдались: Ершик вдруг остепенился.
Василиса Леоновна была крупная женщина среднего возраста, с короткой стрижкой и всегда носила деловой брючный костюм. Она держала школу в строгом порядке. Ей подчинялось все. Всё кроме Ершика. Угнетенное положение Василисы Леоновны еще более обострилось, когда Ершик, спустя некоторое время, снова явился в кабинет и потребовал исполнить второе желание. Ему понадобилась машина, тот новенький «Опель», который Василиса Леоновна купила в прошлом месяце, а к нему еще оплатить учебу на курсах по вождению и сдачу экзаменов на права. При закрытой на ключ двери они беседовали недолго. Сидели друг против друга за рабочим столом, на котором лежали разные документы, папки, и стоял монитор компьютера. Василиса Леоновна напряжена в своем кресле, Ершик – развалившись на стуле, задрав ногу на ногу, чтобы придать себе беспечный вид.
– Я хочу возить мою девушку на уроки и потом со школы домой, – объяснил он причину своего нескромного желания.
Выслушав его и подавив в себе протест, Василиса Леоновна резко ему ответила:
– А ты наглец!
– Сама ты шлюха, – огрызнулся он. – Меня отец научил: хватай любой шанс за горло, второго не будет. Разве плохо?
Василиса Леоновна удрученно покачала головой.
– Судя по результату – отвратительно, – несмело проговорила она. – Ну, хорошо, будет тебе и машина. Только знай, человек, который поступает так же плохо, как поступили с ним, ничуть не лучше. – Заметив в его глазах недоумение, она продолжила: – Я поясню. Ты шантажируешь меня в ответ на нелепый поступок, что мы с Эфель Зиновьевной совершили, но ты на пути к гораздо более серьезному преступлению, чем думаешь.
– Но ты ведь не станешь заявлять в полицию? – ухмыльнулся он.
– Разумеется, – проговорила она задумчиво. – Я не могу подвести свою подругу. Мне предстоит справиться с этим самой. Но пока среди нас будет жить это зло, мы никогда не обретем покоя и счастья. Да, теперь я расплачиваюсь за свой грех. Я признаю вину.
– Похвально.
– Ты хочешь проучить меня и вместе с этим найти себе выгоду, но это серьезное преступление. А зло рано или поздно будет наказано. Мы с Эфель знаем, что поступили дурно. Но изменить этого уже нельзя. А ты продолжаешь творить зло, усугубляешь наше и без того тяжелое положение. Все труднее становится найти из него выход. Но я хочу предупредить тебя: за все нам воздастся.
– Эти доводы меня не убеждают.
– Понимаю, нужно иметь волю, мужество, чувство достоинства, чтобы остановиться. Но ты еще ребенок. Тебе это не по силам. Только взрослый и сильный человек способен трезво оценивать поступки, чтобы уберечь себя от совершения преступления.
– Ты хочешь сказать, я слабак? – возмутился он.
– Сотни людей, может быть, больше поступили бы так же как ты, но все это вряд ли достойные люди, – продолжила она прежним тоном. – Такие всегда в шаге от преступления. И некоторые его совершают, этот шаг, и становятся уголовниками. Ты думаешь, это разумно?
– Ты пытаешься меня запугать.
Она покачала головой.
– Вовсе нет, напротив, хотела бы уберечь тебя от беды.
Спустя несколько месяцев, Ершик гонял по узким проселочным дорогам на своем «Опеле» и возил недоумевающую Валю в школу на зависть ее подругам.
– Ну, до Москвы теперь мы доедем, – рассуждала она. – А до Нью-Йорка – никак.
На это замечание Ершик нахмурился.
– А тебе не угодишь, – сказал он.
– Ты первый затеял уехать в Америку, – напомнила она.
– Ладно, достану я деньги на самолет, – ответил он уверенно.
– Нам осталось два с половиной года, – вздохнула Валя с сожалением. – А в моей копилке всего три с лишним тысячи.
– Успеем, – заверил Ершик и прибавил скорости, так что Валя вжалась в спинку сидения, а придорожные деревья замелькали, словно лопасти винта старого самолета.
Он был уверен в том, что задумал, им давно завладело желание как можно скорее вырваться из этой мрачной и сумасшедшей действительности, чтобы там, на свободе, целиком отдаться любимому делу – живописи. Отчаиваясь от безысходности своего существования, он с нетерпением ожидал наступления того времени, когда наконец можно будет уехать отсюда навсегда. Ему было противно играть в шантажиста, но все равно жаждал мести, наказания той власти, которая довлела над ним и, в то же время, сама глубоко погрязла в пороке.
В тот летний день, когда Ершик пришел домой к Василисе Леоновне просить полмиллиона рублей на эмиграцию в Америку, она была не одна. В кресле в полупрозрачном бикини сидела Эфель Зиновьевна. Ершик увидел ее темный силуэт на фоне большого солнечного окна. Худощавая, стройная с короткой стрижкой черных волос с закрывающей лоб челкой она имела вид решительной дамы. В прошлом году, после разоблачения в кабинете, Эфель Зиновьевна спешно покинула школу, сославшись на низкий заработок, и устроилась работать переводчиком английского языка в туристическую фирму «Янтарный берег». И теперь, зная, в каком рискованном положении находится ее подруга, пыталась утешить ее своей преданностью и любовью.
Василиса Леоновна жила в просторной квартире на третьем этаже нового дома возле старого немецкого парка. Из гостиной, с балкона, открывался вид на море, а окна спальни затеняли высокие сосны, липы, каштаны. В комнатах было тепло и уютно. В гостиной повсюду стояли растения в кадках, на круглом столе цвела розовая орхидея, по стенам развешаны картины местных художников, в хрустале люстры играли радужные отблески солнца, на окнах висели полупрозрачные розовые занавески, отчего и свет в комнате был тоже розовый, а на полу была разостлана огромная шкура бурого медведя – этакая нескромная память об отце – увлеченном охотнике из сибирских лесов. Этот медведь очень Ершику нравился. Обойдя его оскаленную пасть, он скинул в разные стороны сандалии, встал на шкуру и принялся водить ногами по густой шерсти, чтобы ощутить ласку ее прикосновений.
Наблюдая за мальчишкой, Василиса Леоновна прониклась к нему состраданием, отмечая про себя, что ребенку всегда не хватало родительского тепла. Он ищет его. Ищет даже у медведя. Эта Ершикова слабость тронула ее сердце. Но сочувствие мгновенно рассеялось, когда Ершик перешел к делу, и в ней снова вспыхнул бурный протест.
Когда Василиса Леоновна кивнула бывшему завучу, та поднялась с кресла и ушла в спальню, чтобы собраться и уйти. А Ершик, недолго думая, решил вытребовать для себя и Вали бесплатные уроки английского. На прощание он эту идею Эфель Зиновьевне высказал, и той пришлось согласиться, после чего, хлопнув дверью, она поспешила прочь.
– Ты неугомонный разбойник, – сердито упрекнула его Василиса Леоновна. – Зачем тебе уроки английского?
– Мы с Валькой едем в Америку, – решительно ответил Ершик. – Там за мои картины будут платить больше и сразу зелеными.
Василиса Леоновна задумчиво покачала головой, словно бы решение подростка ей понравилось, и сказала:
– Да, неплохая идея. Эфель Зиновьевна – хороший учитель, ты скоро заговоришь по-английски, как на родном.
– Класс! – обрадовался Ершик. – Впереди еще два года.
– Вполне достаточно, тем более, в школе ты получил о нем кое-какое представление.
– Я буду стараться, – пообещал Ершик, уплывая мечтами о богатой жизни в Америке. – Но для поездки нам потребуются деньги.
Тут Василиса Леоновна вздрогнула и в ожидании очередного вымогательства замерла в своем кресле.
– Нам не хватает полмиллиона, – ответил на ее безмолвный вопрос Ершик.
– Но у меня нет столько денег, – проговорила Василиса Леоновна.
– Найдешь, – просто сказал Ершик. – Иначе первая, кто узнает о твоей связи с англичанкой, будет Валя. А она очень болтливая девчонка.
– Говори! – раздраженно выпалила Василиса Леоновна. – Мне все надоело! Пускай знают все. И тогда я расскажу, как ты шантажировал меня, чего от меня требовал. А потом я уеду отсюда и найду себе другую работу. Наконец мои муки прекратятся. Слышишь?
– Очень хорошо слышу, – ответил Ершик, опускаясь на медвежью шкуру, чтобы полежать на ней.
На все сказанное директором он теперь кивал с ехидной улыбкой.
– Я буду счастлива там, – заключила Василиса Леоновна.
– Остынь, дура. Молва последует за тобой повсюду, куда бы ты ни подевалась. Уж я постараюсь, – предупредил он и заложил руки под голову.
Василиса Леоновна подскочила с кресла, как укушенная. Она, было, метнулась к развалившемуся на медведе Ершику, чтобы растоптать его, но вдруг остановилась на полпути.
– Подонок! – проговорила она сквозь зубы.
– Шестнадцать лет это слышу, – отозвался Ершик. – Соглашайся. Или я пошел.
– Убирайся! – воскликнула она, теряя терпение.
Тогда Ершик поднялся, фыркнул с ухмылкой, надел свои сандалии и направился в прихожую.
Василиса Леоновна проводила его рассеянным взглядом. Бурный вихрь мыслей пронесся в ее голове. Но едва опомнившись, когда раздалось щелканье дверного замка, она поспешила из комнаты и позвала:
– Постой!
Ершик медленно, как будто неохотно, обернулся.
Василиса Леоновна стояла поникшая и все не решалась с ответом.
– Да ты успокойся, – сказал Ершик менторским тоном. – Деньги я подожду. Два года в запасе. Ведь ты можешь продать эти вот хоромы и купить что-нибудь попроще. Вам с англичанкой хватит и одной комнаты с кроватью.
– Ты слишком дорого мне обходишься, – выговорила Василиса Леоновна.
– Так что, по рукам? – спросил он. – Или я пошел.
Путаясь в мыслях, чувствуя слабость, она подошла к нему и робко пожала его протянутую руку.
Домой Ершик вернулся в хорошем настроении. Еще одно желание будет исполнено. Теперь можно не беспокоиться, деньги на дорогу обеспечены, и рисовать туристов уже не обязательно. А пока можно заняться любимым делом. Он сел за стол, разложил перед собой карандаши и, раскрыв альбом, принялся рисовать. Сегодня лица директора и англичанки были особенно выразительны. Их эмоции нужно было запечатлеть, пока свежи в памяти, а потом показать новые работы Вале, которая, ни о чем не догадываясь, пойдет на улицу торговать.
Чтобы накопить денег, Валя с грехом пополам и втайне от родителей продавала ненужные ей тряпки из своего гардероба, какие-то безделушки и куски янтаря, выброшенные морем во время шторма. Все вырученные деньги она хранила в коробке из-под конфет, которую держала в ящике своего письменного стола под замком. Ей очень хотелось накопить к совершеннолетию как можно больше, а потом уехать с Ершиком, и она горевала, что до восемнадцати еще так долго ждать.
Между тем Василиса Леоновна никак не могла рассчитаться с Ершиком. Требуемых полмиллиона рублей у нее давно уже не было. Отношения с дерзким учеником заботили и страшили ее. Теперь она думала о том, что этот кошмар, сотканный из его желаний, как паутина, никогда не закончится. Существование на правах волшебной Золотой рыбки ее угнетало. Она хотела куда-нибудь сбежать, скрыться, забыться. И эти переживания плохо сказывались на ее самочувствии. Последнее время она ощущала себя разбитой. А в тот вечер его визита она до темноты просидела в ротанговом кресле на балконе, глядела на море, и мысли одна за другой накатывались на нее, словно морские волны. Среди них настойчивая более других привязалась: продать квартиру, как советовал Ершик, расквитаться с ним и немедленно уехать куда-нибудь в глушь России навсегда, чтобы жить там спокойно. Но как объяснить причину такого внезапного решения в министерстве?
С того злосчастного дня, когда Ершик застал их в кабинете, жизнь Василисы Леоновны становилась все более невыносимой. Появилось непреодолимое желание подслушивать окружающих, чтобы узнать, не о ней ли говорят, прислушиваться к интонации каждой произнесенной фразы в среде учителей, родителей, высокого начальства. Она теперь анализировала, нет ли в них иронии, презрения или едких намеков на ее нестандартную ориентацию в деликатном вопросе. Старалась уловить тон подозрительности в сказанных кем-либо словах. Она с трепетом ждала всего того, что могло ей подсказать: вот они пошли кривотолки о порочной связи с Эфель. Ведь этот пасквиль быстро расползется по всему городку. Ожидание беды сильно расстроили нервы. Ежедневно Василиса Леоновна готовилась к сюрпризам в школе. Ее неотвязно преследовало чувство тревоги: не узнал ли кто, не строит ли догадки, не стремится ли кто поймать ее на слове, взгляде или жестах, чтобы подтвердить подозрения, а потом использовать в своих корыстных целях. Шепоты, подозрительные ухмылки, намеки удручали ее. Не проболтается ли мальчишка в своей компании, не раскроется ли где-нибудь эта глупая Эфель, к которой она больше не испытывала той привязанности и любви, как прежде, и считала, что их расставание хоть и болезненно будет, но все-таки облегчит дальнейшую жизнь. Теперь Василиса Леоновна желала с подругой расстаться, придумывала способ отделаться от нее как-нибудь помягче, чтобы не обратить ее в отчаянного врага. Лишь переезд куда-нибудь в другой город мог навсегда прекратить их тайные отношения. При мысли о бегстве ей становилось легче.
Изо дня в день она старалась держаться уверенно, чтобы не выдать себя никакой мелочью. Она боялась, что тревожное состояние доведет ее до того, что окружающие заметят ее нервозность и станут искать этому объяснение. Во что все это может, в конце концов, вырасти? Тревога развивалась стремительно. Отныне Василису Леоновну раздражало все, на что прежде она не обращала никакого внимания: голоса соседей за стеной, особенно их телевизор, вой автосигнализации под окном, толчея детей на перемене в школьных коридорах… Она не могла избавиться от страха, что будет, если тайна ее и Эфель все-таки выйдет наружу. Любое неосторожное движение может разрушить карьеру навсегда. Надо бежать отсюда, ехать, лететь.
Когда красное солнце утонуло за лиловым морским горизонтом, в соснах зашумел ветер и загорелись уличные фонари, Василиса Леоновна утвердилась в намерении бежать на родину ее предков – Красноярск. Это успокоило ее. Нужно было лишь найти весомое оправдание такой резкой перемене судьбы. Как это объяснить? Ведь могут подумать, что неспроста директор вполне успешной школы вдруг подает в отставку по каким-то сомнительным причинам. Начнутся проверки, накопают полную телегу небывалых нарушений, напишут листы надуманных претензий. И предъявят ей список «грехов». Она представила эту картину так ясно, что увидела себя на скамье подсудимых, и оторопь вновь пробрала ее существо. А ехать собственно-то и некуда. Что искать там, в России? Вся жизнь от рождения прошла в этом приморском городке. Василиса Леоновна чувствовала непреодолимую привязанность к его улицам, парку, морскому променаду и пляжам, где прошло ее детство. Куда ни поди – всюду встретишь знакомого. Как дальше жить?.. И вопросы мучили ее как беспощадные паразиты, роились в голове, пугали своей неразрешимостью. И еще с ужасом думала, что если так все затянется, то рано или поздно она сойдет с ума.
Между тем Ершик честно держал обещание. Он мечтал вытянуть из Василисы как можно больше пользы. В руках мальчишки директор превратилась в рабыню его желаний. Свою роль он исполнял безупречно, словно по сценарию, и ни за что бы не прервал этой выгодной игры. В конце концов, ее можно было бы с успехом продать кому-нибудь другому. А потом собрать чемоданы и свалить в Америку. Пускай Тужурка, мама и Машка сами тут разбираются со своими любовниками. Надоело. А деньги можно будет высылать домой регулярно. Так проходили месяцы. Ершик плескался в приятных мечтах. Они обнадеживали его.
Иногда Ершик задумывался, стал бы он шантажировать человека за какой-нибудь иной поступок. Стоит ли мучить заговорщика, вора или взяточника? И все больше убеждался в том, что ради собственной свободы, для мечты – он мог бы поступить точно так же и с любым другим преступником. Они заслуживают этого. Он был уверен, что обирая Василису, прежде всего, ее наказывает, а польза от этого – вознаграждение за риск и переживания.
Медленно шло время. Если поначалу Ершик наслаждался удачей в этой азартной игре, смаковал свою роль искусного шантажиста, упивался безграничной властью над жертвой, вытягивая из ее незавидного положения хорошую выгоду, то потом вдруг в голову его стали просачиваться сомнения, что такое счастливое положение однажды может оборваться. Откуда-то возникла мысль, что рано или поздно Василиса чего-нибудь такое придумает и обратит против него свою месть. С каждым днем эта тревога пробирала его все настойчивее. Опасение расплаты не давало покоя. Он пытался найти решение. Хотел продумать вариант на всякий случай. Надо было как-то скоротать оставшиеся годы до совершеннолетия. И наконец обрести свободу. Но страх перед возмездием все больше настораживал его.
Со дня последнего визита Ершика к директору, прошло много времени, и он подумал, что хорошо бы вновь напомнить о себе. А кроме того приближался день рождения Вали. Нужно было позаботиться о хорошем подарке. Но взять его было неоткуда. Рисунки, с тех пор как он стал шантажировать Василису, почему-то больше не продавались. Год назад Ершик подарил Вале акварельный портрет: она сидит в бело-розовом сарафане на стуле у открытого окна, а на коленях ее пригрелся любимый кот Рыжик. Но теперь все будет иначе. Ершик задумал купить ей золотую цепочку с камнем.
Он снова явился к Василисе Леоновне домой.
– Я же сказала, дам тебе денег, но не так скоро, – ответила она. – Сумма слишком велика.
– Но пока ты могла бы дать мне тысячи три, – сказал он. – У Вальки скоро день рождения. Я решил…
Услыхав это, Василиса Леоновна побагровела, на нее стало жутко смотреть.
– Как ты смеешь, щенок, приходить ко мне в дом с подобными требованиями! – закричала она в ярости. – Да мне плевать на тебя и твою подругу! Хватит! Не дам я тебе ничего. Убирайся вон!
Но Ершик мужественно выслушал протест и, не теряя самообладания, сурово проговорил:
– Я куплю Вальке подарок и оставлю тебя, ****ь, в покое.
– Иди ты к черту! – сквозь зубы прошипела Василиса Леоновна, указывая пальцем на дверь.
– Не будь дурой, – сказал Ершик по-мужски уверенным голосом. – Давай бабки, и я уйду.
– Почему я должна тебе верить? – смягчившись, проговорила она подозрительным тоном.
– Потому что я дорожу своей честью, – просто ответил он.
Василиса Леоновна сложила на груди руки и облокотилась на дверной косяк. Глаза ее затравленно бегали по сторонам. Она что-то решала, но никак не могла найти ответа, думала, сомневалась. Надо кончать это насилие. Дальше будет хуже.
Наконец она опомнилась, потому что все это время Ершик пристально следил за ней, и надо было что-нибудь делать.
– Ладно, – проговорила она усталым голосом, – приходи завтра, я сниму в банке деньги. Сегодня поздно уже. А теперь оставь меня.
– Идет, – дружески улыбнулся Ершик, не сомневавшийся в сговорчивости этой женщины, и открыл дверь.
Как только он ушел, Василиса Леоновна тяжело выдохнула и, шмыгая носом от слез, заходила по комнате. Досада душила ее. Этот подросток уничтожит ее. С ним нужно кончать. Она досадовала за себя, за Эфель, за обстоятельства того злосчастного дня, что не были они так осторожны, слишком увлеклись, допустили ужасную ошибку, забылись, оставив не запертой дверь. И с горя, заламывая до хруста пальцы, украшенные кольцами и перстнями, она переживала теперь свою беспомощность. На этой зыбкой почве, пропитанной страхом, она снова беспокоилась за свой рассудок. Она почти уже довела себя до исступления, отчего вновь разболелась голова. Ломило в затылке, и от боли этой она не знала, куда укрыться. Она ушла на кухню, достала из сумки таблетки и запила их стаканом воды, потом вернулась в гостиную и легла на диван. Но лежать было еще хуже: боль разлилась по всей голове. Бессонные ночи, полные тревожных мыслей, подрывали ее самочувствие. Последнее время было нехорошо на сердце. И каждый новый визит Ершика мог довести ее до больничной койки.
«Боже мой! Это уже предел, – думала она. – Сколько еще будет продолжаться это безумие? Как остановить мальчишку? Или он убьет меня? – снова и снова спрашивала Василиса Леоновна себя, пытаясь найти хоть какой-нибудь ответ, но мысли вязли в ее голове, и единственное решение, которое упрямо вертелось, пугало ее своей жестокостью. – Ведь он рехнулся на этом деле. Эта власть надо мной сделала его зверем. Он не остановится».
Остаток позднего вечера она снова провела на балконе. Позабыла об ужине. А внизу тихо дышало море. Оно утешало боль. Василиса Леоновна вспоминала прежнее время, когда они с Эфель познакомились в студенческом общежитии, как зарождалась их любовь, как счастливы они были вот уже почти тридцать лет. Но все рухнуло. Слезы выступали на ее глазах, а потом скатывались по щекам, капали с подбородка. Терзания стали не выносимы. Что же теперь? Этот безумец грозится сломать ей карьеру. Он превратил жизнь в кошмар.
«…И это случилось. Теперь надо спасаться. Я заткну его. Он все равно потерян для общества. Его ждет колония. Перевоспитать его не удастся. Безнадежно. Рано или поздно он совершит еще что-нибудь ужасное, окажется за решеткой, и многие годы государство будет оплачивать его содержание. И кто преступников создает? Откуда они берутся? Что с ними делать? Сами же их создаем. Безотцовщина, пьянство, презрение. С возрастом преступные наклонности укрепляются. А потом расправа. Я – очередная жертва. Я должна бороться за свою жизнь. Должна спасти себя, Эфель и нашу любовь. – Как вдруг Василиса Леоновна опомнилась. – Боже, что я такое замыслила? Педагог. Ноль цена мне как специалисту. Я не выдержала этого экзамена. До чего я себя довела! Почему я теперь не могу справиться с трудным подростком? – Она поднялась с кресла подошла к перилам и облокотилась на них. – Я сама преступница!
До глубокой ночи, доведенная до отчаяния, она вслух спорила сама с собой. Искала выход из лабиринта идей. Как вдруг опомнилась, решив, что теперь по-настоящему сошла с ума. Испуганная этой мыслью, она бросилась в комнату, упала на кровать, зарылась лицом в подушку и очнулась лишь поздним утром.
На следующий день Василиса Леоновна готовила и накрывала на стол в гостиной. Скатерть с оригинальной ручной вышивкой: васильки да пшеничные колосья, на ней тарелки с салатами, вареной картошкой с укропом, бутылка красного вина, два бокала и канделябр с тремя свечами. Она немного нервничала, и посуда в ее руках звонко позвякивала, а вскоре из духовки повеяло печеной курятиной.
Гость не заставил себя ждать. Он явился на полчаса раньше назначенного времени. Не успев переодеться после кухонных дел, Василиса Леоновна как была в халате и фартуке, так и открыла дверь на шквал звонка и стука ногами.
– Здравствуй! – с приветливой улыбкой сказала она.
– Здорово! – ответил Ершик, следуя в комнату, откуда доносился притягательный аромат запеченной с пряностями курицы.
При виде накрытого стола он замер.
– У тебя что, гости?
– Да, но только один, – ответила она ласково.
– И кто он? – спросил Ершик сердито.
– Ты.
– Ого! И что за повод?
– Отметим конец нашему делу. Я расплачусь с тобой. А ты оставишь меня в покое, как обещал.
– Я разве обещал?
– Клялся своей честью.
– Деньги сняла? – спросил он, облизывая губы и чувствуя легкое головокружение, в его животе противно пробурчало.
– Садись за стол, – предложила она. – Все по порядку.
Пока Ершик рвал на части курицу, запихивая в рот куски, жевал салат и запивал ягодным соком, Василиса Леоновна переоделась (светлая блузка с глубоким вырезом и голубая юбка, по ее мнению, должны были соответствовать задуманному плану), затем принесла с кухни яблочный пирог и, наконец, села за стол.
Ершик выглядел счастливым. Она смотрела на него, и сердце ее вновь разрывалось на части, по коже бегал озноб. Ею снова овладела невыносимая жалость к мальчишке. Борьба чувств разыгралась в ней с новой силой. Сострадание и проклятие, потребность заботы и негодование, симпатия и ненависть – все перемешалось в ее душе в те минуты. Ее глаза вновь заблестели от переживаний. Василиса Леоновна с трудом справлялась с собой. Краешком бумажной салфетки она промокнула под глазами. И все думала, за что? за что ей досталось такое жестокое испытание?
– А ты чего сидишь? – вдруг поинтересовался Ершик с набитым ртом. – Чего ждешь?
Она взяла бутылку и стала разливать вино по бокалам.
– Пить с тобой? – удивился Ершик.
– А что, можно подумать, ты ни разу не пригубил спиртного? – иронично ответила она.
– Блин, вино еще не пил, – признался он. – Только водку за мамой допивал.
Василиса Леоновна с грустной улыбкой кивнула.
– Ничего, – сказала она. – От вина хуже не будет.
Они звонко брякнули стеклом бокалов, она сделала глоток, а Ершик выдул все до самого дна, вытер губы рукавом рубашки и снова принялся разделываться с остатками курятины. Василиса Леоновна, отщипывая от хлеба по кусочку, жевала и глядела на мальчишку печальными глазами. Досада вновь нахлынула на нее, подступила комом к горлу, слезы застили глаза. Ее будто что-то душило внутри. Они пили вновь и вновь, за то, чтобы Ершик хорошо учился, чтобы все были здоровы, чтобы прекратил терроризировать – остановился, как обещал, на последнем желании. А она убеждала, что исполнит все, что было заявлено прежде.
– Преступление затягивает все глубже и глубже, – предупредил Ершик. – Тебя посадят за растление несовершеннолетнего.
– Но ты ведь не выдашь меня? – сказала она, мило улыбаясь. – Я столько для тебя сделала.
– Ладно, вот отправишь меня с Валькой заграницу, и мы обо всем забудем, – великодушно заявил он.
– Зачем вам Америка?
– Там классно. Я много смотрю американское кино. Стану там художником.
– А здесь разве что-то мешает?
– Да мне Нью-Йорк роднее. Я там все улицы знаю. Русские кварталы там тоже есть. И Сталлоне в кафе гуляет по вечерам.
– Да что ты знаешь о России?
– Серо все, скучно и ничего выдающегося.
– Не самое лучшее представление. А мне вот Москва нравится: старинные дома, парки, музеи. Посмотрел бы наше кино.
– Какое же оно все унылое, – не зная, как еще ответить, Ершик скривился.
Нахватавшись всего, что было на столе, он сделался сытым и тяжело откинулся на спинку стула.
– Давай допьем, что там осталось, и неси уже деньги, мне домой пора, – предложил он непослушным от вина языком.
Не уверенная теперь, зачем она все это устроила, Василиса Леоновна налила себе и Ершику, потом они чокнулись, выпили. После этого она поднялась, подошла к серванту и, открыв резную шкатулку с ветвистым орнаментом, что стояла на полке, вынула приготовленные деньги.
– Вот, – протянула она Ершику. – Надеюсь, этого будет достаточно на подарок твоей принцессе.
Ершик схватил деньги, быстрым движением пальцев пересчитал и, хмуро взглянув на Василису Леоновну, произнес:
– Рубля не хватает.
– Ничего, подберешь где-нибудь по пути в ювелирный салон, – отшутилась она.
На это Ершик игриво подмигнул и, вытянувшись на стуле в струнку, сунул деньги в карман джинсов.
– Скажи, почему ты не любишь мужчин? – вдруг спросил он.
Василиса Леоновна встрепенулась, покачала головой и ответила:
– Это личное, я не желаю об этом говорить, – и добавила: – К тому же ты еще мальчик.
– Послушай, я давно уже не мальчик, и меня удивляет, как эта ваша любовь возможна.
– Я не знаю.
– Врешь.
– Прекрати.
– Значит, у тебя никогда не было мужчины.
Василиса Леоновна устало покачала головой.
Ершик, понимая, что она все равно не расскажет, решил отложить этот разговор на другой раз.
– Мы оба в дрын пьяны, – выговорил он весело.
– Неплохо бы проветриться, – предложила она. – Поедем кататься?
– Поехали, – махнул рукой Ершик и встал на непослушных ногах, – кататься.
Когда они спустились во двор к машине, Василиса Леоновна схватила Ершика за руку, чтобы он не смел садиться на место водителя, и строго предупредила:
– Машину поведу я.
– С какого перепугу? – возмутился Ершик. – Машина-то моя.
– А праздник – мой, – строго ответила она, торопливо натягивая лайковые перчатки.
– Ладно, – кивнул он и, подходя к задней двери, скептически добавил: – Всю жизнь мечтал возить училок.
Ничего больше не соображая, он устроился на заднем сидении в углу и, прислонившись головой к окну, тотчас задремал.
Василиса Леоновна включила двигатель, и они покатили со двора, выехали на шоссе, дальше через лес направились к побережью. Свернув на бетонную дорогу, которая вела вниз на пляж, Василиса Леоновна остановила машину. Теперь их окутал покой вечернего леса. Растолкав Ершика, она помогла ему выбраться из салона и посмеялась:
– Какой же ты соня!
Поначалу, ничего не соображая, он отпихивался руками, что-то грубо пробормотал, но все-таки поддался.
– Пойдем, прогуляемся, – уговаривала она. – Свежий воздух поможет нам протрезветь. Здесь так хорошо!
Лес был пронизан золотистыми лучами заходящего солнца. В кустах посвистывали синицы, неподалеку прокричала сойка, в кронах высоких лип, дубов и сосен шелестел ветер. Директор и ученик двинулись по тропинке, ведущей к высокому обрыву, на краю которого, боясь сорваться, трепетали листвой тоненькие осины и березки. С этого склона открывался волнистый простор седого моря. Далеко внизу под крутым глинистым склоном протянулся узенький пляж с гранитными валунами. И тут вдруг снова тревожно запричитала сойка.
Морской ветерок взбодрил Ершика, он больше не хотел спать, но голова кружилась, и он, неловко ступая по тропе, следовал за Василисой Леоновной.
Прежде она любила приходить сюда, гулять по мягким тропинкам, усыпанным старыми листьями и хвоинками, стоять у кромки обрыва и глядеть на море. В такие минуты приходили воспоминания. Девчонкой она играла здесь с подругами, бегом они спускались на пляж по тропинке, валялись на теплом песке, купались и загорали на широких покрывалах. Она никогда не боялась воды. Море научило плавать. Она любила его серебристый накат, когда с подругами они прыгали через волны, и были счастливы. Но теперь пустота: никаких воспоминаний не было, одна только грусть.
Они с Ершиком брели по тропе вдоль кромки обрыва и остановились возле поваленного бурей дерева, чей ствол нависал над пропастью. Тут они стали глядеть на сияющий горизонт, под которым вечерняя заря расплескалась в море лиловой, желтой и бирюзовой красками. Солнце, словно янтарная бусина, плыло среди рыхлых облаков. Вдруг сильнее задул ветер. И деревья волнительно зашептались. Ершик с опаской глянул вниз.
– Ты ненормальная, какого черта мы приперлись сюда? – проговорил он. – Мне не нравится здесь.
Василиса Леоновна улыбнулась.
– Наверное, тебе никогда не понять красоты родных мест, ты все пропустил.
– Это как пропустил?
– Живя своей Америкой.
Он не понял и счел ее слова за очередную глупость.
Они обошли упавшее дерево и снова встали у кромки обрыва на головокружительной высоте. Рядом в страхе трепетали листвой несколько худосочных березок. Их корни кое-где обнажились, и было видно, с каким усердием они цепляются за почву из последних сил. Это наблюдение привело Ершика в ужас. Под его ногами прошуршал песок. Несколько камешков сорвались вниз. Василиса Леоновна опомниться не успела, как Ершик исчез, и сначала, еще не веря в то, что произошло, она боялась заглянуть за кромку обрыва, и с надеждой искала Ершика среди летающих над берегом чаек, но среди птиц его не оказалось. Тогда она посмотрела вниз и отступила, снова выглянула и нашла его среди валунов распростертым и неподвижным.
– Боже, что я наделала! – испуганно проговорила она.
Бледная, задыхающаяся от волнения, охваченная смятением, Василиса Леоновна побежала к машине. Что теперь делать? Он погиб. Неужели ничего нельзя сделать? Она села в машину, нашла в сумочке телефон и вызвала спасателей, а потом покатила на пляж по бетонной дороге. Внизу, выскочив из машины, она бросилась к валунам. Но вдруг вернулась, нашла в салоне аптечку и снова заторопилась. Спотыкаясь, увязая ногами в сыром песке, перебираясь через валуны, она добралась наконец до того страшного места. Ершик лежал без сознания. Тогда она, моля Господа о спасении, приподняла перепачканную кровью голову мальчишки, посмотрела в его глаза. Потом, обливаясь слезами, перетащила своего несчастного мучителя с камней на песок.
Спустя несколько недель, в один из солнечных дней в ее кабинет гулко постучали. Василиса Леоновна подняла глаза от бумаг. В следующую секунду, когда дверь от пинка распахнулась, она увидела Ершика с перебинтованной головой и левой рукой на повязке. Он вошел, держа в руке букет хризантем, украшенный серебристой ленточкой. В таком трогательном виде он предстал перед ней, что Василиса Леоновна сочувствующе улыбнулась, поднялась и вышла из-за стола к нему навстречу.
– Привет! – сказал он.
– Здравствуй! – ответила она.
– Врачи сказали, ты спасла мне жизнь.
Она кивнула с улыбкой.
– Даром что ли я прошла курсы медсестер.
С этими словами она приняла белые цветы, старательно храня самообладание.
– Я сожалею, что тогда тебя с англичанкой попалил. Извини.
– Я не в обиде.
Сказав так, она обняла его, и уже не могла сдержать слез.
– Значит, ты не сердишься на меня? – прошептал он, уткнувшись в ее плечо носом.
– Нисколько, – ответила она дрожащими губами. – Ты станешь настоящим художником. Я помогу тебе. Только не надо никуда уезжать.
– Хорошо.
В один из сентябрьских вечеров около десяти, Ершик и Валя сидели на скамейке возле школы и строили планы на будущее. Долгие недели Валя провела с Ершиком в больнице. Ей было страшно. Думала, что, если он уйдет, она не перенесет этого. Ей придется бежать из дому от отца, который ежедневно мучит ужасными тренировками, жалея о том, что она родилась не мальчиком, от изможденной матери, на которую было больно смотреть, как она сердечно переживает за все происходящее в семье. Только с ним, с Ершиком, Валя чувствовала себя в безопасности. Она не мыслила свою жизнь без него и думала, что если он умрет, то она тоже спрыгнет с обрыва. Но все обошлось. И теперь они снова вдвоем на любимой скамейке.
– Мы разве не поедем в Америку? – удивилась Валя, когда он сообщил ей о своем намерении учиться в художественной академии.
– Нет, – уверенно ответил Ершик.
– Что же мы будем делать?
– Жить.