Дождь иссяк, но продолжается морось. (Так человек всё основное выплакал, но ещё не согласен переменить настроение.) Мелкие, холодные брызги наполняют тёмный воздух, ложатся на памятники и кресты, сливаются в крупные капли и падают с веток точно за шиворот кладбищенскому гостю: поминателю, искателю непознанного, носителю таинственной грусти... и вот сейчас ему, почтальону.
Ночь отсырела. Узкую дорожку недавно подмели, очистили от жухлых листьев - добро пожаловать! - и она теперь умеет бледно мерцать, когда зажигается в темноте окно. То может быть окно служебного помещения, где переодеваются и веселятся могильщики, или канцелярии, где мощно стоит сейф с деньгами неизвестного происхождения, или окно часовни, полной золотистого внутреннего света - там уж вовсе непонятно, чем по ночам занимаются. При этом само здание, из которого исходит укромный свет, остаётся незримым.
Наш почтальон бывал в этих надгробных местах и всё тут знал, но сейчас он всего боялся. В шумящей каким-то собственным шумом голове сквозила ночь, она туда проникла - и всё стало неузнаваемым или исчезло, спряталось. От страха он стал ребёнком - глаза его распахнулись, лопатки съёжились. Но вот опять засветилось окно за деревьями, и голые ветки покрыл холодный блеск, и проявился в этих ветках путаный узор нечеловеческой драмы.
Свет ночью в окне - хорошо или плохо? По суждению ума - хорошо: значит, не одинок на этом свете (в этой тьме) почтальон, да и сообщение надо же кому-то отдать, ибо сказано было "с доставкой". Но по некоторому ощущению: такой свет посреди ночного кладбища - плохой признак. Если бы не фирменное чувство долга и не обещанное золото, он бы помчался обратно. Ах, как хорошо сейчас дома! - ощутил он прямо физически. Тёплое одеяло, телеканал "Сафари", где метко стреляют в африканских слонов, не объясняя за что, и те медленно складываются, мотая хоботом. На прикроватной тумбочке ароматный чай "Индийский слон" с конфетами "Мишка на Севере", журнал "Охота" раскрыт под лампой... что ещё нужно человеку?
Отправитель дал ему подержать платяной мешочек - вот сколько он получит по возвращении. Увесистый, полный... не монет, а мелких предметов, которые слегка хрустели и пересыпались внутри мешочка при шевелении пальцев. Увесистое чувство золота проникло тогда в него.
"Иди", - говорил он себе силой воли и деревянно ступал по кладбищенской тропе к маленькой проруби света. Слева и справа стояли надгробия - чёрные айсберги. По правилу айсбергов лишь седьмая часть выглядывает сюда, а всё остальное внизу, в мире ином - так оценивал ситуацию почтальон, хотя рассудком утешал себя: дескать, солнце взойдёт - и ничего страшного не останется. Страшного-то на свете кот наплакал, это мы сами пугаем себя излишне развитым воображением. Впрочем, до восхода солнца ещё страху натерпишься. До восхода ждать ещё долго, потому что темно и мокро, холодно и страшно.
"Иди", - понуждал себя почтальон, человек оплаченного мужества. Он не впервые ругал себя за то, что избрал такую профессию. Разбойники однажды голову ему взялись отрезать, уже нож занесла над его горлом мускулистая, как еловый корень, рука. По чистой случайности или по божескому вмешательству конный патруль с треском вылетел из переулка на мягкую землю парка, где он лежал, прижатый тремя разбойниками, точно хищными птицами. Тогда светила луна, не то что нынче. Разбойники бросились наутёк, но одного из них почтальон ухватил за плащ, так что этот разбойник достался патрульным. Пойманный выдал сообщников, всех троих повесили, а почтальон получил грамоту на непромокаемой бумаге. "То есть если тебя убьют, вдова сможет вволю поплакать над этой грамотой", - сказал старший полицейский с длинными серебристыми усами. Были и другие случаи… но они в прошлом, они тоже пугают по старой памяти, но не так сильно, как тёмное будущее, уже поселившееся в тёмном настоящем.
Мышцы и мысли окоченели от погодного и психозного озноба. "Иди, там люди, там комендант, он даст расписку и ты получишь за пережитый страх мешочек золота", - упрямо повторял он. Его истомившаяся душа слишком долго сидела в нём взаперти и он забыл о ней - и вдруг она задаёт вопрос: "А зачем тебе люди и зачем тебе золото?" Не найдя ответа, он чертыхнулся. "У тебя бесплатных богатств полно, ты же не пользуешься", - с укором сказала душа.
Не понял, про какие богатства речь, и о золоте вновь задумался. Неужто в мешочке были золотые коронки и обручальные кольца с покойников?! Похоже на то. Кто их снимает? Могильщики. Эти на всё способны, им смерть без уважения, они сами полумёртвые. Ходят и говорят, чтобы нескучно было до окончательной смерти дотянуть с отключённым сознанием. Газетами шелестят, от сознания отвлекаются. Бомжей вместо себя рыть могилы заставляют.
Его пальцы пытались точно вспомнить ощущение от мешочка. Омерзительное ощущение. "Господи, зачем я стал почтальоном?!"
Его внутренний вопль коснулся чего-то чуткого в ночи, и в смутных кронах произошёл хлопотливый шум - оттуда вылетела ворона, живое уплотнение ночи. Она мелькнула в свете окна и растворилась в темноте, из которой была слеплена. Что такого сказал почтальон, что он ей сделал? С чувством обозвал её "падлой" и двинулся туда, где уже ничто не светилось: окно исчезло, оставив после себе призрак черного квадрата.
С привычной сумкой было бы теплей и не так страшно. Из свиной кожи, не протекает; в неё можно голову спрятать от дождя или сумкой можно живот прикрыть от ножа. Нет сумки: нынче вся корреспонденция состоит из устного сообщения: "вам письма ещё нет". Отправитель сказал, что это важные слова, и что комендант ему даст расписку в получении. Вот почему его отправили ночью: потому что это ночной комендант. Его днём тут и нет: он работает в клинике врачом... быть может, по секрету содействуя развитию кладбища.
- Однако, ночью-то не хоронят. Зачем же такие коменданты? - не выдержал тогда и шёпотом спросил почтальон.
- А затем, что хоронят! - язвительно ответил ему тогда заказчик. - Иной раз надо срочно похоронить, чтобы концы дела спрятать. Или днём не успели. Представь, уже родственники усопшего измаялись, исчертыхались, уставши от гостей, а народ всё прёт и прёт, желая поцеловаться с покойником и хлебнуть чарку водки под кутью с изюмом. Поминальное и величальное слово гости говорят слитно, без остановки, не помня знаков препинания. Ты, я смотрю, не сведущий.
Вспомнив такой диалог, почтальон опять сказал себе: "Иди!"
Не надо ни в чём разбираться: жизни на это не хватит. Наоборот, запутаешься. И какая разница, какого происхождения золото? Главное в человеке - мечта. Когда он мешочек мял в руке, проникая в его мелкоподробную гущу тактильным воображением, тогда быстро постиг роковое назначение богатства. Тут не просто обеспеченная старость, до которой ему всё же следовало одно десятилетие потопать по улицам, и не просто возможность откупиться от жены: "Держи, родная, это тебе! Вот я тебя, значит, обеспечил и отстань от меня на веки веков!" (Здесь опасно может получиться: "А где взял, дорогой? А пойдем ещё раз!") И не в том вопрос, чтобы купить верную привязанность миловидной, молодой, чистой, сексуально отзывчивой девушки с умными глазами и неотвислой грудью, с запахом весны в волосах, с нежными повадками и открытыми чувствами (такая вряд ли существует) - нет, не о том шептало золото - но... о... мужественном самоутверждении!
Вот чего хотел этот робкий мужчина, затюканный женою. Сафари! Он купит великолепную винтовку с длинным стволом - беретту и... его очи заволокло сияющим туманом. Туман рассеялся, и почтальон принялся палить в огромного ушастого слона. Африка. Почтальон победил, слон медленно повалился на жаркий песок. Ради такой мечты он и решился исполнить безумное поручение частной компании "Ночной курьер".
Он почти ничего не видел и брёл вроде бы в сторону погасшего окна, выставив руки: боялся наткнуться на пики могильных оград. "Вы ошибаетесь, если думаете, что пики сделаны против хулиганов и вандалов. Нет, сударь, они для того остро заточены, чтобы именно те, которые внутри оградки, не смогли наружу выбраться". Так он себе напомнил, утешаясь разумностью, и встал, чтобы оглядеться насчёт направления.
Огляделся - всюду шуршащая тьма. Главный цвет её - серый. Этот серый, взятый в огромной массе, даёт в глубине почти черноту, а за счёт влаги темнота выглядит чуть посеребрённой. Темнота имеет разную плотность в разных участках ближнего пространства, и, если посмотреть на эти участки боковым зрением, то клочья темноты покажутся огромными амёбами - они без усилия плывут или висят в воздухе. Это живые существа. А почему нет? У каждой твари своя манера жить, своё тело, свой лик и путь (оттого и страшно).
Почтальон ощутил оробевшим умом, что ничего не знает об окружающем мире. Равно как непонятен кому-то он сам, почтальон, стоящий посреди кладбища - зачем и кто такой? Он тоже для кого-то фрагмент окружающей и угрожающей среды.
Сырые ветви деревьев совсем черны, но почему-то между ними в шарообразном объёме кроны висит едва заметный свет, он так тонок, что окраску нельзя разглядеть, и тем не менее, крона дерева содержит в себе большой клубок едва зримого света.
Вновь зажглось то окно. Он отклеил подошвы от земли и пошёл, стараясь дышать потише. Он стал красться... потом застыл, приметив, что следом за ним движется некий шорох. Медленно, с опозданием глаз, оглянулся - никого. Но так и должно быть, если на него пошла охота, если тут совершается такое… могильное сафари. Он вновь отправился в свой короткий, но, похоже, бескрайний путь.
Вспотел на холоде. Затылок взъерошился по-звериному. Сзади шуршало. Он обернулся и посмотрел вниз, присмотрелся... на дорожке лежала, или сидела, газета. Откуда в мокрой газете свойство поползновения? Ветра, который мог бы оживить мёртвые предметы, вовсе нет. Он схватил газету и принялся рвать на куски. Нечто подобное проделал его сосед, лотерейный маньяк: разорвал таблицу выигрышей, поскольку не выиграл, но занял под свою веру весомую сумму у мужа сестры (у-у-у). И ещё такое видел в кино: там трепетный шизофреник прочитал в газете сообщение о конце света и разделался с ней, ну и затем застрелился.
От ненависти к нечистой силе, оживившей газету, челюсти его свело мертвым зажимом, он зарычал... ну вот и всё - теперь клочки.
Окно погасло на холодную минуту и вновь зажглось. Он проглотил слюну и побрёл на свет. Вскоре стал виден дом. Справа к нему приделано высокое крыльцо, накрытое жестяным козырьком, похожим на его кепку. Ящерицей припав к стволу, он разгадывал тайну окна. Оно излучало голубоватый свет, который в данной обстановке виделся дразнительным, издевательским. И нежная ровность его излучения вступала в противоречие с нервозностью почтальона. Половиной головы он выглядывал из-за ствола. Для чего это здание? Похоже на дирекцию, только с колокольней. Вдруг дверь открылась, выпустив свет, и на крыльцо вышел некто толстый и ряженый - оперный барон, или венецианский дож в камзоле и парчовом берете… хрен знает кто. Толстый встал к нему спиной, но щёки были видны. Упитанные уши годились и просились в холодец. "Благодать, - произнёс толстый. - Осень, кладбище, прелые листья… тут бы жить и жить без конца!" Ему что-то ответили из помещения женским голосом. "Выходи, подыши, дорогая", - толстый обратился лицом к открытому дверному проёму, откуда лился свет. Почтальон увидел его профиль и чуть не умер от удивления: у толстяка было свиное рыло, украшенное клыками и бородавками. Виляя бёдрами, затянутая в чёрный тюль, на крыльцо вышла тонкая, словно рюмка, дама с сигаретой на отлёте.
- Правда, милый, у тебя прелестно. Прелая прелесть! Но, постой, откуда несёт перепуганным телом? …Здесь человек.
Дама повернула маленькую голову на змеиной шее в сторону почтальона, и тот увидел сизое напудренное лицо без носа, на месте глаз там зияли дыры.
- Это почтальон, должно быть, - толстый принюхался. - Эй, малый, не бойся, иди сюда!
- Зачем он тебе?
- Я жду сообщения. Кстати, я замыслил провести паспортизацию призраков. Хочешь поработать у меня паспортисткой?
- А я справлюсь?
- Ну конечно!
- Хочу, ужасно хочу, милый!
- Вот и славно. Ага, я знаю, как выманить нашего бедного почтальона из укрытия.
- Как, дорогой? Ты такой сообразительный!
- Надо напомнить ему, что Африка - это прежде всего сафари. Там бьют львов, слонов, носорогов.
- А здесь нету сафари? - спросила дама наивным тоном.
- Есть, разумеется. Тут бьют людей. Жизнь в широком смысле это сафари, Любовь и война, политика и семейные дрязги - это всё разные виды охоты на человека.
- А кто охотник? - спросила она с девичьим интересом.
- Много таких, желающих кого-то убить и ощутить себя хозяином чужих жизней. Сейчас увидишь, надо позвонить...
- А что, звонарь на колокольне?
- Что ты, по телефону! - он весело захрюкал. - У меня с ними спец-линия. Их так-то не видно: они за кулисами.
- Какими кулисами? - не поняла тонкая дама.
- За облаками, деревьями. Или под землёй.
Двое зашли в помещение и закрыли за собой дверь.
Почтальон дрожал. Когда умер его дядя, случился странный случай: по просьбе тёти он повесил на зеркало тёмную ткань и от нечего делать в качестве похоронного баловства задрал подол этой ткани, нагнулся… Вместо собственного, привычного, не ахти какого лица, он увидел монстра. Отпрянул и бросил ткань. Этого монстра он тогда списал на игру нервов.
Через некоторое время крыльцо вновь озарилось. Вышли толстяк, дама и ещё один, завёрнутый в доллар, точно в пончо. Это был он, тот, который глядел из зеркала! И как описать его... не лицо, а лягушачья морда, и выпученные глаза покрыты выпуклыми стёклами очков. Цвет лица зеленоватый, болотно-долларовый.
При виде такого урода, внутренности почтальона ощутили свободное падение. Урод сразу нашёл почтальона и вперился в него взглядом. Туда же устремили своё внимание и толстяк с мёртвой дамой.
- Эй, курьер, выходи! - басовито засмеялся толстый. - Мне сообщение, тебе расписочку.
Почтальон выступил из-за дерева. Бежать всё равно сил не было. Но главное, он был примагничен к этим образинам.
О чём вообще беспокоится его страх? В этой жизни можно потерять рассудок, это раз, и можно потерять тело, это два. Насчёт рассудка почтальон как-то не тревожился, а вот за тело своё дрожал и горько о нём кручинился. Тело было холодное, бесчувственное, будто обработанное анестетиком, и, тем не менее, оно, как верный солдат, двинулось к монстрам. Тело, ощутил он - его последнее богатство, последнее имущество, прибежище. Тёплое, родное... ну то есть по идее тёплое и родное - куда же он с этим сокровищем направился?! Однако идти было нужно, и шаги он выполнял не по своей воле.
Монстры смотрят на почтальона. Он шаркает подошвами, словно ему 90 лет. Темнота нахлобучилась ему на голову и показала свой холодный вес. Волосы под кепкой от ужаса пустились в рост, словно трава. Почтальон приблизился к уродам - те стояли на крыльце в позах светской знати. Подступил и произнёс кукарекающим голосом: "Вам письма ещё нет". Время замедлилось, и даже некий момент остановился размазанным стоп-кадром.
Трое беззвучно трясутся, раскрыв чёрные рты. Это они смеются, до него дошло. Потом толстый погладил себя по животу.
- Расписки не будет.
- Почему?
- Лень. Ты сам - расписка.
А третий урод поудобней умялся плечами под своим долларом и двинулся вниз.
Почтальон стал отступать. Земля вздрагивала под его ногами в ритме измученного сердца.
Они вдвоём пошли по тонкой аллее прочь от света. Надо что-то сказать, суетился внутри себя почтальон, но ни одного осмысленного вопроса не мог придумать.
- Что ты от меня хочешь?
- Убить, - голосом человека, который, скажем, чистит ногти, произнёс урод.
Почтальон намеревался спросить "за что?", а спросил:
- Почему?
- Сафари, дружок. Судьба! Мой карточный выигрыш - для тебя проигрыш. Здесь мои саванны, здесь ты - мой слон. Случайно. Мог оказаться кто-то другой. Какие-то смыслы искать бессмысленно. Ты сам говорил: деньги, охота, карты - основа мужчины. Прошу.
- Куда? - женским голосом спросил почтальон.
- Сюда. Могилка вырыта. Завтра подумают, что ты сам упал в неё и свернул себе шею.
- Да как… это же я!
Монстр ничего не ответил. На горло почтальона надавили маленькие холодные пальцы. Он вырвался, но оказался внутри могильной ограды. Убийца шмыгнул следом и заботливо прикрыл за собой калитку, на миг подставив его глазам спину, но как этим преимуществом воспользоваться, почтальон не успел догадаться. Монстр быстро повернулся к нему и толкнул в яму.
Почтальон падал долго. Попутно видел радужные кадры прожитых событий и сцен. Уже не страх, а жалость о напрасно истраченной жизни вспыхнула в нём невыразимой мукой.
Потом увидел со стороны, как падает его тело. Теперь оно падало быстро, оно хлёстко шлёпнулось в мокрую глину. Ноги раскинулись, будто он стал тряпичной куклой. Кепка отлетела, голова припала к земляному срезу. Убийца ушёл неизвестно куда.